На планёрке сегодня утром шеф приказал пулей лететь 130 километров из миллионного Ростова в посёлок Тарасовский, не примечательный ничем, кроме того, что на трассе М4 «Дон» там расположена любимая чебуречная дальнобойщиков.

Такое бывает, когда клиент платит за срочность. Но в это утро понедельника произошёл исключительный случай, когда наш прижимистый директор согласился устроить нам аврал совершенно бесплатно.

Как нам рассказал по дороге водитель Серёга, что всегда в курсе всех офисных сплетен, в два часа пополудни там должны были состояться похороны полевого командира Луганского ополчения. Он умер в субботу от ран в местной районной больнице.

Когда мы приехали на кладбище, народу было уже полно. Телевидение, журналисты там всякие, казаки, естественно примазавшиеся, чтобы не упустить случая помитинговать в поддержку повстанцев. Кто угодно, кроме ожидаемых там родственников умершего.

Я в пожарном порядке протянул акустический кабель, чтобы успеть вовремя, но понервничать всё же пришлось, когда к половине второго пошёл второй час безуспешных попыток настроить аппаратуру и заставить музыку звучать чисто. Тренировался я на песне «Врагу не сдаётся наш гордый Варяг», и со стороны могло показаться, будто бы я ставлю любимую песню по собственной инициативе.

Что наверно и подумала маленькая седая старушка в чёрном, что незаметно вышла ко мне из толпы. Я уже переживал за дело не на шутку и хотел прикрикнуть на внезапную помеху, отвлекающую от работы, но внезапно понял, кто передо мной стоит.

Это была единственная родственница погибшего, сумевшая выбраться на похороны, чтобы в последний раз с родным сыном повидаться.

Она настойчиво совала ко мне в руку флешку с каким-то очень важным содержимым, а каким именно, узнать было невозможно, потому что её голос то и дело сбивался от рыданий и переходил на невнятный суржик, непонятный ни русским, ни украинцам, ни даже казакам.

Я попытался было объяснить, что я не представитель прессы, но это было безнадёжно. Она всучивала мне этот злосчастный носитель, настаивая на том, что обнародовать его в СМИ – последняя воля умершего.

Мне было крайне тяжко спорить с убитой горем матерью, и я сунул флешку в карман, чтобы при первой же возможности передать одному из многочисленных журналистов.

Однако наша бригада заработалась конкретно, и о флешке забыли.

Вспомнил я о ней только дома, когда выворачивал карманы робы, чтобы бросить её в стиральную машину.

Мне стало жутко стыдно перед пожилой украинкой и перед собственной совестью. Я был готов немедленно вызвать такси и мчать по тёмным улицам Ростова до первого попавшегося офиса информационного агентства, где сотрудники работают ночью.

Но любопытство пересилило.

Мне вспомнилась последняя реплика матери погибшего офицера:

– Це матерiал до трибуналу, шоб судiтi киiвську хунту. Вбивцi!

А также вспомнился рассказ выступавшего на митинге казачьего атамана о последнем подвиге похороненного, который заставил меня подумать, будто бы я попал на съёмки фильма об Отечественной Войне.

Забегая вперёд, скажу, что на следующий день я передал эту флешку тому самому казачьему атаману, которого знал по клубу исторических реконструкторов, так что моя совесть чиста.

Там была автобиография умершего. Прям как в шпионских боевиках: «Если вы читаете это, то меня уже нет». Правда, этой фразы в тексте не было. Я снял с него копию на случай, если атаман проявит славянское разгильдяйство и профукает единственный экземпляр мемуаров офицера.

Но перед тем, как присоединить к этому введению собственно текст воспоминаний, я считаю своим долгом пересказать по памяти рассказ атамана – такие события должны остаться в памяти потомков.

* * *

Андрей Соколов, более известный по партийной кличке «лейтенант Рамирес», по праву снискал славу самого дерзкого полевого командира Луганской Народной Республики. Со взводом таких же отчаянных парней он ходил в атаки на самых безнадёжных участках фронта, где казалось бы победить невозможно. Но победы он одерживал. Благодаря таким, как он, июльское наступление украинской армии захлебнулось.

Но в первый день августа нацгвардия снова предприняла попытку начать наступление, вклинившись между железнодорожными станциями Дебальцево и Алчевск. Ополченцы были вынуждены отступить, и отряд Рамиреса остался на мосту через железную дорогу прикрывать их отход.

Украинцы пустили через узкий мост армаду, а у ополченцев закончились боеприпасы. Тогда Рамирес последним приказом вызвал огонь артиллерии ополчения на себя. А сам взял противотанковую гранату, пропустил передний танк почти до конца моста и почти в упор метнул гранату под танк. После чего сам рухнул от взрыва как подкошенный.

Но дело было сделано – танк развернуло поперёк моста, и образовалась пробка. Тридцать семь танков ополченцы расстреляли из пушек, а задние смогли удрать.

Когда стемнело достаточно, чтобы территорию не было видно в прицелы, сослуживцы Рамиреса пробрались к мосту, чтобы предать земле тело героя с воинскими почестями. И обнаружили его без руки, без сознания, но живым. Всё остальное тело было цело. Точнее, относительно цело – пробито осколками гранаты, как решето, но хотя бы не разорвано на куски.

Его погрузили на УАЗик и отправили в Россию. Он даже доехал живым в тряском внедорожнике до тарасовской больницы. К середине дня пришёл в сознание и прошамкал сломанной челюстью:

– Приведите ко мне православного священника.

Батюшка причастил раненого, по капле вливая Кровь Христову промеж челюстей, что не могли жевать Тело Христово.

С его лица исчезла гримаса адской боли, и к вечеру он мирно скончался.

* * *

После того, как я услышал рассказ атамана и прочёл автобиографию погибшего ополченца на одном дыхании, меня посетило сильнейшее желание самому записаться добровольцем в Народное Ополчение Донбасса. Но я, как на грех, набрал долгов на четыре месячных оклада, которые, если я уволюсь с работы, лягут непосильным бременем на членов моей семьи. Поэтому придётся работать и зарабатывать по эту сторону границы.

Но я могу принять участие в войне информационной и поведать как можно большему количеству людей о том, как мирный украинский гражданин стал повстанческим полевым командиром.

На этом, пожалуй, стоит прекратить мои собственные слова и начать воспоминания самого героя, как он дошёл до жизни такой.

Тем более что я никакой не писатель, а автор последующих строк имел до войны хотя бы любительский литературный опыт.

А ещё было бы неразумно расширять до бесконечности предисловие в ущерб самому повествованию.

Автобиография Андрея Соколова, он же лейтенант Рамирес.

Mama put my guns in the ground

I can't shoot them anymore

That cold black cloud is comin' down

Feels like I'm knockin' on heaven's door¹

Guns N’ Roses

Глава 1. Тьма сгущается.

С чего начинаются мемуары? Особенно написанные наспех на коленях. Я часто встречал у разных писателей романы, где сюжет начинается из середины. Пожалуй, последую их примеру.

* * *

События на Майдане только начались, а наш коллектив уже ощутил на себе их смертоносное дыхание.

Пришлось отказаться от трёх престижных ресторанов в центре Киева, где было неспокойно, и выбрать для новогоднего корпоратива заведение почти что на окраине.

Но нет худа без добра. Вместо уныло-пафосных ресторанов с претензиями на гламурную элитность, наш хозяин выбрал дискотечный клуб, где тусуется неформальная молодёжь. Себя я тогда тоже к ней относил, но в том клубе побывать руки не доходили. Я всего около полугода жил в Киеве, ехать туда не ближний свет, и к тому же с пересадкой между метро и автобусом, так как перед дискотекой, как правило, оставляют машину у дома.

Но это всё лирика. Вернёмся в 27 декабря 13 года, когда мы с коллегами переступили порог клуба, где было граффити с Джимми Хендриксом на стене у туалета.

Клуб был не очень большим, и обойти его много времени не заняло. Правда, опять же, приехали позже, чем планировалось. Из-за перекрытых дорог в центре, пришлось толкаться на узких объездных улицах и стоять в пробках, вызванных мокрым снегом. Зато с работы нас отпустили на пару часов раньше, так что времени всё равно оставался вагон. И для того, чтобы осмотреться, и для того, чтобы своими силами настроить аудио-видео аппаратуру, и даже для того, чтобы сбегать в магазин за отсутствующими у местного техника кабелями и переходниками. В столице государства, в отличие от провинции, проблем с IT-товарами не было.

И теперь я терпеливо ждал (ладно, не совсем терпеливо) одну замечательную особу, которой, в отличие от меня, вход был не бесплатный, а из моего кармана.

Вообще-то, на закрытый корпоратив пускали за дополнительную плату только членов семей сотрудников, но наше с ней намерение создать семью уже давно в обоих наших коллективах превратилось в секрет Полишинеля.

Но это я забегаю вперёд.

А в данный момент, пока мои сотрудники подогревались после улицы, дорвавшись до халявного «Джека Дэниелса», я не принимая участия в общем веселье, забрался в угол и играл в шахматы на айпаде. За игрой с интересом наблюдал наш пиар-менеджер, что в шахматы играть не умел, но желал сойти за умного. Чтобы он хоть как-то понимал суть происходящего, я сопровождал ходы комментариями:

– Пешку вперёд… Конь выходит из игры… А теперь ходим ладьёй с первой на последнюю горизонталь и… шах!… Ой, мат. Ладья поставила мат, значит я выиграл. Ха-ха, выиграл!

Тут по противоположную сторону от пиар-менеджера послышался короткий смешок и нежное:

– Мой победитель.

Я удивился, что Наташа добралась так быстро. И так незаметно оказалась рядом со мной. Впрочем, когда я играю в шахматы, я не замечаю даже директора, застающего меня за этим занятием в кабинете.

Мы хотели перекинуться парой слов (как будто не наговорились за время, что крутили амур), но тут грянула панк-музыка. Ди-джеем на этой вечеринке был мой хороший друг и товарищ Антон, и поэтому я не сомневался, что репертуар нам с Наташей понравится. Правда, он, как и большинство ди-джеев, не знал меры в громкости, посему общаться прямо на танцполе было проблематично.

Мы пошли в боковую комнату, где девушки из бухгалтерии и отдела кадров совместно с сотрудницами клуба уже нарезали кушанья на фуршет, Но едва успели выпить по бокалу шампанского и закусить по бутерброду с икрой, как раздался голос Антона, призывавшего всех в микрофон заслушать речи руководства.

Я, как начальник отдела, и так знал, с какими цифрами фирма пришла к итогам года, а приглашённые гости слушали с интересом, в частности Наталья.

А вот темы, что была действительно актуальна для всех, эти самые все как можно тщательнее старались избегать. В последний месяц в коллективе действовала негласная договорённость – о политической ситуации, либо ничего, либо… ничего. В нашем коллективе работала довольно пёстрая толпа из всех регионов самостийной. Луганские степняки, вроде меня, львiвськi щiри украiнцi, крымчане, что на державноi мове «ни бе, ни ме, ни кукареку», юморные пофигисты из Одессы и т. д.

Больше всех пытались разводить политический троллинг коренные киевляне. Но генеральный (которого большинство за это назвали гениальным), пригрозил тех, кого увидит в репортажах с Майдана, немедленно уволить, а за драки в столовой по политическим причинам лично сдать в милицию.

Официальная часть оказалась не слишком длинной – мы даже не успели задремать. И пока на Майдане поедали любезно предоставленные американскими эмиссарами печеньки с метамфетамином, мы праздновали наступающий год тривиально, начав с разной степенью интенсивности выпивать-закусывать.

А музыка звучала.

Но, несмотря на обилие вкусностей, как пищевых, так и музыкальных, скрыть охватывавшее нас чувство тревоги было невозможно. Оно было почти физически осязаемо в воздухе. Казалось, кинь оголённый электрический провод, и он начнёт сыпать молниями.

Антон понимал ситуацию, и в его репертуаре не было групп, проявивших себя в политике (таких, как «Океан Эльзы»). В основном, он подобрал олдскульных исполнителей англоязычного рока (и немного диско 80-х).

Точнее, в выборе репертуара на корпоратив демократично участвовал весь коллектив. Я вписал 27 желаемых песен, а кто-то и 72, так что исполнить их все было физически невозможно. Мне даже нравилась такая лотерея – то ли мои песни прозвучат, то ли Лёхи Копытько, то ли Алины Мироновой.

Впрочем, большинство песен, которые не мои, мне тоже нравились. Мы с Наткой неплохо порезвились под кавер Ричи Блэкмора на «Оду радости» Бетховена. Вполне себе новогодняя тема – кто ж не хочет, чтобы следующий год был счастливым?

И какая же новогодняя вечеринка обходится без ставшей классикой песни группы ABBA “Happy new year”?

Песня отличная – что медленная мелодичная музыка, что слова о мире, любви и ожидании от грядущего десятилетия невиданных чудес для всего человечества.

Но в данной обстановке она так резко диссонировала с реальностью, что возымела обратный эффект. Движения танцующих пар выглядели явно скованными, а Наташка так вжалась в меня, что казалось, будто бы хочет переломить мне рёбра.

Дальше был вообще атас – Антоха додумался поставить композицию Джона Фогерти “Have you ever seen the rain”.

Моя умничка знала английский, и её глаза наливались слезами, глядя как дёргаются те, кто слов песни не знает. Весь сюжет этих строк о том, что если где-то затишье, то вскоре грянет буря. Эти стихи, помноженные на женскую интуицию, произвели на неё такое впечатление, что я тут же понял – необходимо адекватно успокоить её эмоциональную натуру, чтобы она не нарушила негласный запрет нашего шефа и не начала кричать о текущей ситуации прямо здесь и сейчас.

Я сделал вид, что отошёл по нужде, а сам достал телефон и прокричал Антону, чтобы он услышал сквозь громкие звуки:

– Чувак, давай нашу, нечеловеческую!

У нас была заранее договорённость, что я сделаю сюрприз невесте, попросив у него незаметно песню, любимую нами обоими, но я не обозначал, когда её ставить, попросив ди-джея подождать моего сигнала.

– ОК, у тебя 20 секунд, – спокойно ответил он, давая мне время вернуться обратно в зал.

Я резко тряхнул Наталью, чтоб привести её в чувства, и медленно повёл её по залу в такт ритма, сочетающего вальс с рок-н-роллом. Вот эти слова нам были точно актуальны. И понятны всем, потому что на русском:

Вновь ждет Новый Год, что же будет у нас с ней…

Нам всем есть чем и гордится и скорбеть.

Пусть так, еще шаг, как легко с тобой лететь…

Танцевали пузырьки в твоём бокале,

Нам с тобою обещали целый год счастливых дней,

Вспоминали, как Битлов тебе играли,

Тот секрет мы разгадали, твоя рука в руке моей.

И к тому же, лидер группы написал её в честь своей жены, и заказ именно этого хита был прозрачным намёком Наташе на мои намерения узаконить наши отношения, о чём она и так догадывалась.

Девушка оттаивала на глазах.

Вечеринка пошла своим чередом.

Напитки и закуски подходили к концу, народ потихоньку разъезжался по домам. Я же оставался до конца, чтобы помочь Антону демонтировать нашу часть оборудования. Наталья не возражала.

Но я был бы не я, если бы не блеснул перед ней ещё одним сюрпризом.

Одной из последних песен была та, что звучала в день нашего первого знакомства. Это был ещё один намёк на предложение, что я пока не озвучивал в явном виде.

Раньше я был не прочь так напиться, чтобы выползать с вечеринки на первой скорости, то есть на четвереньках.

Но после того как появилась невеста, остепенился и поэтому всё отлично помню.

Помню и то, как мы поймали бомбилу и поехали по домам на такси.

И то, как какой-то идиот кинул бутербродом в движущееся авто, выкрикивая антиправительственные фразы – ему, видите ли, не понравились номера Донецкой области – родины Януковича.

Этот ляп по стеклу не на шутку напугал водителя, но ещё сильнее напугал Натку.

А ведь я именно в ту секунду хотел сделать ей предложение.

В результате, предложение состоялось только через три недели.

* * *

Мы оба давно хотели попробовать окунуться в прорубь на Крещение, но побаивались. А тут мы вместе, и пасовать друг перед другом как-то стыдно. В общем, вечером 18 января мы были на берегу Днепра. Проруби не было, по причине отсутствия льда, но пара градусов тепла и почти штормовой ветер – тоже экстремально. Если не сказать стрёмно. В одиночку мне бы и было стрёмно, но перед любимым человеком – экстремально.

Тем более, возглавлял сие священнодействие отец Илия – тот, у которого я предпочитаю исповедоваться, и тот, кто несколько дней назад попытался разнять противостояние на Майдане, встав с группой печерских монахов между противоборствующими сторонами. Правда, ни политиканы, ни менты не впечатлились иконами и хоругвями, и батюшкам пришлось разойтись ни с чем.

У меня был ещё один знакомый священник в Киеве – обычный приходской иерей отец Виктор или просто двоюродный брат Витёк, как я называл его до рукоположения. Он окунал благочестивую паству выше по течению в маленьком пригороде Киева Червонохрамске. Я колебался, ехать в пригород или окунаться в городе. Но поступок, нет с большой буквы Поступок иеромонаха Илии, вышедшего с миротворческой миссией на Майдан, сделали его популярным среди православной общины, что подтолкнуло меня к сделанному выбору. И к тому же, Наталье было удобнее добираться до дома из городской черты, а мне хотелось сделать это с ней вместе.

Отслужив молебен, отец Илия, несмотря на посты весивший более ста килограмм, всей своей богатырской плотью бухнулся в ледяную воду, подняв тучи брызг. Сразу же повалили и миряне.

Пришлось и нам с Наткой пойти в палатки переодеться, то есть раздеться, и, взявшись за руки, шагнуть в неласковый Днепр.

Когда всё было кончено, мы, закутавшись снова в тёплую одежду, наблюдали за остальными, одной рукой попивая горячий кофе из термоса, а другой держась друг за друга.

– Тот секрет мы разгадали, твоя рука в руке моей, – процитировала она по памяти песню, больше всего понравившуюся на новогодней вечеринке.

– Говорят, пережитые вместе экстремальные ситуации сближают, – ответил я по-философски.

– На что это ты намекаешь? – спросила она с напускным любопытством. Хотя, на самом деле, с её-то интеллектом, конечно же, всё поняла. Только хотела услышать это открытым текстом от возлюбленного.

– На то, что нам пора стать самыми близкими друг другу людьми – мужем и женой.

Темпераментная девица завизжала от счастья, заставив обернуться многочисленных зевак.

В понедельник, одновременно отпросившись с работы, мы поехали подавать заявление в ЗАГС.

Сначала нам предложили вторую половину марта из-за огромных очередей, но я дал на лапу, чтобы свадьба состоялась не позже конца февраля. Мы оба не сомневались, что никто из нас не сбежит за лишний месяц, но хотели попасть до Великого поста, чтобы совместить в один день гражданскую регистрацию и венчание.

Когда мы уже закончили улаживать формальности, мой слух уловил, как одна из работавших в ЗАГСЕ тёток шепнула другой:

– В последние дни ажиотаж бешеный. Девки не хотят умирать незамужними.

Наташа, к счастью, пропустила эту реплику мимо ушей.

* * *

А теперь самое время передохнуть и продумать, что по плану описывать дальше.

Уже сейчас мне ясно, что моя история была бы неполной без экскурса в давние времена, когда я был моложе, и донецкие абрикосы слаще, и Чёрное море теплей.

Вопрос, насколько давние события затрагивать, ибо времени на творчество далеко не куча.

Нет, всё-таки надо показать все события, что так или иначе привели меня к тому, к чему я пришёл.

Начнём с седой старины.

Глава 2. Начало.

Мой дом был на самом краю райцентра Лутугино, неподалёку от городского кладбища.

Там получил квартиру на исходе эпохи застоя мой отец, за ударный труд на единственном в городке заводе, одном из крупнейших на Украине, да и во всём СССР, пожалуй.

Закончив Луганский Машиностроительный Институт, отправился на завод и я.

То есть, по происхождению я провинциал в полном смысле этого слова. Из маленького города, да ещё и с глухой окраины. В школу приходилось ходить, пересекая весь город по диагонали, к памятнику его основателю, профессору Лутугину.

Первые четыре класса учился в советской школе по-русски и даже побывал пионером, ровно в последний набор успел.

А потом на державну мову пришлось перейти. Впрочем, её в Луганской области не знал почти никто. Даже учителя по этому предмету. В основном практиковали суржик, который был родным для большинства жителей города, включая меня, так что я уверенно получал пятёрки, особо не напрягаясь.

А вообще, любую училку украинского заткнула бы за пояс моя мать – уж она-то типичная украинка, в Славяносербске таких побольше, чем на юге области, откуда папа родом.

Они познакомились на танцульках в общаге Луганского (тогда Ворошиловградского) Машиностроительного Института, где позже учился и я. Папа даже помнил, что во время их первого танца институтский ВИА играл Битлов, запрещённых под страхом исключения из комсомола.

И этот танец будущего инженера с красивой девушкой принёс вполне ожидаемый результат, который сейчас пишет эти строки.

Может быть, именно поэтому я и люблю рок-н-ролл.

Но речь сейчас не об этом.

А о том, что я уродился полукровкой – половина тела хохлячья, половина коцапська.

А вот кровь у всех одинаково красна. И у русских, и у украинцев, и у метисов, как иногда называют таких, как я.

Впервые я это понял, когда в пятом классе подрался с одним из немногочисленных «щiрих украiнцiв» в нашем классе, что хаял русским матом моего русского отца и пионерский галстук, который я никак не хотел снимать.

Знатно мы тогда друг другу наваляли. Это была первая кровь, пролитая мной на национальной почве. Но в детстве обиды забываются быстро, и через три дня, когда ещё не зажили синяки, мы с Тарасом уже играли в футбол за одну команду.

* * *

По идее, детство на окраине провинциального городка в трудные 90-е должно было меня закалить и сделать пробивным.

Но я был, хоть и способным, но ленивым.

И, окончив школу твёрдым хорошистом, не стал пытаться поступать в институты Киева и Харькова, а выбрал находящийся под боком институт, где ранее учились родители.

А после его окончания также пошёл по пути наименьшего сопротивления – работать на ближайшее производственное предприятие.

Тем более что мой дед – не кто иной, как двоюродный племянник директора завода Александра Сергеевича Бешлыка, один список регалий которого потянет на пару страниц 12-м шрифтом.

В те годы завод возглавлял Будальянц, начинавший при Александре Сергеиче простым слесарем, так что я, можно сказать, был там блатным.

И всё-таки, даже всесильный Николай Абрамыч не мог сразу устроить вчерашнего студента на престижную непыльную должность. Точнее, не хотел. Руководитель советской закалки был категорически против того, чтобы плодить синекуры. А ещё в отдел информационных технологий был нужен специалист обязательно на постоянной основе, а я мог устроиться только временно – по окончании института про меня вспомнили украинские вооружённые силы.

Так что, пять месяцев пришлось повкалывать простым электриком.

Как заметил мой напарник Санька Седов, признанный острослов и большой любитель фильма «Кин Дза Дза»:

– Ты хотел, чтобы перед тобой сразу «Ку» делали? Цапу покрути, чатланин ты наш!

И я крутил всё, что потребует мастер. Где гаечным ключом, где отвёрткой, где шуруповёртом.

А за несколько дней до увольнения в связи с призывом в армию получил производственную травму. Пытаясь лихо перехватить дрель из руки в руку, я случайно нажал кнопку включения, и сверло оставило на второй руке две поперечные борозды.

У меня от природы раны сильно кровоточат и плохо заживают. Хорошо ещё, что дело было на Донбассе с его сухим климатом. При стопроцентной влажности была бы вообще труба.

В общем, в военкомат я пришёл с живописным шрамом на правом предплечье.

И когда его увидел психиатр, на его лице появилась заинтересованность.

– Вены что ли резал? – задал он мне вопрос, оскорбивший меня не на шутку.

– Производственный травматизм. Я что, похож на идиота?? – вспылил я мгновенно.

– Если не цепляешься за законную возможность откосить, то похож, – пошутил доктор со свойственным врачам чёрным юмором.

И направили меня в войска связи ВМФ.

А я и вправду косить особо не хотел.

Да если бы и захотел, взятка за стопроцентную гарантию «белого билета» была неподъёмной, учитывая низкие доходы семьи.

Да и зачем?

Шёл 2003 год. До гражданской войны было, как до Китая пешком. Всё тихо и спокойно. Кучма продолжал по-тихому разворовывать всё, что не успел разворовать Кравчук, и ни с кем не собирался воевать. Так что, я подумал, что лучше прожить один год в казарме, чем пять лет в бегах, и безропотно пошёл топтать плац сапогами. Точнее, флотскими ботинками.

После КМБ в Инкермане я был направлен на захолустную точку в Крымских горах, где процветало ещё большее разгильдяйство, чем в остальной армии самостийной, так что там я почти забыл, как ходить строем.

Мне даже не пришлось особо менять род занятий. И на заводе тянул электрический кабель, и в армии то же самое.

Есть такой армейский стишок про меня: «Мы славные связисты, мы тянем кабеля – работаем мы много, а толку ни фига». А ещё тюремный стишок: «Я от Родины приму: ссылку, каторгу, тюрьму. Но желательно в июле, и желательно в Крыму».

Да уж. В гробу я видал такое удовольствие, в белых тапочках – заниматься физическим трудом, когда 35 градусов в тени при почти стопроцентной влажности из-за моря.

Зато, забравшись на один из высоких горных уступов, можно было разглядеть в любезно одолженный офицерами бинокль, как резвятся на пляже дамочки в купальниках. Вечно полупьяный капитан третьего ранга снисходительно ухмылялся, протягивая нам оптический прибор:

– Что, опять на сиськи пялиться?

А я не решался ответить то, что думаю:

– А что делать, когда тебе чуть за 20 и западаешь на всё, что шевелится?

Впрочем, от попыток закадрить местных жительниц уберёг Господь.

Один сослуживец не удержался – потом лечил в госпитале триппер.

Это я написал не для того, чтобы шокировать благовоспитанных читательниц, а для того, чтобы показать, что украинская армия уже тогда перестала быть армией.

Тогда военные будни казались мне бесконечными. Особенно, в последние дни перед дембелем. А сейчас я понимаю, что они пролетели, как один день. И тот самый дембель таки наступил.

Я не заморачивался с парадной формой, в отличие от некоторых – кончилась служба, ну и славно. Спихнул эту нудную обязанность и забыл. Разве только, выпивая с коллегами, иногда травил армейские байки.

С коллегами всё по тому же заводу. Будальянц сдержал обещание устроить меня в отдел информационных технологий, и почти сразу в моей трудовой книжке появилась гордая запись «Инженер-программист».

Сами мы программы не писали, занимаясь фактически системным администрированием. Был начальник отдела, но его отличало от нас только побольше опыта и формальная материальная ответственность за так называемый «Склад инженерных работ» с материалами и оборудованием. А так, никакого снобизма – все работы трое членов IT-отдела выполняли на равных.

Зарплаты вполне хватало, чтобы не просить у родителей на собственное содержание, а по части жилья отдельная комната в одной квартире с родителями меня устраивала.

Пару-тройку раз я порывался увеличить количество жильцов нашей квартиры за счёт подруг, но ни с одной не срослось. Почему – неважно. Да я это уже почти и не вспоминаю. Дела давно минувших дней – всё бурьяном поросло.

Так могло бы продолжаться до самой войны.

Но в начале девятого года умер Будальянц.

Новое начальство начало править по-новому, в результате чего завод стремительно покатился в тартарары.

И что характерно, вину за это возложили на подчинённых, тут же начав массовое сокращение штата. В первую очередь репрессии, конечно, обрушились на любимчиков прежнего руководства.

Меня не уволили, но понизили в должности. И зарплату в два раза сократили, одновременно увеличив количество обязанностей в те же два раза.

Несколько месяцев я терпел, ибо человеку свойственно надеяться на чудо.

А 15 ноября капнула последняя капля.

Это было воскресенье, когда я пошёл в церковь и там, естественно, отключил телефон.

По выходе же из храма, мою радость от причастия омрачил звонок замдиректора.

Тот крыл меня, на чём свет стоит, перемежая суржик отборными матюгами.

Я был вынужден сломя голову нестись на завод, чтобы выполнить его пустяковое поручение в выходной день.

На следующий день, когда вышел на работу отдел кадров, я тут же подал заявление по собственному желанию.

И прогадал.

Я думал, что сисадмина с пятилетним стажем тут же с руками оторвут, но не тут то было.

В девятом году экономику всех стран СНГ лихорадило, и Украина не стала исключением.

В Лутугино, кроме как на заводе, работы не было от слова совсем. А в Луганске своих безработных хватало, и бедолаги из области были никому не нужны.

Пять месяцев я перебивался частичной занятостью и случайными заработками.

Зима, не тратя времени на весну, ещё до конца апреля сменилась знойным летом.

А мне было всё равно, ибо я медленно тупел от полуголодного существования.

Я уже был готов с горя устроиться кладовщиком-грузчиком в фирму, торгующую стройматериалами в районе Каменного Брода на северной окраине Луганска. Куда добираться к восьми утра двумя автобусами с пересадкой, а зарплата чуть больше минимальной.

И тут аккурат в подарок ко дню рождения мне привалило счастье.

26 апреля мне позвонили из города Шахтёрск, о котором я до этого знал только понаслышке, и пригласили на собеседование через два дня.

Это 86 километров от дома. Каменный Брод с его двумя автобусами нервно курит в коридоре.

Я сел в маршрутку без особых надежд.

Думал отклонить предложение директора той шахты по-быстрому и скорей к друзьям, отмечать 29-летие на последние копейки, оставшиеся с предыдущей халтуры.

Но тот сделал мне предложение, от которого я не смог отказаться.

Вкратце, дело обстояло так.

Руководство шахт закупило огромную кучу материалов и оборудования, чтобы реализовать амбициозный проект – объединение шахт, разбросанных по Донечине, в единую сеть. В смысле, компьютерную. Плюс защищённая связь с головным офисом угледобывающей компании в самом Донецке.

А фирма, что продала им всю эту красоту, раскрутив их на крупную партию товара, включила заднюю, когда речь зашла о разработке и реализации техзадания.