Тяжкое золото

Плешев от нежданной ситуации и реальных угроз опешил и даже потерял кратковременно дар речи. Почувствовал нутром – вошедшие весьма лихие люди и могут над ним свершить любое худое дело, а который силой втолкнул его и приказал напарнику закрыться, смотрел на него злыми глазами и явно не шутил, отчего в Плешева вселился страх. Он невольно потянулся к своему ящику стола и достал газетный конверт.

– Во-о-от… – еле слышно протянул Федот Степанович.

– Ну-ка, давай глянем, что тут у нас? – Упырь развернул пакет. – Та-а-ак, хороша бумага, да ты прямо художник именитый. Хороша, прямо как картинка.

Упырь обвёл взглядом помещение конторы.

– А где оружие-то хранится? Рассказывай, давай, оно же к документу энтому прилагается.

– Ка-ка-какое оружие, вы, вы что, с ума сошли?.. – пролепетал Плешев.

– Что ты тут шепелявишь? Вопрос не расслышал? Да мы и без тебя сообразим, что где лежит, – обозлился Упырь. – А ну, господа, вскрывай все железные ящики.

В ход пошла принесённая с собой одним из подельников небольшая фомка. В конторе находилось три металлических ящика, в одном из которых были обнаружены три воронёных нагана и несколько полных пачек и россыпью патроны к нему.

– Вот это вещь! – взяв в каждую руку по револьверу, обрадованно воскликнул Упырь и вложил их в висевшую на плече котомку, в неё же начал складывать и патроны, а третий наган передал Рябому и приказал: – Забери, пущай при тебе будет.

Во втором ящике оказались ненужные для «гостей» бумаги. В третьем ящике лежало приисковое золото. Немного, но было – несколько кожаных мешочков туго завязанные шнурком и с сургучными печатями. Взял в руки Рябов один из мешочков, как бы взвешивая, воскликнул:

– Ух ты, кое-что есть, вес имеется! – и положил на место.

– Упырь, может, прибрать золотишко-то? Всё ж мы горбатились на него, – предложил Брагин.

– Согласен, горбатились, но брать не будем, – многозначительно ответил Рябов, глядя на Плешева, и захлопнул крышку ящика. – Не за этим пришли, незачем нам эти камушки.

Упырю стоило порядком усилий с небрежностью закрыть ящик. Ведь не так просто отказаться от таких «камушков», а чтоб показать, что золото ему безразлично он и не мог поступить иначе. Хотя при виде драгоценностей Упыря внутренне затрясло, жгло острое желание прибрать к рукам, ведь вот оно, что ж не брать. Пересилил себя Упырь, не стал забирать, да и как не пересилить, коль там, через что решили продвигаться, через дальние в тайге прииски, куда больше этого богатства. А сейчас как раз тот случай, при котором можно сбить будущих преследователей с толку, оставить их один на один со своими предположениями, пусть гадают: почто сбежали труженики, куда ноги уносят беглецы, по каким тропам искать и ловить их?

Плешев смотрел на всё удивлёнными глазами и не верил тому, что сейчас происходит в конторе.

– Пестриков, как это понимать? Ты что творишь? Да за такое тюрьма пожизненная. Как ты мог? – стал возмущаться Плешев.

– Опять раскаркался, да ты я смотрю неугомонный прыщ какой-то, – с этими словами Упырь подошел к Плешеву и резко ударил кулаком по лицу. Ударил крепко, до хруста в пальцах.

Плешев упал, застонал от боли. Кровь хлынула из носу, и он стал трясущейся рукой утираться, отчего больше размазывал по лицу вытекающую жидкую плоть.

– Мужики, повяжите-ка его верёвкой, да так, чтоб не смог сам ослободиться, завтра по утрянке придёт начальство, вот и подымут бедолагу, – распорядился Упырь, а Плешеву тут же высказал: – Для тебя ж стараюсь, вишь, как раскрасил, всяк даже сомлеваться не станет, что ты нам в чём-то подмог. Боролся, мол, с грабителями, – тут Упырь зло ухмыльнулся, а у Плешева на душе стало ещё тягостнее.

Проха и Клин связали беднягу. Упырь в упор смотрел на Плешева и перед тем, как подельникам дать команду покинуть контору, пригрозил ему:

– Ты вот что, Федот, да не тот, лежи смирно и сопи до утра, не вздумай орать – звать кого на помощь. Заруби себе на носу: коль языком кому сболтнёшь, по каким местам шагать мы собрались, – ты не жилец. Да и соображай, прознает твоё начальство про бумагу тобой рисованную, – Упырь приложил руку к груди за пазухой, куда положил пакет с картой, – головы тебе и без нас не снести, так что моли Бога, чтоб мы удачно до дому до хаты добрались.

Выходил Упырь последним, присел на корточки перед Плешевым, вставил ему в рот кляп из тряпки и зло сплюнул на пол.

– Так верней будет, чтоб голос не подал. – И сквозь зубы настоятельно посоветовал: – Начальству доложишь, как дознаваться будут, мол, меж собой мы базарили, хотим идти по Витиму, минуя Бодайбо окольными путями. Понял? – Плешев мотнул головой в знак согласия. – Да не перепутай, Федот, а то и впрямь не тот будешь.

«Столько золота, а Упырь не пожелал брать его, но оно же вот, бери, так нет, вот же упёртый: “не за этим пришли”. Оно конечно, Упырь прав, пущай начальство думает, что золото им ни к чему, просто сбежали с прииска на волю – и всё, а оружие прихватили, тоже знамо – как без него в тайге. А золотишко-то мы возьмём на приисках, ничто теперь не помеха…» – размышлял про себя Брагин, успокаивая себя. Так думали и компаньоны.

Все покинули помещение, оставив Плешева. Двери конторы закрыли на засов и навесили замок. Ключ Упырь чуток повертел в руках и, не раздумывая, бросил в сторону.

– Ну, братва, как по уговору: Проха и Клин на кухню, да загляните в ледник, мясного чего прихватите, а кто на кухне будет, свяжите, да надёжнее, чтоб до утра не выползли, – шёпотом распорядился Упырь. – А мы двинем на конюшню до Лукича.

Дед Лукич – рабочий приискового конного двора, точнее сказать, назначенец для надлежащего его содержания. Трудился в этой должности с основания прииска, а потому уход за конями и ремонт конюшенного оснащения издавна знакомое и подручное для него дело. Исполнял свою работу каждодневно и на совесть, оттого и не имел от начальства нареканий.

Лукич в это время уже лежал на своём топчане и спал, изредка издавал чуть слышный храп и негромкое надрывное сопение.

Когда постучали в дверь его каморки, что при конюшне, он проснулся, недовольно заворчал, свесил ноги с топчана, обулся в кожаные чуни, неспешно подошёл к двери.

– Ну, кого там занесло?

– Открывай, свои.

Лукич снял крючок и открыл дверь.

– Ты что, дед, не узнаёшь? – спросил Пестриков. – Это ж я.

– Да гляжу, что ты. А почто ж ночью-то, чего надо?

– Запрягай, Лукич, бегом пять лошадей с сёдлами.

– Чего бегом-то, чего ночью, что за пожар-то? – Лукич развёл руки в стороны.

– Дед, тебе начальство указ давало седлать лошадей, вот и седлай, – в разговор вступил Упырь.

– Так сказано было двух, а пятерых требуете, да в ночь…

– Некогда, дед, нам начальство указанье своё сменило, вот мы и исполняем, – перебил Упырь.

– Ну, сменило так сменило, – недовольно согласился Лукич. – Только уж подмогите мне, пятерых-то лошадок один я вам вмиг не справлю.

– Поможем, отчего ж не помочь, ты только быстрее открывай своих саврасок да покажи, где добрая сбруя висит, – заторопил деда Пестриков.

– Сбруя вся добрая, – буркнул Лукич.

– Кони-то как? – поинтересовался Упырь.

– Вроде малёк отдохнувшие, с вечера кормлёные, что не доели, так в дороге травы полно, не зима ещё на дворе, – проворчал Лукич и пошёл открывать стойла.

Трое всадников во главе с Рябовым и две лошади без наездников подъехали к кухне.

Проха и Клин через кухонное решётчатое окно заметили на конях напарников. Не мешкая, вынесли на улицу несколько набитых мешков, прикрыли за собой дверь.

– Всё, грузимся, бояре, и тихим шагом на дорогу. Внутри был кто? – спросил Упырь.

– Ни души, так что и вязать-то никого не пришлось, – ответил Прохоров, волоча к лошадям два увесистых куля.

Мешки с продуктами и одеждой беглецы быстро погрузили на коней, обвязали бечевой и вскочили в сёдла.

В сумерках выехали на дорогу пятеро всадников и направились в верховье долины Бодайбинки. Позади выехавших людей в ночь остался прииск Мариинский со своими казармами, горными работами, изнурительными работами и тоскливым будущим.

Всадники вдыхали полной грудью ночной лесной воздух, теперь их занимали иные мысли. Какое же блаженство быть свободным, не зависеть ни от кого, не надо нюхать затхлый воздух казармы, спозаранку натягивать робу и понуро шагать на работу, целыми днями бить руки об породу, грузить её и перетаскивать, не надо слышать понуканий и наказаний, возвращаться с горных работ измождёнными и голодными, всё это позади.

– Тишь кругом, а как дышится, а воздух-то какой! Ну, прямо, как молоко пьёшь, – высказался Прохоров.

– Ты, Проха, словно писака, расчувствовался, через перевал перекатим, глядишь и стихами забарабанишь, – рассмеялся Брагин.

– А что, вот вернусь домой, можа, и начну стихи писать, а можа поэта найму какого, пусть мне байки читает на ночь, денег-то, думаю, у меня будет как у рыбки золотой, – покачиваясь на седле, мечтательно заулыбался Прохоров.

– Сначала надо заводь добрую найти, а уж потом золотую рыбёшку дёргать, – поправил разговор Упырь.

– Упырь, ну мы ж не лыком шиты, надёргаем, чего там, – ответил Рябой.

– Ежели мозгами будем шевелить, да всё с оглядками кумекать, то да, а пока пустое болтаем, – сухо бросил Упырь.

Упыря донимали другие размышления: «Что там впереди, как всё сложится? Конечно, буду действовать на приисках жёстко и решительно, не церемониться с захватом золота, иначе можно попасть впросак, а этого никак, ни при каких обстоятельствах не допустимо, да и мужикам спуску нельзя давать…»

Безветрие, абсолютный штиль, деревья во тьме словно дремали, выказывая свои лишь очертания. Небо было облачным, отчего ночные сумерки виделись густыми, более плотными. Но, несмотря на это, чувствовалось – пройдёт менее часа, и начнут пробиваться первые лучики рассвета, пока же лесные птахи молчали и не тревожили окружающую тишину.

– Чур! Что это там? – неожиданно воскликнул Пестриков и показал рукой в низину долины.

– Где? – насторожился Упырь.

– Да вон же, смотри, огонёк какой-то чуть мерцает по ту сторону, что в долине.

Упырь напряжённо всматривался вдаль.

– Не вижу, Рома, тебе не померещилось?

– Мне вообще никогда ничего не мерещится, – обиженно ответил Пестриков. – Вон опять, смотри!

– А вот теперича заметил, ну и глазастый ж ты, Рома.

Все внутренне напряглись, гадали: кто же это может быть?

Пестриков нарушил молчание:

– Здесь никакого зимовья нет, это факт. Либо охотники, какие на привале или старатели-тихушники костёр малой развели, больше некому. А костёр-то, судя по слабости, видать, уж затухает.

Упырь раздумывал: «Проехать мимо надобно, к чему встреча с людьми, которые их наверняка не заметили. Или проверить? Если охотники, то ружья их непременно забрать, пригодятся, а заодно и точно изведать – заметили или нет, а узрели, так и порешить придётся, ни к чему нам ранние докладчики». Последний довод пересилил, и Упырь предложил:

– Проверить бы надо, иначе кто их знает, может, нас засекли, да и ружья, если есть у них, то перехватим.

Всадники свернули с дороги и медленно двинулись в сторону обнаруженного иногда внезапно появлявшегося и так же внезапно исчезавшего проблеска дальнего огонька и еле-еле приметного дыма.

Упырь и Рябой держали в руках наганы, с готовностью в любой момент воспользоваться ими.

Продвигаясь медленно и тихо, всадники, наконец, приблизились к месту, где предположительно и уже недалече мог находиться чей-то привал.

Неожиданно услышали тихое лошадиное ржание, доносившееся из дальних зарослей. Тут же прозвучал голос, успокаивавший лошадей.

«Люди с лошадьми! Сколько же их?» – напрягся Упырь и тихо прошипел:

– Всем стоять. Рябой, слезаем с коней и в подкрад.

Упырь и Рябой оставили лошадей и по-кошачьи стали продвигаться к неизвестным. Они подкрались настолько, что стали слышать голоса людей. Понесло едва уловимым дымком. Упырь с Рябым затаились, прислушались и раздумывали: кто же здесь устроил привал?

Под крупной елью сидели два человека у затухающего костра. Над углями на прутьях из очищенных веток томилось что-то неразличимое. Они смотрели на мерцающие угольки и вполголоса говорили, курили цигарку на двоих.

– Что-то лошади встревожены, не носит ли кого рядом? – сказал один.

– Да кто в такую пору в лесу околачиваться-то будет, – ответил второй.

– Может, медведь шастает?

– Кто знает, может, и медведь, хотя, что ему ныне сытому к людям приставать, если что, винтовкой угомоним, но шуметь-то не след.

– Что шуметь нельзя, то так, иначе и обнаружиться можем, на пятки лягут, так возвернут в каземат, а там нам просвету уже никак не будет.

– Нет, в тюрьму, брат, у нас возврата нет, ни к чему нам параша с нарами, тем паче ещё одну душу на грех взяли.

– Скорей бы за перевал, да зимовье какое обшарить аль якутов встретить, жрать охота, аж кишки к спине залипают.

– Доберёмся тихой сапой ночными переходами, что-нибудь дорогой и добудем, с голоду не помрём и до Лены дойдём, а там поминай нас, тайга большая и мясо добудем, жри, не хочу, так что выживем.

– Ты, Лёшка, не сомлевайся, главное не робеть. А коль повезёт, каких старателей-одиночек встретить, так золотце, глядишь, к рукам приберём. Винтовка-то на что? А с богатством уж и шагать веселей, прикинь.

– Насчёт золота, Гриша, было б хорошо. Да и что б до зимы отсель вырваться.

– Вырвемся, Лёшка, отчего не вырвемся-то, – утвердительно ответил тот, кого собеседник назвал Гришей. – Если что и перезимуем в глухомани где, тем временем всё утихнет, подумают, что мы сгинули, искать не станут. Давай-ка докуриваем, грибками зажуём, да трогаем, надо б до рассвета перевал перемахнуть.

Григорий и Алексей – два родных брата, арестанты бодайбинской городской тюрьмы, сбежали как три дня назад и продвигались в сторону речек Жуи, Чары и Олёкмы, чтобы выйти к берегам Лены, а там раствориться, оставив далеко позади своих преследователей.

Продвигались ночами с особой осторожностью, дабы не выдать себя. При бегстве ничего съестного с собой прихватить было неоткуда, питались в лесу грибами, ягодами и стланиковым орехом. На пути встречались дичь и мелкий зверь, но не стреляли, боялись обнаружиться. По десяток лет присуждено обоим – срок порядочный, без свободы, можно сказать все молодые годы так и останутся за серыми казёнными стенами. Не могли братья свыкнуться с тюремным режимом и его укладом, не хотелось терпеть подневольного и дармового тяжёлого труда на горных работах. А горб гнули наряду с другими арестантами на ближайшем к городу Бодайбо прииске Скалистом. На прииск осужденных вывозили попеременно и работали под контролем. Мысли совершить побег донимали молодые головы. Но куда там, если всюду под охраной и под неусыпным присмотром.

Но случай представился. И братья им воспользовались, не раздумывая, молча, хладнокровно, будто давно этого момента ждали. Вышло как-то само по себе – помогли обстоятельства.

Подводой, запряжённой двумя лошадьми, вернули в тюрьму двух заболевших на горных работах заключённых. И этой же подводой нужно было отправить на прииск им замену. Вот и пал выбор на двух братьев, несмотря на то, что отработали свои дни в прошлый заезд.

Где-то на полпути к прииску сопровождавший их охранник остановил лошадей и слез – приспичило нужду справить малую. Братья переглянулись. Гришка приметил на обочине камень размером в два кулака. Стремглав, словно пантера, он подхватил этот камень и со всего маху приложился им к голове охранника. А тот закатил глаза и замертво полуоборотом свалился на землю, винтовку же, что висела на плече служивого, Гришка успел перехватить, не дал оружию упасть на землю.

Братья отстегнули с убитого ремень с патронами, сняли шинельку, погрузили тело на телегу и отогнали подводу с дороги, а уже в зарослях распрягли коней. Телегу бросили и двинули на лошадях по гольцам в верховье речки Бодайбинки тихо, скрытно, минуя прииски.

– Слыхал, каковы славяне? – шёпотом спросил Упырь.

– Слыхал, как не слыхал, – так же шёпотом ответил Рябой, старясь ничем не обнаружить себя.

– Ну и каки предлоги будут, положить их здесь иль как? Ведь их уж не первый день рыщут, наверняк и охрана-то на ушах вся стоит, а пути-то наши с их погонщиками могут перехлестнуться. Не накличем на себя погоню, что за ними увязалась?

– Упырь, всё ж идут они в одну сторону, глядишь, семерым-то веселее на прииски набегать, – оживился Рябой. – Кони есть, винтарь есть, по нутру наши, что ж их гнобить-то.

Упырь думал меньше минуты и ответил:

– Раз их до сей поры не обнаружили, значит, идут скрытно. Давай по-тихому скрутим эту братву, а там с ними и побалагурим.

Когда Упырь и Рябой внезапно выросли из темноты пред двумя беглыми арестантами, оба брата опешили. А эта секундная заминка позволила Упырю схватить их винтовку. Оторопели беглецы.

– Ну что, братья-акробатья, далеко ноги тянем? – спросил Упырь.

– Да мы охотники… местные… вот решили привал устроить, – опомнившись, ответил один из братьев. – А вы кто? – в голосе Григория смешались нотки страха, сожаления и отчаяния.

– Ты чего гонишь, какие вы охотники, оба в тюремной робе. Не ссыте, почти свои будем, – успокоил братьев Упырь. – Вот только узнать надобно, почто слиняли, да кто вас вразумил путём идти этаким?

Что Гришка, что Лёшка поняли – пред ними не преследователи, а такие же, как и они, беглецы, но только не из тюрьмы, а вероятно, с приисков сбежали с какими-либо грехами или с украденным золотом. Братья слышали, что такое случалось на приисках: кого ловили, забирали у них золото и сразу увольняли, а иных как рабов держали на горных работах без заработка.

– Вот тебя как звать? – Упырь ткнул наганом парня, с которым начался разговор.

– Гришкой, а это мой брат Лёшка.

– А что так два брата и в одну тюрягу?

– Так вместе по одному делу, вот и определили.

– А чего завернули такое?

– Богатея одного грабанули, но так вышло, убили по нечаянности…

– У-у, так уж и нечаянно. Так вам сидеть и сидеть, а вы решили срок скостить, – одобрительно кивнул Упырь. – Ладно, корефаны, поехали с нами, мы тут уж чуток услышали, о чём вы меж собой базарили.

– А что ж к Витиму не рванули, а понесло вас в обратную сторону? – поинтересовался Рябой.

– Надоумил нас один острожник по годам старый, хотел сам бежать, но раздумал, не выдержу, говорит, дороги. Рассказал, как можно из этих мест выбраться, запутав полицию. Вот если б пошли к Витиму, нас давно б поймали. А тут у них даже нет мыслей, что мы пойдём длинным, но верным путём, старик даже нам начертанную бумагу передал. Нате, говорит, для себя хоронил да вам передаю, может, случай представится. Вот и представился, как нельзя подходящий, сбежали, – пояснил Григорий.

– Только вот какая оказия вышла: при побеге охранника хлопнули, так что нам туда возврата тем паче нет, – добавил Алексей.

– Хм, резвости-то, смотрю, у вас хоть отбавляй, а на вид вроде скромняги, – подметил Упырь.

Упырь и Рябой возвратились с братьями-беглецами. Появившиеся двое незнакомцев вызвали у Прохорова, Пестрикова и Клинова удивление, стали разглядывать их лица и первым, кто захотел удовлетворить своё любопытство, стал Пестриков.

– Чьи будете? – спросил Роман.

– Да вот, родственнички из тюряги, сами себя ослободили, с нами поедут, так что с пополнением, – чуть шутливо в голосе за братьев ответил Упырь и уже серьёзно объявил: – Таковые нам сгодятся.

Пестриков с недоверием глянул на парней – люди чужие, незнакомые, к тому ж беглые.

Семеро всадников подъехали к перевалу на рассвете. Проснувшиеся птахи весело защебетали в округе, наполняя своими звуками только что нарождающийся новый день. Утро предвещало быть спокойным, без осадков. Облака ползли пузатые, но светлые и без признаков дождевой мокроты. Кругом на многие вёрсты ни души. Позади далеко остался прииск Мариинский, а впереди Вачинские и Ныгринские прииски, до которых ещё ехать да ехать. Редкие подводы проезжали здешние места из-за их отдалённости. Проезжали по мере надобности: вывозили добытое золото, завозили грузы, продукты, а порой и вновь наёмную рабочую силу.

Если утро Упыря с его командой застало на перевале перед озером Гераськино, то на прииске Мариинском события развивались иначе.

Начальство Мариинского промысла: управляющий прииском Буравин Степан Иванович и горный инженер Решкин Савелий Фёдорович – после раннего завтрака шли к конторе.

– Почему ж Плешев на ночлег не явился? За столом, наверное, своим уснул, – то ли в шутку, то ли всерьёз сказал Буравин.

– Он в последние дни что-то заработался.

– Накопил дел, жаловался, вот и пыхтит над ними.

– Надо бы нынче днями золото отправить, хоть и немного, но всё ж поднакопилось, к тому ж и срок вывоза подошёл, – высказался Буравин. – И по продуктам уточнить, если что недостаёт, так завезти на прииск.

– Нужда вроде как в муке лишь имеется, в обеденное время уточню на кухне, – пообещал Решкин.

Подойдя к конторе, оба сразу обратили внимание на замок, что висел на двери.

– Что такое? Почему замок? Плешева, получается, нет в конторе? – удивился Буравин.

– Выходит, нет.

– А где ж он тогда? В доме не ночевал, контора закрыта.

– Остаётся только одно: не с Лукичом ли ночью брагу разливал? – предположил Решкин.

– Ну, Плешев, ну, пройдоха, вечеровать намеревался, а сам…

– Пойду искать Плешева, да вразумлю. Неужели за старое взялся? – вслух рассудил Решкин, хотя в сказанное слабо верил.

Буравин остался у конторы, а Решкин, как младший по возрасту и чину, направился на конюшню, где и застал Лукича за привычной спозаранку работой: отправив лошадей с подводами на участки, он сидел на топчане и ремонтировал кое-какую подносившуюся сбрую. Конский запах стойко витал в помещении, но для Лукича этим дышать было обыденным, привычным.

– Дед, Плешев у тебя? – спросил Решкин.

Лукич удивлённо глянул на Решкина.

– К чему ж Плешеву у меня быть?

– Вечером или ночью к тебе он не заходил разве?

– А чегой-то ему ночью у меня делать-то?

– Интересуюсь, вдруг заходил… – вслух выразил свои мысли Решкин, недоумевая, где же теперь искать Плешева.

– Ночью до меня только Пестриков забёг со своими сотоварищами. По вашему указу пятерых коней оседлали и уехали, а Федота Степановича не было.

– Пестриков? Ночью с сотоварищами? По моему указу пять лошадей? Ты что, дед, несёшь такое, уж не выпивал ли ночью?

– Ничаво я, Савелий Фёдорович, не пил, спав я ночью, а Пестриков разбудил, заседлали пятерых коней и уехал с сотоварищами, сказываю вам.

Такая новость озадачила Решкина: «Что за чертовщина, что несёт этот старый хрыч? Да нет, вроде и не спьяна. Так что это? На Пестрикова это не похоже, ведь дали добро ему на одного сопровождающего, а почему пятеро, да ещё ночью? Ничего не понимаю…»

С такими размышлениями Решкин вернулся к конторе и стал рассказывать Буравину о произошедшем случае на конюшне. Пояснил: уехало пятеро рабочих ночью на пяти лошадях, спешно покинули прииск, но Плешева с ними не было.

– Пока ждал вас, Савелий Фёдорович, тут доложили мне: кухню приисковую ограбили ночью, вот сейчас стою и думаю: кто ж такое сотворил? А раз такое дело, то, несомненно, эти пятеро и залезли, – с уверенностью заключил Буравин. – Получается хитрый сговор, сбежал наш мясной заготовитель с ближайшими соплеменниками своими. Явно сбежали!

– Золото! – всполошился Решкин от охватившей тревоги. – Золото в кассе, Степан Иванович!

– Не думаю, Савелий Фёдорович, сам видишь: дверь-то конторы на замке. Надо только Плешева отыскать. Куда ж наш учётчик подевался?

– Уж не сбежал ли Плешев с Пестриковым? Золото прихватили, а двери на замок, – с осторожностью высказал страшную версию Решкин.

– Ну нет, отпадает, не пойдёт на это Федот Степанович, – возразил Буравин. – Не пойдёт, не такой Плешев – трусоват и пуглив больно. Нет, не пойдёт, да на кой ему это потребно.

– Что ж, замок открывать надо, а ключ свой в доме оставил, кто знал, что контора закрыта.

– Так и мой там же, так что не посчитай за труд, Савелий Фёдорович, сходи за отмычками.

Когда ключ был доставлен, замок открыли, Решкин с Буравиным вошли в контору. С порога, завидев Плешева связанного и в крови, оба обомлели. Плешев смотрел на них испуганными глазами и, завидев начальство, активно зашевелился, давая понять, чтобы его избавили от верёвок и вытащили кляп.

Решкин принялся развязывать узлы и путы.

– Это Пестриков? – спросил Буравин.

– Да-да, он с работягами, – освободившись от верёвок, пролепетал Плешев.

– Что взяли? Золото?! – Буравин бросился к железным ящикам.

– Нет, к золоту и бумагам лишь притронулись, а три нагана и патроны забрали. Спокойно работал, постучали в дверь, голос подал Пестриков, открыл, вошли гурьбой, налетели, словно ястребы. Я кинулся на одного, что за старшего из них, так он меня несколько раз по лицу, вот… – демонстрируя свою внешность, пояснил Плешев.

– Слава богу, золото на месте. А ты молодец, Федот Степанович, не оробел, дал отпор этим негодяям, иди, отлежись, какой сегодня из тебя работник, – Буравин посмотрел на пустой ящик, который опустошили бандиты. – Значит, оружие нужно им, чтоб и зверя добывать, и от зверя защищаться, – заключил Буравин. – Федот Степанович, а о чём-либо беглецы говорили меж собою?

– Говорили, вроде как имеют намерения идти окольными путями мимо Бодайбо по известным только им тропам.

– Вот же простаки. Знает полиция все эти тропы, никуда они из этой тайги не денутся, – заверил Решкин. – Либо тюрьма им неминуемая, либо погибель в тайге, тем более осень на носу да зима длинная. О чём люди думают, ума не приложу.

– Да, не погладит нас главный управляющий по голове, не погладит, и в первую очередь мне достанется. Оторвётся на мне Белозёров, ох, как оторвётся.

– Главное, золото на месте, питали бы к нему тягу разбойники, непременно б забрали, хоть это успокаивает, всё беды меньше. Если б забрали золото, Иннокентий Николаевич, с нас точно головы сорвал бы, – успокаивал Решкин себя и Буравина.

– Они так и сказали, мол, золото им ни к чему, не за этим сюда пришли, – в подтверждение слов Решкина пояснил Плешев. – Оружие им надобно.

– Стало быть, просто в бега ударились наши рабочие, с оружием-то оно веселей по тайге мотаться. Ох и гнилой народец. Сейчас же надо выяснить у надзора: кто не вышел сегодня на работу да депешу срочную в управление направить.

Плешев же раздумывал о своём: «Дуралей ты, Федот Степанович, кому доверился – Пестрикову, дезертиру этому плешивому. Мехов захотелось, клюнул на соболей дармовых. Обвёл поганец вокруг пальца, словно младенца несмышлёного. Ну не думал же я, что этот паршивец на такое способен. С чего это он вдруг?.. Хоть бы сгинули они в тайге, а то если поймают, укажут, кто им карту чертил, ну и дуралей ты, Федот Степанович…»

Упырь с подельниками подъезжали к озеру Гераськино, как вдруг услышали шум телеги.

– А ну, братва, мотаем в густой ельник, и не базарить, – прошипел Упырь, указав на заросли.

Все направили своих коней в низину, плотно заросшую широковетвистым ельником и высоким кустарником.

Проехало две подводы, и всё затихло.

– Две повозки прошли, боле никого не слышно. Чего спозаранку разъезжают? – вслушиваясь в сторону дороги, проворчал Упырь. – Вроде тихо, трогаем.

Неведомо было Упырю, что эти повозки везли золото с приисков, располагавшихся на речках Хомолхо и Ныгри, да и как мог он предполагать этакое. А везли пудов девять под охраной из трёх человек. Не задерживались эти путники на Гераськино, только чаю наспех испили, перекинулись с содержателем зимовья парами слов и поехали далее.

Если б знал об этом Упырь, тогда б не укрывался, а поубивал охрану, забрал оружие и золото и, уже обойдя прииски, повёл бы своих друзей намеченной дорогой. Но удача такая проколесила поблизости, а те, кто проехали мимо банды, и не знали, что беда страшная обошла их стороной.

Немного прошли лошади, и всадники впереди увидели небольшие приземистые постройки лесных избёнок.

«Наконец-то Гераськино, вот оно какое. А вон, видать, и хозяин заимки», – облегчённо вздохнул Упырь, завидев зимовье.

Вот здесь мы и вернём читателя к тому, как подъехали наши герои на вершину перевала и спешились у зимовья Гераськино.

– Давно ноги-то сушат копачи-старатели? – спросил Упырь Климента, убедившись, что, окромя старика и спящих постояльцев, на зимовье больше никого нет.

– Да вот, давеча пред вами и угомонились.

– Ясное дело. – Упырь повернулся к сотоварищам: – Ну что, бояре, пожрать бы чего надо, такой перевал не грех промочить.

– Давеча отсель пред вами пара телег отъехала, служивые были, чуток посидели, чаем кишки прополоскали и поехали дале. Подводы-то, знать, встрелись? – спросил Климент.

– Встретились, дед, встретились, – ответил Упырь и направился к озеру всполоснуть лицо и руки. У берега стояла лодка, подле неё Упырь и умылся.

Среди построек на улице приметным был сколоченный из досок стол, по виду скобленный многократно; ноги, прикреплённые к столешнице, вросли в землю и выглядели обшарканными, по обе стороны стола – две лавки. Вот у этой таёжной мебели и собрались гости. Расселись. Достали из мешка хлеб, сало, репчатый лук и даже две баранки копчёной колбасы, при виде которой Климент удивился. На столе появилась и фляжка со спиртом.

– Давай, дед, кружку свою и подсаживайся, это лучше, чем топором по деревяшкам стучать, – предложил Упырь Клименту.

– Я так тебе скажу, мил человек: топором махать не будешь, так в зиму без тепла останешься. А на счёт чая, так я ужо с утречка попил, так что благодарствую.

– Садись, дед, позднее будешь благодарствовать. Только зачерпни черпаком воды из озера – спирт разбавить надобно.

Климент сходил до избушки, взял ковшик, набрал воды из озера и присел подле прибывших гостей.

Налили.

– Ну, бояре, за удачу. Давай, дед, тоже с нами за дела наши выпей, – поднял свою кружку Упырь.

– За какие дела пить-то? Мне ж они неведомы, – ответил Климент.

– О-о, дед, дела-то у нас благие, не сомлевайся!

– Раз за благое, то можно, – Климент поднёс свою кружку к кружке Упыря.

– Пошто своих людей боярами называешь-то? – жуя хлеб вприкуску с салом, поинтересовался Климент.

– Да это, дед, я так, чтоб веселее было, – расхохотался Упырь.

– А я мучусь, вроде народ простой, а бояре.

Все за столом, кроме Климента, рассмеялись.

Немного закусили, и Упырь снова всем ещё чуток налил по кружкам спирта, каждый добавил воды и снова выпили.

– Дед, а чего озеро тутошнее Гераськино называют? – поинтересовался Упырь.

Климент неспешно дожевал пищу, вытер рукавом губы и бороду и объяснил:

– До меня уж несколько годов назад вот в энтом самом озере утопили обладателя золотого запасу, то ли фамилия у него была Гераськин, то ли величали Гераськой, никто толком не ведает, а вот с тех пор название к зимовью и пристало – Гераськино.