Стрела времени

***

14 мая 2018 года, Ялта.

По горному ливадийскому асфальтовому серпантину бежал мужчина. Как две капли воды схожие штаны и рубаха в красную клетку выдавали в нем пациента. Он сбегал вниз, повинуясь изгибам дороги, то и дело, вонзая ноги в спадающие шлепанцы. Левую руку пациент прижимал к правому плечу, сквозь пальцы сочилась кровь.

Тяжело дыша, он сбежал в седловину и остановился у одинокого платана, возвышающегося могучим древесным богатырем с кривыми ухватистыми лапами, покрытыми нарастающим весенним цветом. Под платаном стояли две обшарпанные скамейки. Дальше вниз петляла узкая тропа. Справа устьевой ступенью провалился небольшой ручей.

Бежавший вдруг понял, что теперь ему просто некуда скрыться. Тропа извивалась длинно, нескончаемыми поворотами, наверное, до самого моря, которое раскинулось далеко под ним. Со своего места пациент не мог разглядеть, где тропа заканчивается. Но большая ее часть все же находилась на открытом пространстве. Он просто не успеет спуститься. Да и стоит ли? Может, хватит!

Солнце медленно катилось за горизонт. Красное зарево, полыхая, растеклось на краю воды и неба. Погружаясь в еще холодные волны Черного моря, оно остужалось, багровело и угрожало окончательно исчезнуть. Над пепельной полоской неба и моря кучерявилась пыль облаков.

Пациент взглянул на свою окровавленную руку. Потом тыльной стороной вытер капли пота на остриженной голове. Расстегнул на рубахе пуговицу, рассмотрел рубцы на плече. Его жизнь, как это солнце, давно уже увязла в холодном и пустом мираже. Ровно месяц назад на вымороченном небосклоне просиял луч. Луч надежды и близкого счастья. А теперь он погас. Погас безвозвратно вместе с обреченным взглядом погибающей Махи.

Ему самому осталось сделать последний предназначенный шаг. Но он решил сделать его! Чтобы этот шаг стал противовесом малодушию и бегству, которому он поддался. Этот шаг, как выстрел, при взведенном курке. Сейчас он – взведенный курок! А спусковой крючок – его сердце! Никто и ничто не заставит его острематься, как говорил Семен Стебунцов в далеком июне сорок первого года.

С каменной подпорной стенки на асфальт серпантина спрыгнул поджарый мужчина в лакированный туфлях. Остро отглаженные брюки, белая рубашка и модный пиджак сидели на нем серьезно и деловито.

– Я знал, что ты сюда пойдешь, Лемыч, – сказал мужчина и направился к пациенту прямой, но в то же время, по-кошачьи, мягкой походкой.

Тот, кого мужчина назвал Лемычем, стоял к нему спиной и не сдвинулся с места.

– Пойдем.

Мужчина остановился в нескольких шагах.

– Нет, Санчес. Я уже пришел. Это – мое место!

– Ну, не дури, Лемыч. Ты же знаешь, я не могу тебя отпустить.

– Знаю.

– Все можно решить. Я прошу. Не лишай меня выбора!

Санчес подождал, ответа не последовало.

– Лемыч, я своего слова обратно не брал, я – друг тебе!

– Я тоже тебе друг, Санчес!

Санчес вынул из-под стильного пиджака ПМ и направил его в затылок Лемычу. Под большим пальцем слетел хруст взводимого курка и тут же растворился в сумерках.

Лемыч вздрогнул и, не оборачиваясь, сделал шаг вперед.

***

16 апреля 2018 года, понедельник, Санкт-Петербург.

Погода была какая-то непонятная. Вокруг, то светлело, то темнело. Набухшие, точно от возбуждения, тучи мрачно-фиолетовой мглой бздырились по петербургскому небу низко-низко и обрушивали на сумрачный город мировой океан.

Невский проспект заливало. Дворники на стареньком Мерседесе еле успевали смахивать штормовые волны. Автомобиль несся по широкому проспекту и через боковые стекла, больше походившие на иллюминаторы корабля в смертельную бурю, невозможно было рассмотреть шедевры петровского барокко, итальянского ренессанса, строгого классицизма; незамеченными пролетали лепнина и фрески, образы и фигуры, кони и люди, реки и мосты. Мамин уткнулся носом в ветровое стекло, пытаясь хоть что-то разглядеть на дороге. Зрение у него было не ахти.

До работы оставалось совсем немного. Свернуть на Садовую, потом на Итальянскую. Двести метров и все. Приехали!

Мамин нервничал. Сегодня – понедельник. День, как известно, тяжелый. У Мамина вдвойне.

Через две недели юношеский турнир по киокушинкай каратэ «Russian open junior cup», который должен пройти в Санкт-Петербурге. Мамин начал готовить своих «волкодавов» сразу после Нового года. Расписал систему, план подготовки согласовал с сенсеем. Плотно взялся. В итоге, отобрал на «соревы» шесть бойцов из группы. Самых безбашенных. Сегодня по плану спарринги со «взросляками», они постарше, покрупнее. Мамин волновался. Не подвели бы «волкодавы». Слабину бы не дали. В первый раз с такими монстрами столкнутся. Но это киокушин. Здесь дух важнее. Кто тверже, кто злее, в ком сердце Данко бьется, тот побеждает. Знал, все это Мамин, сам обладатель черного пояса, знал, понимал, верил в то, что делает, но переживал. Не за себя!

На перекрестке Невского и Садовой зеленый свет замигал.

Успею, подумал Мамин. Топнул на акселератор и со свистом вошел в поворот. Еще минута и белый Мерседес 230 класса «С» припарковался около здания с вывеской «ДЮСШ», под которой на белом фоне брутально чернела эклиптика Канку.

Мамин выглянул в окно и усмехнулся. Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Что тут скажешь, Питер. Он нагнулся к заднему сидению, схватил потрепанную, одиноко лежавшую спортивную сумку с надписью «Power of karate» – одну из немногих вещей из его той, прошлой жизни, о которой он хотел бы забыть.

Внезапно передняя пассажирская дверь открылась, на сидение что-то бухнулось, обдав Мамина холодными брызгами. Он застыл, прижав сумку к груди.

– Здасти, – сказало что-то.

– Че такое? – возмутился Мамин.

– Вы только меня не бойтесь. Я вас не обижу, – успокоило нечто.

На Мамина смотрело существо женского типа, в полиэтиленовом прозрачном дождевике, на голове был натянут не по размеру большой капюшон из того же материала, отчего лицо казалось маленьким и детским. Под дождевиком теснилось легкое клетчатое пальто. На руках светлые кожаные перчатки. Остроносые колени прикрывала женская сумочка неопределенного размера. Обычно в такие сумочки, стандартные на вид, входит все, что не вошло в чемодан или даже грузовой контейнер.

– В-вы кто?– Мамин запнулся, продолжая держать сумку как щит. Он совершенно растерялся.

– Вы меня не знаете, но это сейчас неважно! – сказала девушка.

– Что тогда важно? – начинал раздражаться Мамин.

– Важно, что я девушка. Я попала в беду, и вы должны мне помочь. Вот! – выпалила пассажирка.

– Кто… Я..? Должен..? – почти вскричал Мамин.

– Не злитесь. Я же вижу, вы – добрый, – миролюбиво заметила девушка и откинула непомерно большой капюшон.

Под ним оказалась милая девица, с очерченными фиолетовым карандашом губами, голову ее покрывала маленькая старомодная шляпка, из-под которой выбивались коротко остриженные волосы цвета каштана. Руки девушка держала перед собой, сплетя пальцы. На лице застыла странная улыбка.

Мамин молчал.

– И вы должны мне помочь,– повторила она, наклонила голову, опустила подбородок и нахмурила брови. Словом, хотела придать безапелляционность требования своему выражению лица.

Голос девушки имел хрипловато-холодный оттенок. Почему-то тембр приятно кольнул Мамина в груди.

– Да с чего…

– Объясняю. Во-первых, я – Маша, соседка ваша.

– Какая, на фиг, соседка?

– То есть, работаю рядом. В магазине «Корма для животных». Ну, помните: «Живность ваша чтоб жила, покупай у нас корма». Мы же рядом с вашим спортзалом находимся.

Мамин видел этот магазин, но никогда туда не заходил.

– Вы что от меня хотите? – спросил он.

– Отвезите меня на площадь Восстания. К Московскому вокзалу. Я на поезд опаздываю! – как-то даже обиженно заявила девушка.

Да ты охренела, подумал Мамин, но сказал:

– Вы это серьезно?

– Ну, конечно. Это же рядом. Раз и там. Даже на работу не опоздаешь! – неожиданно, перешла девушка на «ты».

– Послушайте…– начал Мамин, но договорить ему не пришлось.

Девушка выхватила прижатую к его груди сумку, швырнула на заднее сидение и сыпанула словами, как из мешка горохом:

– Серьезно. Не будь жлобом. Тебе што, трудно што ли? Поехали. Если я опоздаю, мне конец.

Маша посмотрела пристально на водителя. Потом неожиданно перешла на «вы»:

– Моя жизнь в ваших руках. Вы не простите себе, если со мной что-нибудь случиться. Я же знаю!

Мамин взглянул на часы. Без пятнадцати минут девять. Пипец, не успеет. Ни за что не успеет. Дернул головой, включая зажигание.

– У нас не спортзал, а доджо.

***

– Тебя как зовут? – спросила Маша, когда они отъехали от ДЮСШ.

– Лемыч…Ой, то есть Леша, Алексей. Вы постоянно перескакиваете с «вы» на «ты», потом обратно. Давай на «ты» уже перейдем?

– Окей. Будем знакомы, Леха, – рассмеялась Маша.

Ехать было недалеко. Если без пробок, то и пятнадцати минут не понадобится. Алексей «притапливал», кляня себя за малодушие. Опять он поддался на уговоры. Никогда не мог сопротивляться напору, особенно стремительному, и стоять на своем. Потом всегда казнил себя.

– Почему ты решила, что я сосед по работе? – не имея четкого плана, как продолжить разговор, Мамин сказал первое, что пришло в голову.

– О, это элементарно, Ватсон. Я такси ждала и еще от поворота видела, как ты спешил. Резко тормознул у ДЮСШ, припарковался. Здесь только два офиса. В одном спортзал, в другом – агенство.

– У нас не спортзал. Доджо! – напомнил Мамин.

– Потом я увидела сумку, – проигнорировала она, – Пауэрофкаратэ, – кривляясь, произнесла Маша. – Чпонькс! Пазл сошелся!

– Да ты – прям Шерлок,– угрюмо пробормотал Мамин. – Не стыдно быть такой умной? И…такой наглой?

– Я обожаю всякие тайны разгадывать. Детективы и ужастики – мой конек, – поделилась Маша, не обращая внимания на попытки Мамина задеть ее.

От дождя остался трубно-ржавый запах стылой воды. Тучи нехотя расходились, как после внезапно окончившейся вечеринки. Голубеющие в вязкой хмари дыры неба, словно глаза, виновато глядели на опрокинутый ненастьем город. «Хорошо посидели» – читалось в этих глазах. С железных крыш нитками свисали остатки дождевой воды; унылые желтые, серые и коричневые стены домов горбились под тяжестью намокшего пространства. Люди выходили из своих укрытий, недоверчиво задирая головы. Из-под блестящих колес авто веером разлетались брызги, устремляясь к скучающим лужам, обрушивались на них, и, погибали, а, может, сливались с чем-то родным и обретали новую жизнь. И в этой новой жизни они отражали набирающее синеву небо.

В пути Маша посматривала на Алексея. Он это замечал, но виду не подавал. Как-то вдруг Мамин забыл про «волкодавов», забыл, что спешит. Он не заметил, что убрал ногу с педали газа, стал вести плавно, перестроился на правую полосу. Алексей не смотрел прямо на девушку, но боковым зрением пытался разглядеть ее. Маша вертела головой, поворачивая ее то к Мамину, то к прохожим.

Она не давала ему покоя.

Мария была небольшого роста, наверное, не более 160 см, не миниатюрная, но сложением тонка. Лицо не обладало броской красотой, но было приятным и располагающим. Цыганские глаза, черносливовые с беснующимися искрами, буквально впивались во все, на что падал ее взгляд. Маленький заостренный носик выдавал в ней человека любопытного и капризного.

Ерзая на сидении, Маша распахнула полу, под которой обнаружилась обтянутая чулком ножка. Алексей уловил «ню» инстинктом и быстро кинул взгляд, но тотчас отвернулся, боясь, что девушка это заметит. Опоздал! Маша вперилась в него колючим взглядом. Алексей повернулся. Маша издевательски улыбалась, а потом, кажется, потеряв интерес, отвернулась. Полу, однако, поправила.

До вокзала оставалось несколько десятков метров. Лишь площадь со стелой обогнуть. В машине повисла тишина. Как-то вдруг замолчал Алексей, притихла и Маша. В этом молчании Мамин физически чувствовал как пространство между ними, до сих пор невесомое и бездушное, стало заполняться. Энергией, чувствами, мыслями, несказанными словами. Все это вырастало во что-то большое, значительное, закручивалось, сливалось где-то посередине между ними и связывало. Что-то потустороннее было в этом. Неосязаемое прикосновение! Это разволновало и стало зовущим! Внутри все ухнуло. Сорвалось, полетело куда-то вниз. Вот-вот полету конец и все вдребезги! Разобьется. Грудь сдавило! Щемящее, болезненное, но такое приятное чувство, давно позабытое Алексеем, охватило его.

Подъехать к вокзалу не получалось. Все было заставлено транспортом. Мамин тормознул у припаркованного такси.

– Ты меня спас! – лукаво улыбнулась она.

– Брось, – Мамин не мог оторвать руки от руля.

– Я тоже спасу тебя, – непонятно к чему произнесла Маша.

Мамин протянул ей руку. Маша засмеялась, обнажив белые..не идеальные, обычные зубы. И пожала ему руку. На удивление, хрупкая девушка имела крепкое рукопожатие.

К машине Алексея грозно двинулась фигура гаишника.

– Спасибо, – Маша чмокнула Алексея в щеку.

– Погоди. Когда ты вернешься? – опомнился он.

– Потом – дверь захлопнулась, и девушка исчезла между машинами.

Мамин заметался в кресле. Он смотрел на удаляющуюся Машу, потом на идущего к нему гаишника, снова на Машу, снова на гаишника, снова на…

Вдруг он увидел, как Маша остановилась. Резко оглянулась и повернула вправо.

На ее месте стоял мужчина в синем клетчатом костюме из камвольной ткани. Остро наглаженные брюки, приталенный пиджак, галстук, белая рубашка. У Мамина никогда не было такого костюма и никогда не будет, считал он. Но не это сейчас привлекло его внимание. Лицо! Лицо мужчины было ему знакомо!

Мамин выскочил из машины.

– Саня! Саня! Санчес! – крикнул он, махая руками.

– Уважаемый!

Мамин повернулся. Рядом стоял гаишник.

– Капитан Угрюмов, третий батальон. Ваши документы.

Мамин рывком подскочил к водительской двери, дернул из куртки портмоне, достал эсерку, права, страховку и, отдавая сотруднику, глянул в сторону вокзала.

Санчеса не было.

***

21 апреля 2018 года, суббота, Санкт-Петербург.

Мамин стоял босым на татами в белом доги. Талию стягивал черный пояс. Он смотрел на «волкодавов», которые выстроились перед ним по шеренгам согласно поясам.

– Сейдза!

Все сели, поджав ноги под себя, начиная с левой. Мамин развернулся спиной к группе и тоже сел.

– Мокусо!

Все закрыли глаза. Прошло секунд десять.

– Мокусо ямэ!

Все открыли глаза. Мамин, не вставая с колен, развернулся лицом к группе.

– Семпай ни рэй!

Сделали поклон, включая Мамина.

– Отагай ни рэй!

Снова поклон.

– Татэ!

Все встали, начиная с правой ноги.

Мамин с гордостью смотрел на своих ребят. Его «волкодавы» отлично показали себя в понедельник, когда он встретил Машу.

– Преодолей боль, усталость и страх. Эти слова великий Масутатсу Ояма сделал девизом Киокушинкай каратэ. Наши бойцы: Семен, Матвей, Руслан, Саша, Кирилл и маленький Саша это продемонстрировали на боях. Все видели?

– Осу! – слаженно ответила группа.

– Ну, что, «волкодавы»? Готовы, через неделю биться?

– Осу!

Перед Маминым стояли пятнадцать каратеков, шестеро из которых приняли участие в спаррингах с «взросляками».

Мамин посмотрел в глаза Руслану и улетел.

– Режь его! Режь его, галуза! – орал Мамин с поста секунданта. Его боец, самый крупный из группы, лупил «взросляка». На поясе у Руслана была повязана красная лента, поэтому он звался «ака». Его соперник, у которого ничего не было повязано на поясе – звался «широ».

– Шито! Лоу! Шито! Лоу! – Мамин ощущал, что сейчас умрет; проще ему самому быть на татами, хотя сам он – не боец.

Руслан втыкал левой шито в печень противника. Но что он мог поделать с этой гориллой? Соперник на две головы был больше.

– Руся, ближе, ближе работай! – пот катился градом, Мамин задыхался.

Оставалось двадцать секунд. Мамин следил по секундомеру в руке.

Соперник нанес маваши чудан, Руся устоял.

– Хватан! – заорал Мамин. – Двадцать, двадцать! Концовка!

Руслан уступал сопернику в весе и росте. Весь бой держался ближней дистанции. Так сказал семпай Мамин. Работал шито, кагэ цки, хиза гери. Не очень изящно, но надежно. Исключил силу ударов конечностями этого мутанта. А у того даже маэ гери было бы убийственным для Руси. Но «волкодав» об этом не знал, это знал Мамин. При команде «двадцать» Руся должен сделать нечто.

– Двадцать, двадцать! – Мамин замер. Все! Момент истины!

Руся оттолкнулся от соперника, впервые за бой, бросил левую руку вверх и рванулся…головой вниз! Соперник вскинул глаза. В его переносицу прилетела пятка Руси.

Руся исполнил тоби уширо маваши гери. Назвать дольше, чем исполнить.

После удара, соперник рухнул. Руся испуганно посмотрел на Мамина. Мамин сам испуганно смотрел на соперника.

Врачи. Носилки. Рефери считает:

– Ака – ич, ни, сан, ши, го. Ака, иппон! – рефери поднял свою руку под 45 градусов в сторону Руси.

Руся развернулся и кинулся к Мамину.

– Стой! – прошептал Мамин. Кричать уже было нельзя.

Руся, тряхнув плечами, вернулся.

– Шомэн ни рэй, шушин ни рэй, отагай ни рэй!

Все сопровождалось поклонами.

Теперь Руся спокойно пошел к семпаю.

Мамин упал на колени.

Руслан разбежался и прыгнул на Мамина.

Мамин его обнял, держа на руках.

Руслану было 8 лет.

«Взросляки» – это юноши от 12 до 14 лет. Но для группы Алексея они были именно «взросляки». Потому что группа Мамина – юниоры от 8 до 12 лет.

После тренировки Мамин сидел в тренерской и задумчиво «скролил» страницу в википедии. Что это было? Саня Поярков? Или показалось? Мамин всю неделю по деталям пытался вспомнить, но ничего не выходило. Он видел этого мужчину на вокзале лишь мгновение, потом его отвлек гаишник, а потом все.

Мамин посмотрел на монитор.

«Климат – резко континентальный, очень сухой, со значительными суточными и годовыми колебаниями температур. Зима – сырая, холодная, выпадает снег, лето – знойное. Самый холодный месяц – январь. Осадков – от 70 до 120 мм в год. В 70 км от города находится Репетекский заповедник. Репетек являлся самой жаркой точкой СССР: + 51,2 °C в 1983 году. Наивысшая температура на солнце на песке зафиксирована на уровне + 80 °C.»

Детство Алексея Мамина прошло в далекой среднеазиатской республике, затерявшейся на великих просторах Советского Союза. В лучах каракумского солнца, с темными водами Амударьи, он рос в Туркмении. Вкус детства: терпко-сладковатый сок тутовника, кислая алыча, хрустящая лепешка из тандыра. Арбузно-дынный рай!

Мамины вели свой род от казаков-старообрядцев. Присоединение Средней Азии к России во второй половине XIX века стало поворотным для политического, экономического и культурного развития региона. Но это событие стало поворотным и для семьи Маминых. Весной 1875 года по указу царя в небольшое туркменское поселение были переселены уральские казаки-старообрядцы за отказ от несения воинской службы по религиозным соображениям. Среди них был прапрадед Алексея – Устин Мамин. Он-то и заронил корни семьи в краях пустыни.

Уральцы поселились вблизи русских воинских укреплений. В детстве Алексея этот старый район города так и назывался «Уралка».

Мамин откинулся в кресле. И все же! Санчес или показалось? Он ведь и Машу уже пытал неоднократно за эту неделю. Она ведь прошла рядом с этим мужчиной в камвольном костюме. Но Маша его почему-то не видела.

Маша! Что это была за неделя. Лучшая в жизни! Мамин снова отвлекся от мыслей о Санчесе.

Маша приехала на следующий день во вторник. Она так и не сказала, где была. Эта девушка вообще не считала нужным делать то, чего делать не хотела. Соответствовать ожиданиям других не входило в число ее комплексов. Нет, это не было вызовом обществу. Не походило на жестокосердие и надменность. Просто – ее личные границы. Так она чувствовала себя. «Идентифицировала свое место в мире», как сама она говорила. К примеру, не посчитала нужным рассказывать о своей поездке, и не рассказала. Мольбы и пытки здесь вряд ли помогли бы. Алексей это сразу понял и не пытался.

Он встретил ее в обед. Столкнулись у входа в «Петергофские пекарни». Он выходил, а она входила. Кофе они пили уже вместе. Болтали о разном. Вечером пошли гулять в Михайловский парк. Алексей пригласил ее к себе. Она согласилась. И осталась.

С ней было удобно и просто. Она не задавала вопросов, не копалась в его прошлом. Даже фото на зеркале в коридоре, как напоминание Мамину об истории, которую он хотел бы забыть, но не мог – ее не смущало и не интересовало.

Счастливейшие пять дней в его жизни!

Сегодня суббота. Маша рано встала. Когда Алексей почистил зубы и вышел из ванной, она уже стояла одетой.

– Мне нужно уехать на пару дней, – сказала Маша.

– Как? Опять? Но ты ничего не говорила.

– Не хотела тебя расстраивать.

– Маша…

– Я приеду .

– Ну, давай, я тебя хотя бы довезу.

– Не нужно. Сегодня я не опаздываю. Все. Я побежала. До встречи.

Она поднялась на носочки, чмокнула Мамина в губы и упорхнула.

В дверь тренерской постучали. Мамин выглянул из-за монитора.

– Да.

Дверь распахнулась. На пороге стоял мужчина в камвольном костюме.

***

– Здаарова, Лемыч! – мужчина растянулся тонкими губами в победной улыбке, обнажив красивые белые зубы.

– Санчес! Я знал, что это был ты, – воскликнул Мамин.

– Знал? – удивленно переспросил Санчес и бодрым шагом вошел в тренерскую.

– Ну, конечно.

Они сделали несколько шагов навстречу, Санчес выбросил вперед согнутую в локте правую ладонь, сжатую в кулак; Мамин сделал то же самое; костяшки стукнулись, после чего, кулаки разжались и друзья пожали руки. Потом обнялись.

– Не забыл, – произнес Санчес. – Так про что ты там знал?

Мамин торопливо рассказал Санчесу об увиденном на вокзале; о том, как гаишник, будь он неладен, отвлек его; как всю неделю по деталям вспоминал случай, и, хотя сомневался, но до последнего верил в то, что это был именно он – Саня Поярков!

Санчес сидел, развалившись на стареньком кожаном диване, который появился в тренерской благодаря одному заботливому родителю каратэка. Он расстегнул пиджак, обнаружил под ним плоский живот, упрятанный в белую рубашку. Санчес почти не изменился, с момента их последней встречи в 2011 году. Светлый волос под полубокс; острый нос; колючий взгляд; тугие, бескровные щеки; поджатый рот. В общем, каким он был, таким он и остался. Его фигура и весь он сам были какими-то колючими, острыми, но не угловатыми. Ходил он прямо и изящно. В манерах и жестах Санчес обладал грациозностью; любил красиво одеваться и «попижонить».

– Лемыч, сразу вопрос. Ты, что там делал? – внимательно спросил Санчес.

Мамин на некоторое время задумался. В рассказе он старательно обходил тему с Машей. Почему-то ему не хотелось, чтобы Поярков знал об этом. По крайней мере, сейчас. Вопрос Санчеса ему не понравился, но уклониться от ответа, как и от пристального взгляда, было нельзя. Мамин решил, что расскажет только о странной поездке, умолчав о продолжении. Но вот он описал знакомство, дошел до момента на вокзале и, как-то незаметно для себя, «раскололся» про все остальное.

Поярков все это время сидел молча, внимательно слушал.

– Ясно, – задумчиво произнес он в конце. – Как она в целом? Безболезненно?!

В коридоре послышались шаги. Дверь открылась и вошел Борис Николаевич, руководитель федерации и сенсей по совместительству. Он был небольшого роста, тучный и стареющий. К каратэ он давно потерял интерес, его заботило только наполнение кассы взносами учеников. В этом вопросе он был педантичен как немец и мелочен, как настоящий бухгалтер. Борис Николаевич бросил взгляд на Пояркова, молча кивнул ему, тот ответил тем же. Мамин при входе сенсея встал.

– Мамин, ты чего сидишь, прохлаждаешься? Когда твои взносы досдадут? Уже вторая половина апреля, – голос у Бориса Николаевича был старческий, с нерусским акцентом.

– Борис Николаевич, осталось трое. Седня позвоню, решу вопрос.

Борис Николаевич никогда не принимал плату по частям. Требовал, чтобы заносили сразу полностью. Имущественное положение родителей учеников Мамина было разным. Не всегда вовремя могли внести оплату. Мамин регулярно докладывал до нужной суммы свои кровные, чтобы избежать столкновения с сенсеем.

– Мамин, ты же знаешь, что деньги нужны для развития федерации. Соревнования, аттестации, кубки, грамоты, сертификаты. Это все федерация оплачивает…– сенсея оседлал своего любого конька – рассуждения о тратах федерации.

Мамин к рассуждениям привык, хотя и не понимал, зачем это ему знать. Взносы должны быть и они должны поступить в кассу. Это правило! Для Мамина этого было достаточно. Его устраивала жизнь по правилам. По справедливости, как он это понимал. Вот он пришел работать в федерацию каратэ. Там был свод правил. Мамин его прочитал и запомнил. И дальше жил по этим правилам. Он не задумывался, справедливы ли они. Для него они были справедливы, потому что ему их показали и он согласился.

Сенсей распалялся еще несколько минут. Двое слушателей покорно внимали. Но с разным настроением. Поярков внимательно и с интересом, даже с усмешкой; Мамин обреченно, стоя навытяжку.

Когда сенсей , наконец, вышел, Санчес сказал:

– У тебя на сегодня все?

Мамин кивнул.

– Пойдем, посидим где-нибудь.

***

Они шли по мощенной улице, задевая друг друга рукавами пиджаков. Солнце стояло высоко и щедро осыпало лучами брусчатку. Говорить не хотелось. Сейчас они сядут в каком-нибудь уютном месте, и у них будет время обстоятельно поговорить. Санчес появился спустя семь лет, нашел его и это не случайно. Мимо проезжали автомобили, поднимали дорожную пыль, завихряя ее в прозрачную турбулентность, и, отбрасывали горячими волнами на тротуары, прохожих и стены домов.

Мамин думал о том, кто теперь идет рядом с ним. Друг, товарищ, соратник? А может, приятель, давний знакомый? Связывает ли их сейчас что-то, кроме того случая? В тот раз Саня взял все на себя. Отвел удар. Помог. Но тогда Мамин знал, кто перед ним. Это был лучший друг! Даже больше, чем друг! Единомышленник, плоть от плоти родной человек! Ему Алексей мог доверить все и еще немного; мог пойти куда угодно и на что угодно.

С Поярковым они знакомы с курсантских времен. Тогда при первой же встрече быстро и легко сошлись. Общие интересы, схожее деревенское детство, и просто симпатия помогали в их дружбе. Оба были увлеченными и любознательными. Представления о жизни, о будущем тоже во многом были схожи. Одна картина мира на двоих! Было и еще что-то! Необъяснимое, иррациональное чувство доверия. Оно возникло из ничего и сразу. Мамину ни разу не пришлось усомниться в этом. Пока Санчес однажды не исчез.

Курсантами помогали друг другу в жизни и спорте. Они не были похожи. Разные темпераменты, разные интересы и увлечения. Например, в спорте. Если Мамин увлекался шахматами и каратэ, то Поярков был убежденным лыжником и легкоатлетом. Алексей – жаворонок, Саня – сова. Каждое утро (когда они жили вместе в общаге) Мамин будил Пояркова хрустом костей и сопением, тренируя отжимания на одной руке. Потом делал упражнения на пресс и что-то еще. В общем, спать мешал. Саня скрипел зубами, но терпел. Друг все-таки. Книги их интересовали тоже разные. Мамин читал Дюма и Хорни; Саня – Тополя и Незнанского.

Их дружба отличалась заботой друг о друге. Если удавалось раздобыть «вкусняши», всегда делились. Санчес, законченный педант, частенько следил за тем, чтобы Лемыч, равнодушный к одежде, не шнырял по улице в холодное время легко одетым. Прозвище Мамин получил в институте от Леха Мамин – Ле-ма, Лемыч. К Пояркову прозвища как-то не цеплялись и Мамин звал его просто Санчес.

Все это такое близкое, родное, думал Мамин, разглядывая до блеска начищенные туфли Санчеса. Как объяснить это возникающее непонятно откуда чувство радости и покоя? Как будто ты вновь оказался в своем прошлом, где тебе было хорошо. В том временном пространстве прошла его курсантская жизнь. Его и Санчеса. Многих эпизодов сейчас и не вспомнить. Да и преувеличением будет равнять этот щенячий восторг с тем, что было. Там было по-разному. Хорошо и плохо. Весело и не очень. Но до сегодняшней встречи с Санчесом Мамин не задумывался, что же связывает его с тем временем. После трагедии с Ирой Мамин несколько лет вытравливал из себя память, словно хирург кюреткой выскабливал плод. И как это обычно бывает, вместе с плодом многое, что связывало его с Поярковым, оказалось выброшенным и забытым. С момента бегства Алексея в Брест они не виделись. Общались по телефону. А три года назад Санчес исчез даже с этих радаров. Просто. Без объяснений.

А теперь они шли вдвоем по Невскому проспекту. Алексей задавал себе вопрос, что связывает его сейчас с Поярковым? Ответ – время «первых»! Первых…! Тогда, все было впервые. Первые самостоятельные шаги вдали от дома; первый выбор; первые споры о жизни, о прочитанных книгах, настоящие споры, жаркие, до драки; первый бунт; первое настоящее и притворное; первое серьезное и ответственное; первое можно и нельзя; первая правда и неправда, когда не знаешь точно, где что!

Где все теперь? Это ПЕРВОЕ? Недоступно, недостижимо, как время. Не потрогать, не прижать, даже не оттолкнуть. Жизнь утекала, словно песок сквозь пальцы. И нельзя наклониться, подобрать. Дать еще раз высыпаться. Ничего не повторяется. Ничего! Все в первый раз и только единственный раз. Как в шахматах. Заново ход сделать нельзя. Даже если фатально ошибся. Есть только выбор. Сдавайся либо играй. До конца. Хочешь играть – ходи!

***

Кафе «DEL MAR» было небольшим, мест на двадцать, но очень уютным. Его выбрал Поярков. В это послеобеденное, еще не вечернее время, кафе пустовало. За баром скучно прохаживался бармен, подыскивая себе занятие. Он, то брался протирать бокалы, то заглядывал в кофе-машину, то поправлял висящие на держателе фужеры. Время от времени бармен поглядывал на посетителей, занявших столик в конце зала. У стойки дежурила стройная официантка.

– Уж не знаю, Лемыч, что тебе там померещилось на вокзале. Но приехал я только сегодня, – сказал Санчес, когда они уселись за столик.

Мамин удивился, но вида не подал. Крыть было нечем, он действительно не был уверен, что видел именно Санчеса.

– Предлагаю по писдесят, – сказал Санчес и заулыбался.

Мамина тоже улыбнуло. А потом оба рассмеялись. Вспомнилась история, случившаяся с ними в казино. Это произошло в единственный раз, когда Алексей там побывал. Еще курсантами слоняясь по городу, пошли в казино. Оба там оказался впервые. Поскольку карточные игры они не знали, сели за рулетку. Во время игры предлагали коньяк. Бесплатно. Мамин с Санчесом не пьющие, на спорте, но от халявы не отказались. Так и пошло. Ставка за ставкой, под коньячок.

«Делайте ваши ставки» – прозвучала команда крупье, очаровательной блондинки лет двадцати в туго обтянутом бордовом костюме со вторым, но стремящемся к третьему, размером груди. Собственно, друзья и подсели к столу из-за нее.