Сокровища кочевника. Париж и далее везде

Добужинский и Бушен

Серебряковы дали мне два заветных телефонных номера – Ростислава Добужинского и Дмитрия Бушена. Первым я решил дозвониться до Ростислава Мстиславовича – сына великого Мстислава Валериановича Добужинского, участника объединения «Мир искусства». Ведь именно по его работе в МХТ «Месяц в деревне» я защитил «на отлично» свой диплом в Школе-студии МХАТ. Услышав в трубке его глуховатый голос, я тут же по-русски представился: сказал, что приехал из России и что я сын театрального художника Александра Павловича Васильева.

– Того самого, что работает в Москве в театре Моссовета? – уточнил Добужинский.

– Именно!

– Я видел его спектакли, когда театр приезжал на гастроли в Париж.

– Да, в 65-м году. Я тоже стал театральным художником. Учился на постановочном факультете Школы-студии МХАТ и писал дипломную работу по спектаклю «Месяц в деревне», который оформлял ваш отец.

– Немедленно приезжайте ко мне! – потребовал Добужинский. – И прихватите диплом.

Надо заметить, что копию текста дипломной работы я, собираясь в Париж, предусмотрительно взял с собой.

Ростислав Мстиславович не приглашал меня в гости, он дал адрес своей мастерской, расположенной далеко на севере, в доме 16 на Рю Леверт, в 20-м квартале. Вместе с дипломом я привез свои эскизы к спектаклю «Папесса Иоанна».

Меня встретил объемный, грузный, седовласый человек с животом, обтянутым серым вязаным жилетом. Он напоминал гоголевского персонажа – нечто вроде Бобчинского или Добчинского. Внимательно рассмотрев рисунки, Добужинский сказал:

– Я готов предложить вам подработку.

Я не поверил своим ушам – вот так сразу!

– Моя лучшая ученица Клоди Гастин работает в Гранд-Опера. Но сейчас Театр Де Пари заказал у нее костюмы для спектакля «Сердечные муки английской кошечки», и ей требуется помощник.

– Клоди – как? – переспросил я. – Не могу запомнить…

– Клоди Гастин. Гостиный двор помните? Запоминайте: Гастин – Гостиный двор.

Все персонажи этой новеллы Оноре де Бальзака представали перед зрителями в платьях с кринолинами и в совершенно уникальных масках, которые представляли собой увеличенные копии голов всевозможных животных и птиц – собаки, лисицы, кошки, мыши, курицы, павлина… Эти маски были выполнены из прозрачного пластика с перфорацией, чтобы артисту в них легко дышалось, и обклеены тысячами волосков или перьев. Настоящие произведения театрального искусства! Создателем этих масок был не кто иной, как Ростислав Добужинский. Когда спустя год после премьеры спектакль «Сердечные муки английской кошечки» купили американцы и превратили его в бродвейское шоу, его даже номинировали на престижную театральную премию за лучший костюм. Сегодня маски Добужинского хранятся в Метрополитене и других музеях мира.

Судьба столкнула Стиву Добужинского со многими звездами начала XX века. После Петрограда, где служил в Молодом театре, в 1924–1925 годах он проработал в Риге художником в труппе Екатерины Николаевны Рощиной-Инсаровой, звезды предреволюционного русского театра, которая позже из Риги перебралась в Париж. В Риге Ростислав Добужинский оформил для нее около десяти спектаклей, самым знаменитым был «Дама из Торжка», пользовавшийся огромным успехом. Декорации у Рощиной-Инсаровой, по словам Добужинского, были часто сборными, она использовала дежурные павильоны и подборы для костюмов.

В конце 1925 года Стива Добужинский с женой, тоже игравшей в Риге у Рощиной-Инсаровой, отправились в Париж с 14 долларами в кармане. В Париже жили его друзья, семьи Бенуа и Гржебины. (В молодые годы у Ростислава Добужинского был роман с Надей Бенуа.)

Первым заказчиком в Париже стал Никита Балиев, который пригласил Стиву в свою труппу «Летучая мышь» создавать декорации и костюмы. Женой Балиева в то время была легендарная киноактриса немого кино героического периода Зоя Карабанова. Она стала первой женщиной, снявшейся в кино царской России – в «Стеньке Разине». Одной из звезд театра была Тамара Дейкарханова, в прошлом актриса МХТ, и молодая Лиля Кедрова, единственная из русских актрис получившая премию «Оскар» за участие в голливудском фильме «Грек Зорба». Первой работой Добужинского у Балиева был номер «Похищение из сераля», где декорации двигались быстрее актеров – это изображало бегство. А второй постановкой, оформленной Добужинским для Балиева, стал скетч на слова немецкой песенки о Гималайских горах. Танцы у Балиева ставил Борис Романов. Спектакли этой русской труппы пользовались большим успехом. У меня в коллекции Фонда хранятся несколько программок Балиева.

В восьмидесятые годы в Париже у Добужинского, помимо любимой помощницы Сабины, были и свои ученики. Клоди Гастин вспоминала, что жена художника в большой кастрюле варила на всех суп и кормила учеников во время занятий. Я тоже взял это на вооружение и кормлю сотрудников Фонда всякий раз, когда мы собираемся вместе.

Ростислав Добужинский любил пошутить. Мой дневник сохранил один из эмигрантских анекдотов, рассказанных им мне в 1991 году.

В парижском лицее 1930-х годов девочку спрашивают:

– Где живут китайцы?

– В Китае, – отвечает она,

– А англичане?

– В Англии!

– А шведы?

– В Швеции!

– А русские?

– На Рю Жавель, в 15-м арондисмане!

Мастерская Добужинского в Париже специализировалась также на декоративном убранстве квартир и реставрации дворцовых интерьеров, в ней создавались декоративные панно, ткани для портьер, барельефы и лепные украшения. Он, к примеру, очень помог Рудольфу Нурееву, когда тот, будучи абсолютным фанатом эпохи барокко, приобрел для обивки стен в своей гостиной уникальные кожаные панно XVII века. На все помещение панно не хватило, и Добужинский изготовил недостающий метраж из байки, состарив и отфактурив ее бутафорским способом так, что отличить от исторической части из кожи было невозможно. С Нуреевым Добужинский работал и в театре – он создавал костюмы к его балету «Щелкунчик». Вспоминая об этом опыте, Ростислав Мстиславович всегда кривился:

– У Нуреева был жуткий советский вкус – он любил только нейлон, совершенно не понимая, что нет ничего ужасней синтетики.

Добужинский слыл человеком крайне авторитарным и очень грозным – не зря же он был помощником начальника французского отдела НОРС (Национальная организация русских скаутов) и начальником отряда парижской дружины. Работать с ним можно было только по одному принципу: сказано – сделано. Однажды он попросил меня съездить в магазин BHV и привезти ему оттуда определенного артикула рейки.

Возмущению моему не было предела:

– Я у вас не на побегушках!

– Что-о-о?! Сказано – сделано!

Меня тут же как ветром сдуло! Кто я такой, чтобы перечить Добужинскому?

Конечно, я привез необходимые рейки, и мы доделали какой-то огромный готический трон. Много лет спустя я увидел этот трон на блошином рынке Ванв. Так бывает, что театры распродают старый реквизит за ненадобностью.

В другой раз Ростислав Мстиславович, вручив подмакетник, попросил меня сделать театр XVIII века. По режиссерской задумке в одной из сцен из-за кулис выносят макет маленького театра, внутри которого зажигается свет. Этот маленький театр должен быть очаровательным и прекрасным. Вот и все техническое задание – очаровательно и прекрасно!

Затем мне поручили расписать задник.

– Ты совершенно не умеешь писать горы! – воскликнул Добужинский при виде моей работы. – Тебя разве никто не учил, что горы нужно писать сиреневыми и фиолетовыми красками?

– Но почему? – пролепетал я.

– Потому что в театре так принято! – последовал исчерпывающий ответ.

Художница Клоди Гастин не зря стала любимой ученицей Ростислава Мстиславовича – ее характер был столь же авторитарным и бескомпромиссным. Однажды она сказала:

– Александр, ты должен состарить костюмы. Металлическими щетками необходимо рвать подолы ночных рубашек.

– До какого состояния?

– Чтобы было похоже, будто их жевали ведьмы!

Вооружившись металлическими щетками, я принялся выполнять приказ. Клоди меня тут же оборвала:

– Ты делаешь недостаточно энергично! Может быть, у вас в Большом театре или МХАТе так работают – у нас всё иначе.

Выхватив из моих рук щетки, она принялась с остервенением вырывать нитки из ночных рубашек. Тогда я понял, что, возможно, мы действительно слишком уважительно в Москве относились к костюмам, с гораздо большим пиететом, нежели в Париже.

Несмотря на все требования и придирки, Добужинский относился ко мне с симпатией, за что спасибо… театру «Современник», в котором я работал бутафором. Именно там я научился клеить, красить, мастерить.

– Ты работал бутафором! – всплеснул руками Ростислав Мстиславович. – Как это прекрасно – и я тоже!

Дело в том, что бутафор – не самая распространенная во Франции профессия. Днем с огнем не найти человека, способного что-то сделать руками – починить, создать реквизит… Все они уходят либо в мир моды, либо в мир дизайна интерьера, где платят побольше. Театры – организации не самые богатые и не могут позволить себе достойно оплачивать труд такого специалиста.

Когда я начал собирать материал для будущей книги «Красота в изгнании», Добужинский мне очень помог. К примеру, много рассказывал о Доме моды «Китмир», принадлежавшем великой княгине Марии Павловне. Рассказал о курьезе 1925 года. На выставке «Ар-деко» Дому вышивки «Китмир» вручили Золотую медаль и на дипломе написали: «Господину Китмир». Они и предположить не могли, что название – вымышленное, а автор – великая княгиня Мария Павловна Романова! Диплом пришел получать ее распорядитель, балтийский барон Гест. Жена Стивы Добужинского, бывшая актриса еще царской России, Лидия Николаевна Коптяева работала там моделисткой – создавала рисунки вышивок из стекляруса и бисера для Дома «Chanel», проявляя большую фантазию. Стива Добужинский надолго сохранил любовь к русской вышивке. Он рассказывал:

– В мое время кокошники в Петербурге носили только мамки-кормилицы, а по всей России мода на них отошла еще в начале XIX века. Но интерес к собирательству русских кокошников в начале XX века был так велик, что появилось множество подделок и воспроизведений на любой вкус. Для того чтобы их различить, надо смотреть на подкладку – набойку или шелковый штоф XVIII века.

Однажды он нашел на парижских развалах сундучок с русскими кокошниками и кичками золотого шитья XIX века, купил их и подарил Парижскому национальному музею искусства моды. Он создавал для них специальные исторические манекены к выставке, посвященной двухсотлетию Французской революции. Впоследствии мне удалось выкупить на аукционе три из этих шедевральных манекенов Добужинского – они теперь часто украшают мои исторические выставки в Европе.

Я так сильно уважал его талант, что когда у меня появилась финансовая возможность, дал ему заказ на роспись тканей в стиле ренессанс. Они мне были очень нужны для костюмов к спектаклю «Ромео и Джульетта» в Токио, который мы готовили в Балете Асами Маки с великолепным Азарием Плисецким. Сам Ростислав Мстиславович уже не выезжал, но послал в Японию свою любимую ассистентку Сабину, очень талантливую и преданную француженку. Про мои международные проекты Ростислав Добужинский говорил: «Наш пострел везде поспел!» Я отдал три больших отреза бархата для бальных платьев на трафаретную роспись в технике Мариано Фортуни и получил великолепный результат. По тем временам он был очень дорог, но это был Добужинский, моя связь с Россией и долг памяти. Японцы остались крайне довольны, но фамилию выговорить не смогли.

Ростислав Мстиславович пережил супругу на очень много лет. Лидия Николаевна скончалась в 1965 году от рака легких.

– Курильщица была неисправимая, – сетовал он. – А я всех Добужинских пережил…

В конце жизни он перевез свою мастерскую с севера Парижа на юг и обосновался в доме на улице Пяти бриллиантов – какое красивое называние для замечательного художника! Там места было больше, и я привозил туда лондонского галериста, грека Каравиотиса, который с радостью купил у Добужинского несколько театральных эскизов для продажи в Англии. А вот папины работы Ростислав Мстиславович наотрез отказался продавать.

Самого Ростислава Мстиславовича не стало в 2000-м году. Он умер в возрасте 97 лет. Сейчас в центре Вильнюса есть улица Добужинского и памятник ему в виде бронзового мольберта на Кафедральной площади. После смерти Ростислава Мстиславовича в Париже на аукционе «Drouot» была устроена довольно большая распродажа работ его отца, всё разобрали русские галеристы и коллекционеры. Я купил эскизы для спектакля «Николай Ставрогин» в МХТ.

Художник Дмитрий Бушен был полной противоположностью Добужинского – миниатюрный, сухонький, очень аккуратный старичок с совершенно гладким личиком и очень красивыми вставными зубами. У него была привычка гладить большим пальцем правой руки нижнюю челюсть. Дмитрий Дмитриевич носил серые костюмчики и пуловеры с галстуками. Вообще представители этого поколения, будучи страшными консерваторами, никаких вольностей в одежде себе не позволяли.

Бушены – старинный французский протестантский род, изгнанный из Франции по Нантскому эдикту и осевший в России при императрице Екатерине Великой. Одной из предков Дмитрия Бушена была Екатерина Нелидова, пассия императора Павла I. По преданию, именно от Нелидовой пошел слух о том, что императрица Екатерина Великая была незаконнорожденной дочерью князя Бецкого, российского посланника в Германии, любовника матери принцессы Цербстской, будущей Екатерины Великой.

Внук директора Пажеского корпуса, Дмитрий Дмитриевич Бушен родился 26 апреля 1893 года в Сен-Тропе, мать его скончалась, когда Дима был младенцем. Врачи прочили раннюю смерть и ребенку – а он прожил целый век, лишь 2 месяца не дожив до своего столетия. Бушены были связаны кровно с Николаем Гумилевым и Анной Ахматовой. Под влиянием художника Александра Бенуа, в доме которого он жил в Петербурге вместе с Серебряковыми, Дмитрий Бушен стал рано принимать участие в выставках «Мира искусства», а в 1918 году поступил на службу в Государственный Эрмитаж. В 1925 году он через Эстонию эмигрировал в Париж.

В Париже его благосклонно приняла великая Анна Павлова. Бушен обладал прекрасной памятью, а я все всегда записывал в свои дневники. Об Анне Павловой он мне рассказывал следующее:

– В 1925 году Анна Павлова уже не красила волос и была с проседью. С радостью приняла от меня привет от коллеги по Мариинскому театру балерины Облаковой – и сразу заказала у меня эскизы костюмов.

Он был хорошо знаком и даже вальсировал на вечерах у Александра Бенуа с Тамарой Платоновной Карсавиной, работал для балетов Иды Рубинштейн. Бушен вспомнил о первой встрече с Идой Львовной в ее парижском особняке недалеко от площади Трокадеро:

– Ида приняла меня полулежа на оттоманке, стоявшей на подиуме в конце большого зала. Она была в длинном белом платье, апплицированном цветами из черных страусовых перьев. Она хотела удивить меня своим треном. Но для меня, видавшего многое в жизни и пережившего русскую революцию, это было напрасным вздором!

Жил Дмитрий Дмитриевич недалеко от меня в 14-м квартале на авеню Жан-Мулен в доме номер 35. И если Ростислав Мстиславович так ни разу и не пригласил меня в гости, то Бушен моментально потребовал явиться к нему домой, потому что разговаривать по телефону не любил.

Квартира Бушена была очень просторной – на три-четыре комнаты – и по количеству белого цвета в интерьере несколько напоминала апартаменты Славы Зайцева или Татьяны Яковлевой: белые стены, белые стеллажи, белые занавески на окнах, при входе на стене белые греческие барельефы… Единственными яркими пятнами в этом пространстве были его работы – пейзажи и натюрморты, написанные экспрессионистическими мазками. Они стояли на мольбертах или просто на полу.

Я хорошо запомнил его квартиру такой, и иногда мы обсуждали ее эстетические достоинства с парижским художником Владимиром Кара-Ивановым, который тоже в свое время захаживал к Бушену.

В Эрмитаже Бушен работал в отделе вееров, драгоценностей и фарфора, заведующим которого был знаменитый историк материальной культуры и геральдист Сергей Николаевич Тройницкий. Бушен очень любил рассказывать о краже исторических вееров из Эрмитажа, которая случилась уже после его эмиграции. Вор спрятался в корпусе больших часов зала, дождался, пока все уйдут, и ночью вынес все веера императриц с золотыми остовами. А расписные поля вееров, сломав их пополам, выкинул в окно поезда возле станции Бологое. Такая трагедия для русской культуры!

В Париже Дмитрий Дмитриевич жил не один – компанию ему составлял искусствовед Сергей Эрнст, с которым они вместе уехали из Петрограда. Портрет Сергея Ростиславовича кисти Зинаиды Серебряковой хранится в художественном музее Нижнего Новгорода. К сожалению, Эрнста я уже не застал – он скончался в 1980 году, то есть за два года до моего приезда во Францию. Бушен коротал свой век в одиночестве.

Родная сестра Дмитрия Дмитриевича, талантливая пианистка Александра Бушен, жила все это время в Петербурге. В 1991 году я навестил ее по просьбе брата. Ее комната в коммунальной квартире большого старинного доходного дома купца Елисеева на канале была изящно обита кретоном в желтоватые букеты, а на стене висел красивый портрет брата кисти Зинаиды Серебряковой. Также у нее хранился пастельный портрет Сережи Эрнста работы Серебряковой и акварель Дмитрия Бушена – вид усадьбы Борисково, где в имении Кузьминых-Караваевых жили летом молодые Анна Ахматова и Николай Гумилев. Девяностодевятилетняя Александра Бушен была в огромных очках с совершенно телескопическими линзами, в седом парике по моде 1960-х годов и внешне напоминала мудрую сову. Она великолепно говорила по-французски, шутила на нем и вспоминала убийство Григория Распутина, утверждая, что доктор Станислав Сергеевич Лазоверт не подсыпал яд в вино Распутина. К сожалению, Александра Дмитриевна не сохранила фотографий своего деда, директора Пажеского корпуса:

– Я порвала их собственными руками после большевистского переворота!

Но вернемся в Париж к ее брату. Количество книг, которые хранились в его квартире на авеню Жан-Мулен, было фантастическим – тысячи томов. Каждая аккуратно завернута в прозрачную кальку. Обратив внимание на мой восхищенный взгляд, скользящий по книжным полкам, Дмитрий Дмитриевич повторял:

– Я вам подарю… Я вам подарю…

Ничего никогда не подарил, кроме одного эскиза к «Евгению Онегину», которого оформлял в оперном театре Амстердама, и двух рисунков костюмов к «Жар-птице» Лифаря в Лиссабоне.

Еще несколько рисунков и эскизов мне удалось приобрести только после кончины Дмитрия Дмитриевича, когда на аукционе было выставлено множество его работ, эскизов костюмов, моделей платьев от-кутюр. А парижский портной Бернар Шуази, друг дома Бушена и Эрнста, помог мне отыскать несколько прекрасных эскизов Бушена для парижских домов моды. Они опубликованы в последнем цветном двухтомнике «Красота в изгнании».

Дмитрий Бушен много рассказывал о Грете Гарбо, с которой был дружен.

По словам Бушена, актриса была очень скромна, стеснялась своей популярности, часто носила широкополые шляпы, одевалась в синее, коричневое и розовое и в ресторанах пряталась от поклонников за последним угловым столиком, лицом к стене. Я лично сидел на кушетке, которую любила Грета Гарбо. В коллекции Гарбо было несколько живописных работ Бушена.

Он говорил о своей дружбе с Константином Сомовым и рекомендовал мне встретиться с его наследником Борисом Снежковским, чего по молодости лет я не сделал. Он был также знаком с княжной Натали Палей, в ту пору женой Люсьена Лелонга, для которого Дмитрий Дмитриевич рисовал много моделей. Но самая плотная коллаборация случилась у него с Домом моды «Nina Ricci», для которого он создавал не только платья, но и эскизы флаконов для духов – двух целующихся голубков на флаконе «L'Air du temps» видели все.

Дмитрий Бушен был очень дружен с Сержем Лифарём, тот заказывал у художника оформления начиная с 1947 года и для Гранд-Опера, и для «Жар-птицы» 1969 года в Лиссабоне. Один из костюмов – пачка по эскизам Бушена – находилась в личной коллекции Сержа Лифаря, ее продали на аукционе, и теперь она обрела новый дом в моем Фонде. Большинство ж прекрасных костюмов по эскизам Бушена для Гранд-Опера теперь хранятся в городе Мулен во Франции, в Национальном музее театральных костюмов, расположенном в бывших казармах, куда раньше любила наведываться молоденькая Шанель.

Наверное, самой удивительной была для меня его дружба с легендарной Валентиной Николаевной Саниной, музой Александра Вертинского, киевлянкой, ставшей модным нью-йоркским модельером, – ее биографию я очень подробно привожу в своей книге «Красота в изгнании». Бушен писал ее портреты, дружил с ее мужем импресарио Джорджем Шлее, с которым вместе учился в петербургской гимназии.

Бушен был также очень дружен с одной из фрейлин Зимнего дворца, княгиней Оболенской-Нелединской-Мелецкой, вел с ней большую переписку. Забавно рассказывал о том, что вдовствующая императрица Мария Федоровна не могла запомнить и выговорить ее фамилию и называла «Оболенская-немедленно-немецкая». Вся переписка этой фрейлины с Бушеном хранится в архиве Голландского института в Париже.

Дмитрий Бушен обожал Венецию, много писал и рисовал ее. В моей квартире в Анталии висит большой масляный пейзаж «Ля доганы в Венеции», купленная мною у известного парижского коллекционера Жана-Луи Водуйе. Несколько записных книжек Бушена с видами этого потрясающего города хранятся в моем Фонде.

Я бывал у него довольно часто, однажды даже взял интервью для фильма «Русский балет без России», который снимало ленинградское телевидение с Эрленой Каракоз. Запись этой ленты у меня осталась на видеокассете VHS. Кроме Дмитрия Дмитриевича в съемках принимали участие балерины Нина Тихонова, внебрачная дочь Максима Горького, и Ольга Морозова, супруга полковника де Базиля.

После смерти ослепшего к концу жизни Сергея Эрнста Дмитрий Бушен был очень одинок и оставил все своему приемному сыну Паскалю, который полученное художественное наследие продал на аукционе.

В конце своих дней Бушен плохо слышал, но очень хорошо читал и блестяще помнил балет Серебряного века – Нижинского, Карсавину, Павлову. Он сделал все, чтобы привить и мне этот интерес, продлить ему жизнь и передать последующим поколениям. Он покинул этот бренный мир 12 февраля 1993 года в собственной квартире в Париже в физических муках и морально расстроенный, но память о его прекрасной душе и искусстве всегда со мной.