Читать книгу: «Чайный аромат. Проза», страница 3

quinque

Когда поезд, под Севастополем, жарко грохоча среди меловых, скалистых стен, втянулся в темноту тоннеля, я навсегда запомнил сияние твоих глаз, даже в сумраке я отчетливо видел каждую черточку лица, ресницы, припухшие губы.

– Страшно?

– Нет.

Прошептала, чуть слышно.

– А мне страшно. Страшно потерять тебя.

И мы опять умолкали в затяжных, долгих поцелуях. В купе витал аромат яблок, купленных на какой – то маленькой станции под Мелитополем.

Я спрыгнул на раскалённый перрон, с проросшей травой между плит, со щебетом птиц и криками торговок в прогретом прозрачном воздухе, принял тебя, придерживая за талию, легкую, красивую, в сарафане в мелкий цветок и белых туфельках.

Как мы были торопливы во всём!

Возвращались бегом, в одной руке я держал твою ладонь, в другой корзину полную яблок.

Мы ели их вдвоём, откусывая поочерёдно от хрусткого сочного бока. В приоткрытое окно туго дуло солёной морской сыростью. Плыли холмы с виноградниками, выпуклые поля с красными всплесками маков. Весело, по-южному, светило высокое солнце. Помнишь?

И вкус твоих губ, и дыхание – в аромате фруктовой, долгожданной поры.

– Шахов! Запроси штаб дивизии! Срочно!

Никодимов щелчком выбил сигарету из пачки. Прикурил.

Мы лежали кто где, используя складки местности. Держа на прицелах вход кяриза.

Припекало. Я перекатился к Соловьёву.

– Слышь, Володя! Как думаешь, дождёмся мы их?

– Ты на капитана взгляни! Он уже что-то придумал. Сейчас со штабом согласует, всё станет понятно.

Никодимов долго убеждал по связи о необходимости ликвидации объекта, сыпал своими соображениями, координатами, нервно поправляя амуницию. Дважды расстегнул и застегнул кобуру пистолета. Затем отдав наушники связисту, взглянул на нас, осмотрелся. Глянул на часы, отдернув рукав.

– У нас 15 минут! Авиация поработает! Взвод! За мной!

Перепрыгивая через камни, повёл за собою в сторону ущелья. Спина сразу взмокла. Вдыхая горячий воздух, перехватывая поудобней ремень автомата, я вдруг понял смысл сказанного капитаном. Мы бежали вниз по склону, сбивая сапогами колючие сорняки, преодолевая неглубокие овраги, оскальзываясь на глинистых подъемах. В горле пересохло, ноги, до кончиков пальцев, наливались нестерпимым жаром, словно бежишь по кипящей воде. Обогнув широкую каменистую осыпь, свернули на еле видимую тропу. Петляя, она терялась в каменном нагромождении. И здесь, возле скалистой вертикальной стены капитан поднял руку.

– 5 минут отдыха!

И в ту же секунду, с неба, свалившись рёвом двигателей, появилось звено МИГов, сделав боевой разворот, легли на цель, скользнув над кишлаком и взмыв в синеву, снова развернулись – дрогнула тяжело земля, вздыбилась, заклубилась пылью, закрывая полнеба – и ещё раз, и ещё. Из-за взрывного грохота, я не заметил, как ушли истребители, будто их и не было. В оседающих клубах золотилось солнце. Под ногами юрко сновали изумлённые ящерицы, и я, разглядывая восхитительный окрас их блестящих спинок, позавидовал, единственным – оставшимся безучастными к случившемуся.

Бросил взгляд на часы – 16:41, 26 июня.

Зачем мы здесь? Выбросил раскрошенную в кулаке сигарету.

– Уходим!

После купания в ночном море, подхватив на руки, выносил тебя на сушу. В сверкании капель, с мокрыми прядями на лбу, затихала, закрывала глаза. Чувствуя ступнями влажный песок, брёл вдоль кромки воды, боясь отпустить тебя, нарушить хрупкое счастье слияния с чёрно-звёздной морской и небесной бесконечностью, с тёплым бризом,

с солёным запахом твоего тела, всполохами света далёкого маяка.

И ты, будто услышав мои мысли, сказала.

– Словно тысячу лет назад. Помнишь?

Я осторожно опустил тебя на прохладный песок. Как в ту ночь, о которой ты вспомнила.

sex

Бог был прав, изгнав наших прародителей из Эдема.

Иначе, зачем – мужчина и женщина? И есть ли в этом, грех? Богу видней.

Но мы живём на земле, где однажды, я не смог пройти мимо тебя. Оглянись и вспомни.

Тот, самый первый, зачарованный, незабываемый миг, помеченный ангелом.

– Никогда не оглядывайтесь! Война вас отметит.

Старшина в этот раз говорил неожиданно тихо.

– Не оглядывайтесь, выходя из помещения, покидая борт вертолёта или выпрыгивая из бронемашины, не смейте оглядываться, уходя на боевое задание. Нигде, никогда.

Оглянулся, значит пропал. Вот так, сынки.

Это было действительно трудно, заставить себя уходить, без оглядки. Не знаю, почему.

Потом привык. С войной спорить бессмысленно.

Игра без правил. Вернее по неписаным законам, всегда не так, как хотелось.

Капитан Никодимов с взводом выдвинулся на близлежащую высоту 1457, чтобы определиться с площадкой для пункта наблюдения. Им предстояло миновать каменистый распадок, пройти вдоль высохшего русла ручья, и по широкому пыльному склону подняться к скальным выступам, прикрывающим макушку горы с севера.

Вышли в ранний час, чтобы успеть вернуться до того, как полдневное солнце немилосердно примется прожигать спину и плечи.

А война уже возбуждённо листала свою картотеку.

Кроме неё, никому и в голову не пришла мысль, что пуштуны в это же самое время двигались навстречу. Легко и привычно, по своим неспешным домашним делам. Дома осталась у каждого семья, темноглазые дети, очаг, жена с опущенным взором, намаз и сидение на корточках в лучах заходящего солнца. Вероятно, по природной чуткости слуха и обоняния, именно они услышали встречное движение первыми. О чём говорили, скрадывая звуки? Совещались или нет? Мгновенно решив, заняли позиции?

Когда взвод, растянувшись вдоль неглубокой горной впадины, перепрыгивая через колючки и обходя валуны, сворачивал, открываясь на крутом склоне, грохнул одиночный выстрел. Никодимов, с окровавленной головой, покатился вниз.

И сразу затрещали автоматные очереди. Бойцы, рассыпавшись, метнувшись за спасительные камни, отвечали огнём. На склоне остались ещё трое, два убитых наповал и один тяжелораненый, пронзительно кричавший от боли. Хозяева гор намеревались захватить тело офицера, в этом был особый ритуал, и ожидаемый солидный бакшиш. Сделав несколько попыток, поняв, что не удастся, потеряв двух убитыми, швырнув напоследок гранату в ненавистного командира «шурави», растворились в горах.

Пункт наблюдения на высоте 1457 был оборудован через четыре дня. Рация, БМТ для обзора удаленных объектов, станковый пулемёт, сложенная из камней стена для прикрытия от пуль. И на три года высота получила название Никодимовская.

А потом – мы ушли.

Как хорошо, еще не успев окончательно проснуться, почувствовать тебя всем телом. Раскрывая глаза, увидеть разметавшиеся на подушке локоны, поцеловать плечо и ладонь, расслабленную грудь. В первом твоем движении, в легком вздохе и открывающихся ресницах отметить ответную радость, обнять, вдохнуть утреннюю сладость, услышать горячий шёпот.

Грех тогда, когда этого нет.

Оглянувшись в тот день, я только проследил взглядом удаляющийся шаг. Убедившись, что это не было ошибкой, случайностью, испытывая смутное беспокойство, ждал тебя следующим вечером на том же месте, твёрдо зная о нашей встрече. Помню до сих пор и румяное небо с сиреневыми облаками над горизонтом, сухой асфальт с сеточкой трещин, шум проезжающих машин, голоса прохожих. Отражение витринного стекла – куда я изредка бросал взгляд, оглядывая себя. За ним, из глубины, чуть склонив голову, наблюдал за мною манекен, в длинном, вечернем – черное с блёстками – платье. Затем что-то дрогнуло, сместившись во времени, увидел, неожиданно, жадно охватывая глазами. Сердце, гулко ударяясь о стены домов, остроугольные крыши и водосточные трубы, раскидывая искры, полетело вдоль улицы, вслед за тобой, намереваясь расколоться от долгого ожидания и торопливой неосторожности.

И каким было счастьем, что ты услышала. Остановилась. Подставила ладони.

septen

И ангел, сидя на подоконнике третьего этажа, поведя плечом и качая босой пухлой ножкой – ясно улыбнулся нам.

Вот он, удобно расположившись в узкой расщелине, раскинув ноги и слившись с винтовкой в одну линию. Черный ангел войны.

Сверху – всё как на ладони. Выбрав жертву, нажимает спуск, отползает, стремительно уходит по подготовленному заранее маршруту. На это место он уже никогда не вернётся. Кого он сейчас высматривает через оптику прицела?

Привыкнуть к смерти невозможно. Страх и привычка – взаимоисключают друг друга.

Первым был убит Слава Крашенинников. Умывшись и растираясь полотенцем, он проходил мимо курилки, где сидели бойцы, вернувшиеся с ночного несения службы. Повернувшись к ним, улыбнулся, хотел что-то сказать и рухнул. Пуля угодила чуть ниже уха. По горам покатилось слабое эхо. Сидевшие на лавках ребята, дружно упали на выжженную землю. Змеиными движениями укрылись за стену. В это время, из штабной машины связи, показался Коля Первенцев, распахнул дверь, и отброшенный сумасшедшим криком – снайпер! назад? – тут же её и захлопнул. Такое вот утро.

Не совсем доброе.

Поступил приказ – «передвигаться только в касках и бегом».

Пост на Никодимовской снайпера не засёк. Им тоже приказ – «усилить наблюдение»!

Ребятам, после Славкиной гибели об этом можно было и не напоминать. Тщательно просматривая весь ландшафт через оптику, меняли друг друга у окуляров. Составили схему секторов обзора, понимая, что сами являются отличной мишенью.

Первые часы протекали в легкой панике, затем сгладилось, потеряло остроту.

Прошло два дня, а на третий, он появился вновь. Когда к нам примчался пропылённый, видавший виды БТР, с товаром, и продавщицей Военторга – Катей. Вопреки, или благодаря серьёзной обстановке и военному быту, для нас это было светлым событием, этаким коротким возвращением в детство, когда можно время от времени блаженно облизывать губы в крошках незамысловатой сладости, принятой из ласковых женских рук. Ну, скажем – пряник, с хорошим глотком сгущенного молока, из вспоротой тут же банки. Признаюсь. По прошествии лет, попробовал. Привкус не тот. Или возраст?

Катя? Волосы у неё всегда были красиво уложены. Цвета спелой ржи. Глаза добрые, чистая, свежая, будто и не война вовсе. Чуть заметные серьги в ушах. Голос грудной, тихий.

Стрелял он в этот раз с точки – вне сектора обзора Никодимовской. Зашёл с противоположной стороны, максимально приблизившись к дороге. Сменил и оружие. Когда БТР с Катей и двумя бойцами охранения двинулся в обратный путь, отчаянно ревя двигателем и оставляя за собой пыльный развесистый хвост – сбил его выстрелом из гранатомёта. БТР, вильнув, выбрасывая черно-красные языки, исчез в глубине ущелья.

Через час, силою двух взводов мы выжали «ангела» из каменного хаоса, вынудив уходить в восточном направлении. Горы в этот раз были на нашей стороне. Зря, ох, как зря, он коснулся крылом – эту женщину. Нашей злости хватило бы на дивизию. Лейтенант Каримов, таджик, тонкий и быстрый, всё правильно рассчитав, заставил нас бежать до чёрных кругов перед глазами. Прекрасно ориентируясь на местности, отрывисто бросал команды, подгонял отставших, зорко вглядывался вперёд. Было что-то древне-дикое в его выражении лица и пластичном легком беге. И мы, всецело доверяя и подчиняясь ему, кипели единым желанием – настигнуть, убить.

Война, должно быть, радостно потирала руки.

Достигнув полуразрушенных развалин, выбеленных солнцем надгробных камней, занесённых пылью, за которыми открывался узкий каньон с отвесными стенами, мы еще долго преследовали его, чувствуя, как соль разъедает спину меж лопаток, как наливается тяжестью тело, как гулко колотится сердце, от бега, от чувства отмщения. Внезапно лейтенант поднял руку, выстрелив из ракетницы по направлению нашего движения.

В синеве неба, взлетая и раскрываясь горячей краснотой, вспыхнула яркая точка.

– Ложись!

Мы выполнили команду, свалились, переглядываясь и тяжело дыша, вытянув гудящие от усталости ноги. И вдруг, со стороны Никодимовской застучал пулемёт. Долгой, бесконечной очередью, словно вбивая свою цель в землю. За Катю. За Катю. За Катю.

Как-то в сочинском тире, в длинном узком вагончике недалеко от пляжа, я учил тебя стрелять из винтовки. Объяснял, как взять её левой рукой, как правильно поставить локоть, прижать приклад к плечу, говорил о правилах прицеливания, в тоже время не сводя глаз с твоего волнующего изгиба спины покрытой легким загаром.

Склонившись, поцеловал за ушком. Хозяин, пожилой грузин, с седой шевелюрой и такой же жесткой щетиной на щеках, внимательно и грустно наблюдая за нами, улыбнулся и спросил.

– Почему учишь стрелять такую красавицу? Снайпером, наверное, был?

– Нет, отец. А вот уничтожать их – приходилось.

И подумал, что это возможно единственное, о чём не жалел, и жалеть не стану.

А твой загар с запахом солнца и моря, мучал ещё долгих полдня, до вечерних сумерек, пока мы, не нагулявшись после ужина по аллеям Ривьеры, надышавшись цветочного воздуха в парке, вернувшись в свою комнату, где ты грудью обессиленно упала на тахту – я заставил испытать тебя ту степень бесстыдства, когда нет ни времени раздеть, ни прикрыть за собою дверь – лишь целовать, вдыхать впадинку на спине и озноб вздрагивающих плеч.

0cto

Сегодня пост на Никодимовской. Нас четверо; радист, Володя Стриженко, пулеметчик, Юра Паньков, два стрелка, Сергей Крупкин и я. К вечеру становится холодно.

Резко, с заходом солнца. В бушлате это не так уж страшно. С гор стекает пронизывающий ветер, отчего все пространство заволакивает вездесущей пылью. Пыль – отличительная особенность Афганистана.

Она существует сама по себе. Её ругают все кому не лень, вертолётчики, водители, бойцы, медсёстры, метеорологи, но не местные жители, столетиями – растущая зелень съедается ими и животными, а сухое собирается для топлива, поэтому здесь кроме камней и пыли – горы со снежными вершинами, бурные реки, глинистые предгорья и тут же, рядом – песчаные пустыни, залитые зноем. Необычайная выносливость пуштунов от природы. Добавьте сюда хладнокровие, зоркость и выдержку. Владение оружием, чему приучают с ранних лет. Участок земли, огороженный дувалом, в углу глинобитная постройка. Это дом. Ни мебели, ни посуды. Бедность – не порок. Это тоже про них, про пуштунов. Обувь, если она есть, оставляют у входа. Женщины в парандже. Не думайте, что это лишь окутанная тканью голова, нет. Черная сетка на уровне глаз. Непроницаема и загадочна. Смотреть на неё, даже такую – запрещено. Могут и пристрелить. Паранджа это не бесправие, а защита целомудрия. При распространенном многожёнстве.

За десятилетие войны, любовь то там, то здесь – пыталась уравновесить возможности. При отсутствии статистики, думаю, что проиграла. Множество историй и легенд, красивых и не очень, ходило среди нас, а правдивость не установить. Через пропасть различия культур и религий перекидывались хрупкие мостики. Любовь не подчиняется военным законам. Факты? Десятки уезжали домой с афганками. Десятки остались здесь, именно из-за любви. Каким образом они знакомились? Где встречались? Когда для него выпала та волнующая минута – увидеть её лицо, глаза? Счастливы ли они сегодня? Неизвестно. Хотелось бы. Очень. Чтобы война, эта холодная дама, почувствовала себя уязвлённой.

Юрка показывает мне склон, в десятый раз рассказывая, как он подбил того «ангела», увидев красную ракету и проследив за её траекторией, развернул пулемёт, выждал, когда бородач, путаясь в колючках, бросится к спасительным скалам с многочисленными тропами, и – наверняка бы ушёл. Но Юрка обожал свой пулемёт, а тот своего хозяина. Вдвоём они и обрубили тот бег. Напрочь.

Мы закуриваем. Сверху, лунным оком, наблюдает война. Что роится в её мыслях?

Самое страшное на войне преступление – сон. Недалеко от кишлака Мирбачикот моджахеды ночью вырезали весь личный состав вот на таком же выносном посту.

Восьмерых ребят из 682 мотострелкового полка. Такой вот счёт, предоставленный для оплаты – войной. При наступающей сонливости подумаешь об этом, сна – как ни бывало.

Сколько мы спали в нашу первую ночь? Не помнишь?

В окна дышал морозный воздух, рисовал на стёклах развесистые ветви диковинных растений. Мерцал звёздной изморозью. Скрипел снегом под ногами одиноких прохожих.

Горячее сплетение пальцев, ладонь к ладони. Засыпая, и возвращаясь к поцелуям, поднимаясь и опадая волной, потеряв чувство времени – что это было?

С чем сравнима та нежность и искры желаний? Когда устало упав на моё плечо, блаженно закрыв глаза, шептала и шептала не останавливаясь, вздрагивая телом.

Обнимая тебя, бродил в горячих дюнах безбрежной пустыни, пылающей золотом.

В неверном ночном свете отыскивал глазами – твои. Чуть слышно касался лица.

– Какие у тебя нежные руки.

И я, переполненный доверху счастьем, впервые услышав такое, не ответил тебе.

Дождавшись, когда уснёшь, ясно понял, что отныне – таинственное, волнующее, женское, зовущее, томит и манит, разрывает мое сердце. Даже от желания поцеловать ноготок твоего мизинчика, что ярким, маленьким янтарем горит во мне, прошитом насквозь любовью и твоим золотистым локоном.

novem

Увидев в руках более опытных бойцов сигаретные пачки, раскрытые со стороны табачной обрезки, фильтром вниз.

– ?!

– Самосохранение. Даже больной гепатитом, которого ты угостишь сигаретой, не заразит тебя. Фильтры – чистые, а остальное не важно. Понял?

Смекалка всегда была нашей лучшей чертой. Сдвоенные магазины для автомата, перемотанные изолентой, появились здесь, в Афгане. Сам мастерил такие, стараясь красиво уложить клейкую ленту. Отстреляв магазин, необходимо было только щелкнуть язычок его замка, крутануть в руке на 180 градусов, и зафиксировать.

Безымянен, сделавший это первым. Известно только, что война подсказала.

Не из любви – точно. Или с любовью к жизни.

Смысловое значение слова «зелёнка», ставшее впоследствии широко известным определением на местности – выстраданное дитя афганской войны. Под древним городом Герат – важный центр караванной торговли на Великом шёлковом пути, известном за 500 лет до н. э. как персидский Арейра – в широкой кустарниковой полосе, растянувшейся вдоль городских окрестностей, длительное время скрывались моджахеды. Совершали рейды, перегруппировки, обстреливали из миномётов и прочих видов вооружения наши войсковые части, пока озлобившись, не был нанесён в ответ ракетный удар, разрушивший при этом значительную часть города. Тысячелетние постройки превратились в пыль.

Время было горячим. Шла караванная война. С переменным успехом и возрастающим ужесточением.

Больше всех досталось бойцам сторожевых застав, прикрывающих все важные дороги и большую часть страны от вылазок моджахедов. Потери личного состава в таких подразделениях были самыми высокими – результат работы снайперов.

Добавьте сюда тяжёлые климатические условия, отрезанность от всего мира, постоянную боевую готовность. А питание? А вода? Спросите вы. Только служившие там, расскажут.

Кому повезло вернуться.

Сидя на морском берегу, слушая гул вечности, вдыхая запах водорослей – я рассказывал тебе о Великом шёлковом пути. Меня с детства пленяла эта тема. Твои влажные ступни, с прилипшими песчинками, покачивались в закатных лучах. Лёжа на животе, подперев голову руками жадно слушала, глядя на рисунок, что я долго и старательно выводил на песке.

– Послушай, как прекрасно перекликаются названия Герат – Арейра! Это же музыка древних цивилизаций.

Мы долго бродили в тот вечер вдоль берега. Накупавшись, с озябшей кожей, грелись на теплых камнях. Садилось солнце. Я взял твою ладонь, и мы одновременно увидели отважного краба, выбравшегося из воды. Подставив спину закату, замер.

Чтобы не мешать нам.

decen

Долгий бархатный день. Ранним утром, торопливо умывшись – помнишь, как я помогал надевать твое платье? – покидая Ялту, прошли её улочками, любуясь весёлостью домиков и садов, свернули на тропу, ведущую на вершину Ай-Петри.

Миновав водопад, где пройдя по влажной дорожке вдоль зеленой и мокрой гористой стены, постояли, глядя на водяные струи, дыша сырой прохладой в радужном блеске.

Взявшись за руки, без устали побрели по горному серпантину.

Море с высоты, удивительно синее, с бликами солнца, с языками мраморной воды, лизавшими необозримый простор – это утренний бриз то там, то здесь – рябил и тревожил зеркальную гладь. Воздух лёгок, свеж, напоен ароматом дубовых листьев и можжевельника. С каждым нашим шагом становясь чище и прозрачнее.

Высились сосны. Ясени, пронизанные солнечным светом, с тенистой игрой пятен. Буковые заросли. Одинокие угловатые стволы граба, с серебристо – матовой корой.

Ясно и чётко, как на ладони, лежали в золотом свечении Гаспра и Кореиз. Крошечные улочки стекали с утёсов. Терялись в кронах плодовых деревьев и кипариса.

Утомившись, с горячим блеском глаз, волнуя дыханьем, шла рядом, не выпуская мою руку. Не выдержав волны вожделения, свернули в тень кустарника, познав невыразимую близость, от которой ещё долго и глухо стучало сердце.

Как ненасытны мы были в то лето. В словах и ласках.

Выйдя на смотровую площадку, восторженно замерли перед зияющей глубиной.

Ты непроизвольно сделала шаг назад. Я обнял. Навсегда запомнив разгорячённое тело под мягкой тканью.

Справа, зубцы подпирали пушистые облака, неопрятно и жутко нависая над бездной. Внизу, перед нами, в голубом зыбком мареве раскинулся мир. Твой и мой.

Сплошной стеной, без линии горизонта – дивным занавесом – море и небо.

Отдышавшись, в безмолвии и безлюдности яйлы, долго целовал тебя, сладкую, до боли в сердце, до головокружения.

– Я так благодарна тебе.

Шёпот, растворившийся в сентябре.

– Первый взвод! Через полчаса строимся! Для получения боевой задачи!

Мы с Соловьёвым сидим в курилке. Пекло с самого утра. Палящее солнце и сухость воздуха. В капонирах урчат двигателями БТРы. Заметное оживление среди офицеров, собравшихся в тени после завтрака.

– Опять, в какой нибудь кишлак?

Я расстёгиваюсь до пояса, мечтая окунуться в горную речку.

– Хорошо бы, да чтоб вода поближе.

Вчера мы оба писали письма, домой. Проблема у нас – одна. Пишем редко. Понимая, что не надо бы так.

– Что сидим? До построения – оружие чистить! Проверю лично!

Лейтенант Трофимов, минуя нас, нервно поправляет портупею.

Приходится сорваться с места, показывая полную готовность к исполнению.

Про оружие он, конечно не зря. Но не про нас это.

Строились возле капониров с бронетехникой. Трофимов привычно рапортовал командиру роты.

– Взвод! Смирно!

Капитан Агеев, внимательно глядя каждому в глаза – умение редких военачальников.

– Сегодня отправляю вас в боевое охранение автоколонны. Придаю вам два БТР. Взять полный боекомплект! Получить патроны и гранаты сейчас же! На сборы 15 минут!

Командиром назначаю лейтенанта Трофимова!

И обернувшись к старшине добавил.

– Получите суточное довольствие на всех, включая экипажи машин! ИПП не забудьте! Проверить наличие!

Мы – то уже знали; мясные консервы три раза в день, галеты, сгущёнка, чай, карамель, сахар, поливитамины.

Выдаваемый сок выпивали сразу. Не давая себя дразнить в течение суток.

ИПП, это индивидуальный перевязочный пакет. Обычно два-три в «лифчик». Там же восьмисотграммовая фляга с водой, магазины, гранаты. Спички и сигареты.

Резиновый жгут – на приклад автомата. Всегда под рукой.

– Взвод! По машинам!

Тронулись, дружно качаясь на неровностях дороги, в обнимку с оружием.

С Богом!

Проклятая жара.