Зеленый фургон (сборник)

Известно, что до середины 1960-х годов Клавдия Константиновна жила в Новосибирске и навещала могилу сына. Сегодня Михаил Пойзнер, член Всемирного клуба одесситов, в чьей коллекции находится архив Александра Козачинского, в том числе рукописи «Зеленого фургона», занимается поиском места захоронения писателя.

1 апреля 2003 года в знаменитом «Саду скульптур» Одесского литературного музея была установлена скульптура «Зеленый фургон» работы одесского скульптора Александра Токарева. А 4 апреля 2014-го на доме номер 1 по улице Базарной в Одессе, в котором Александр Владимирович Козачинский жил в 1910 – 1920-х годах, была установлена мемориальная доска писателю.

Фото Евгения Деменка

Сразу после опубликования «Зеленый фургон» зажил своей собственной жизнью. Первыми тремя прижизненными публикациями дело, разумеется, не ограничилось. Повесть переиздавали и продолжают переиздавать. К счастью, в книжных изданиях были восполнены существенные сокращения, которым произведение подверглось при первой публикации в альманахе «Год XXII» и о которых сетовал Козачинский в одном из своих писем Евгению Петрову.

Повесть была экранизирована дважды, и оба раза – на Одесской киностудии. В первый раз – в 1959 году, режиссером выступил Генрих Габай, а главную роль сыграл Владимир Колокольцев. После отъезда Генриха Габая в 1972 году в Израиль его фильмы перестали показывать, считалось даже, что «Зеленый фургон» смыт с пленок. К счастью, это не так.

Второй, двухсерийный, фильм Александра Павловского с Дмитрием Харатьяном в главной роли был снят в 1983 году. Съемки проходили в Одессе и Севериновке. С этим фильмом связана интересная история. Его очень хотел снять Владимир Высоцкий – и сыграть в нем роль Красавчика. Еще в 1971 году Высоцкий сыграл Красавчика в радиоспектакле «Зеленый фургон». Когда в 1978-м кинодраматург Игорь Шевцов задумал написать сценарий телефильма по повести Козачинского, в качестве режиссера он видел Николая Рашеева, снявшего к тому времени знаменитый «Бумбараш». Рашеев решил сделать мюзикл и предложил роль Красавчика Владимиру Высоцкому, но тот был в это время занят. Тогда Шевцов попросил Высоцкого сочинить для будущего фильма несколько песен – в результате Высоцкий не только согласился написать песни, но и захотел стать режиссером-постановщиком фильма. Вскоре директор Одесской киностудии Г. Збандут телеграммой подтвердил, что Высоцкий утвержден режиссером телефильма «Зеленый фургон», и тот сразу дал свое согласие. Началась совместная с Шевцовым работа над сценарием – несколько месяцев в конце 1979-го и начале 1980 года. Сценарий был переписан полностью, и Шевцов отдал его на утверждение в творческое объединение «Экран».

К сожалению, планам не дано было осуществиться – в июле 1980-го Владимир Высоцкий умер. Игорь Шевцов вновь переделал сценарий, и в 1983 году по нему режиссером Александром Павловским был снят ставший знаменитым фильм.

Чем же так полюбилась повесть читателям и зрителям? Безусловно, своей увлекательностью, выразительностью языка, юмором, юношеским задором, сквозящим в каждой строчке. А еще – точным воссозданием духа времени и образа места, где происходит действие. Одесса и одесская степь являются одними из главных героев повести – и так, как сказал о них Александр Козачинский, их мог описать только горячо и искренне любящий человек.

Буквально в нескольких фразах сумел Козачинский передать сам дух многонациональной Одесщины, да так точно, что дух (простите за тавтологию) захватывает:

«В Одесском уезде жили бок о бок украинцы, молдаване, немцы, болгары, евреи, великороссы, греки, эстонцы, арнауты, караимы. Старообрядцы, субботники, молокане, баптисты, католики, лютеране, православные. Жили обособленно, отдельными селами, хуторами, колониями, не смешиваясь друг с другом, сохраняя родной язык, уклад, обычаи.

Немцы жили, как полтораста лет назад их прадеды жили в Эльзасе и Лотарингии, – в каменных домах с островерхими кровлями, крытыми разноцветной черепицей. Дома, мебель, повозки, платья, посуда, вилы и грабли, кухонные плиты, молитвенники – все это было точь-в-точь таким, как в Эльзасе.

Колонии назывались Страсбург, Мангейм – как города на Рейне. Немцы были разные. Были немцы с французскими фамилиями – онемеченные эльзасские французы, с заметным украинским налетом, и были немцы с немецкими фамилиями. Были немцы богачи и бедняки, немцы-католики и немцы-лютеране, немцы, говорящие на гохдойч, и немцы, говорящие на платдойч, плохо понимающие и не любящие друг друга. Кроме немецкого, колонисты знали немножко украинский. “Мы нимци”, – говорили они о себе.

Молдаване на Одесщине жили точно так, как их предки в дунайских княжествах двести – триста лет тому назад; ели мамалыгу с кислыми огурцами и медом, сами ткали полотно и шерсть и не понимали по-русски. Французы ухаживали за своими виноградниками, как где-нибудь в Провансе.

Рядом с огромными нищими селами стояли немецкие хутора, где каждый из тридцати хозяев носил фамилию Келлер или Шумахер, имел от тысячи до полутора тысяч десятин тяжелой черноземной земли и полсотни заводских лошадей. Были села, где жили сплошь хлебопашцы, и были села, где жили виноделы, огородники, гончары, шорники, брынзоделы, рыбаки, столяры, шинкари, и даже села, где жили одни только музыканты, разъезжавшие по свадьбам и крестинам».

А ведь кое-что из этого сохранилось до сих пор…

И это так свойственное Одессе двуязычие (хотя, пожалуй, многоязычие):

«Що вы тут шукаете, товарищ начальник? Це ж одно смиття! – сказал он по-украински. Со всеми Грищенко разговаривал по-русски, а с Володей почему-то только по-украински. – Чи, може, вы шукаете тут вещественные доказательства? – добавил он».

Очарование повести – в насыщенности ее реальными названиями и событиями. Названия родных улиц ласкают слух одесситам и тем, кто побывал в ней хоть единожды. А кажущиеся невероятными события удивляют и восхищают, мне кажется, всех. Ведь такое могло произойти только в Одессе:

«Три с лишним года Одессу окружала линия фронта. Фронт стал географическим понятием. ‹…› Война вливалась в русла улиц. Каждая улица имела свое стратегическое лицо.

Улицы давали названия битвам. Были улицы мирной жизни, улицы мелких стычек и улицы больших сражений – улицы-ветераны. Наступать от вокзала к думе было принято по Пушкинской, между тем как параллельная ей Ришельевская пустовала. По Пушкинской же было принято отступать от думы к вокзалу. Никто не воевал на тихой Ремесленной, а на соседней Канатной не оставалось ни одной непростреленной афишной тумбы. Карантинная не видела боев – она видела только бегство. Это была улица эвакуации, панического бега к морю, к трапам отходящих судов.

У вокзала и вокзального скверика война принимала неизменно позиционный характер. Орудия били по зданию вокзала прямой наводкой. После очередного штурма на месте больших вокзальных часов обычно оставалась зияющая дыра. Одесситы очень гордились своими часами, лишь только стихал шум боя, они спешно заделывали дыру и устанавливали на фасаде вокзала новый сияющий циферблат. Но мир длился недолго; проходило два-три месяца, снова часы становились приманкой для артиллеристов; стреляя по вокзалу, они между делом посылали снаряд и в эту заманчивую мишень. Снова на фасаде зияла огромная дыра, и снова одесситы поспешно втаскивали под крышу вокзала новый механизм и новый циферблат. Много циферблатов сменилось на фронтоне одесского вокзала в те дни.

Так три с лишним года жила Одесса. Пока большевики были за линией фронта, пока они пробивались к Одессе, городом владели армии австро-германские, армии держав Антанты, белые армии Деникина, жовто-блакитная армия Петлюры и Скоропадского, зеленая армия Григорьева, воровская армия Мишки Япончика.

Одесситы расходились в определении числа властей, побывавших в городе за три года. Одни считали Мишку Япончика, польских легионеров, атамана Григорьева и галичан за отдельную власть, другие – нет. Кроме того, бывали периоды, когда в Одессе было по две власти одновременно, и это тоже путало счет».

А вот знаменитый фрагмент, так запомнившийся многим во второй экранизации повести:

«Половиной города владело войско украинской Директории и половиной – Добровольческая армия генерала Деникина. Границей добровольческой зоны была Ланжероновская улица, границей петлюровской – параллельная ей Дерибасовская. Рубежи враждующих государственных образований были обозначены шпагатом, протянутым поперек улиц. Квартал между Ланжероновской и Дерибасовской, живший меж двух натянутых шпагатов, назывался нейтральной зоной и не имел государственного строя.

За веревочками стояли пулеметы и трехдюймовки, направленные друг на друга прямой наводкой.

Чтобы перейти из зоны в зону, одесситы, продолжавшие жить мирной гражданской жизнью, задирали ноги и переступали через веревочки, стараясь лишь не попадать под дула орудий, которые могли начать стрелять в любую минуту».

Чего стоят эти строки:

«Но утро есть утро, и город есть город. И как ни скуден был пейзаж просыпающейся Одессы, в нем были свои характерные черты. Заканчивая свои ночные труды, молодые одесситы спиливали росшие вдоль тротуаров толстые акации. Они занимались этим по ночам не столько из страха ответственности, сколько из чувства приличия и почтения к родному городу. Когда любимые дети обкрадывают родителей, они боятся не уголовного наказания, а общественного мнения».

Фото из собрания Михаила Пойзнера (Одесса)

Чувство приличия и почтения к родному городу… А еще, конечно, «собственная гордость», столь присущая одесситам и относящаяся даже к тому, чем гордиться, казалось бы, невозможно:

«Одесситы, гордившиеся всем, что имело отношение к их городу, переносили это чувство даже на голод, который их истреблял, утверждая, что подобного голода не знала ни одна губерния в России, за исключением Поволжья».

Елена Каракина в своей книге «По следам Юго-Запада» написала замечательные строки:

«Тоска по утраченному городу, как тоска по утраченному раю, действительно может стать импульсом к творчеству. Так случилось с Юрием Олешей и с Валентином Катаевым. И с Багрицким, когда он писал свою последнюю поэму “Февраль”».

Тоска и любовь к утраченному городу… Ими пронизаны и «Трава забвения», и «Время больших ожиданий», и, конечно, «Зеленый фургон».

Помните у Козачинского:

«Но уже давно не летал футбольный мяч над “Черным морем” и примыкающим к нему “Азовским”. Обезлюдело славное племя черноморцев, и некому было вспоминать о боях с командами английских пароходов. Раньше, когда старшие черноморцы уходили учиться в мореходку или поступали в торговый флот, их места в команде занимали молодые черноморцы, их младшие братья, ребята с Ланжерона, из старой таможни и портовых улиц, такие же загорелые и веснушчатые, такие же свирепые в нападении, защите и полузащите. Поколение футболистов становилось моряками, но за ними уже шло новое поколение футболистов, тоже будущих моряков.

Война разбросала черноморцев, уничтожила футбол, мореходку и торговый флот. Опустело “Черное море”. Засохшая грязь на дне его потрескалась и покрылась чешуйками, как кожа на руке старика».

Футбол занимает в «Зеленом фургоне» особое место. Это неудивительно – именно в Одессе появился первый в Российской империи футбольный клуб. В 1878 году англичане, жившие в Одессе, организовали «Одесское Британское Атлетическое Общество» (ОБАО). Атлеты играли в крикет и теннис, но была в рамках Общества и футбольная секция. В 1907 году по инициативе Генерального консула Великобритании в Одессе и по совместительству азартного футболиста был основан легендарный ОБАК – «Одесский британский атлетический клуб». Первое время членами клуба были только британско-подданные и граждане США, но вскоре туда стали принимать и граждан других стран. Например, великий летчик Сергей Уточкин, который был и прекрасным футболистом, тоже играл за ОБАК.

Стадион ОБАКа находился вблизи нынешнего Французского бульвара, сейчас на его месте – корпус Биологического факультета Одесского национального университета. Стадион был лучшим в Одессе – именно он был выбран для проведения финала Чемпионата Российской империи в 1913 году.

Футбол в Одессе развивался стремительно, а увлечение им среди гимназистов и молодых людей было всепоглощающим. В 1911 году была учреждена Одесская футбольная лига, просуществовавшая до 1919-го. Ее организаторами стали сильнейшие одесские футбольные клубы: ОБАК, «О.К.Ф. Одесса», «Спортинг клуб» и «Шереметьевский кружок спорта».

Помимо профессиональных клубов, в городе было множество клубов самодеятельных. Александр Козачинский написал о «черноморцах» (конечно, с изрядной долей преувеличения) – и не случайно, ведь поле, на котором они играли, находилось совсем недалеко от его дома:

«– Ваша карточка мне знакома, – сказал парень учтиво, прикасаясь двумя пальцами к кепке. – Не запомню только, из какого она альбома.

– Мы знакомы по Черному морю, – ответил Володя.

Они были знакомы не по тому Черному морю, которое омывает полуостров Крым, побережье Кавказа, Малую Азию, Болгарию, Румынию и южный край украинской степи, а по тому “Черному морю”, которое находилось в ста шагах от Маразлиевской, за низеньким уступчатым заборчиком Александровского парка и представляло собой большую, почти круглую яму с пологими склонами и ровным, сухим дном. “Черным морем” с незапамятных времен владела команда футболистов, именовавших себя черноморцами. Как футбольное поле “Черное море” было необыкновенно комфортабельным: окруженное пологими склонами, оно само возвращало игрокам мяч, вылетевший за его пределы. В команде черноморцев играли портовые парни, молодые рыбаки с Ланжерона и жители старой таможни. Они выходили на поле в полосатых матросских тельниках и длинных, достигавших колен, старомодных трусиках, которые, впрочем, назывались тогда в Одессе не трусиками, а штанчиками. В своем натиске черноморцы не знали преград. Свирепая слава, добытая ими на заре футбола, в боях с командами английских пароходов, устрашала футболистов других одесских команд. Никто из цивилизованных футболистов Одессы не решался ставить на карту спортивное счастье, здоровье, а может быть, и жизнь, защищая свои ворота против черноморцев. Поэтому с той поры, как в одесский порт перестали заходить английские пароходы, черноморцы играли главным образом друг с другом.

Володя был из “Азовского моря”. Рядом с “Черным морем” была яма поменьше, которую одесские мальчики называли “Азовским морем”. Здесь тренировалась команда гимназистов. Как это ни странно, черноморцы иногда приглашали на товарищеский матч команду из соседнего “моря”, и гимназисты принимали вызов. Это была игра львов с котятами. Если гимназистам не откусывали в игре ни ног, ни голов, то они были обязаны этим той деликатности, которая присуща сильному в обращении со слабым и беспомощным».

То самое «Черное море» располагалось когда-то на месте нынешнего Зеленого театра в нынешнем парке имени Шевченко – тогдашнем Александровском. А историю его поведал Валентин Катаев в воспоминаниях об Эдуарде Багрицком (рассказ «Встреча»):

«Отцы города с педагогической целью ознакомить население с отечественной географией придумали соорудить небольшой пруд в форме Черного моря. В точном соответствии с картой выкопали калошеобразную яму… Хрупкий бюджет муниципалитета… не выдержал дальнейших трат. Черное море так и осталось на вечные времена необлицованным и сухим…»

Именно команда Одессы стала победителем второго чемпионата Российской империи по футболу 1913 года – в полуфинале одесситы разгромили харьковчан, а в финале, который состоялся на поле ОБАКа в Одессе, обыграли команду Санкт-Петербурга. В первом чемпионате одесситы не принимали участие – а если бы приняли, непременно бы выиграли и его.

Героями того финального матча стали Богемский и Джекобс. Это был тот самый Богемский, о котором писал Александр Козачинский (помните знаменитую встречу Володи Патрикеева с Красавчиком по пути на Балковскую?):

«На Московской улице они заговорили о том, как мотается знаменитый форвард Богемский, и здесь в их взглядах неожиданно обнаружились столь крупные расхождения, что, при всей снисходительности друг к другу, они вступили в серьезный спор. Желание доказать свою правоту настолько овладело ими, что они решили наглядно продемонстрировать прием, послуживший причиной спора, и для этого, отыскав подходящий камешек, остановились на перекрестке, отошли на край тротуара, положили камешек на землю и попрыгали вокруг него, воспроизводя приемы Богемского так, как их понимал каждый».

И если бы только Козачинский… О Богемском писали, кажется, все авторы «Юго-Запада». Например, Валентин Катаев в повести «Алмазный мой венец»:

«Впрочем, нельзя сказать, что это был ничем не замечательный матч: в нем принимал участие тощий, золотушного вида ришельевец в пенсне на маленьком носике, будущая мировая знаменитость, центрфорвард сборной команды России, как сказали бы теперь – “нападающий века”, “суперстар” мирового футбола, Богемский. Но тогда он был лишь старшеклассником и, надо сказать, прескверным учеником с порочной улыбочкой на малокровном лице. Его имя до сих пор легенда футбола».

Но, пожалуй, лучше всех описал одесский футбол Юрий Олеша, сам игравший нападающим в команде Ришельевской гимназии. Фрагменты из «Книги прощания», в которой описан недавно родившийся одесский футбол, хочется перечитывать вновь и вновь:

«Могу сказать, что я видел зарю футбола. ‹…› Мы шли на поле Спортинг-клуба, чтобы посмотреть на очередной матч. ‹…› Футбол только начинался. Считалось, что это детская забава. Взрослые не посещали матчей. Только изредка можно было увидеть какого-нибудь господина с зонтиком, и без того уже известного всему городу оригинала. Трибун не было. Какие там трибуны! Само поле не было оборудованным, могло оказаться горбатым, проросшим среди травы полевыми цветами. По бокам стояли скамьи без спинок, просто обыкновенные деревянные плоские скамьи. Большинство зрителей стояли или, особенно по ту сторону ворот, сидели. И что за зрители! Повторяю, мальчики, подростки. Тем не менее команды выступали в цветах своих клубов, тем не менее разыгрывался календарь игр, тем не менее выпускались иногда даже афиши.

‹…› Я ни на что не хочу жаловаться! Я хочу только вспомнить, как стоял Гриша Богемский в белой одежде «Спортинга» (одесский футбольный клуб, капитаном которого был Богемский. – Прим. авт.)… Самое удивительное – это всегда меня удивляет, когда я вижу Богемского или о нем думаю, – это то, что он не смуглый, не твердолицый, а, наоборот, скорее рыхловатой наружности, во всяком случае, он розовый, с кольцами желтоватых волос на лбу, с трудно замечаемыми глазами. Иногда на них даже блестят два кружочка пенсне! И подумать только: этот человек с неспортсменской наружностью – такой замечательный спортсмен! Уже помимо того, что он чемпион бега на сто метров, чемпион прыжков в высоту и прыжков с шестом, он еще на футбольном поле совершает то, что сделалось легендой. И не только в Одессе – в Петербурге, в Швеции, в Норвегии! Во-первых, бег, во-вторых, удар, в-третьих, умение водить… Лучше всех водил Богемский! Не то что лучше всех, а это был выход поистине чемпиона!»

Как интересно перекликаются тексты Олеши и Козачинского… «Он не смуглый, не твердолицый…» Совсем не такой, каким Козачинский описывает Красавчика:

«Его бронзовая твердая скула показалась Володе знакомой».

Удивительно.

Юрий Олеша и сам чуть не стал футболистом:

«Во время Олимпийских игр Одесского учебного округа состоялся также и финальный матч на первенство футбольных гимназических команд, в котором принял участие и я, как один из одиннадцати вышедших в финал одесской Ришельевской гимназии. Я играл крайнего правого. Я загнал гол – один из шести, вбитых нами одесской 4-й гимназией, также вышедшей в финал.

После матча меня качали выбежавшие на поле гимназисты разных гимназий. Как видно, моя игра понравилась зрителям. ‹…› Однако инспектор учебного округа Марданов, царской красоты армянин из воска и черной пакли, обратил внимание на то, что этот маленький футболист, то есть я, несколько бледен. Не вредно ли для здоровья играть ему в футбол?

Через несколько дней в грелке на футбольной площадке меня выслушивал врач. Он сказал, что у меня невроз сердца и играть в футбол нельзя. ‹…› Это Марданов сыграл в моей жизни роковую роль, так как из-за него я почувствовал впервые, что есть невозможность, запрет. ‹…› Как много было впереди – даже та сцена, когда… Мало ли какая сцена была впереди!»

Впереди у Юрия Олеши была карьера и судьба писателя – так же, как у Александра Козачинского, бывшего футбольной звездой и в гимназии, и в ДОПРе. Так же, как у Эдуарда Багрицкого, днями пропадавшего на стадионе и написавшего даже когда-то «Гимн черноморцев». Так же, как у Валентина Катаева, безуспешно, но страстно пытавшегося стать крайним хавбеком. Так же, как у Ильи Ильфа и Евгения Петрова, авторов великолепных публикаций о футболистах и о футболе.

Наверное, такое могло случиться только в Одессе. В городе, расположенном среди солнечных степей, омываемых морем. В городе, чья литературная школа учила отвечать добрым юмором на тяготы и невзгоды. Юмором, который согревает и дает надежду.

Может быть, действительно, для того, чтобы родиться в Одессе, нужно быть писателем?

Евгений Деменок