Взломавшая код. Дженнифер Даудна, редактирование генома и будущее человечества

Глава 13. Genentech

Пресыщение

Осенью 2008 года, сразу после публикации этой лавины статей о CRISPR, Джиллиан Бэнфилд высказала Даудне свои опасения, что самые важные открытия уже сделаны и, возможно, настала пора “двигаться дальше”. Даудна в этом сомневалась. “Мне казалось, что совершенные к тому моменту открытия возвещают о начале, а не о конце увлекательного путешествия, – вспоминает она. – Я знала, что существует какой-то адаптивный иммунитет, и хотела выяснить, как он работает”^[101].

И все же в тот момент сама Даудна собиралась двигаться дальше.

Ей было сорок четыре года, она жила в счастливом браке и растила умного и воспитанного семнадцатилетнего сына. Но, несмотря на все успехи – а отчасти, возможно, и из-за них, – она переживала кризис среднего возраста. “Я пятнадцать лет руководила научно-исследовательской лабораторией и начала задумываться: «Может, этим дело не ограничивается?» – говорит она. – Мне хотелось узнать, имеет ли моя работа более далекоидущие последствия”.

Хотя ей нравилось шагать в авангарде новой сферы CRISPR, она пресытилась фундаментальной наукой. Ей хотелось заняться прикладными и междисциплинарными исследованиями, которые помогают преобразовать фундаментальные научные знания в методы лечения, укрепляющие здоровье человека. Хотя и были намеки, что CRISPR может стать инструментом для редактирования генома и обрести огромную практическую ценность, Даудну тянуло к проектам, которые имели потенциал оказать влияние быстрее.

Сначала она подумывала пойти учиться на врача. “Я рассудила, что мне, возможно, понравится работать с реальными пациентами и участвовать в клинических исследованиях”, – говорит она. Она также рассматривала возможность поступить в бизнес-школу. Колумбийский университет предлагал программу делового администрирования для руководителей, в рамках которой учащиеся одни выходные в месяц посвящали очным занятиям, а остальную работу вели через интернет. Летать туда-обратно из Беркли, не забывая при этом заглядывать на Гавайи и навещать больную мать, было бы тяжело, но Даудна всерьез рассматривала этот вариант.

Затем она случайно встретилась с бывшим коллегой, который уже около года работал в Сан-Франциско в биотехнологическом гиганте Genentech. Эта компания на своем примере показывала, как идет инновационный процесс и какие возникают прибыли, когда фундаментальная наука встречается с патентными поверенными и венчурными капиталистами.

Genentech, Inc.

Компания Genentech была основана в 1972 году, когда стэнфордский профессор медицины Стэнли Коэн и биохимик Герберт Бойер из Калифорнийского университета в Сан-Франциско посетили состоявшуюся в Гонолулу конференцию, посвященную технологии рекомбинантных ДНК, основанной на открытии стэнфордского биохимика Пола Берга, нашедшего способ нарезать фрагменты ДНК разных организмов и создавать гибриды. На конференции Бойер выступил с докладом об открытом им ферменте, способном создавать такие гибриды с высокой эффективностью. Затем Коэн рассказал о том, как с помощью клонирования производить тысячи идентичных копий фрагмента ДНК, внедряя его в бактерии E. coli.

Однажды вечером, оставшись голодными после официального ужина, они зашли в торговый комплекс неподалеку от Вайкики-Бич и обнаружили там закусочную, оформленную в нью-йоркском стиле, над входом в которую висел неоновый знак с надписью “Шалом”, а не привычный “Алоха”. Взяв по сэндвичу с пастрами, они принялись искать способ скомбинировать свои открытия и создать технологию конструирования и производства новых генов. Они договорились вместе поработать над этой идеей и уже через четыре месяца объединили фрагменты ДНК разных организмов и создали миллионы клонов гибридных (рекомбинантных) молекул ДНК, тем самым положив начало сфере биотехнологий и запустив революцию генной инженерии^[102].

Один из бдительных стэнфордских юристов по интеллектуальной собственности связался с ними и предложил помочь им с составлением заявки на патент, чем немало их удивил. Заявку подали в 1974 году, и позже она получила одобрение. Сначала Коэну и Бойеру даже в голову не пришло, что можно запатентовать обнаруживаемые в природе процессы, связанные с рекомбинантными ДНК. Об этом не подумали и другие ученые, и многих разозлил их шаг – и сильнее всех негодовал Пол Берг, который сделал первые открытия в сфере рекомбинантных ДНК. Он назвал решение подать заявку “сомнительным, бесцеремонным и наглым”^[103].

В конце 1975 года, через год после регистрации заявки Коэна – Бойера, молодой Роберт Суонсон, который безуспешно пытался пробиться в стан венчурных капиталистов, начал обзванивать ученых, надеясь найти человека, заинтересованного в создании компании в сфере генной инженерии. Все прошлые венчурные проекты Суонсона оканчивались провалом. В то время он снимал комнату, ездил на видавшем виде “датсуне” и питался одними бутербродами. Однако, прочитав о рекомбинантных ДНК, он внушил себе, что наконец нашел свою золотую жилу. Он обзванивал ученых в алфавитном порядке, и первым на встречу с ним согласился Бойер. (Берг отказался.) Суонсон пришел к нему, ожидая провести минут десять в его кабинете, но в итоге они три часа сидели в соседнем баре и разрабатывали проект компании нового типа, которая должна была создавать лекарства из искусственно полученных генов. Они согласились вложить в предприятие по 500 долларов, чтобы покрыть начальные юридические расходы^[104].

Суонсон предложил назвать компанию HerBob, составив вместе фрагменты их имен и получив слово, которое вызывало ассоциации с каким-нибудь приложением для онлайн-знакомств или низкопробным салоном красоты. Бойер благоразумно отверг этот вариант и предложил название Genentech (от genetic engineering technology, “технология генной инженерии”). Компания начала производить препараты, созданные с помощью генной инженерии, в августе 1978 года и пережила период стремительного роста, когда сумела первой синтезировать инсулин для лечения диабета.

Прежде для производства одного фунта инсулина требовалось 800 фунтов поджелудочных желез, вырванных более чем у 23 тысяч свиней или коров. Успешный синтез инсулина не только изменил жизнь диабетиков (и массы свиней и коров), но и вывел биотехнологическую промышленность на новый уровень. Живописный портрет улыбающегося Бойера появился на обложке журнала Time и сопровождался заголовком “Бум генной инженерии”. Номер вышел на той же неделе, когда английский принц Чарльз сделал предложение Диане Спенсер, но журналистика тогда была более возвышенной, и потому это событие удостоилось упоминания лишь во вторую очередь.

В октябре 1980 года успех Genentech был отражен на запоминающейся первой полосе газеты San Francisco Examiner, когда компания раньше всех других предприятий биотехнологического сектора осуществила первичное размещение акций и стала публичной. Начальная цена ее акций, торгующихся под названием GENE, составила 35 долларов за штуку и за час взлетела до 88 долларов. “Genentech встряхнула Уолл-стрит”, – заявлялось в заголовке. Прямо под ним была помещена иллюстрация к совершенно другой статье: на фотографии улыбающийся Пол Берг говорил по телефону, узнав, что он в тот же день получил Нобелевскую премию за открытие рекомбинантных ДНК^[105].

Карьерная петля

Когда в конце 2008 года Genentech впервые вышла на связь с Даудной, стоимость компании приближалась к 100 миллиардам долларов. Бывший коллега, который теперь занимался в Genentech синтезированием препаратов для лечения рака, сказал, что доволен новой работой. Его исследования были гораздо более предметными, чем в научной сфере, и он непосредственно решал задачи, связанные с разработкой новых лекарств. “И тут я подумала, – говорит Даудна, – может, вместо того чтобы возвращаться за парту, мне стоит устроиться туда, где я смогу применить свои знания?”

Первым делом она выступила в Genentech на паре семинаров и описала свою работу. Это дало ей и сотрудникам Genentech возможность присмотреться друг к другу. Среди тех, кто приглашал ее в компанию, была Сью Десмонд-Хеллман, руководившая отделом продуктовой разработки. Они похожи друг на друга характером: обе умеют слушать, быстро соображают и не упускают случая улыбнуться. “Когда мне предложили работу в компании, мы с ней встретились у нее в кабинете, и [она] пообещала, что возьмет меня под крыло, если я перейду в Genentech”, – говорит Даудна.

Когда Даудна решила принять предложение, ей сказали, что у нее есть возможность привести с собой некоторых членов ее команды из Беркли. “Мы все готовились к переезду, – вспоминает Рейчел Хорвиц, одна из аспиранток Даудны, которая, как и большинство ее коллег, решила последовать за своей научной руководительницей. – Мы решали, какое оборудование заберем с собой, и постепенно его упаковывали”^[106].

Однако, едва приступив к работе в Genentech в январе 2009 года, Даудна поняла, что совершила ошибку. “Я очень быстро почувствовала, что оказалась не там, где следовало, – говорит она. – Я чуяла это нутром. Изо дня в день я чувствовала, что приняла неверное решение”. Она плохо спала. Она переживала дома. Она с трудом справлялась даже с самыми простыми задачами. Ее кризис среднего возраста перерастал в нервный срыв. Она всегда была очень сдержанным человеком и умела брать под контроль свои сомнения и тревоги. До той поры^[107].

Ее смятение достигло пика всего через несколько недель. Дождливой ночью в конце января она никак не могла заснуть. Она встала и вышла на улицу прямо в пижаме. “Я сидела под дождем у себя на заднем дворе, мокла и думала: «С меня хватит»”, – вспоминает она. Муж нашел ее неподвижно сидящей под дождем и завел обратно в дом. Даудна подумала, что у нее, возможно, началась клиническая депрессия. Она понимала, что хочет вернуться в свою исследовательскую лабораторию в Беркли, но боялась, что больше не сможет открыть эту дверь.

На помощь пришел ее сосед Майкл Марлетта, декан химического факультета Беркли. На следующее утро она позвонила ему и попросила его зайти, что он и сделал. Она отослала Джейми и их сына Эндрю прочь из дома, чтобы важный разговор состоялся наедине. Марлетта пораженно отметил, что Даудна выглядит глубоко несчастной.

– Держу пари, ты хочешь вернуться в Беркли, – сказал он.

– Боюсь, я захлопнула за собой дверь, – ответила она.

– Вовсе нет, – возразил он. – Я помогу тебе вернуться.

Ей тотчас стало легче. Той ночью к ней вернулся сон. “Я знала, что хочу вернуться туда, где и должна быть”, – говорит она. Она вернулась в лабораторию в Беркли в начале марта, всего через два месяца после ухода на новое место.

Эта ошибка помогла ей лучше разобраться в том, что она умеет и чем хочет заниматься, а также понять свои слабые стороны. Ей нравилось работать исследователем в лаборатории. Она хорошо строила гипотезы и обменивалась идеями с людьми, которым доверяла. Она плохо ориентировалась в корпоративной среде, где люди конкурируют за влияние и продвижение по службе, а не за совершение открытий. “У меня не было ни необходимых навыков, ни интереса к работе в большой компании”. И все же, хотя с Genentech у нее не сложилось, ее желание связать свою теоретическую работу с созданием новых практических инструментов и основанием компаний для их коммерциализации стало определяющим фактором в следующей главе ее жизни.

Глава 14. Лаборатория

Поиск сотрудников

Научное открытие складывается из двух компонентов: проведения первоклассных исследований и создания лаборатории, в которой проводятся первоклассные исследования. Однажды я спросил у Стива Джобса, какой из своих продуктов он считает лучшим, и ожидал, что он назовет Macintosh или iPhone. Он, однако, сказал, что создавать отличные продукты очень важно, но еще важнее сформировать команду, которая постоянно производит такие продукты.

Даудне очень нравилось быть рядовым исследователем, нравилось рано приходить в лабораторию, надевать латексные перчатки и белый халат и приступать к работе с пипетками и чашками Петри. В первые несколько лет после создания собственной лаборатории в Беркли она посвящала исследованиям примерно половину своего времени. “Мне не хотелось от этого отказываться, – говорит она. – Думаю, я была довольно неплохим экспериментатором. Так устроен мой разум. Эксперименты рождаются у меня в голове, особенно когда я работаю над ними сама”. Но к 2009 году, вернувшись из Genentech, Даудна поняла, что ей нужно больше времени уделять организации лаборатории, а не выращиванию бактериальных культур.

Это превращение из игрока в тренера происходит во многих сферах. Писатели становятся редакторами, инженеры – управленцами. Когда рядовые исследователи становятся руководителями лабораторий, круг их обязанностей расширяется: они нанимают на работу талантливых молодых исследователей, составляют план работы, проверяют полученные результаты, предлагают новые эксперименты и дают советы с позиции людей, имеющих определенный опыт.

Мартин Йинек, Рейчел Хорвиц, Блейк Виденхефт, Кайхун Чжоу и Дженнифер Даудна

В этом Даудна была великолепна. Рассматривая кандидатов на проведение диссертационных исследований и прохождение постдокторантуры в своей лаборатории, она всегда спрашивала мнение остальных членов команды. Ей важно было находить людей, способных самостоятельно ставить себе задачи, но готовых к сотрудничеству с другими. Когда ее лаборатория активнее занялась работой над CRISPR, Даудна нашла двух аспирантов, обладавших именно той комбинацией усердия и ума, которая позволила им составить костяк команды, куда ранее вошли Блейк Виденхефт и Мартин Йинек.

Рейчел Хорвиц

Детство Рейчел Хорвиц прошло в Остине (Техас), и тогда она, по собственным словам, была “помешана на науке”. Как и Даудна, она проявляла интерес к РНК. Она сосредоточилась на исследовании этой молекулы, когда училась в Гарварде, а затем поступила в аспирантуру Беркли. Неудивительно, что ей хотелось попасть в лабораторию Даудны. Она пришла туда в 2008 году и вскоре присоединилась к работе над CRISPR, не устояв перед обаянием и безграничным энтузиазмом Блейка Виденхефта, увлеченного странными бактериями. “Когда я начала работать с Блейком, я почти ничего не знала о CRISPR, поэтому я прочла все статьи, опубликованные на эту тему, – вспоминает она. – На это у меня ушло всего часа два. Ни Блейк, ни я тогда еще не подозревали, что мы стоим на крошечной верхушке айсберга”^[108].

В начале 2009 года Хорвиц сидела дома и готовилась к квалификационному экзамену для получения докторской степени, когда узнала, что Даудна решила уйти из Genentech и вернуться в Беркли. Это было к лучшему. Хорвиц планировала последовать за Даудной, хотя ей очень хотелось остаться в Беркли и работать над диссертацией о CRISPR вместе с Виденхефтом. Их объединял не только интерес к биохимии, они обе любили проводить время на природе, и Виденхефт даже помог Хорвиц разработать новый режим питания и тренировок, чтобы она снова смогла бегать марафонские дистанции.

Даудна замечала в Хорвиц некоторое сходство с собой: изучение CRISPR было рискованным делом, ведь область только зарождалась, и именно это привлекало Хорвиц. “Ей нравилось, что сфера была совсем новой, хотя большинство студентов это испугало бы, – говорит Даудна. – И я сказала ей: «Дерзай»”.

После того как Виденхефт смог воссоздать структуру Cas1, он решил провести аналогичную операцию с пятью остальными CRISPR-ассоциированными белками, которые содержались в изучаемых бактериях. С четырьмя из них сложностей не возникло. Но Cas6^[109] оказался крепким орешком, поэтому Виденхефт привлек к работе Хорвиц. “Он передал мне трудного ребенка”, – говорит она.

Сложность объяснялась тем, что секвенированный геном бактерии был неверно аннотирован в учебниках и базах данных. “Блейк понял, что у нас ничего не выходит, потому что в первую часть закралась ошибка”, – поясняет Хорвиц. Как только они поняли, в чем загвоздка, у них получилось синтезировать Cas6 в лаборатории^[110].

Далее необходимо было выяснить, что он делает и как. “Я обратилась к двум дисциплинам, которыми занимается лаборатория Даудны, – рассказывает Хорвиц, – биохимия помогла установить, какова его функция, а структурная биология позволила понять, как он выглядит”. Биохимические эксперименты показали, что задача Cas6 заключается в том, чтобы цепляться к длинным РНК, создаваемым массивом CRISPR, и разрезать их, формируя более короткие фрагменты CRISPR-РНК, которые берут на прицел ДНК атакующих вирусов.

После этого нужно было изучить структуру Cas6, которая объяснила бы, как именно он работает. “Тогда ни у Блейка, ни у меня еще не хватало навыков, чтобы самостоятельно заниматься структурной биологией, – говорит Хорвиц, – поэтому я окликнула Мартина Йинека, сидевшего за соседним столом, и попросила его присоединиться к проекту и показать нам, как это делается”.

Они обнаружили нечто необычное. Cas6 цепляется к РНК таким способом, который, если верить учебникам, вовсе не должен работать: он находит в РНК подходящую последовательность, которая имеет в своей структуре место для того, чтобы Cas6 мог к ней прицепиться. “Ни один из других известных нам белков Cas не был на такое способен”, – отмечает Хорвиц. Благодаря этому Cas6 распознавал нужное место и точно делал разрез, не повреждая остальную РНК.

В своей статье они назвали это “неожиданным механизмом распознавания”. Существовала “РНК-шпилька”, где Cas6 мог взаимодействовать с той самой последовательностью, которая была ему нужна. И снова особенности формы молекулы стали ключом к тому, чтобы выяснить, как именно она работает^[111].

Сэм Стернберг

В начале 2008 года Сэм Стернберг был принят в аспирантуру многих ведущих университетов, включая Гарвард и Массачусетский технологический институт. Он решил пойти в Беркли, потому что ранее встречался с Даудной и хотел вместе с ней заниматься изучением структур РНК. Но в итоге он отложил начало учебы, чтобы завершить работу над научной статьей об исследовании, которое проводил, пока был студентом Колумбийского университета^[112].

В этот период он с удивлением узнал о том, что Даудна внезапно решила перейти в Genentech, а затем столь же внезапно вернулась в университет. Опасаясь, что он сделал неверный выбор, Стернберг написал ей и спросил, насколько она предана Беркли. “Я не рискнул спросить у нее лично, потому что слишком волновался”, – признает он. Даудна заверила его, что теперь не сомневается, что ее место в Беркли. “[Ответ] был достаточно убедительным, так что я решил не менять своих планов учиться именно там”^[113].

Хорвиц пригласила Стернберга на первый седер Песаха, который устроила дома, где жила со своим парнем. Но говорили на седере в основном о системах CRISPR. “Я все просил рассказать ее о том, какие эксперименты она проводит”, – говорит Стернберг. Хорвиц показала ему свою незаконченную статью о ферментах Cas, и Стернберг оказался на крючке. “После этого я дал Дженнифер понять, что не хочу и дальше заниматься РНК-интерференцией, – говорит он. – Я сказал, что хочу работать над этими новыми CRISPR”.

Посетив лекцию профессора Колумбийского университета Эрика Грина об одномолекулярной флуоресцентной микроскопии, Стернберг очень осторожно спросил Даудну, можно ли ему попробовать применить этот метод к одному из белков CRISPR-Cas. “О боже, да, – ответила она. – Несомненно”. Она любила такие рискованные шаги. Она всегда добивалась успеха в науке, составляя из маленьких деталей большие картины, и ее тревожило, что Стернберг берется лишь за скромные задачи в сфере CRISPR. Отметив, что он умен и талантлив, Даудна сказала ему прямо: “Сейчас вы используете свой потенциал не в полной мере. Вы пока не беретесь за проекты, на которые способен студент вашего уровня. Но зачем мы занимаемся наукой? Мы занимаемся ею, чтобы отвечать на серьезные вопросы и идти на риски. Если ничего не пробовать, прорыва не произойдет”^[114].

Ее слова убедили Стернберга. Он спросил у нее разрешения на неделю уехать в Колумбийский университет, чтобы лучше изучить нужную технику. “Она не просто отправила меня в недельную поездку, чтобы я мог опробовать [технику], а оплатила целых шесть месяцев моего пребывания там”, – написал Стернберг впоследствии в разделе с благодарностями в своей диссертации. За шесть месяцев, проведенных в своей альма-матер, Стернберг научился применять метод одномолекулярной флуоресцентной микроскопии, чтобы изучать поведение CRISPR-ассоциированных ферментов^[115]. В результате были написаны две прорывные статьи, в которых Стернберг, Эрик Грин из Колумбийского университета, Йинек, Виденхефт и Даудна впервые продемонстрировали, как именно РНК-направляемые белки системы CRISPR находят нужные последовательности в геноме атакующего вируса^[116].

Особенно близко Стернберг подружился с Виденхефтом, который стал для него примером для подражания. В конце 2011 года у них выдалась напряженная неделя совместной работы, когда Виденхефт писал обзорную статью о CRISPR для журнала Nature^[117]. Они целыми днями сидели бок о бок у компьютера и спорили о выборе слов и иллюстраций для публикации. Их дружба стала еще крепче, когда они вместе поселились во время конференции в Ванкувере. “Именно тогда начала набирать обороты моя собственная научная карьера, – говорит Стернберг, – потому что я стал задумываться, как бы мне заняться чем-то более масштабным, чтобы привлечь к работе Блейка”^[118].

Стернберг, Виденхефт и Хорвиц сидели в одном отсеке лаборатории в нескольких метрах друг от друга. Этот отсек стал прибежищем биогиков. Когда начинался крупный эксперимент, они делали ставки на результат. “На что спорим? – спрашивал Блейк и сам же отвечал: – Спорим на молочный коктейль”. Увы, Беркли стал слишком модным – а может, недостаточно модным – для приятных забегаловок с молочными коктейлями. И все же приз оставался неизменным.

Товарищеские отношения между коллегами по лаборатории складывались не случайно: подбирая сотрудников, Даудна не только оценивала их научные достижения, но и старалась удостовериться, что люди смогут вписаться в коллектив. Однажды, когда мы с Даудной были у нее в лаборатории, я расспросил ее об этом поподробнее. Не получалось ли так, что за бортом оказывались блестящие эксцентрики – люди, которые доставляли неудобства другим и подрывали групповое мышление, но с пользой для дела? “Мне приходило это в голову, – сказала она. – Я знаю, что бывают люди, которым нравится творческий конфликт. Но я предпочитаю, чтобы в моей лаборатории собирались люди, которым хорошо работать вместе”.

Лидерство

Когда Росс Уилсон, только что получивший докторскую степень в Университете штата Огайо, прислал резюме, надеясь занять позицию постдока в лаборатории Даудны, Йинек вывел его на разговор, решив предупредить о том, что его ждет. “Здесь нужна самодостаточность, – сказал он. – Если ты недостаточно инициативен, Дженнифер не станет тебе помогать и не станет работать за тебя. Порой она будет казаться отстраненной. Но если инициативы тебе не занимать, она позволит тебе идти на риск, станет очень толковым руководителем и, когда нужно, всегда будет рядом”^[119].

Лаборатория Даудны была единственной, куда Уилсон отправил свое резюме в 2010 году. Его интересовало, как РНК взаимодействует с ферментами, и он считал Даудну ведущим мировым экспертом в этой сфере. Когда она приняла его на работу, он заплакал от радости. “Это правда, – говорит он. – Со мной такого больше ни разу не случалось”.

Предупреждение Йинека, по его словам, оказалось “на сто процентов точным”, но для инициативного человека лаборатория Даудны была прекрасным местом. “Она действительно никого не опекает, – отмечает Уилсон, который теперь руководит в Беркли собственной лабораторией, связанной с лабораторией Даудны, – но когда она вместе с тобой проходится по твоим экспериментам и данным, порой она слегка понижает голос, заглядывает тебе в глаза, подается вперед и говорит: «А что, если попробовать вот так…»” После этого она описывает новый подход, новый эксперимент, а иногда и новую большую идею, обычно предполагающую какой-нибудь новый способ применения РНК.

Так, однажды Уилсон пришел к ней в кабинет, чтобы показать данные о взаимодействии двух кристаллизованных им молекул. “Если вы можете влиять на это взаимодействие, зная, как оно работает, – сказала она, – возможно, у нас получится воссоздать все в живой клетке и посмотреть, как в результате изменится ее поведение”. Это подтолкнуло Уилсона перейти от пробирки к живой клетке и погрузиться в изучение механизмов ее работы. “Мне бы это и в голову не пришло, – говорит он, – но все получилось”.

Если утром Даудна в офисе, то, как правило, у нее назначены встречи с исследователями, которые по очереди представляют ей результаты своей работы. Обычно она задает сократические вопросы: вы рассматривали возможность добавить РНК? можем мы представить это в живых клетках? “У нее настоящий дар задавать нужные и важные вопросы, когда ты разрабатываешь проект”, – говорит Йинек. Такие вопросы помогают исследователям отвлечься от деталей и увидеть общую картину. Она спрашивает: зачем вы это делаете? какой в этом смысл?

Хотя на ранних этапах работы Даудна предпочитает не вмешиваться в проекты, позже, когда они начинают приносить плоды, она включается в процесс. “Как только появляются интересные результаты или на горизонте начинает маячить настоящее открытие, она чувствует, насколько велик его потенциал, и погружается в работу”, – отмечает Лукас Харрингтон, один из ее бывших студентов. В такие моменты в Даудне просыпается соревновательный дух. Ей вовсе не хочется, чтобы первой к открытию пришла другая лаборатория. “Порой она неожиданно врывается в лабораторию, – говорит Харрингтон, – и, не повышая голоса, поясняет, что именно нужно сделать, не теряя при этом времени”.

Когда в ее лаборатории случается новое открытие, Даудна сразу же начинает настаивать на его публикации. “Я обратила внимание, что в журналах предпочтение отдают пробивным, решительно настроенным людям, – поясняет она. – Я не всегда бываю такой, но становлюсь настойчивее, когда чувствую, что редакторы не могут оценить истинной важности нашей работы”.

Женщины в науке часто стесняются рекламировать себя, и это дорого им обходится. Проведенный в 2019 году анализ более шести миллионов статей, в которых женщины значились главными авторами, показал, что, описывая свои открытия, они гораздо реже используют для саморекламы такие термины, как “не имеющий аналогов”, “уникальный” и “беспрецедентный”. Особенно заметна эта тенденция в наиболее престижных журналах, где печатаются почти исключительно революционные работы. В самых влиятельных журналах, публикующих важнейшие передовые исследования, доля женщин, использующих позитивные и саморекламные термины, на 21 % ниже, чем доля мужчин. Отчасти в связи с этим доля цитирования их статей оказывается почти на 10 % ниже^[120].

Даудна не попадается в эту ловушку. Так, в 2011 году она с Виденхефтом и свой коллегой из Беркли Евой Ногалес написала статью о массиве ферментов Cas, получившем название CASCADE. Он находит нужное место в ДНК атакующего вируса и затем задействует фермент, чтобы расщепить его на сотни частей. Ученые отправили работу в один самых престижных журналов, Nature, и она была принята к публикации. Но редакторы сказали, что открытие недостаточно громкое, чтобы получилась статья в журнале, и предложили опубликовать работу в качестве сообщения, тем самым понизив ее значимость. Большая часть команды пришла в восторг, что работу быстро приняли в столь важном издании. Даудна, однако, расстроилась. Она всячески пыталась доказать, что в работе описывается важный прорыв, достойный занять видное место в журнале, – она сама написала об этом в редколлегию и заручилась письмами поддержки, – но редакторы остались при своем мнении. “Большинство людей не находят себе места от радости, когда их работу принимают в Nature, – говорит Виденхефт. – Дженнифер не находила себе места от негодования, потому что решили сделать сообщение, а не статью”^[121].

Рейчел Хорвиц