Слезы Африки

А эта река та самая дорога или нет?

С наступлением ночи лес вокруг становился все гуще и гуще, и наступил такой момент, когда поляны, покрытые высокой травой, и раскидистые акации исчезли по левому берегу, а высоченные деревья со стволами, поросшие мхом, росли все ближе и ближе друг к другу, и мох уже свисал с их ветвей, подобно длинному покрывалу, что придавало всему лесу сказочный вид, так что звук весел, поднимавшихся над водой, звучал словно выстрел посреди ночи.

То был, безо всяких сомнений, мир растений и только растений; мир, сделанный из воды, толстого слоя упавшей и подгнившей листвы и древесины, размягченной от царящей здесь на протяжении веков сырости.

Пугливая Надим Мансур застонала.

И этот ее глухой, еле сдерживаемый стон, едва слышимый, продемонстрировал с необыкновенной ясностью, и даже сильнее, чем безутешные рыдания, насколько страх пред лесными привидениями и великанами овладел теми несчастными существами.

– Все поем! – приказала она голосом сухим и властным.

И они запели.

И пели с таким задором, как никогда раньше, с какой-то яростью в голосе, пели, чтобы отпугнуть страх; песня, которая поддерживает надежду жить, и необходимость уйти как можно дальше от тех, кто способен отрубить голову детям трех лет отроду, и огромное желание найти во что бы то ни стало такое место, где они смогли бы ощутить себя защищенными.

Пели те немногие песни, какие знали: детские песни, совсем не подходящие и звучащие абсурдно в этом месте, но то были песни, что напоминали им о счастливых временах, когда все их заботы ограничивались тем, чтобы они прилежно пели во дворе школы, с нетерпением ожидая окончания уроков, после чего можно было бежать купаться на реку.

Неужели это была та самая река?

Сидя на корме второй лодки, и очень осторожно подгребая большим веслом, Бруно Грисси делал все возможное, чтобы длинная пирога держалась середины потока, и не сводил глаз с густого леса, под сенью которого оба берега тонули во мраке, и спрашивал себя в действительности это та же река, которую они вместе с Менелик Калеб раз тысячу обследовании, но только вверх по течению, и еще силился понять, как так получилось, что все та же природа, когда-то казавшаяся ему прекрасной и мирной, теперь же с каждым новым шагом становилась все враждебней и страшнее.

Сестра его, Карла, чьи светлые волосы, густые, словно грива, время от времени касались его коленей, вздрагивала каждый раз, как какой-нибудь сук, покрытый тем мхом, похожим на саван, нависал над самой водой и угрожающе тянулся к ней, и он вспоминал, как темными ночами, испугавшись порыва ветра или воя шакала вдалеке, она пробиралась к нему в кровать и пряталась у него под одеяло от страха, и Бруно осознал, какой ужас испытывала она теперь, и скольких сил стоило ей не начать кричать, зовя свою мать.

Он погладил ее волосы, она обернулась и с благодарностью посмотрела на него.

В некоторой степени Бруно Грисси ощущал себя более отцом по отношению к своей младшей сестре, чем братом, поскольку хоть и был он еще мальчишкой, но за то время, пока настоящий отец семейства проводил на кофейных плантациях, валяясь в каком-нибудь сарае мертвецки пьяный, приходилось брать на себя не простую роль главы семейства.

Мать его, сколько он помнил, была женщиной потерянной и не имела ни сил, ни возможности повлиять на чрезмерную склонность своего мужа к алкоголю, а когда старый, разваливающийся деревянный дом, служивший им жильем, в очередной раз готов был рухнуть на их головы, основным ее аргументом в споре с мужем были только дети.

По жизни она всегда демонстрировала, что лучше разбирается в делах плотницких, чем в любовных, и лучше клала кирпичи, чем готовила, а потому Бруно часто вспоминал с каким удивлением глядел на свою мать его брат Марио, когда в канун какого-то Рождества Паола Грисси решила скинуть свой старый рабочий комбинезон и блеснуть первый раз за много лет белой блузкой и плисовой юбкой.

– Черт побери! – восхищенно воскликнул мальчишка. – Ты похожа на сеньориту Маргарет.

– Но сеньорита Маргарет старше меня лет на пятнадцать, – последовал горький ответ. – Наверное, будет лучше, если я опять надену комбинезон.

Такой всегда помнил Бруно свою мать: состарившаяся раньше срока, с мозолистыми руками и душой, уставшая жить, вечно чем-то недовольная, без интереса смотрящая на все, хоть и не жила вовсе.

Он взглянул на Марио, тот дремал, опустив голову на кромку борта лодки, и осознал что, как и Карла, тот переложил на него ответственность за спасение их жизней, быть может все потому же, что в глубине души оба они всегда больше надеялись на Бруно, чем на собственного отца.

Темнело.

В стремительно наступавших эфиопских сумерках сгущавшиеся тени решительно вытесняли свет и без оглядки занимали его место, а потому пришлось срочно найти поляну среди деревьев, где можно было бы разбить нечто, отдаленно напоминающее лагерь.

Валявшиеся вокруг сучья и ветви, все были мокрыми, а сил расколоть какой-нибудь ствол, чтобы добраться до сердцевины, которая хорошо бы горела, не осталось, и пришлось сжечь одно из сидений из лодки, а вокруг огня, для просушки, разложили зеленые ветви.

Спустя некоторое время они уже трещали в огне, распространяя вокруг густой и едкий дым, от которого разбирал кашель, но для сгрудившихся вокруг детей любой дым был предпочтительней сгустившимся сумеркам в глубине того дьявольского леса.

Сеньорита Маргарет распределила дежурство в соответствии с возрастом: Ахим Биклия дежурил первым, Бруно Грисси вторым, а Менелик Калеб выпала очередь дежурить в самое сложное и опасное время, ближе к рассвету, в час, когда хищные звери джунглей имеют привычку выходить на охоту.

Подоили коз, сеньорита Абиба замочила просо, и приготовила несколько мисок каши, после чего не пришлось долго ждать, когда самые маленькие почти что рухнули на землю от накопившейся за день усталости и заснули – пусть хоть на несколько часов в своих снах вернутся к ощущению покоя и надежности домашних очагов, чтобы проснувшись очутиться в этой реальности, которая хуже самого страшного кошмара.

Где-то вдалеке послышался рычание леопарда.

А может быть, это и не был леопард, а всего лишь старый самец павиан, которого изгнали из какой-нибудь семьи, что во множестве спускались в долины в сезон дождей в горах, но несчастным женщинам и трясущимся от страха детям это показалось таким ужасным рычанием, которого они никогда не слышали в своей жизни, а Ахим Биклия, кто на тот момент держал в руках старое ружье, готов уже был нажать на курок.

А потом все стихло, погрузилось в тишину, потому что даже малыши старались плакать молча.

К середине следующего утра течение в реке начало ускоряться, а берега сближаться.

Вместо гигантского вереска и можжевельника по обоим берегам поднялись темные скалы угрожающего вида, а когда одна такая скала возникла посередине реки, а вокруг нее закрутились опасные водовороты, сеньорита Маргарет поняла, что нужно быть предельно осторожным, поскольку некоторые из малышей не умели хорошо плавать.

– Отец рассказывал мне, что ниже по течению есть большой водопад, – заметил Ахим Биклия. – Возможно мы уже близко.

– А что там дальше?

– Не знаю. Про это никогда не рассказывал.

Час спустя течение реки настолько возросло, что стало практически невозможно управлять лодками, и когда, наконец, перед ними возникла линия горизонта, за которой река исчезала, как по волшебству, до них долетел приглушенный шум воды, падающей с большой высоты.

Направили лодки к ближайшему берегу, Менелик Калеб и Бруно Грисси пошли на разведку, а все остальные ожидали их.

Добраться до водопада было делом несложным, но вот стоя на самом краю вертикального обрыва, они с удивлением увидели как огромные массы воды беспрепятственно низвергались вниз на глубину почти в сто метров, чтобы затем продолжить свой путь по равнине, покрытой кустарником, и что простиралась насколько глаз хватало.

И то, на самом деле, была лишь одна из многих ступеней, которыми величественное эфиопское нагорье спускалось к западу, но по сравнению со скалистыми уступами высокогорных регионов, впечатляющих своей природной мощью, со склонами, словно обрезанными ножом и что остались у них за спиной, могло лишь замедлить их продвижение вперед, и очевидно было, что в том отдаленном и негостеприимном уголке, вдалеке от любых мест, заселенных человеком, никто не побеспокоился проложить тропинку в обход пропасти.

– И что же будем делать теперь? – поинтересовался Менелик Калеб.

– Вернемся, – последовал сухой и безнадежный ответ от его друга.

– Вернемся куда? – чуть не взвизгнул Менелик. – Я даже не представляю, чтобы грести вверх по реке, а потом сидеть и ждать пока мне горло перережут. – Он решительно закачал головой и, показывая вниз, закончил. – Я лучше полезу в пропасть, вон туда.

– Но тут же нет дороги, – обратил его внимание веснушчатый. – Может, видишь что-то, что нам не видно?

– Дорог не бывает, пока их не откроют, – последовал уверенный ответ. – Пошли, поищем.

И они искали в течение двух часов, а когда, наконец, вернулись, упали на землю без сил и разочарованные.

– Существует только отдаленная возможность спуститься туда – это по веревкам, – сказал Менелик. – Весьма опасное занятие, конечно, но другого способа нет, – и он внимательно посмотрел на сеньориту Маргарет, уверенный в том, что только она может и должна принять решение, и добавил самым пессимистичным тоном:

– Либо так, либо возвращаться.

– Как бы это не было опасно, но придется попробовать, – последовал ответ. – А что там, дальше?

– Опять река, – добавил от себя Бруно Грисси. – Но также ясно, что мы не сможем спустить пироги.

– Построим плоты.

– Из чего? Внизу не видно ничего, кроме травы и кустов.

Сеньорита Маргарет какое-то время размышляла, а все собравшиеся наблюдали за ней молча, и наконец, показав на три длинные, крепко сделанные и тяжелые лодки, сказала:

– Используем дерево этих пирог. Отпустим их, чтобы они упали, а то, что от них останется, используем для изготовления плота.

– Если мы их скинем, то когда доберемся до низу, течение уже унесет их, – логично предположил Менелик Калеб.

– Я могу остаться, – предложил Ахим Биклия. – Подожду, пока вы спуститесь, и отпущу пироги, чтобы вы смогли забрать, что останется от них, до того, как течение унесет, а потом и сам спущусь.

Сеньорита Маргарет, чей авторитет оставался неоспоримым, подняла руку, чтобы привлечь внимание, и устало встала на ноги.

– Вначале посмотрим где можно спуститься, – сказала она. – А потом уже решим.

Учителя, дети и козы прошли до водопада, свесились над пропастью, и у толстушки Зеуди закружилась голова, и она чуть было не сорвалась вниз.

– Даже если я спячу, то спускаться туда не буду! – воскликнула она, отшатнувшись назад. – Я не птица.

– А другого выхода нет, – заметил Бруно Грисси.

– Но где? – захныкала несчастная девочка. – Не видно ни намека на тропу.

Да, тропы не было в самом деле, и в соответствии с тем рискованным планом, предложенным Бруно и Менеликом, нужно было вначале спуститься на выступ, а уже оттуда спускаться на веревках, преодолев метров семьдесят пустого пространства.

– Но у нас нет веревок! – обратила его внимание растерянная учительница.

– Для этого используем «водные лианы», – сказал Бруно. – Хорошенько переплетем их, чтобы они достали до самого дна.

– Никогда еще не сплетали «водные лианы» такой длины, – уверенно заявил Ахим Биклия. – Сомневаюсь, что выдержат.

– Должны выдержать… – резюмировал Менелик Калеб. – Будем плести столько времени, сколько нужно, но мы это сделаем.

«Водные лианы», которые по счастью росли в изобилии в близлежащих лесах на склонах гор, отличались от остальных из своего семейства тем, что когда на них делали два надреза: один повыше, другой пониже, то из нижнего разреза струей выливалась накопившаяся в растении вода, чистя, свежая и с пузырьками воздуха, словно газированная, а потому дети имели обыкновение разыскивать их в лесной чаще.

Когда же вся вода вытекала из лианы, она превращалась в нечто, похожее на шланг, гибкий и влажный, толщиной с палец или чуть больше, и из них, из этих шлангов, уже можно было сплести веревки, но имелось одно весьма заметное неудобство: когда кора начинала высыхать, то очень легко трескалась и, в конце концов, рассыпалась и превращалась в пыль.

Как благоразумный Ахим и указал, никто еще не пытался сплести канат из «водных лиан» достаточно толстый и такой длины, но точно также, а это ответил ему Бруно Грисси, и тоже небезосновательно, возможно никто этого и не делал по одной простой причине – не было необходимости тратить столько сил на то, что потом просуществует лишь короткое время.

– Нужно будет нарезать лиан, вылить из них воду, сплести и спуститься по ним один за другим за двадцать четыре часа и не дольше, – указал веснушчатый. – Это будет непросто сделать, но если работать упорно, мы это сделаем.

Взвесив все за и против, сеньорита Маргарет окинула взглядом встревоженные и в некоторой степени напуганные лица тех, кому несчетное количество раз утирала сопли, а иногда так случалось, что и попу, и, в конце концов, придав лицу суровое выражение, кивнула утвердительно:

– Все за работу! – приказала она. – И да поможет нам Господь!..

Остаток дня провели, разыскивая лианы, срезали их с верхушек деревьев, выливали из них воду, и, после того как их опорожняли, передавали самым маленьким, а те выдавливал из растений оставшуюся губчатую сердцевину, затем клали их на дно большой лужи, чтобы лианы сохранили в себе необходимую влажность до момента, когда их начнут связывать и переплетать.

После ужина, для которого пришлось пожертвовать еще одним козленком, поскольку насытиться молоком и просяной кашей не получалось, развели большой костер, и при его свете начали сплетать лианы, накладывая их одну на другую и связывая между собой теми немногими обрывками веревки, что нашли в пирогах.

То была ночь длинная и утомительная, многие из самых маленьких не выдержали и заснули глубоким сном, но между оставшихся двух женщин и шести или семи старших ребятишек все-таки получилось смастерить тяжелый и толстый канат длиной около восьмидесяти метров, что хоть и не вызывал доверия, если глядеть на него со стороны, но, тем не менее, был в состоянии выдержать вес любого из присутствующих.

С рассветом приступили к спуску.

Менелик Калеб, кому принадлежала идея, настоял, чтобы именно он первым рискнул и спустился, для чего тонкий конец обвязал вокруг себя, повернулся спиной к пропасти и, сверкнув испуганной, но вместе с тем и обнадеживающей улыбкой, обратился к своим товарищам хриплым голосом:

– Увидимся там, внизу!

Сантиметр за сантиметром опускали его, а те, кто не держал канат, могли наблюдать сверху, как он балансировал в пустоте, как ветер играл им, словно перышком, и как капли воды, что ветер нес от водопада, намочили его всего.

То были долгие и напряженные минуты, которые никто из присутствующих не забудет до самой смерти, потому что от этой хрупкой веревки зависела жизнь не только их друга, но и возможно жизнь каждого из них, поскольку в том в случае, если попытка не удастся, им всем придется вернуться в деревню.

Когда же жизнерадостный мальчишка встал обеими ногами на землю, то весело замахал руками и поднял два пальца, показав знак виктории.

Следующим был Марио Грисси, затем сеньорита Абиба, и так они, один за другим, висели над пропастью, хотя в какой-то из моментов Ахим вынужден был прибегнуть к одной болезненной процедуре: ударил нервную Надим Мансур так, что та потеряла сознание, поскольку по-другому спустить ее не получалось – в припадке истерики она визжала и отчаянно брыкалась.

Когда больше половины детей и все козы оказались внизу, Бруно Грисси и сам Ахим оттолкнули от берега одну за другой пироги и убедились, что течение понесло их к водопаду, и то было красивое зрелище – наблюдать как лодки, словно копья, летели вниз и вонзались в воду озера у подножия водопада, но спустя несколько минут снова появились, а Менелик и остальные ребята успели поймать их.

Рассмешила всех толстуха Зеуди, когда ее спускали, она описалась.

Предпоследним спускался Бруно Грисси, а Ахиму Биклия, кто безо всяких сомнений был самым сильным, стоило больших усилий удержать его, поскольку наверху кроме него никого не осталось.

Было бы правильно дать ему передохнуть немного, так как он помогал всем остальным спускаться, но по прошествии нескольких часов и под обжигающими лучами неистового солнца лианы начали высыхать и трескаться, и возникла опасность, что в любой момент примитивная веревка рассыплется.

И наконец, зрелищно, с видом воздушного акробата, готовящегося осуществить рискованный трюк, который потребует всех его сил и сосредоточенности, мальчишка потянулся, разминая мышцы, вытер насухо ладони, лег на живот на гладкий камень, свесил ноги в пустоту и начал спускаться.

Слышен был лишь шум падающей воды.

Время от времени Ахим обвивал канатом ногу и останавливался, чтобы перевести дыхание, вытереть вспотевшие ладони, и хоть каждому, кто поучаствовал в этой авантюре, его спуск показался бесконечно долгим и невероятно опасным, но это казалось еще более медленным и еще более опасным, потому что все понимали: труд всей ночи может рассыпаться в любой момент.

– Идем, идем! – бормотал Ахим, находясь уже на высоте метров в тридцать, когда почувствовал, как что-то рассыпалось у него в руках, а потому решил соскользнуть вниз как можно быстрее и как результат: у него на груди и на ногах появились длинные следы от ожога, но до земли он добрался без проблем.

Все следующее утро посвятили строительству грубого плота из того дерева, что осталось от пирог, и после легкого завтрака продолжили свой путь вниз по реке, чувствовали себя более расслаблено, поскольку окружающий пейзаж, открывавшийся по обе стороны, уже не был сельвой угрожающего вида с деревьями, напоминавшими призраков, а широкая саванна с редкой травой и большими каменными плитами, среди которых местами торчали чахлый кустики, не способные дать сколько-нибудь значимой тени, где мог бы укрыться даже кролик.

Прошло немного времени и река потекла через нагромождения базальтовых камней. Казалось, словно древние вулканы развлекались в этих местах несколько странным образом, заполнив этот уголок восьмиугольными темными колоннами, у которых каждая сторона была не шире одного метра, а между ними оставили узкие провалы, длиной в руку, через которые сочилась желтая вода так спокойно, что пришлось взять шесты, чтобы продолжить движение вниз по течению.

Любопытно, но по мере того, как приближался вечер, жара усиливалась.

Солнце медленно поползло к горизонту, но жар, исходящий от камней, становился все более плотным, все более насыщенным, словно черные каменные колонны возвращали в тысячу раз больше энергии, чем та, что была передана им солнцем начиная с самых ранних, утренних часов.

Вода также была теплая и какая-то вязкая, а вокруг, на сколько хватало глаз, не видно ни малейшего признака жизни, и такая висела над этим местом тишина, что ушам было больно – пожалуй, единственная хозяйка с самых древних времен этой безжизненной равнины без границ.

И только ближе к ночи многочисленные семейства павианов, от десяти до пятнадцати членов в каждой группе, начали вылезать из своих тайных подземных пещер, чтобы подойти к берегу, и большие самцы с длинной красноватой гривой рычали с угрожающим видом на плывущих на плоту и демонстрировали клыки, и строили всякие рожи, с очевидным намерением заставить их убраться прочь от того, что сами считали своими владениями.

– Их, вообще, едят? – поинтересовалась всегда голодная Зеуди, для кого все, что шевелилось в этом мире, было изначально главным кандидатом в кастрюлю.

– Суллем их ел, – заметил Ахим, кого всегда особенно привлекали страстные рассказы и походы отважного охотника. – По крайней мере, он так говорил.

– Может, подстрелим парочку.

– У нас мало патронов.

– Лучше пожертвовать одним патроном, чем козой, – сказал Менелик Калеб, и, решительно взяв ружье из рук сеньориты Маргарет, дождался пока несколько павианов не сгрудятся в одну кучу и выстрелил в них почти в упор, убив сразу трех и серьезно ранив еще двоих.

Мясо нервных и дурно пахнущих обезьян оказалось на редкость жестким и не очень аппетитным, а трое ребятишек так и вовсе отказались есть его, и не из-за вкуса, а потому что наблюдали, как их жарили на медленном огне, насаженными на деревянные колья, и у их возникла ассоциация, что это не обезьяны, а новорожденные, кого они поедают во время некой ужасной церемонии среди каннибалов.

А потом было несколько дней медленного и спокойного плавания, проходившего по местам, к которым, можно сказать, человек не проявлял ни малейшего интереса, без сомнения по причине, что пустынная и каменистая земля не могла одарить его хоть чем-нибудь, и добыть здесь тоже было нечего.

Однако за эти дни внутри группы, что представляла собой странное и одновременно компактное кочующее сообщество, движущееся по медлительной реке в поисках чего и само не знало, и уж тем более не знало где это искать, сложились определенные отношения, и еще все определились с обязанностями каждого по отношению к другим.

Однажды утром они увидели вдалеке фигуру человека, стоял он на одной ноге и опирался на древко длинного копья, он наблюдал за ними, подняв одну ногу, словно это был большой журавль, смотрел на пришельцев без чрезмерного любопытства.

Был он очень высокого роста, а кожа у него была несравненно более черная, чем у любого эфиопа, живущего в горах, но стоило им сделать незначительную попытку приблизить плот к берегу, как тот внезапно исчез, словно бы превратился в один из миллиона черных камней, разбросанных по равнине.

– Похож на суданца… – предположила сеньорита Маргарет этой ночью за ужином, когда начали обсуждать как он исчез таинственным образом.

– Но Судан отсюда очень далеко, – заметила сеньорита Абиба, кто по логике должна была знать географию лучше любого из группы.

– Это я знаю, – согласилась ее бывшая учительница, а сейчас ближайшая подруга. – Но уже пару дней, как река отклонилась на запад. А на западе у нас располагается Судан.

Но какой там Судан! – воскликнула сеньорита Маргарет. – Мы даже не представляем сколько километров прошли.

– И где же тогда море?.. – поинтересовалась «Царица Билкис», кто до этого момента даже рта не открывала.

Сеньорита Маргарет не чувствовала в себе сил сказать, что по ее расчетам море должно располагаться в противоположной стороне, а сейчас они уходили от него все дальше и дальше, поскольку не теряла надежды, что река, все-таки, повернет на юго-восток и направится прямо к Индийскому океану.

И, судя по всему, лишь Менелик Калеб представлял ясно, что идут они неправильным курсом, и, как только представилась возможность, вместе со своим неразлучным другом Бруно Гриси отправились поискать какую-нибудь дичь, и, усевшись под колючим кустом, сказал, без какого-то предисловия:

– Мы заблудились.

Другой же возразил ему решительно:

– Заблудиться мы могли бы, если ошиблись дорогой, – уточнил он. – Но поскольку с самого начала никакой дороги не было, то мы просто бродим.

– Как бы там ни было, мы искали море и я опасаюсь, что здесь нет никакого моря. Что делать-то будем теперь?

– Что скажет сеньорита.

– А если она ошиблась? – задал вопрос другой.

– Ели ошиблась, то поправится, потому что она всегда знает, что делает, – заявил Бруно Грисси. – Она столько училась.

– Действительно, училась она много, – согласился его высокий и по-юношески нескладный друг, кто казалось, повзрослел за эти дни на несколько лет. – Но про то, что произошло, нет ни в одной книге, – он обвел рукой пустынную равнину. – У нее даже нет ни малейшего представления где мы находимся.

– Откуда ты знаешь?

– Я заметил это в ее взгляде, – последовал ответ. – Я знаю ее, и помню, что когда задавал компрометирующий вопрос, она начинала почесывать брови, – грустная улыбка скользнула по его лицу. – А сейчас она чешет их все время.

– Я это тоже заметил, – сознался веснушчатый. – Но может, случайно, у тебя имеется идея получше?

– Получше чем что? – спросил Менелик Калеб. – До сегодняшнего дня мы ограничивались лишь тем, что следовали по реке, но вместо того, чтобы, как я предполагал, становится все более полноводной и широкой, с каждым днем делается все уже и уже, и грязней, – он передернул плечами. – Откровенно сказать, никакая идея получше мне и в голову не приходит. И куда мы забредем, если пойдем по этим камням?

И то, в самом деле, была дорога в одну лишь сторону; казалось, что ручей с желтой водой словно бы истекает кровью, а бесплодная земля вокруг высасывает из него эту кровь капля за каплей, растрачивая впустую тот бесценный дар, поскольку на простиравшихся вокруг каменистых почвах не росла никакая трава, ничего, чтобы дать пропитание хотя бы самой жалкой из коз.

Вода просачивалась между темных каменных плит или базальтовых колонн, и тот яростный поток, что низвергался с грохотом на неприступном водопаде, превратился в исчезающий ручеек с дурно пахнущей жидкостью, более напоминавшей ослиную мочу, и очень скоро плот начал скрести по каменистому дну.

А потом, одним печальным утром, они пришли к выводу, что та прекрасная река из их далекого детства, к которой все были так привязаны, место их игр, и рядом с которой прошли самые счастливые годы, теперь умерла и была похоронена там, под их же ногами, которые теперь месили грязь на бескрайней равнине, и, пока шли на запад, грязь засыхала и превращалась в корку.

А от тех гор, что они оставили позади и справа, не видно было уже и тени, зной же все усиливался и становился все суше и суше, хотя именно благодаря этой сухости оказался более переносимым, без тягостного чувства из-за избытка влаги в воздухе, как это случалось на высокогорье.

Ветер налетал порывами, подобно огненному дуновению, словно где-то открывалась печь или как прерывистое дыхание некоего гиганта, но был очень неприятный, потому что нес с собой песок и землю, и приходилось щурить глаза, а нос забивался пылью, так что дышать становилось трудно.

Все вокруг было ново.

Пуповина, соединявшая их с прошлым – река предков – была перерезана, можно было бы сказать, что они только что родились в этом враждебном мире и на который взирали теперь с таким же удивлением, с каким смотрели бы на лунные кратеры.

Шли, увязая в густом иле, хватавшем их за ноги с глухим упорством, как мед затягивает мух, пробирались на юго-восток в поисках твердой земли, где каждый шаг не требовал подобных усилий и не соблазнял бы тем, что стоит лишь упасть и все будет кончено, и они останутся там навсегда.

Самые маленькие не выдерживали и валились с ног.

Бруно Грисси посадил измотанную Карлу себе на плечи, и каждый из старших мальчиков, а также учителя, последовали его примеру и взяли самых ослабевших, после чего вес каждого из них увеличился и в той же пропорции возросли усилия, с которыми они вытаскивали ноги из грязи, и в течение более чем четырех часов сеньорита Маргарет была уверена, что завела детей в самую ужасную из ловушек.

Скелет антилопы с побелевшими на солнце костями служил тому явным предупреждением, что смерть подстерегала в грязи, и каждый раз, как у кого-нибудь из детей подкашивались ноги, и он падал, требовались усилия трех других, чтобы поднять его и помочь идти дальше.

Вскоре все они были покрыты грязью с головы до ног.

Издалека походили на армию статуй, которых некий своенравный властелин взял и оживил; существа, что под коркой грязи, отвердевавшей все сильней и сильней, не имели почти ничего или совсем ничего общего с людьми, и когда измотанный Бруно Грисси наконец-то почувствовал под ногами твердую землю и обернулся, то застонал от того, что увидел – большинство из его товарищей разбрелись по этому грязному болоту, шли вперед, словно одурманенные под лучами безжалостного солнца, которое, казалось, намеревалось испепелить их.

Он попробовал привлечь их внимание, но горло его так пересохло, что с великим трудом издал лишь хрип, и шепотом умолял свою сестренку Карлу:

– Кричи! Кричи, пожалуйста!

Малышке потребовалось время, чтобы понять, что от нее хотят, но когда почувствовала, как брат ее падает на землю, подобно сломанной кукле, вскочила на ноги и завопила что есть сил, и замахала руками.

– Сюда, сюда! – кричала она, как одержимая. – Все идите сюда!

Один за другим подходила печальная процессия, один за другим падали они рядом с Бруно Грисси, и лежали в изнеможении, и напоминало это старое кладбище, где сильный ветер повалил все статуи.

До утра следующего дня никто даже не пошевелился.

По счастью, налетевший короткий, но сильный тропический ливень, вернул их к жизни, и одновременно вернул им более или менее человеческий облик, размочив грязную корку, и когда, чуть позже, начали они подниматься и оглянулись по сторонам, то каждый из них испытал жалость к другим и к себе самому, поскольку стоило большого труда узнать в тех странных существах своих друзей.

– Никогда не представлял, что так умирают реки, – пробормотала Надим Мансур. – И где же море?

Никто ничего не ответил, а сеньорита Маргарет отошла и села на небольшой камень, обхватила голову руками и молча плакала, стараясь заглушить подступившее к горлу чувство вины, потому что именно она должна была ответить на этот вопрос, хотя и не имела ни малейшего представления как это сделать.

Где было море, и что общего между этой равниной, покрытой грязью, переходящей в каменистую пустыню угрожающего вида, что терялась вдали, и прекрасным голубым и прозрачным океаном, через который она совершила незабываемое путешествие вместе со своим отцом?

Она зажмурилась от стыда за свое высокомерное решение отправиться в то абсурдное путешествие неизвестно куда и постаралась определить какое наказание для себя заслуживает тот, кто по причине излишнего самомнения бросается в пропасть, да еще и тащит с собой столько невинных душ.

В течение нескольких минут она даже завидовала тем, кто погиб от нездоровой ярости солдат, спрашивая себя – а не лучше бы было покончить со всем сразу, чем терпеть долгую агонию, не ведущую – как и та река – никуда, кроме как к мучительному концу и точно также неизбежному.

В свои сорок восемь лет, и за всю свою жизнь, следуя за одним лишь желанием, видеть как растут чужие дети, принося в их разум немного света, а в их души немного веры, всегда энергичная сеньорита Маргарет неожиданно столкнулась с тем, что теперь ни разум, ни души ее учеников не нуждались во внимании, но их измученные тела, которые все подавляющее незнание и неподготовленность завели в самый пустынный уголок вселенной.