    Арист! и ты в толпе служителей Парнаса!
Ты хочешь оседлать упрямого Пегаса;
За лаврами спешишь опасною стезей
И с строгой критикой вступаешь смело в бой!

    Арист, поверь ты мне, оставь перо, чернилы,
Забудь ручьи, леса, унылые могилы,
В холодных песенках любовью не пылай;
Чтоб не слететь с горы, скорее вниз ступай!
Довольно без тебя поэтов есть и будет;
Их напечатают – и целый свет забудет.
Быть может, и теперь, от шума удалясь
И с глупой музою навек соединясь,
Под сенью мирною Минервиной эгиды^[1]
Сокрыт другой отец второй «Тилемахиды».
Страшися участи бессмысленных певцов,
Нас убивающих громадою стихов!
Потомков поздних дань поэтам справедлива;
На Пинде лавры есть, но есть там и крапива.
Страшись бесславия! – Что, если Аполлон,
Услышав, что и ты полез на Геликон,
С презреньем покачав кудрявой головою,
Твой гений наградит – спасительной лозою?

    Но что? ты хмуришься и отвечать готов;
«Пожалуй, – скажешь мне, – не трать излишних слов;
Когда на что решусь, уж я не отступаю,
И знай, мой жребий пал, я лиру избираю,
Пусть судит обо мне как хочет целый свет,
Сердись, кричи, бранись, – а я таки поэт».
    Арист, не тот поэт, кто рифмы плесть умеет
И, перьями скрыпя, бумаги не жалеет.
Хорошие стихи не так легко писать,
Как Витгенштеину французов побеждать,
Меж тем как Дмитриев, Державин, Ломоносов,
Певцы бессмертные, и честь и слава россов,
Питают здравый ум и вместе учат нас,
Сколь много гибнет книг, на свет едва родясь!
Творенья громкие Рифматова, Графова
С тяжелым Бибрусом гниют у Глазунова;
Никто не вспомнит их, не станет вздор читать,
И Фебова на них проклятия печать.

    Положим, что, на Пинд взобравшися счастливо,
Поэтом можешь ты назваться справедливо:
Все с удовольствием тогда тебя прочтут.
Но мнишь ли, что к тебе рекой уже текут
За то, что ты поэт, несметные богатства,
Что ты уже берешь на откуп государства,
В железных сундуках червонцы хоронишь
И, лежа на боку, покойно ешь и спишь?
Не так, любезный друг, писатели богаты;
Судьбой им не даны ни мраморны палаты,
Ни чистым золотом набиты сундуки:
Лачужка под землей, высоки чердаки —
Вот пышны их дворцы, великолепны залы.
Поэтов – хвалят все, питают – лишь журналы;
Катится мимо их Фортуны колесо;
Родился наг и наг ступает в гроб Руссо;
Камоэнс с нищими постелю разделяет;
Костров на чердаке безвестно умирает,
Руками чуждыми могиле предан он:
Их жизнь – ряд горестей, гремяща слава – сон.

    Ты, кажется, теперь задумался немного.
«Да что же, – говоришь, – судя о всех так строго,
Перебирая все, как новый Ювенал,
Ты о поэзии со мною толковал;
А сам, поссорившись с парнасскими сестрами,
Мне проповедовать пришел сюда стихами?
Что сделалось с тобой? В уме ли ты иль нет?»
Арист, без дальних слов, вот мой тебе ответ:
    В деревне, помнится, с мирянами простыми,
Священник пожилой и с кудрями седыми,
В миру с соседями, в чести, в довольстве жил

И первым мудрецом у всех издавна слыл.
Однажды, осушив бутылки и стаканы,
Со свадьбы, под вечер, он шел немного пьяный;
Попалися ему навстречу мужики.
«Послушай, батюшка, – сказали простяки, —
Настави грешных нас – ты пить ведь запрещаешь,
Быть трезвым всякому всегда повелеваешь,
И верим мы тебе; да что ж сегодня сам…» —
«Послушайте, – сказал священник мужикам, —
Как в церкви вас учу, так вы и поступайте,
Живите хорошо, а мне – не подражайте».

    И мне то самое пришлося отвечать;
Я не хочу себя нимало оправдать:
Счастлив, кто, ко стихам не чувствуя охоты,
Проводит тихий век без горя, без заботы,
Своими одами журналы не тягчит
И над экспромтами недели не сидит!
Не любит он гулять по высотам Парнаса,
Не ищет чистых муз, ни пылкого Пегаса;
Его с пером в руке Рамаков не страшит;
Спокоен, весел он. Арист, он – не пиит.

    Но полно рассуждать – боюсь тебе наскучить
И сатирическим пером тебя замучить.
Теперь, любезный друг, я дал тебе совет,
Оставишь ли свирель, умолкнешь или нет?..
Подумай обо всем и выбери любое:
Быть славным – хорошо, спокойным – лучше вдвое.

Казак

Раз, полунощной порою,
    Сквозь туман и мрак,
Ехал тихо над рекою
    Удалой казак.

Черна шапка набекрени,
    Весь жупан в пыли.
Пистолеты при колене,
    Сабля до земли.

Верный конь, узды не чуя,
    Шагом выступал;
Гриву долгую волнуя,
    Углублялся вдаль.

Вот пред ним две-три избушки,
    Выломан забор;
Здесь – дорога к деревушке,
    Там – в дремучий бор.

«Не найду в лесу девицы, —
    Думал хват Денис: —
Уж красавицы в светлицы
    На ночь убрались».

Шевельнул донец уздою,
    Шпорой прикольнул,
И помчался конь стрелою,
    К избам завернул.

В облаках луна сребрила
    Дальни небеса;
Под окном сидит уныла
    Девица-краса.

Храбрый видит красну деву;
    Сердце бьется в нем,
Конь тихонько к леву, к леву —
    Вот уж под окном.

«Ночь становится темнее,
    Скрылася луна.
Выдь, коханочка, скорее,
    Напои коня».

«Нет! к мужчине молодому
    Страшно подойти,
Страшно выйти мне из дому
    Коню дать воды».

«Ах! небось, девица красна,
    С милым подружись!» —
«Ночь красавицам опасна». —
    «Радость! не страшись!

Верь, коханочка, пустое;
    Ложный страх отбрось!
Тратишь время золотое;
    Милая, небось!

Сядь на борзого, с тобою
    В дальний еду край;
Будешь счастлива со мною:
    С другом всюду рай».

Что же девица? Склонилась,
    Победила страх,
Робко ехать согласилась.
    Счастлив стал казак.

Поскакали, полетели.
    Дружку друг любил;
Был ей верен две недели,
    В третью изменил.

Пирующие студенты

Друзья! досужный час настал;
    Всё тихо, всё в покое;
Скорее скатерть и бокал!
    Сюда вино златое!
Шипи, шампанское, в стекле.
    Друзья, почто же с Кантом
Сенека, Тацит на столе,
    Фольянт над фолиантом?
Под стол холодных мудрецов,
    Мы полем овладеем;
Под стол ученых дураков!
    Без них мы пить умеем.

Ужели трезвого найдем
    За скатертью студента?
На всякий случай изберем
    Скорее президента.
В награду пьяным – он нальет
    И пунш и грог душистый,
А вам, спартанцы, поднесет
    Воды в стакане чистой!
Апостол неги и прохлад,
    Мой добрый Галич, vale^[2]!
Ты Эпикуров младший брат,
    Душа твоя в бокале.
Главу венками убери,
    Будь нашим президентом,
И станут самые цари
    Завидовать студентам.

Дай руку, Дельвиг! что ты спишь?
    Проснись, ленивец сонный!
Ты не под кафедрой сидишь,
    Латынью усыпленный.
Взгляни: здесь круг твоих друзей;
    Бутыль вином налита,
За здравье нашей музы пей,
    Парнасский волокита.
Остряк любезный, по рукам!
    Полней бокал досуга!
И вылей сотню эпиграмм
    На недруга и друга.

А ты, красавец молодой,
    Сиятельный повеса!
Ты будешь Вакха жрец лихой,
    На прочее – завеса!
Хотя студент, хотя я пьян,
    Но скромность почитаю;
Придвинь же пенистый стакан,
    На брань благословляю.

Товарищ милый, друг прямой,
    Тряхнем рукою руку,
Оставим в чаше круговой
    Педантам сродну скуку:
Не в первый раз мы вместе пьем,
    Нередко и бранимся,
Но чашу дружества нальем —
    И тотчас помиримся.

А ты, который с детских лет
    Одним весельем дышишь,
Забавный, право, ты поэт,
    Хоть плохо басни пишешь;
С тобой тасуюсь без чинов,
    Люблю тебя душою,
Наполни кружку до краев, —
    Рассудок! Бог с тобою!

А ты, повеса из повес,
    На шалости рожденный,
Удалый хват, головорез,
    Приятель задушевный,
Бутылки, рюмки разобьем
    За здравие Платова,
В казачью шапку пунш нальем —
    И пить давайте снова!..

Приближься, милый наш певец,
    Любимый Аполлоном!
Воспой властителя сердец
    Гитары тихим звоном.
Как сладостно в стесненну грудь
    Томленье звуков льется!..
Но мне ли страстью воздохнуть?
    Нет! пьяный лишь смеется!

Не лучше ль, Роде записной,
    В честь Вакховой станицы
Теперь скрыпеть тебе струной
    Расстроенной скрыпицы?
Запойте хором, господа,
    Нет нужды, что нескладно;
Охрипли? – это не беда:
    Для пьяных все ведь ладно!

Но что?.. я вижу всё вдвоем;
    Двоится штоф с араком;
Вся комната пошла кругом;
    Покрылись очи мраком…
Где вы, товарищи? где я?
    Скажите, Вакха ради…

Вы дремлете, мои друзья,
    Склонившись на тетради…
Писатель, за свои грехи!
    Ты с виду всех трезвее;
Вильгельм, прочти свои стихи,
    Чтоб мне заснуть скорее.

К Батюшкову

Философ резвый и пиит,
Парнасский счастливый ленивец,
Харит изнеженный любимец,
Наперсник милых аонид!
Почто на арфе златострунной
Умолкнул, радости певец?
Ужель и ты, мечтатель юный,
Расстался с Фебом наконец?

Уже с венком из роз душистых,
Меж кудрей вьющихся, златых,
Под тенью тополов ветвистых,
В кругу красавиц молодых,
Заздравным не стучишь фиалом,
Любовь и Вакха не поешь;
Довольный счастливым началом,
Цветов парнасских вновь не рвешь;
Не слышен наш Парни российский!..
Пой, юноша! – певец тиисский
В тебя влиял свой нежный дух.
С тобою твой прелестный друг,
Лилета, красных дней отрада:
Певцу любви любовь награда.
Настрой же лиру. По струнам
Летай игривыми перстами,
Как вешний зефир по цветам,
И сладострастными стихами,
И тихим шепотом любви
Лилету в свой шалаш зови.
И звезд ночных при бледном свете,
Плывущих в дальной вышине,
В уединенном кабинете
Волшебной внемля тишине,

Слезами счастья грудь прекрасной,
Счастливец милый, орошай;
Но, упоен любовью страстной,
И нежных муз не забывай;
Любви нет боле счастья в мире:
Люби – и пой ее на лире.

    Когда ж к тебе в досужный час
Друзья, знакомые сберутся,
И вина пенные польются,
От плена с треском свободясь,
Описывай в стихах игривых
Веселье, шум гостей болтливых
Вокруг накрытого стола,
Стакан, кипящий пеной белой,
И стук блестящего стекла.
И гости дружно стих веселый,
Бокал в бокал ударя в лад,
Нестройным хором повторят.

    Поэт! в твоей предметы воле!
Во звучны струны смело грянь,
С Жуковским пой кроваву брань
И грозну смерть на ратном поле.
И ты в строях ее встречал,
И ты, постигнутый судьбою,
Как росс, питомцем славы пал!
Ты пал и хладною косою
Едва скошенный не увял!..^[3]

    Иль, вдохновенный Ювеналом,
Вооружись сатиры жалом,
Подчас прими ее свисток,
Рази, осмеивай порок,
Шутя, показывай смешное
И, если можно, нас исправь,
Но Тредьяковского оставь
В столь часто рушимом покое;
Увы! довольно без него
Найдем бессмысленных поэтов,
Довольно в мире есть предметов,
Пера достойных твоего!

    Но что!.. цевницею моею,
Безвестный в мире сем поэт,
Я песни продолжать не смею.
Прости – но помни мой совет:
Доколе, музами любимый,
Ты пиэрид горишь огнем,
Доколь, сражен стрелой незримой,
В подземный ты не снидешь дом,
Мирские забывай печали,
Играй: тебя младой Назон,
Эрот и грации венчали,
А лиру строил Аполлон.

Воспоминания в Царском Селе

        Навис покров угрюмой нощи
        На своде дремлющих небес:
В безмолвной тишине почили дол и рощи,
        В седом тумане дальний лес;
Чуть слышится ручей, бегущий в сень дубравы,
Чуть дышит ветерок, уснувший на листах,
И тихая луна, как лебедь величавый,
        Плывет в сребристых облаках.

        С холмов кремнистых водопады
        Стекают бисерной рекой,
Там в тихом озере плескаются наяды
        Его ленивою волной;
А там в безмолвии огромные чертоги,
На своды опершись, несутся к облакам.
Не здесь ли мирны дни вели земные боги?
        Не се ль Миневры росской храм?

        Не се ль Элизиум полнощный,
        Прекрасный Царскосельский сад,
Где, льва сразив, почил орел России мощный
        На лоне мира и отрад?
Промчались навсегда те времена златые,
Когда под скипетром великия жены
Венчалась славою счастливая Россия,
        Цветя под кровом тишины!

        Здесь каждый шаг в душе рождает
        Воспоминанья прежних лет;
Воззрев вокруг себя, со вздохом росс вещает:
        «Исчезло все, великой нет!»
И, в думу углублен, над злачными брегами
Сидит в безмолвии, склоняя ветрам слух.
Протекшие лета мелькают пред очами,
        И в тихом восхищенье дух.

        Он видит: окружен волнами,
        Над твердой, мшистою скалой
Вознесся памятник. Ширяяся крылами,
        Над ним сидит орел младой.
И цепи тяжкие и стрелы громовые
Вкруг грозного столпа трикратно обвились;
Кругом подножия, шумя, валы седые
        В блестящей пене улеглись.

        В тени густой угрюмых сосен
        Воздвигся памятник простой.
О, сколь он для тебя, кагульский брег, поносен!
        И славен родине драгой!
Бессмертны вы вовек, о росски исполины,
В боях воспитанны средь бранных непогод!
О вас, сподвижники, друзья Екатерины,
        Пройдет молва из рода в род.

        О, громкий век военных споров,
        Свидетель славы россиян!
Ты видел, как Орлов, Румянцев и Суворов,
        Потомки грозные славян,
Перуном Зевсовым победу похищали;
Их смелым подвигам страшась, дивился мир;
Державин и Петров героям песнь бряцали
        Струнами громозвучных лир.

        И ты промчался, незабвенный!
        И вскоре новый век узрел
И брани новые, и ужасы военны;
        Страдать – есть смертного удел.
Блеснул кровавый меч неукротимой длани
Коварством, дерзостью венчанного царя;
Восстал вселенной бич – и вскоре новой брани
        Зарделась грозная заря.

        И быстрым понеслись потоком
        Враги на русские поля.
Пред ними мрачна степь лежит во сне глубоком,
        Дымится кровию земля;
И села мирные, и грады в мгле пылают,
И небо заревом оделося вокруг,
Леса дремучие бегущих укрывают,
        И праздный в поле ржавит плуг.

        Идут – их силе нет препоны,
        Всё рушат, всё свергают в прах,
И тени бледные погибших чад Беллоны,
        В воздушных съединясь полках,
В могилу мрачную нисходят непрестанно
Иль бродят по лесам в безмолвии ночи…
Но клики раздались!.. идут в дали туманной! —
        Звучат кольчуги и мечи!..

        Страшись, о рать иноплеменных!
        России двинулись сыны;
Восстал и стар и млад; летят на дерзновенных.
        Сердца их мщеньем зажжены.
Вострепещи, тиран! уж близок час паденья!
Ты в каждом ратнике узришь богатыря,
Их цель иль победить, иль пасть в пылу сраженья
        За Русь, за святость алтаря.

        Ретивы кони бранью пышут,
        Усеян ратниками дол,
За строем строй течет, все местью, славой дышат.
        Восторг во грудь их перешел.
Летят на грозный пир; мечам добычи ищут,
И се – пылает брань; на холмах гром гремит,
В сгущенном воздухе с мечами стрелы свищут,
        И брызжет кровь на щит.

        Сразились. – Русский победитель!
        И вспять бежит надменный галл;
Но сильного в боях Небесный Вседержитель
        Лучом последним увенчал,
Не здесь его сразил воитель поседелый;
О бородинские кровавые поля!
Не вы неистовству и гордости пределы!
        Увы! на башнях галл Кремля!..

        Края Москвы, края родные,
        Где на заре цветущих лет
Часы беспечности я тратил золотые,
        Не зная горестей и бед,
И вы их видели, врагов моей отчизны!
И вас багрила кровь и пламень пожирал!
И в жертву не принес я мщенья вам и жизни;
        Вотще лишь гневом дух пылал!..

        Где ты, краса Москвы стоглавой,
        Родимой прелесть стороны?
Где прежде взору град являлся величавый,
        Развалины теперь одни;
Москва, сколь русскому твой зрак унылый страшен!
Исчезли здания вельможей и царей,
Все пламень истребил. Венцы затмились башен,
        Чертоги пали богачей.

        И там, где роскошь обитала
        В сенистых рощах и садах,
Где мирт благоухал и липа трепетала,
        Там ныне угли, пепел, прах.
В часы безмолвные прекрасной, летней нощи
Веселье шумное туда не полетит,
Не блещут уж в огнях брега и светлы рощи:
        Все мертво, все молчит.

        Утешься, мать градов России,
        Воззри на гибель пришельца.
Отяготела днесь на их надменны выи
        Десница мстящая Творца.
Взгляни: они бегут, озреться не дерзают,
Их кровь не престает в снегах реками течь;
Бегут – и в тьме ночной их глад и смерть сретают,
        А с тыла гонит русский меч.

        О вы, которых трепетали
        Европы сильны племена,
О галлы хищные! и вы в могилы пали,
        О страх! о грозны времена!
Где ты, любимый сын и счастья и Беллоны,
Презревший правды глас, и веру, и закон,
В гордыне возмечтав мечом низвергнуть троны?
        Исчез, как утром страшный сон!

        В Париже росс! – где факел мщенья?
        Поникни, Галлия, главой.
Но что я вижу? Росс с улыбкой примиренья
        Грядет с оливою златой.
Еще военный гром грохочет в отдаленье,
Москва в унынии, как степь в полнощной мгле,
А он – несет врагу не гибель, но спасенье
        И благотворный мир земле.

        О скальд России вдохновенный,
        Воспевший ратных грозный строй,
В кругу товарищей, с душой воспламененной,
        Греми на арфе золотой!
Да снова стройный глас героям в честь прольется,
И струны гордые посыплют огнь в сердца,
И ратник молодой вскипит и содрогнется
        При звуках бранного певца.

1815

Лицинию

    Лициний, зришь ли ты: на быстрой колеснице,
Венчанный лаврами, в блестящей багрянице,
Спесиво развалясь, Ветулий молодой
В толпу народную летит по мостовой?
Смотри, как все пред ним смиренно спину клонят;
Смотри, как ликторы народ несчастный гонят!
Льстецов, сенаторов, прелестниц длинный ряд
Умильно вслед за ним стремит усердный взгляд;
Ждут, ловят с трепетом улыбки, глаз движенья,
Как будто дивного богов благословенья;
И дети малые и старцы в сединах,
Все ниц пред идолом безмолвно пали в прах:
Для них и след колес, в грязи напечатленный,
Есть некий памятник почетный и священный.

    О Ромулов народ, скажи, давно ль ты пал?
Кто вас поработил и властью оковал?
Квириты гордые под иго преклонились.
Кому ж, о небеса, кому поработились?
(Скажу ль?) Ветулию! Отчизне стыд моей,
Развратный юноша воссел в совет мужей;
Любимец деспота сенатом слабым правит,
На Рим простер ярем, отечество бесславит;
Ветулий римлян царь!.. О стыд, о времена!
Или вселенная на гибель предана?

    Но кто под портиком, с поникшею главою,
В изорванном плаще, с дорожною клюкою,
Сквозь шумную толпу нахмуренный идет?
«Куда ты, наш мудрец, друг истины, Дамет!» —
«Куда – не знаю сам; давно молчу и вижу;
Навек оставлю Рим: я рабство ненавижу».

    Лициний, добрый друг! Не лучше ли и нам,
Смиренно поклонясь Фортуне и мечтам,

Седого циника примером научиться?
С развратным городом не лучше ль нам проститься,
Где все продажное: законы, правота,
И консул, и трибун, и честь, и красота?
Пускай Глицерия, красавица младая,
Равно всем общая, как чаша круговая,
Неопытность других в наемну ловит сеть!
Нам стыдно слабости с морщинами иметь;
Тщеславной юности оставим блеск веселий:
Пускай бесстыдный Клит, слуга вельмож Корнелий
Торгуют подлостью и с дерзостным челом
От знатных к богачам ползут из дома в дом!
Я сердцем римлянин; кипит в груди свобода;
Во мне не дремлет дух великого народа.
Лициний, поспешим далёко от забот,
Безумных мудрецов, обманчивых красот!
Завистливой судьбы в душе презрев удары,
В деревню принесем отеческие лары!
В прохладе древних рощ, на берегу морском,
Найти нетрудно нам укромный, светлый дом,
Где, больше не страшась народного волненья,
Под старость отдохнем в глуши уединенья.
И там, расположась в уютном уголке,
При дубе пламенном, возжженном в камельке,
Воспомнив старину за дедовским фиалом,
Свой дух воспламеню жестоким Ювеналом,
В сатире праведной порок изображу
И нравы сих веков потомству обнажу.

О Рим, о гордый край разврата, злодеянья!
Придет ужасный день, день мщенья, наказанья.
Предвижу грозного величия конец:
Падет, падет во прах вселенныя венец.
Народы юные, сыны свирепой брани,
С мечами на тебя подымут мощны длани,
И горы и моря оставят за собой
И хлынут на тебя кипящею рекой.
Исчезнет Рим; его покроет мрак глубокий;
И путник, устремив на груды камней око,
Воскликнет, в мрачное раздумье углублен:
«Свободой Рим возрос, а рабством погублен».

Наполеон на Эльбе <1815>

Вечерняя заря в пучине догорала,
Над мрачной Эльбою носилась тишина,
Сквозь тучи бледные тихонько пробегала
             Туманная луна;
Уже на западе седой, одетый мглою,
С равниной синих вод сливался небосклон.
Один во тьме ночной над дикою скалою
             Сидел Наполеон.
В уме губителя теснились мрачны думы,
Он новую в мечтах Европе цепь ковал
И, к дальним берегам возведши взор угрюмый,
             Свирепо прошептал:

«Вокруг меня все мертвым сном почило,
Легла в туман пучина бурных волн,
Не выплывет ни утлый в море челн,
Ни гладный зверь не взвоет над могилой —
Я здесь один, мятежной думы полн…

О, скоро ли, напенясь под рулями,
Меня помчит покорная волна
И спящих вод прервется тишина?
Волнуйся, ночь, над эльбскими скалами!
Мрачнее тмись за тучами луна!

Там ждут меня бесстрашные дружины.
Уже сошлись, уже сомкнуты в строй!
Уж мир лежит в оковах предо мной!
Прейду я к вам сквозь черные пучины
И гряну вновь погибельной грозой!

И вспыхнет брань! за галльскими орлами
С мечом в руках победа полетит,
Кровавый ток в долинах закипит,
И троны в прах низвергну я громами
И сокрушу Европы дивный щит!..

Но вкруг меня все мертвым сном почило,
Легла в туман пучина бурных волн,
Не выплывет ни утлый в море челн,
Ни гладный зверь не взвоет над могилой —
Я здесь один, мятежной думы полн…

          О счастье! злобный обольститель,
И ты, как сладкий сон, сокрылось от очей,
          Средь бурей тайный мой хранитель
          И верный пестун с юных дней!
          Давно ль невидимой стезею
          Меня ко трону ты вело
          И скрыло дерзостной рукою
          В венцах лавровое чело!
          Давно ли с трепетом народы
          Несли мне робко дань свободы,
          Знамена чести преклоня;
          Дымились громы вкруг меня,
          И слава в блеске над главою
          Неслась, прикрыв меня крылом?..
Но туча грозная нависла над Москвою,
             И грянул мести гром!
Полнощи царь младой! – ты двинул ополченья,
И гибель вслед пошла кровавым знаменам,
Отозвалось могущего паденье,
И мир земле, и радость небесам,
          А мне – позор и заточенье!
          И раздроблен мой звонкий щит,
          Не блещет шлем на поле браней;
          В прибрежном злаке меч забыт
             И тускнет на тумане.
И тихо все кругом. В безмолвии ночей
Напрасно чудится мне смерти завыванье
          И стук блистающих мечей,
          И падших ярое стенанье —
Лишь плещущим волнам внимает жадный слух;
          Умолк сражений клик знакомый,
          Вражды кровавой гаснут громы,
          И факел мщения потух.
Но близок час! грядет минута роковая!
Уже летит ладья, где грозный трон сокрыт;
          Кругом простерта мгла густая,
          И, взором гибели сверкая,
Бледнеющий мятеж на палубе сидит.
Страшись, о Галлия! Европа! мщенье, мщенье!
Рыдай – твой бич восстал – и все падет во прах,
Все сгибнет, и тогда, в всеобщем разрушенье,
          Царем воссяду на гробах!»

Умолк. На небесах лежали мрачны тени,
И месяц, дальних туч покинув темны сени,
Дрожащий, слабый свет на запад изливал —
Восточная звезда играла в океане,
И зрелася ладья, бегущая в тумане
        Под сводом эльбских грозных скал.
И Галлия тебя, о хищник, осенила;
Побегли с трепетом законные цари.
Но зришь ли? Гаснет день, мгновенно тьма сокрыла
        Лицо пылающей зари,
Простерлась тишина над бездною седою,
Мрачится неба свод, гроза во мгле висит,
Все смолкло… трепещи! погибель над тобою,
        И жребий твой еще сокрыт!