Забайкальское лето в 1930-м году выдалось дождливое, совсем не по сезону. Словно все тысячи тысяч уснувших богов вдруг встрепенулись на хмурых облаках и, опустив заспанные глаза вниз, на своих детей, взвыли в ужасе и пролили на землю свои слезы, едкие и холодные. Боги топали ногами, падали, свистали разбойничьим посвистом так, что ветер сгибал в дугу тоненькие деревца и срывал листву со столетних дубов-исполинов.

Жирные, грязно-белые, как слежавшаяся овечья шерсть, облака раскачивались под их ногами, превращались в мрачно-серые тучи, исторгая ослепительные молнии и жуткий гром. К рассвету боги сжалились, и природа начала потихоньку успокаиваться. Леса и степи Забайкалья покрыл густой туман.

– Пусто. Даже зверь в такую погоду не ходит, – недовольно буркнул Николай, крепкий мужик под сорок.

Уже третий капкан был пустой. Ставить обметы на соболя смысла тоже не было – пушистый хитрец давно удрал от проливного дождя и вернется в свои владения не скоро.

– Чэн, чего молчишь-то? – Николай поднялся с хрустом, отряхнул колени.

Чэн поправил за спиной свое ружье.– Чего говорить, – ответил его спутник, невысокий китаец с жидкими усами, – Зря вышли, сам знаешь.

– Ладно, – хмыкнул Николай, – Идем. Может, вдоль железки чего надыбаем.

Мужики, свернув, пошли на свет и вскоре, хлюпая кирзовыми сапогами по припорошенной хвоей грязи, выбрались на узкую тропинку.

Китаец вдруг завертел головой, раскрывая свои широкие ноздри, словно что-то почуял. «Точно волк, добычу вынюхивает», – подумал Николай и широко улыбнулся, так что сверкнули крепкие ровные зубы сквозь бороду с редкими седыми волосками. Но вслух ничего не сказал.

Чэн побежал вперед по тропинке, прямо к железной дороге, щуря и без того узкие глаза и шумно нюхая сырой воздух.

– Ты чего это? – Насторожился Николай.

– Смерть чую. Кровь чую.

Он остановился и указал вперед.

– Там! Смотри!

Николай последовал за ним и, выйдя из леса, сквозь туман увидел очертания одинокого вагона, стоящего на путях. На белой, чуть поржавелой табличке алела надпись «Харбин – Чита».

Оба охотника, как по команде, замолчали и, бесшумно взяв ружья в руки, мягкой поступью пошли к вагону. Чэн заметил раскрытый чемодан, валяющийся у насыпи. Из него, придавленный крышкой, торчал кусок синей косынки, развевающийся на ветру. Николай кивнул и, в свою очередь, ткнул пальцем в смазанный кровавый отпечаток руки на одном из запотевших изнутри окон. Да, Чэн был прав, тут не просто пахло, а смердило смертью.

Китаец, хотя и был не совсем молод, ловко подтянулся, уцепившись за поручень, заскочил в тамбур, перепрыгнул через лужу крови, кивнул товарищу, мол, все тихо. Вслед за ним залез Николай и, с винтовкой наперевес, раскрыл дверь и проскользнул в коридор.

Всюду валялись разбросанные вещи. Кисло-сладко пахло убоиной и кровью. Ветер трепал занавески на окнах.

На пороге первого купе лежал проводник с открытым ртом и перерезанным горлом. Черная кровь запеклась на седых усах, под головой смялась форменная фуражка со сломанным козырьком, правая рука лежала на груди, левая вывернулась вдоль тела. Охотники аккуратно переступили через него, заглянули в купе. Пусто. Только тюки белья, запачканные кровью. Пошли дальше.

Дальше по коридору увидели еще два трупа – молодого и пожилого мужчин, скорченные, искореженные, облепленные коркой запекшейся крови.

– Кто ж их так… – прошептал Чэн.

От шороха занавесок на сквозняке и заунывного завывания ветра мужчинам становилось жутко. Николай сдержанно перекрестился.

Охотники шли дальше, заглядывая в купе. Все было перевернуто вверх дном – выпотрошенные сумки и чемоданы, одежда, белье, остатки еды. Окровавленные трупы женщин и мужчин в пижамах и сорочках говорили о том, что в момент убийства люди спали или готовились ко сну.

И только в последнем по коридору купе был полный порядок. Левая кровать даже не была расправлена. На полу, лицами вверх, лежали трупы молодой китайской пары – мужчины и женщины.

Чэн остановился, вглядываясь в их лица, в глазах мелькнула растерянность и боль.

– Чэн! Пошли. Надо сообщить, куда следует, – одернул товарища Николай и пошел к выходу. Охотнику было явно не по себе – он хмурился и нервно кашлял.

Китаец дернулся и поспешил следом, но снова остановился и бросил еще один короткий взгляд на мертвую пару.

Туман уже начал расходиться. Однако солнце не спешило выходить из-за туч. Судя по всему, погожего дня сегодня ждать не приходилось.

Охотники в гробовом молчании сошли с рельсов и вернулись на знакомую тропу, змеившуюся вдоль густого мрачноватого бора.

– Давай лесом, так короче, – не оглядываясь, бросил китаец. Ему хотелось поскорее уйти от вагона и жуткой картины, которую они там увидели.

Николай согласно кивнул. Ступив на тропу, внезапно замер и уперся взглядом в стоящий впереди куст.

– Погоди-ка, Чэн. Что это там?

Он ткнул вперед узловатым пальцем и сдернул с плеча ружье. Его напарник сделал то же самое, и, наведя стволы, охотники осторожно пошли вперед.

Они ступали медленно и тихо, не отрывая взглядов от цели. Казалось, лес рядом с ними тоже замер, притаился, как матерый волк перед прыжком.

Под кустом, свернувшись калачиком, лежал маленький китаец. Его одежда насквозь промокла и сморщенной кожей облепила худенькое тело. Дышит он или нет, определить на глаз не получилось, так что Николай опустился на колени и дотронулся до тонкой шеи. Кожа была холодная и мокрая, но охотник ощутил, как под ней еле-еле трепещет пульс.

– Живой…, – радостно констатировал он.

Чэн неподвижно стоял. Клочья тумана прилипали к нему, как саван, и китаец издали мог казаться призраком.

Николай уже собрался уходить и вдруг нащупал за воротником детской рубашки что-то шершавое. Это были звенья цепочки. Несильно потянул и увидел, что на ней болтается небольшой медальон – овальная коробочка, закрытая на простую защелку.

Николай аккуратно поддел замочек ногтем и открыл медальон.

– Чэн, смотри, – позвал он и протянул раскрытую коробочку напарнику.

Китаец сделал несколько беззвучных шагов и присел рядом с другом. Он взял медальон двумя пальцами и долго разглядывал фотографии. С одной на него смотрел улыбающийся узкоглазый мальчишка лет семи – аккуратная копия того, кто лежал под деревом, а на другой были изображены мужчина и женщина. По сходству в лицах можно было понять, что взрослая пара – это родители мальчика. Внизу на каждой фотографии чернилами были аккуратно выведены иероглифы.

– Вэй Ли…, – прочел Чэн, – так его зовут.

Чэн указал на фотографию супругов:

– Вэй Тао и Вэй Джинг…. Это те китайцы, из последнего купе.

– Похоже, мальчонка теперь сирота, – Николай еще раз взглянул на скукожившегося ребенка и сунул товарищу свое ружье. Он быстро расстегнул толстый стеганый ватник, из-под которого тут же пахнуло живым, уютным теплом:

– Иди-ка сюда! – и поднял мальчика. Через секунду из воротника ватника, под самым подбородком Николая, торчала только мокрая макушка.

– Так-то получше будет.

Бородатый охотник почувствовал, как холод от продрогшего тела Ли пробирается под одежду. Он сильнее прижал мальчонку к себе и зашагал по тропе – нужно было скорее доставить найденыша домой, в деревню.

Чэн кивнул, словно прочитал мысли товарища, еще раз оглянулся на одинокий вагон и пошел вслед за Николаем, закинув второе ружье за спину.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Наутро над просторным ухоженным двором в небольшой деревне Макеевке, который семья Николая Агафонова делила с китайцем Чэном, висела все та же гадкая, не по-июньски холодная морось.

На дворе тянула к небу оглобли пустая телега, темнела сквозь туман конюшня, внутри которой лениво прядали ушами сонные лошади, угрюмо мокли по разные стороны двора две крепкие, срубленные четвериком избы – Агафоновых и Чэна. Только небольшая кузница в самом углу сопротивлялась пропитавшей все вокруг серой слякоти. С самого рассвета из распахнутой двери и маленького оконца валил наружу красный веселый жар, звонко лупили кузнечные молоты, оглашая округу бодрым, жизнеутверждающим звоном: «Тики-бом! Тики-бом! Тики-бом!».

Этот звук пробивался и в избу к Агафоновым, где метался в тяжелом горячечном сне маленький Вэй Ли. Черные, намокшие от пота волосы, липли к подушкам, теплое стеганое одеяло сбилось на сторону. Авдотья, жена Николая, поправила постель и вытерла чистым полотенцем восковой, цвета слоновой кости лоб. Ли слабо застонал.

– Тш-ш-ш-ш… Спи, малыш, спи…

Ли пару раз мотнул головой, но после издал глубокий вдох и задышал ровнее.

Митяй Агафонов, стоявший чуть поодаль восьмилетний сорванец, обутый в отцовские огромные сапоги, в которых болтались, словно спички, тонкие ноги в подштанниках, шмыгнул носом и вопросительно посмотрел на мать. Косматая отцовская шапка висла у него на ушах, едва не закрывая большие голубые глаза. Авдотья ответила ему грустной улыбкой, легонько погладила спящего ребенка по плечу и отошла к печи, проверить травяной, терпко пахнущий отвар. Митяй, с ревнивым интересом принялся рассматривать маленького китайца. Наконец, удовлетворившись осмотром, он снова шмыгнул, вздернул нос, и, подражая матери, неуклюже потрепал больного по плечу:

– Тш-ш-ш-ш… Спи-спи.

Лицо Вэй Ли исказила болезненная гримаса и он снова застонал, в этот раз громче, будто пытаясь выдавить из себя какое-то слово.

Мальчику снился дурной, болезненный сон, и звон кузнечных молотов, пройдя сквозь жернова кошмара, превратился в нем в стук вагонных колес. Колеса стучали, набирая ход, потому что одинокий вагон все быстрее и быстрее скользил вниз по склону, прямо в холодную дождливую черноту. Но Ли не смотрел туда, он смотрел в глаза своему отцу. Отец держал его за руки, высунувшись по пояс из освещенного вагонного окна. Ли плакал и сучил ногами в холодной пустоте. Отец тоже плакал. Он кричал, будто издалека, перекрикивая стук колес и ветер.

– Беги, Ли! Беги!

– Папа!

– Беги, спасайся!

Отец разжал руки и Ли, захлебываясь криком, упал в темную бездну.

Все еще продолжая кричать, маленький китаец резко сел на кровати и испуганно огляделся. Рядом с кроватью, стоял и смотрел на Ли в упор кто-то страшный, с косматой головой и колдовскими голубыми глазами.

– Ты чего кричишь? – незнакомец потянулся к нему.

Ли проворно толкнул его двумя руками, и демон, пошатнувшись, упал на пол.

Митяй быстро поднялся, поправил съехавшую шапку и, насупившись, вернулся к кровати, обиженно бормоча:

– Ты чего толкаешься-то? А?

Но маленький китаец с неожиданной силой снова толкнул его в грудь. Митяй, вновь оказавшись на полу, зашипел, потирая ушибленный локоть:

– Ну, я тебя сейчас!

Он вскочил, подпрыгнув, как блоха, и сжал кулаки, намереваясь отвесить обидчику хорошую оплеуху. Но Ли уже стоял на кровати, выставив вперед сжатые в кулаки руки, затравленно озираясь по сторонам. Драки было бы не миновать, не подоспей вовремя Авдотья. Она сдернула с головы сынишки шапку и привычно ухватила его за оттопыренное красное ухо.

– Митяй! Ишь, сорванец, что удумал! Беги-ка, лучше, отца позови!

Мальчик запыхтел, как паровоз, но, не смея ослушаться матери, побежал в кузню. Тяжелые сапоги прогрохотали по сеням, хлопнула дверь. Молодая женщина посмотрела сыну вслед и обернулась к найденышу. На ее лице играла материнская улыбка, кроткая и спокойная. Она обняла вздрогнувшего мальчика теплыми мягкими руками, и аккуратно усадила его обратно в подушки, едва слышно приговаривая ласковым голосом:

– Ничего-ничего. Не бойся. На вот, отвару целебного выпей. Вмиг всю лихорадку выгонит.

Ли по-прежнему дрожал, но нежность улыбающейся женщины, знакомые материнские интонации, пусть даже на чужом языке, сделали свое дело – он расслабился, откинулся на подушки и осторожно взял заботливо протянутую кружку с горячим отваром. Мальчик принюхался к душистой горячей жидкости и, шумно хлюпая, отпил немного.

В кузнице, наперекор промозглой сырости, царившей на дворе, стоял крепкий сухой жар. Кроваво-красные угли мерцали, словно сердце горного великана. Эти алые всполохи да сероватый жиденький свет, пробивавшийся через маленькое окошко – вот и все освещение, при котором трудились двое мускулистых мужчин в кожаных фартуках.

Невысокий и поджарый Чэн сжимал клещами пылающую оранжевым заготовку. Николай, мощный, поросший русым волосом на широкой груди и руках, ловко орудовал огромным кузнечным молотом, придавая металлу нужную форму. Время от времени Чэн подносил кусок железа к лицу и придирчиво осматривал, наблюдая, как он постепенно превращается в аккуратную подкову. Наконец, после очередного осмотра, он удовлетворенно покачал головой и сунул подкову в кадушку с холодной водой. Зашипело, кузницу заволокло белым паром.

Чэн присел на лавку у стены, вытирая пот со лба тыльной стороной ладони. Некоторое время он внимательно смотрел на краснеющие угли, а потом задумчиво проговорил:

– Та женщина в поезде. Китаянка. Очень на мою Кианг похожа. Если бы она тогда при родах не умерла…, – китаец замолчал, громко и тяжело выдохнул.

Николай тихо присел на лавку рядом. Помолчав, он осторожно, ответил:

– Хорошая у тебя была жена, друг, спору нет. Только нельзя долго человеку одному бобылем жить.

Но Чэн безучастно покачал головой и ответил, будто не слыша своего друга:

– Я очень Кианг любил. И до конца дней своих любить ее буду. Мое место здесь, рядом с ее могилой.

Николай хотел было возразить, но тут в кузницу, бухая сапогами, ввалился насупленный Митяй и, щурясь в полутьме, пробурчал:

– Там мать зовет. Этот проснулся.

Мужчины переглянулись и одновременно встали с лавки…

…Ли сидел на кровати среди подушек и с тревогой разглядывал взрослых, которых привел Митяй. Раскрасневшиеся от жара, потные, несмотря на холодный день, в наспех накинутых телогрейках, Николай и Чэн явно пугали его. Авдотья забрала у мальчика чашку с горячим отваром, и тот сразу ухватил ее ладонь обеими ручонками. Чэн улыбнулся и шагнул к постели. Китайчонок недоверчиво смотрел темными, подпухшими от слез глазами.

– Тебя зовут Вэй Ли? Верно?

Вопрос был задан по-китайски. Услышав звуки родной речи, мальчик вытянул шею и оживленно закивал. Чэн обменялся взглядами с Николаем и, сделав дружелюбный жест, продолжил:

– Не бойся, Ли, мы твои друзья. Здесь тебя никто не обидит.

В этот момент в окно избы настойчиво постучали. Ли мгновенно напрягся, как от судороги, и сжал еще сильнее руку Авдотьи. Стук повторился, аж задребезжало оконное стекло. Потом с улицы нетерпеливо спросили:

– Хозяева! Есть кто дома?

Николай открыл окно, осторожно выглянул и тихо чертыхнулся сквозь зубы. На дворе стояла телега. В ней, спинами друг к другу, сидели двое со связанными руками. У того, что лицом к Николаю, была перевязана голова, рана еще кровоточила. Высокий приподнятый воротник плаща наполовину закрывал его опущенное лицо. Он сидел неподвижно, и казалось, что он спит. Второй, что покрупнее, похожий на цыгана, мужчина в кожанке, лет тридцати пяти, наоборот, заметно нервничал. Он хотел было повернуться, но тут же получил по плечу прикладом винтовки.

– Куда-а?! Сиде-еть! – протяжно скомандовал один из красноармейцев.

– Полегче, начальник. Я ж только посмотреть, – тут же отреагировал цыган.

Чуть поодаль сутулились в седлах четыре конных красноармейца, мелькали огоньки укрываемых от дождя папирос. Лошади, понуро опустив головы, тыкались в остатки жухлой дворовой травы. Николай запахнул телогрейку и, вздыхая, вышел на двор. Вскоре из сеней стали долетать приглушенные обрывки разговора. Николай недовольно доказывал кому-то:

– Да пойми ты, слаб он еще, только в себя пришел. Напуган сильно. Может кто еще другой…

Другой голос, спокойный и уверенный, перебивал баском:

– Нет у меня других свидетелей, кроме твоего найденыша.

– Будь по-твоему. Только по одному.

Наконец, дверь отворилась, и в избу, досадливо, зыркая исподлобья, вошел Николай. За ним по пятам, гулко топая сапогами по дощатому полу, последовал начальник уголовного розыска Степанов.

За годы гражданской войны милиционеру приходилось видать всякое, и разнообразного насилия человека над человеком он встречал немало, но увиденное вчера в отцепленном одиноком вагоне, хотелось побыстрее выбросить из памяти. Он задержал взгляд на притихшем Ли, а потом гаркнул в открытое окно:

– Петров! А ну, давай сюда этого цыгана!

Через минуту в сенях послышалась возня и хмурый простуженный красноармеец, подгоняя прикладом, затолкал в избу высокого, длинноволосого арестанта. Тот неловко ввалился внутрь и замер, зыркая по сторонам темными внимательными глазами. Держался он, на удивление, безо всякого страха, спокойно, даже слегка вызывающе.

– Вперед! – скомандовал красноармеец.

Цыган прошел мимо печки, лавки, развешанных на веревке еще мокрых вещей Ли. Он посмотрел в сторону открытого окна и поймал на себе взгляд исподлобья своего подельника.

– Стоять! – снова послышался приказ.

Арестант громко ухмыльнулся и осмотрелся.

На стене, недалеко от открытого окна, висел пришпиленный гвоздем листок с детским карандашным рисунком, где родители держат за руки ребенка. Лист был чуть помятым, одна его сторона была неровной и чуточку порванной, в нижнем углу красовался бледно-розовый цветок пиона.

Степанов едва заметно кивнул Чэну, мол, начинай.

– Ли, посмотри на этого человека. Ты знаешь его? – осторожно спросил Чэн.

Цыган, ухмыльнувшись, взглянув на Ли. Лицо мальчика исказилось, он вскочил на кровати, сжав кулаки. На глаза навернулись слезы, секунду он стоял неподвижно, после чего с криком бросился на арестованного. Степанов быстрым движением ловко перехватил его, прижав к себе, но мальчонка не унимался, выкрикивая по-китайски сквозь плачь:

– Это он! Он плохой! Пусти меня! Пус-ти!

Степанов вопросительно взглянул на Чэна, тот вполголоса перевел и начальник угрозыска коротко кивнул в ответ. Красноармеец, переминаясь с ноги на ногу в центре комнаты, нетерпеливо просипел:

– Так чего, второго вести?

– Нет, и так все ясно. Уводи его к черту!

Степанов поморщился – маленькие твердые кулачки Ли больно лупили его в бок.

– Вот дубасит! А ты говорил, слаб еще, – усмехнулся он, глядя на Николая.

Милиционер перехватил покрепче готового вырваться Ли. Мальчик все не успокаивался, пока подошедшая Авдотья не взяла его за руку. От прикосновения теплых женских рук Ли мгновенно замолк, прекратив сопротивляться.

– Пойдем, малыш. Тише.

Авдотья осторожно погладила его по голове и ласково улыбнулась. Ли послушно вцепился в протянутую ладонь и недоверчиво оглядываясь, отошел вслед за женщиной. Степанов проводил их взглядом. Потом сурово глянул на патлатого, которого торопливо выталкивал из избы конвоир.

– Теперь эта сволочь не отвертится! За такое полагается расстрел. А мальчонку, через пару дней, в приют определим.

Начальник угрозыска поправил сбившуюся фуражку, выдохнул и направился к двери.

– Постойте!

Голос Авдотьи, вдруг ставший жестким, мигом заставил Степанова остановиться.

– Как в приют?! Не отдам!

Чэн встал рядом и тихо поддержал:

– Товарищ милиционер, не надо в приют. Ему мать нужна.

Он кивнул на Авдотью и прижавшегося к ее ноге Ли, которые с надеждой глядели на Степанова. Тот прокашлялся, и исподлобья посмотрел на Николая.

– А второго-то потянете? – с сомнением спросил Степанов.

Николай белозубо улыбнулся и подмигнул жене.

– Чего же не потянуть? Еще как потянем! Будет Алешка Агафонов. А, мать?

Авдотья поспешно закивала, утирая слезы краем передника, и прижала китайского мальчика к себе покрепче. Степанов смерил Николая долгим взглядом и, качая головой, вышел прочь. Хлопнула дверь в сенях, мелькнула в окне фуражка с синим околышем, стало слышно, как красноармейцы понукают сонных лошадей.

Чэн радостно подмигнул Ли и вышел следом.

Митяй шумно хлюпнув носом, прошаркал к матери. Та взглянула на него заплаканными глазами и обняла.

Чэн застал Степанова уже сидящим верхом.

– Товарищ командир, просьба к тебе есть, – тихо проговорил китаец.

– Что еще?

– Нам бы родителей мальчика похоронить, как положено. Так правильно будет.

Степанов, после короткого раздумья, молча кивнул и дернул за поводья…

ГЛАВА ВТОРАЯ

Как обычно по субботам, много лет подряд над крышей небольшой агафоновской баньки дымилась труба. Так и сегодня, по традиции, мужская половина Агафоновых вместе с Чэном устроили банный день. Ли, румяный и всклокоченный от жара, сидел напротив Митяя и исподлобья наблюдал, как его новый названый брат со знанием дела поддавал в каменку, наполняя парную белыми горячими клубами. Чэн пыхтел и ухал, уперев жилистые руки в коленки.

– Хороша русская баня… Как заново родился!

Николай разогнал широкой ладонью пар и взглянул на разгоряченного Ли:

– Я вот что думаю, Чэн, нельзя, чтобы Лешка корни свои китайские позабыл, язык, культуру… Ты б позанимался с ним, а?

– Мудрый ты человек, Николай – улыбнулся Чэн, – в Китае говорят: «Лучше обучать сына, чем оставить ему короб золота».

– Спасибо, друг, – Николай посмотрел на мальчишек. – Как думаешь, Чэн, подружатся?

И, не дожидаясь ответа, хитро подмигнул Митяю:

– Ну-ка, попарь брата веничком! Пускай к русской бане привыкает!

Младший Агафонов, со знанием дела вытянул из кадки распаренный веник и направился к Ли. Тот, насторожившись, заерзал на лавке. Митяй с умным видом пару раз от души хлестанул брата по голым бокам. Ошарашенный Ли, вытаращив глаза, схватил другой веник и стал хлестать новоиспеченного брата в ответ. Завязалась такая кутерьма, что в бане сразу стало тесно – свистели прутья, босые ноги шлепали по полу. Николай и Чэн залились смехом. Но вдруг мальчишки побросали веники, и между ними завязалась настоящая схватка – в ход пошли кулаки, руки, ноги. Николай с Чэном принялись разнимать мальчишек, но они выскальзывали из рук мужчин и снова набрасывались друг на друга. Остановить их смог только громкий окрик Николая:

– А ну, тихо!!!

Мальчишки, как по команде, вытянулись смирно, сверля друг друга взглядами.

– Я его просто парил, а он! – пытался оправдаться Митяй.

– Митя-яй! Чэн, я говорить буду, а ты переведи Алешке.

Чэн с готовностью кивнул. Николай громко вдохнул и также громко выдохнул.

– Вы – братья. А это значит, что вам нужно уважать и защищать друг друга. Запомните, что бы ни случилось и где бы вы ни были – стойте друг за друга горой! Понятно?

Мальчишки разом кивнули, но смотрели друг на друга по-прежнему насупившись. Чэн покачал головой и обратился к Ли примирительным тоном:

– Не обижайся на Митяя, он это не со зла. Это массаж такой, очень полезный для здоровья. Смотри!

Чэн принялся нахлестывать себя веником, ухая и ахая от удовольствия. Мальчишки хитро переглянулись, охваченные одной и той же озорной мыслью, и, схватив веники, принялись лупить Чэна и Николая. Те сперва захохотали, но, почувствовав неожиданную мощь атаки, скоро были вынуждены прибегнуть к крайнему средству – ледяной воде из ушатов. У ребят перехватило дыхание. Николай и Чэн с хохотом наблюдали, как мальчишки, выпятив ребра на тощих боках, шлепают по дощатому полу.

– Подружились, – весело констатировал Чэн.

****

… Впервые за несколько дней выдалось солнечное, по-настоящему летнее утро. На бескрайнем синем небе не было ни намека на облачко. Все живое просыпалось от затянувшегося серого дождливого уныния.

Ли медленно вышел из дома, с любопытством изучая все вокруг. К лесу с шумом пронеслась стая птиц. Ли поднял голову, но, тут же, морщась от непривычно яркого солнечного света, опустил глаза. Споткнувшись, он пошел дальше, мимо конюшни и кузницы. В конце двора вдруг он увидел соседа, который то плавно двигался, будто танцевал, то и вовсе замирал.

Каждое утро вот уже много лет Чэн начинал с занятий кунг-фу. Это искусство он когда-то унаследовал от своего отца, а тот – от своего. Его плавные движения и правда были похожи на танец. Чэн замер, пару минут стоял неподвижно. Затем поднял с земли длинную кованую цепь и начал раскручивать ее. Смертоносное оружие гудело в воздухе, словно рой рассерженных пчел. Цепь, атакующая змеей, неожиданно вылетала далеко вперед и через мгновение возвращалась обратно к хозяину, послушно обвиваясь вокруг правого предплечья.

Закончив с цепью, китаец бережно уложил ее на землю и принялся отрабатывать рукопашную технику. Его ноги мягко ступали по влажной земле, повторяя в тысячный раз смены боевых позиций. Неожиданно он почувствовал, что не один: краем глаза подметил, что за ним наблюдают. Китаец внутренне усмехнулся, но не позволил себе отвлечься от тренировки. Ли, наконец, набрался смелости и принялся, словно уменьшенное отражение, копировать движения старшего. Позиция за позицией, он начинал двигаться все уверенней и плавнее, из позиции наездника в позицию натянутого лука, затем меняя позу журавля на позу затаившейся змеи. Когда последний элемент был выполнен, Чэн и мальчик поклонились друг другу в традиционном китайском приветствии.

– У тебя неплохо получается. Ты раньше занимался? – спросил Чэн, сматывая длинную цепь в клубок.

–Да, отец водил меня на занятия, пока мы не уехали…, – Ли прищурился и подошел ближе. – А можно мне попробовать с Вашей цепью?

Чэн покачал головой.

– С цепью тебе еще рано. Это опасная штука.

Ли уважительно поклонился, выражая смирение всем своим видом, и попросил еще раз:

– Пожалуйста, учитель.

Чэн поразмыслил пару секунд, но потом решительно вложил тяжелую цепь в протянутую детскую руку и сел поодаль. Ли, стараясь в точности копировать движения взрослого, принялся за упражнение, но цепь, предательски выскользнув из маленьких рук, больно ударила мальчика по спине. Ли, стараясь не показывать боль, немедленно встал в стойку и начал упражнение снова. И вновь получил удар по спине.

– Довольно, Ли. Ведь тебе больно!

Но Ли упорно пытался укротить тяжелую цепь. Китаец удивленно покачал головой: мальчонка в душе был настоящим бойцом. Чэн присел на край поленницы и стал наблюдать за мальчиком с двойным интересом…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

… На дворе стоял июнь 1941 года. Ли ловко крутил железную цепь. Она сверкала в его руках, как стальная молния, и с басовым звуком рвала жаркий густой воздух, сладкий от запаха цветущих трав.

Чэн с гордостью наблюдал за своим учеником. Когда-то беззащитный, опустошенный страшным горем мальчуган, чудом спавшийся от смерти, стал крепким восемнадцатилетним юношей. Он гордился успехами Ли и ловил себя на мысли, что любит этого парня, как собственного сына.

Ли закончил. Опустив руки, он обернулся к учителю, рассчитывая на похвалу. Но, вместо заслуженных добрых слов, Чэн встретил его молниеносным ударом в грудь.

Юноша шлепнулся наземь, в его глазах на долю секунды вспыхнул гнев. Но уже через миг, сумев побороть эмоции, Ли посмотрел на своего чуть поседевшего учителя с почтительным вопросом в глазах. Чэн помог ученику подняться.

– Помни, Ли, как бы велик ты не был, не думай, что достиг всего. Будь внимателен. Совершенствуй свои навыки, тренируй тело и укрепляй дух.

– Я запомню Ваши слова, Учитель, – Ли поклонился в знак благодарности.

– У меня есть кое-что для тебя. Подожди.

Чэн ненадолго исчез в кузнице и, вернувшись, протянул Ли небольшую, но увесистую деревянную коробку.

– Открой!

Ли осторожно открыл коробку и с затаенным восторгом обнаружил внутри длинную кованую цепь, точно такую же, как у учителя Чэна.

– Все эти годы ты честно и упорно постигал искусство кунг-фу. Ты укротил цепь и она покорилась тебе. Ты стал мастером. Эту я выковал ее специально для тебя.

Юноша почтительно поклонился.

– Спасибо, Учитель. За Ваши слова доверия.

Чэн улыбнулся и поклонился в ответ.

– Цепь, Ли, теперь часть тебя. Носи ее всегда с собой.

Ли с восторгом вынул из коробки новую именную цепь, разглядел, а затем обхватил ею, как браслетом, свое правое запястье и защелкнул небольшой замочек. После чего, оборот за оборотом, намотал цепь на руку до локтя. Спущенный рукав его рубашки спрятал цепь от посторонних глаз.

Юноша вновь почтительно поклонился.

– Благодарю вас, мастер, за все, чему Вы меня научили. За то, что вдали от родного Китая я чувствую себя его частью.

****

Со двора, в окно избы Агафоновых, была хорошо видна крепкая спина Митяя. Повзрослевший и возмужавший парень вертелся перед зеркалом, проверяя, хорошо ли сидит новая рубаха на его широких плечах. Недавний пацаненок вышел весь в отца – крепкий, статный, с бесхитростной белозубой улыбкой.

В избе теперь стояли, изголовье к изголовью, две железные кровати. На полу, возле одной из них, лежали стопками книги на русском и китайском языках. Полка возле кровати Ли тоже ломилась от книг. Там же лежали тетрадки, перья и кисти для занятий каллиграфией. Около другой кровати валялась части разобранной коробки передач от трактора СХТЗ 15/30 Харьковского тракторного завода – предмет Митяевского увлечения последних недель.

На стене, над кроватью Ли, в самодельной деревянной рамке висел все тот же карандашный детский рисунок, изображающий счастливую семью, где он, маленький, держит за руки своих китайских родителей. Этот дорогой сердцу Ли рисунок, немного пожелтевший от времени, был центром его вселенной, вокруг которого юноша развесил листы с умными высказывания известных людей. Эти надписи на китайском и русском языках были сделаны юношей собственноручно.

Митяй обернулся еще раз и заметил наблюдавшего за ним отца. Николай, усмехнулся, и махнул рукой – мол, продолжай, продолжай, но чуть после спросил:

– А Лешка-то где?

– Известно где, у Чэна. Где еще ему быть, – не отводя глаз от зеркала, ответил сын.

Митяй все не мог оторваться от собственного отражения – рассматривал некстати появившийся на щеке прыщ. Николай подошел поближе и встал у сына за спиной.

– Ну? И куда это ты так вырядился?

– Так вечером же танцы, бать.

Митяй, через зеркало, укоризненно глянул на отца. Тот сложил руки на груди и усмехнулся.

– Ах, та-анцы, – протянул Николай, – ты бы книг каких почитал, как брат твой. А то только и знаешь, как по танцам ходить, да в железяках капаться!

Митяй похлопал себя по бокам и, оставшись доволен, тем как сидит обновка, с вызовом ответил Николаю:

– Мне много книг не надо. Я, как Лешка, в милицию не собираюсь. Я в трактористы пойду. Потом выучусь на механика или инженера. Не боись, бать, прорвемся, будет из меня толк!

Тут ответить было нечего, Митяева душа уже давно лежала к технике, и все механизмы отвечали ему взаимностью, послушно подчиняясь, стоило ему откинуть капот машины или трактора. Николай, широко улыбаясь, потрепал сына по вихрастому затылку:

– Вот что, тракторист, там лошадей привели, к утру подковать нужно. Мы с матерью в город, сегодня не ждите.

Он хмыкнул и вышел из избы. За окном послышался скрип телеги, веселое цоканье копыт. Митяй задумчиво посмотрел вслед отцу и, почесывая голову, подошел к полке с книгами. Долго выбирал, хмуря брови, водя пальцем по корешкам и беззвучно шепча губами. Наконец выудил самую толстую книгу и под скрип пружин сел с нею на кровать, тоскливо вздохнул и, раскрыв первую страницу, приготовился читать…