Перевал Дятлова, или Тайна девяти

«Мы ищем то, что тревожит нашу совесть»

Наверное, это самая странная история, что приключилась на Урале в ХХ веке.

В феврале 1959 года группа студентов Уральского политеха прошла через перевалы невысокого, но сурового Северного Урала маршрутом высшей категории сложности. Студентов вел их товарищ Игорь Дятлов. В группе находились две девушки. Путешествие проходило спокойно, по графику: ребята были профессионалами. И вдруг – катастрофа. На одном из ночлегов вечером, уже в темноте, стряслось что-то настолько страшное, что испугались бывалые, закаленные путешественники, умевшие выживать хоть где с одним ножом.

Они вспороли палатку, бросили всё, выбежали на мороз кто одетый, а кто в носках, помчались вниз по склону, унося трех раненых друзей… Через несколько километров остановились, пришли в себя и начали искать, как спастись – ночью, в стужу, без теплой одежды, без фонарей и топоров, с пострадавшими на руках…

Никто не спасся. Ни один не дожил до рассвета. Но все они, кто остался в сознании, боролись как львы – за себя и за других. И мертвые снега низкогорья сохранили «динамические позы» людей, ползущих к брошенной палатке.

Их искали долго. Искали с размахом – на вертолетах и отрядами лыжников. Их нашли. Тот перевал у Горы Мертвецов назвали Перевалом Дятлова.

До сих пор не ясно, что же приключилось той февральской ночью на далеком снежном перевале. Версий множество. Падение ракеты и нападение беглых зэков, пьяная драка за девку и месть древних богов, испытание водородной бомбы и губительный крик ультразвука, рожденного завихрениями ветра в утесах. Но загадка причины многократно усилена персонами погибших: молодые, сильные, умные, решительные, опытные, дружные, честные. Элита строителей коммунизма.

Трагичность истории группы Игоря Дятлова, конечно, в гибели молодых людей, но драматичность – в том, что погибли именно ЭТИ ребята. В те времена они прошли бы отбор в отряд космонавтов, а сейчас – жесткий кастинг на какой-нибудь суперский телепроект, но судьба, как языческий тиран, оказывается, выбрала лучших юношей и девушек на заклание Минотавру.

Несправедливо.

Ощущение несправедливости вот уже сорок лет поддерживается тем, что причина гибели неизвестна. Про Минотавра хотя бы понятно: зверь жрал. А какой зверь принял человеческую жертву на склонах Холат-Сяхла, Горы Мертвецов?

Ощущение несправедливости этой тайны – главный двигатель романа Анны Матвеевой. Разгадка разгадкой, но чаще всего разгадка и становится самоцелью. Ради ее достижения начинается конспирологический кордебалет, жонглирование фактами, акробатика соображений. Боль души вытесняется игрой ума. Впрочем, Анна Матвеева в постсоветские времена была ПЕРВОЙ, кто написал о дятловцах книгу, и она задала параметры расследования: «Мы ищем то, что тревожит нашу совесть». Приоритетом Матвеевой любители чудес пренебрегли, потому что ими двигало только кровожадное и простодушное любопытство.

Анна Матвеева находит разгадку тайны. Как же без этого. Но параллельно работе с документами Матвеева выстраивает другой сюжет. «Следствие» ведет главная героиня – молодая женщина, которая волей обстоятельств занялась и увлеклась историей группы Дятлова. На дворе – «лихие девяностые». А героине дискомфортно не от безденежья, а от душной казенной секретности дела Дятлова.

Жизнь героини дала болезненный сбой: бросил любимый человек, спутался с подругой. Но парень понял, что совершил ошибку. И начал потихоньку завязывать неразумно разорванные ниточки, начал восстанавливать отношения. В книге Матвеевой одновременно и как-то взаимозависимо налаживается судьба героини – и снимаются плесневелые покровы тайны с гибели группы Дятлова.

Зачем так нужно Анне Матвеевой?

Роман – не документальный очерк. Сборник документов – для любителей, роман – для всех. И роману требуется сопереживание читателя факту, точнее, документу. Усаживая свою героиню за «дятловские» архивы, Матвеева добивается того, что для читателя история дятловцев становится частью судьбы героини. Сопереживая героине, читатель сопереживает и дятловцам: сочувствие ведет себя подобно эху. Простота этого литературного приема и делает его сложным.

И, конечно, контраст двух составляющих романа – историй дятловцев и героини. Двусоставность и есть дистанция, создающая стереоэффект, который необходим для осмысления события. Трагедия дятловцев – достояние истории, а их драма актуальна и ныне. Контраст позволяет увидеть этот неочевидный, но очень важный смысл драмы. Матвеева переводит трагедию в драму, потому что так правильнее. В трагедии клянутся, в драме плачут; в трагедии сжимаются кулаки, в драме болит сердце; трагедия – сейчас, драма – всегда.

В конце концов, трагедия – она для тех девятерых, что в далеком 1959 году ушли в хмурые и мистические горы Северного Урала, ничего не зная о своей судьбе. А драма – она для тех, кому до сих пор жалко ушедших.

Алексей Иванов

От автора

Событие, о котором идет речь в этой книге, подлинное. Всё произошло на самом деле. Загадочная гибель девятерых туристов потрясла Свердловск, хотя за пределами города в 1959 году о ней мало кто знал. Военные ведомства и партийное руководство взяли всё под свой контроль. Однако эта трагедия не переставала волновать людей.

Окруженная тайнами, она и теперь не дает покоя даже тем, кто далек от туризма и никогда в жизни не бывал на Урале. С тех пор как мой роман был опубликован впервые (вы держите в руках третье издание, а если считать журнал – то четвертое), появились новые исследования, книги, фильмы. Иногда мне кажется, что общий интерес к дятловцам чрезмерен, что души погибших молодых людей давно пора оставить в покое… Я даже чувствую некоторую свою вину в том, что трагедия на перевале превратилась в «праздник общей беды». Увы, истина по-прежнему не установлена, дело «не закрыто», и нельзя сказать – да, теперь мы знаем правду, всё ясно, покойтесь с миром.

В своей книге мне хотелось показать историю 1959 года глазами человека, переживающего эту трагедию через многие годы. Передо мной не стояла цель раскрыть страшную тайну Горы Мертвецов – эта цель стоит перед вами, дорогой читатель, а я лишь старалась сделать всё, чтобы облегчить решение этой задачи.

Документы, приведенные в книге, воспроизводятся по оригиналу, иногда с небольшими сокращениями. Современные герои – вымышлены, хотя у некоторых есть прототипы.

Людям, у которых есть личный опыт поиска, память общения с погибшими, собственные версии, приношу глубокую благодарность за преданность дружбе и стремление восстановить справедливость, а также извинения в том случае, если наши мнения расходятся.

И еще. Я должна предупредить вас – это по-настоящему страшное чтение. Я ничего не нагнетала – в этом не было нужды. Сама история группы Дятлова неподдельно страшна. Некоторые люди признавались мне, что в стремлении приблизиться к разгадке тайны они так увлекались, что не сразу понимали – с ними начинают происходить странные события. Никакой мистики – возможно, это всего лишь совпадение.

Для читателей, которых интересуют только документальные сведения, в романе проложен специальный маршрут: избегайте основного шрифта.

Анна Матвеева

Благодарю за помощь в работе над романом

автора нескольких версий Алексея Коськина, хранительницу архивов Елену Коськину,

а также:

Иннокентия В. Шеремета,

Влада Некрасова,

профессора А.К.Матвеева,

Татьяну Дятлову-Перминову,

Игоря и Светлану Дубининых,

Егора Неволина,

Марию Будину и всех, кому дорога память о туристах из группы Дятлова.

Посвящается девяти

Говорящий не знает, а знающий не говорит

Часть первая
При дневном свете и солнечном дне
^{1999 год}

В моей квартире очень холодно.

На внутреннем термометре – плюс одиннадцать. Воображение требует медвежьих шкур, грубых рук, ломающих непропеченные кости у костра – и чтобы блики пламени путешествовали по бородатым лицам. Непременно.

Середина ноября, началась традиционная уральская забава – битва за согревание. До марта буду пинками поднимать себя в студеную утреннюю жизнь. Кот мягко запрыгивает на подоконник и рассматривает что-то ему одному видимое-ведомое за окном, где черный воздух и капустный хруст снега.

Я не борюсь с холодом в моей квартире, я не жалуюсь: нет смысла. Будут говорить, что у нас мэр-ворюга, и теперь мне холодно оттого, что ему, подлецу, тепло. Еще мне расскажут, что новые дома редко бывают теплыми, а мой дом – новый, ему всего лишь пять лет. И батареи здесь неправильные, и окна такие, что утеплить нельзя.

Спасаюсь искусственным теплом обогревателя, бессчетными кружками чая и жду весны.

И можно жить, и можно ждать, вот только в последнее время всё чаще показывают мне, как фильм, один и тот же сон. Высокие плотные сугробы, черные ели, тощие кривые березки. И летит ко мне, в предпоследний год тысячелетия, свист смертельного, убивающего ветра и как тихий подголосок ему – тяжелое дыхание замерзающего человека. Снежные крошки на красном лице. Несгибающиеся ладони. Закрытые глаза.

Вечером я проверяю, хорошо ли заперто. В такое время живем, что засовы и решетки – лучшие друзья. Я тихонько дергаю за дверную ручку, а потом – на всякий – смотрю в «глазок».

Там стоят люди – тихо, не шевелясь. Маленькое стеклышко «глазка» искажает их лица, но я вижу, что они улыбаются. Две девушки и несколько мужчин. Все в лыжных брюках и штормовках.

– Вы к кому? – спрашиваю.

Они молчат.

Я замечаю лыжи, приставленные к стене.

Куда понесло их – в лыжный поход по такой погоде? Ненормальные.

Кот вьется возле моих ног, будто бабочка. На площадке – пусто.

Открываю дверь.

Слышится вежливый запах папирос, и снег лежит у коврика.

1.

Утром в дверь начали колотить с такой силой, как будто забивали ее гвоздями. Со мной внутри. Глянув на часы – полвосьмого, гады! – выпрыгнула из теплого одеяльного убежища.

– Аня, открывай скорее!

Это я услышала еще на подлете к двери, с дополнением: плач, крики и прочие элементы коллективной паники, которая начисто изничтожает первоначальную злость разбуженного.

На площадке, где вчера были лыжники, стояла моя соседка Ира, и с ней еще какие-то люди.

– Аня, пусти позвонить, – умер Эмиль Сергеевич.

Ира всхлипнула и заговорила быстрее. Из ее рассказа я поняла немногое – Ира всегда торопится в разговоре.

Пока она звонила по моему телефону в «скорую», милицию и похоронное бюро, я вышла на лестничную клетку и, пробравшись между соболезнующими спинами соседей, зашла в Ирину квартиру.

Ее свекор Эмиль Сергеевич лежал на полу, я споткнулась взглядом о неестественно прямые ноги в продранных на пальцах тапочках.

– Сердце, – сказал кто-то тихий за моей спиной.

То, что Эмиль Сергеевич болеет уже не первый год, я знала. Он был хорошим дедушкой, не очень и старым, насколько я понимаю, на пенсию вышел года четыре назад. Очень любил читать и постоянно одалживал у меня книги. Я, против обыкновения, давала их охотно: не люблю, когда до моих вещей дотрагиваются незнакомые руки. Эмиль Сергеевич был очень аккуратным и возвращал книжки неизменно завернутыми в «Литературку».

Умерший старик выглядел подтянутым и даже красивым – не таким, каким был при жизни.

Ира хлопнула дверью.

– Ань, ты чего, у тебя ведь квартира открытая! – И, снова увидев Эмиля Сергеевича: – Ой, что же теперь будет-то?

Ирины переживания можно понять. Свекор был единственной опорой для нее и ее маленького сына. Жили на его пенсию и приработок, сути которого я не знала.

– Ну ничего, – утерла слезы Ира, – зато умер легко.

«За что за то?» – подумалось мне.

Вслух я произнесла:

– Ира, мне очень-очень жаль. Я могу тебе как-то помочь?

Ира сказала, что спасибо, нет. Да и чем тут теперь поможешь?

На выходе я всё же решила спросить у нее:

– Понимаю, что это совсем некстати, но… ты не видела вчера ночью группу лыжников у нас на площадке?

Ира молча покачала головой и снова ушла в свое горе, как в глубокую нору.

На похороны Эмиля Сергеевича я не попала – пришлось лететь в Москву. Речь шла о моей книжке, так что пропускать встречу не следовало. Летела в самолете над заснеженной землей и представляла, как его опускают в могилу на Широкореченском кладбище. Рядом – надгробие сына, Ириного мужа, которого убили на улице пьяные подростки. На снегу возле подъезда – еловые веточки.

А когда я вернулась через четыре дня, прокляв всё и вся, потому что встреча была абсолютно дурацкой, роман в издательство брать не захотели – могли бы и по телефону, собаки, известить, – Иры в соседней квартире уже не было.

– Уехала к матери, в Серов, с мальчишкой вместе, – пояснила Надежда Георгиевна из девяносто пятой. – Сказала, что квартиру эту будет сдавать. Не знаю, Ань, кто сюда жить придет. И как только она не боится, там ведь и мебель оставила, и ковер…

Ковер и мебель у Иры просто никакие, но Надежда Георгиевна живет еще хуже, и ей сравнивать не с чем.

И холодно у Иры в квартире так же, как у меня. Но ведь у нее-то еще и ребенок!

Я отвернулась от Надежды Георгиевны, чтобы открыть наконец свою дверь, но старушка сказала:

– Аня, зайди-ка ко мне.

Прямо с сумкой – но вежливая! – зашла в обшарпанную девяносто пятую. Жуткий стариковский запах – вместе лекарства, старая кожа, бедная несытная пища, шерстяные носки, в которых ходили не один день.

Губы у Надежды Георгиевны, тем не менее, накрашены.

Протянула плотную папку, набитую бумагами, и два больших мятых конверта картонного цвета, прорванных по краю.

– Это Ирка тебе велела передать. Эмиль Сергеевич всё сидел с этими бумажками и говорил, что надо бы с Анной посоветоваться – она ведь литератор, но стеснялся. А теперь, Ирка говорит, эти бумажки только выкинуть, а тебе – вдруг сгодятся на что.

2.

Я зашла в окончательно выстуженную квартиру. Котишка на страшной скорости прилетел меня встречать, так что когти заскользили по паркету. Сделал «полицейский разворот» и сам испугался, прижал уши.

– Кормить тебя не забывали, Шуми? – Я бросила папки и конверты Эмиля Сергеевича в кресло и пошла в кухню, поставить чайник. Странно, чайники уже никто никуда не ставит, просто кнопку нажимают, а слово – осталось.

За спиной раздался хлопок и долгий шелест. Шумахер вспрыгнул на спинку кресла.

Содержимое папки и конвертов лежало на ковре словно еще один ковер. Бумаги, отпечатанные на старой машинке типа «Москва», документы, написанные под копирку разными почерками, ксерокопии географических карт и рисунков, газетные вырезки, отксеренные так, что посреди белоснежного листа томилась крошечная заметка, фотографии скверного качества и толстая подшивка страниц в двести (это она так звучно хлопнула об пол).

Я подняла ее. Бледно-серая печать – еще одна ксерокопия. И явно неполная – многих страниц не хватает. После восьмой – сразу двадцать пятая.

ДЕЛО № __

прекращенное уголовное

О ГИБЕЛИ ТУРИСТОВ В РАЙОНЕ ГОРЫ ОТОРТЕН

начато… 1959 г.

закончено… 1959 г.

Я наугад (и, видимо, удачно) раскрыла папку.

Обстоятельства дела:

23 января 1959 года самодеятельная группа туристов в составе 10 человек отправилась в лыжный поход по маршруту Ивдель – Гора Отортен. От участка 2-й Северный в лыжный поход пошло 9 человек. 1 февраля 1959 года группа начала восхождение к горе Отортен и вечером разбила палатку у высоты 1079.

В ночь на 2 февраля при невыясненных обстоятельствах произошла гибель всех 9 человек^[1].

Следующей в «Деле» была фотография лыжников, которые стояли перед моей дверью в прошлую пятницу. Две круглолицые девушки – брюнетка и блондинка, веселый парень в шляпе, еще один – с чуточку раскосыми глазами (мне такие нравятся – и глаза, и парни)… Но ведь прошло сорок лет! И если даже предположить, что я сошла с ума и мне всякое мерещится, непонятно, чего им, лыжникам, от меня надо? Я не турист и даже не любитель природы, мне никогда не приходилось жить в палатке или ходить на лыжах, и самое главное, мне всего тридцать, я не знала никого из этих туристов. Не могла знать!

Снова (теперь уже с начала) открыла копию уголовного дела и стала читать всё по порядку.

Прокуратура

Российской Советской

Федеративной Социалистической

Республики

Прокурору Свердловской области

Государственному советнику

юстиции 3-го класса —

тов. Клинову Н.

(лично)

Возвращаю прекращенное уголовное дело о гибели туристов Дятлова и других.

Приложение: 1. Дело в 1 томе.

2. Альбом.

3. ЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖ^[2]

Зам. прокурора РСФСР

Государственный советник юстиции

3-го класса

(Ураков)

Тут же шла надпись от руки, косо, как гордые писатели обычно подписывают свои книжки:

т. Роговой Ю.И.

по указанию Н.И.Клинова просьба хранить в секретном архиве,

пакет хранить в с/с производстве

11/VII 59 г.

Я все-таки решила выпить чаю. В конце концов, папки и эти странные бумаги от меня не убегут. Кроме того, надо было подумать о том, что же это за странные явления такие со мной происходят. Раньше помогала думать сигарета (на самом деле мешала, конечно же, – от курения тупеешь, это правда), теперь остался только чай.

И тут случилось следующее. В голове у меня начали крутиться шесть цифр. Как песня: восемь-пять-один-четыре-девять-два. Крутились и крутились…

Цифры были разные – ни одна не повторялась в комбинации.

Индекс?

Код?

Пора лечиться?..

Зазвонил телефон.

Телефон!

Я взяла трубку – ошиблись номером. Спросили Евгению Ивановну.

Тогда подумала: восемь – это ведь межгород, не может быть такого номера…

Всё равно набрала, и радостный инфантильный голос ответил:

– Поздравляю, вы первым дозвонились до радио «Ля бемоль»!

– Первой, – машинально поправила я. – И что теперь? Зачем я до вас дозвонилась?..

– Вы победили в нашем конкурсе и теперь должны подъехать за потрясающим призом!

Тут в трубке что-то зашипело, послышались дикие выкрики.

– Я вообще-то не хотела участвовать в вашем конкурсе.

Инфантильный голос засмеялся с явным недоверием.

– Записывайте адрес!

Я покорно взяла ручку. Рефлексирующий интеллигент, самой противно.

3.

Когда я долгое время не пишу, у меня развивается сильнейший словесный токсикоз. Слова прокисают внутри меня, как невостребованное молоко в грудях кормилицы. Я начинаю болеть и бредить удачными, как мне кажется, сравнениями. Токсикоз пропадает сразу же после того, как я получаю доступ к компьютеру, блокноту, на худой конец – к чьим-нибудь ушам (хотя в таком случае мировая литература недосчитается моих находок: я теряю интерес к тому, что рассказано). Нынче токсикоз обещал затянуться – мало того что в Москве всё не то, так и дома – галлюцинации, странные документы, еще и приз какой-то дурацкий!

Ладно хоть радиостанция эта вещала с соседней улицы – может, и неплохо прогуляться, хотя как же там холодно! Шумахер явно предсказывал скверную погоду – свернулся пушистым кренделем на диване и спрятал нос в лапки.

Иногда я жалею, что не родилась кошкой. Можно спать шестьдесят процентов жизни, и никто не назовет тебя тунеядкой. Кстати, люди, которые не любят кошек, всегда оказываются если не плохими, то уж во всяком случае не теми, с кем стоит общаться. Это я проверила на личном опыте. Зато у хороших людей всегда есть кошка или кот. Тоже проверено.

Я потрепала Шумахера по гривке и принялась одеваться. Хорошо котам – всю жизнь в одной шубе!

На улице было явно теплее, чем дома. Тем не менее холодный воздух охотно забирался в рукава и под воротник, а застывшие снежинки били по лицу, словно толченое стекло, которое подсыпали в еду врагам древние отравители. Замерзнуть я не успела. Вот разве что нос.

– На радио «Ля бекар». Выиграла приз, – скупо отчиталась я седобровому охраннику, с любопытством изучавшему мой красный нос.

– Девушка, – укорил меня охранник, – радио называется «Ля бемоль». Бекар – совсем другое дело, это значит, что понижение отменили. Или повышение.

Он вздохнул так печально, словно отмена повышения касалась его лично, потом черкнул что-то на листке бумаги и по-комсомольски указал на лифт:

– Не забудьте пропуск подписать!

Лифт ехал ко мне, скрежеща решетками и подвывая механизмами. Здание оказалось старым, работы трофейных немцев, и лифт – под стать, с надписями на двух языках – русском и немецком. Лифт по-немецки будет «едущий стул».

Почему «стул», если в нем стоят?..

Белая дверь, за которой обитали инфантильные голоса, оказалась закрыта на специальный кодовый замок. Естественно, кода я не знала – мне его никто не сказал. Я вздохнула и дернула за ручку. Тишина.

– У них обед.

На довоенном с виду стуле сидела худенькая девушка, похожая на умненькую лисичку. – Я Света, – сказала она. – Меня позвали получить приз, хотя я просто ошиблась номером. Звонила не сюда, а маме. Я отпинывалась, но они тут все такие настырные!

– Со мной то же самое. – Света подняла бровь, и я спохватилась: – Аня. Я пишу книжки.

Света улыбнулась и стала еще больше похожа на лисичку.

– Я как раз искала писателя, чтобы…

Тут она засмущалась.

– Чем ты занимаешься? – вежливо переключилась я. Света была из тех, кому сразу хочется говорить «ты». Таких людей очень мало. В основном мне встречаются их противоположности, которые настаивают на неформальном обращении. А мне оно дается с трудом – именно с ними. Я еще очень долго срываюсь на «вы», и противоположности обижаются.

– Я учусь, – сказала она. – На истфаке. Но это так, не главное… Я увлекаюсь… туризмом.

Пришлось сделать сложное лицо.

Я всю жизнь недолюбливаю туристов. Во-первых, мне непонятно, где они берут столько сил, чтобы ходить под грузом тяжелых рюкзаков на немыслимые расстояния, во-вторых, я не знаю, зачем им это надо: гораздо приятнее лежать под пледом с книжкой, котом и бутылкой красного сухого. А самое главное, я чувствую остро, как бумагой по пальцу, что туристы тоже меня не поймут с моим ленивым образом жизни. Будут переглядываться и хмыкать.

К тому же мой папа – супертурист, начальник экспедиции, охотник и рыбак с сорокалетним стажем. И вот он брал меня в детстве с собой в лес. Я покорно проходила метров двести, после чего садилась в траву и начинала истошно вопить:

– Домо-ой! Говно-о!

К чему относилось последнее, непонятно, но мама говорит, что этому слову меня точно не учили. Папа страшно обижался.

Меня усаживали на пенек, давали книжку Успенского про гарантийных человечков и ветку – чтобы отмахиваться от комаров. Тогда я еще как-то терпела.

После двух-трех таких походов папа умыл руки и отказался от лесных общений со мной. Так и выросла я урбаноидом.

И вот теперь нарвалась на настоящую туристку, да она еще писателя ищет…

– Свет, а зачем тебе писатель? – Я въехала в разговор заново и уже на танке.

Света взяла себя в руки (всё же она была слишком застенчива) и начала:

– Сорок лет назад на севере Урала погибла туристическая группа. Группа Дятлова. Девять человек.

Тут дверь с кодовым замком открылась, и в проеме мы увидели улыбку.

– Здравствуйте, здравствуйте! – сказала улыбка. Дверь открылась шире, и перед нами выросла высокая фигура унисексуального склада. Света тоже улыбнулась, а фигура (я честно не могла определить ее пол) развернулась в сторону кабинета и патетически воскликнула:

– Прибыли наши призеры!

Радийцы зашумели, а Света шепнула мне:

– Видимо, им совсем уж никто не звонит. Хорошо, что мы откликнулись, а то как-то жаль их. Все-таки работают люди.

Нас торжественно провели в комнату, и фигура (я отметила у нее легкую, почти красивую сутулость и уши, похожие красной сморщенностью на дольки сушеных яблок, – видимо, фигура несколько молодилась) плеснула в два стакана по щедрой порции коньяка.

– Я за рулем, извините, – отказалась Света.

– Оу! – обрадовалась фигура и залпом выпила коньяк. Я пригубила (точнее сказать, загубила) напиток: надеялась еще поработать сегодня.

Потом нам преподнесли два пластиковых пакетика с логотипом «Ля бемоля». В моем оказались кепочка, авторучка и два компакт-диска с адскими рожами на обложках. Что было у Светы, не знаю, но она всячески показывала свое удовольствие.

– Большое спасибо! – искренне благодарили мы, продвигаясь к двери. Фигура кричала нам вслед:

– Надеемся, что вы станете нашими постоянными слушателями!

– Мы же пропуск не подписали! – вспомнила Света уже на лестнице. – Надо бы вернуться, да неудобно как-то.

– Попробуем так прорваться. – Я решительно двинулась к знакомому лифту.

Охранник широко улыбнулся:

– Илья Петрович предупредил, что вы сейчас выйдете. Поздравляю!

– Илья Петрович, наверное, и есть та странная фигура, – сказала я.

Света удивилась:

– Я думала, оно – женщина.

Мы засмеялись, и мне показалось, что я знаю Свету давным-давно. Хотя, честно говоря, я с женщинами не дружу – столкнулась однажды с отборной дамской подлостью. Подруга красиво, как в шахматных этюдах Рашида Нежметдинова, увела у меня мужа. Это было, правда, красиво и легко – так, наверное, уводят чужих баранов в восточных странах.

Я успела только вскрикнуть вслед: е-два, е-четыре, и это больше напоминало вопль «Твою мать!». После этого я завязала и с одним полом, и с другим. Шумахер – мой единственный друг и соратник.

Света приготовилась сказать что-нибудь прощально-вежливое, я читала это на ее милом лисьем личике. Видимо, передумала, потому что прозвучало совсем другое:

– Садись, я тебя подвезу.

Я уселась в зеленую «восьмерку», и Света аккуратно выехала на улицу.

Через две минуты мы были у моего дома.

– Зайдешь? – спросила я неуверенно; тоже ведь страшно: незнакомого человека – и сразу к себе домой. Вадик, мой бывший муж, просто убил бы за такое. Ну и пусть убивает теперь свою-мою подругу, заслужила.

– Да, – сказала Света, – зайду. Вдруг ты и правда именно тот человек.