Начало звёздного пути

Глядя на полураздетую барышню, Николка почувствовал почти то же состояние, что и летом, когда подглядывал вместе с сыновьями Прова Кузьмича за купающимися девками. От переживаний он густо покраснел.

Девочка хихикнула и что-то сказала непонятное своей соседке. От того, что он не понимал, что про него говорят, Николка покраснел еще больше.

– Дурак, – сказала девочка, – если ты умеешь говорить, скажи, как ты смог поймать чашку? Это первый раз она не разбилась, еще никто не мог такого сделать.

– Не знаю, – ответил парень, – это как-то само собой получилось.

– Видите, – запрыгала девушка, – мадам Боже, он, оказывается, умеет говорить, и даже чашку мою поймал.

– Кати, так чему вы удивляетесь, вам же уже говорили, что он уже не дурак, – ответила мадам Боже. У нее при взгляде на Николку слегка расширились зрачки, и появилась легкая испарина на порозовевшей коже небольшого декольте.

«Вот чего Фекла привезла его сюда», – только теперь сообразила гувернантка, хотя все остальная прислуга уже давно знала, где зарыта собака, и не на раз обсудила эти новости. – «Юноша-то почти Адонис, а чего только не сделаешь ради такого красавца».

Она перевела взгляд на свою воспитанницу. Та, наконец, тоже заметила, что парень чертовски хорош собой, и теперь пожирала его глазами.

Катенька краем глаза заметила взгляд мадам и вспыхнула ярким румянцем, еще большим, чем у бывшего дурачка.

– Хорошо, я посмотрела на тебя, – хрипловатым от волнения голосом сказала она, – можешь теперь уйти, Аленка, покажи ему, где он будет жить.

И после этого демонстративно отвернулась.

Аленка со своим подопечным вышли из комнаты, но не успели пройти и несколько шагов, как из дверей вышла мадам Боже и крикнула:

– Аленка, барышня хочет, чтобы ты сразу же вернулась, чтобы расчесать ей волосы перед сном.

Та недоумевающе кивнула и пошла дальше. А мадам Боже стояла у дверей и смотрела им вслед с легкой усмешкой на губах.

Она сейчас прикидывала, что натворила глупая Фекла, привезя сюда этого тупого красивого крестьянина, и видела впереди череду скандалов и ссор, которые, скорее всего, закончатся изгнанием любовницы Ильи Игнатьевича из его спальни, а для Николки все это должно было закончиться гораздо хуже.

Катенька не понимала себя, никогда в своей короткой жизни она не считала, что люди, окружавшие ее в имении, могут быть ей ровней. В играх с детьми она всегда верховодила и считала, что это происходит просто потому, что она отличается от них своим происхождением. Если бы она слышала, что говорили про нее эти дети вечером, получали лупцовку от родителей за то, что грубили барской дочке, то ее мнение о себе резко бы упало. Но, увы, этих слов она не слышала и продолжала считать крепостных чем-то вроде разумных животных.

А сейчас, после того как она увидела этого парня, с ней что-то произошло. Она не понимала, что это за чувство, но ей ужасно захотелось, чтобы этот парень был только ее и больше ничей. И когда она отправила Аленку проводить его во флигель, то тут же пожалела об этом.

«Может, она с ним будут целоваться, – с замиранием сердца думала она, – вон как эта девка на него своими косыми глазами смотрела, как кошка на мышку».

– Мадам Боже, немедленно скажите Аленке, чтобы она вернулась сразу, чтобы расчесать мне волосы, – закричала она.

Гувернантка вмиг поняла всё, что было написано на лице ее воспитанницы. Она немедленно встала и вышла в коридор.

Катенька осталась одна и начала себя ругать:

«Боже мой, какая я, оказывается, самка, мне понравился крестьянин, мужик! Но почему? Я же совсем не хочу этого, как стыдно! Ах, почему он не благородный человек. Ведь он такой красивый, высокий, мужественный, может, он вообще не из этого сословия и попал в деревню случайно?»

Пока мадам Боже представляла в своем вредном умишке картины скидывания с пьедестала любовницы хозяина, ее воспитанница уже напридумывала себе сказок о благородном происхождении Николки.

Поэтому, когда гувернантка вернулась в комнату, то по виду Катеньки моментально догадалась, что та задумала какую-то большую пакость.

Аленка между тем довела Николку до его флигеля, где его встретил зевающий Лешка и указал ему место для спанья. В этом флигеле жили, кроме них, еще несколько человек, казаки, которые охраняли имение и хозяина, когда тот выезжал на охоту или еще куда. Сегодня здесь было пусто, и парни, поговорив немного в темноте, улеглись спать. Николка беспокоился о своей бабке, но Лешка успокоил его, сказав, что ей дали угол при кухне, и что она будет там в помощницах.

Илья Игнатьевич во весь опор мчался на коне, за ним мчалась его охрана в количестве десяти человек.

Остальной обоз, с которым он уезжал в небольшой уездный городок, теперь плелся неспешно, вслед за ними.

Он ехал с одной мыслью: только бы успеть, только успеть. Может, его Катенька, обожаемая дочурка, единственная память о Натали, на которую она так похожа, не успела прочитать ту гадость, мерзость, которую он дал ей собственными руками.

Он даже застонал от злости на себя и еще раз обозвал всеми словами, которые у него остались в голове со времен гусарской юности.

Как обычно, он в городе остановился у своего приятеля князя Андрея Шеховского, с которым они вместе воевали француза. Князь был гораздо старше своего друга и уже практически не выезжал, поэтому очень обрадовался его приезду.

Вчера вечером они сидели и как обычно решили перекинуться в картишки. Они любили штос, особенно после того, как ознакомились с произведением поручика Лермонтова.

Вот и сейчас они попивали глинтвейн, перекидывались картами, делая маленькие ставки, и беседовали ни о чем. И тут князь поинтересовался, как дела у его любимицы маленькой Катеньки.

– Она далеко уж не маленькая, – с гордостью сказал Вершинин, – готовится к первому балу. Слава богу, мне вывозить ее никуда не надо, и так все соберутся у меня.

Мне, как отцу, сложно говорить, но кажется, что девочка очень симпатичная и умница. По-французски шпарит лучше меня. Я ей французские романы у нашего книготорговца покупаю регулярно. Вот неделю назад купил произведения маркиза де Сада.

Карты выпали из рук князя, и он остекленевшим взглядом посмотрел на своего визави.

– Что, я что-то не то сделал? – встревоженно спросил Илья Игнатьевич.

– Кха-кха, – откашлялся князь, – Илья, а ты сам-то читал эти романчики?

– Да что их читать, дребедень женская, любовь-морковь, – махнул рукой Вершинин.

Князь кряхтя встал и подошел к длинным рядам книжных полок. И метко вытащил толстый том.

– На-ка, милый друг, почитай вот здесь, а потом вот здесь, – показал он другу отчеркнутые места, напротив которых на широких полях были видны его заметки, написанные тонким кружевным почерком.

Илья Игнатьевич жалобно посмотрел на князя.

– Андрей Григорьевич, ты же знаешь, я не очень с французским в ладу, прочитай сам, пожалуйста, что показывал.

Когда Илья Игнатьевич услышал то, что читал ровным невыразительным голосом его друг, у него на голове поднялись остатки волос.

– Стой, стой, Андрей, я больше не могу этого слушать. Мне надо срочно ехать в имение, бедная Катенька, я собственными руками вручил ей эту мерзость. Но сначала я убью этого мерзавца, этого Миронова, который, не стыдясь, продал мне это!

Князь тронул друга за плечо:

– Илья, послушай дружеский совет. Во-первых, никуда не езди в ночь, не ищи приключений там, где можно без них обойтись. Во-вторых, если твоя дочка хорошо воспитана, то, даже прочитав эти, с позволения сказать, сочинения, она хуже не станет.

В-третьих, ты говорил Аркадию Дмитриевичу, что покупаешь романы для дочери?

– Нет, – ответил растерянно Вершинин.

– Ну, тогда почему ты хочешь его убить, он-то, наверно, считает, что сделал тебе большое одолжение, ведь на самом деле это большая редкость. Так что езжай завтра, и если Катенька еще не прочитала эти книги, то забери их у нее. И не допытывайся, читала она их или нет, не принуждай ее лгать.

Обычно Катенька вставала в одиннадцать часов, потом завтракала, и потом уже начиналось музицирование, прогулки с мадам Боже, потом обед с папенькой и Феклой, а потом она делала что ей вздумается. Читала, примеряла наряды. И все прочее.

Но сегодня она проснулась раньше, чем обычно. Когда она зазвонила в колокольчик, полуодетая Аленка примчалась с выражением ужаса на лице.

– Барышня Екатерина Ильинична, что стряслось, может, вы занедужили, за дохтуром звать надо?

– Ах, Аленка, ну что несешь, какой доктор. Просто я решила, что мне надо сегодня встать раньше. У меня есть неотложное дело.

Аленка заткнулась на полуслове, и по выражению ее лица можно было понять, что за доктором пошлют немедленно.

– Что за дело у вас такое важное, Катерина Ильинична, можно спросить?

Катенька села в кровати, пеньюар у нее упал, обнажив худенькие белые плечики и грудь.

«Как цыпленочек, – жалостливо подумала Аленка, пышущая здоровьем, – а ведь ест, как отец, и куда у нее все уходит».

– Аленка, – сказала решительно барышня, – вчера ко мне приводили дурака, я подумала и решила провести опыт. Как-то случайно прочитала в одном журнале, что дураки не могут учиться. Поэтому хочу попробовать научить этого, как его звать?

– Николка, – подсказала Аленка.

– Да, да – Николку, хочу научить читать и писать.

Аленка про себя засмеялась.

– Барышня, так он умеет читать и писать, говорили, что он даже церковные книги читает и на клиросе поет.

Лицо Катеньки на миг приобрело смущенный вид, но вскоре разгладилось.

– Ничего, тогда я буду учить его французскому языку.

– Так все же зачем вы, барышня, встали так рано. Можно было бы и позже встать?

– Ты не понимаешь, глупая девка, – разозлилась Катенька, – мне же надо подготовиться к занятию. Немедленно помоги сделать прическу и достань шкатулку с драгоценностями. И румяна свежие достань. Я с утра обычно немного бледна.

Ничего не поделаешь, и Аленка приступила к делу, хотя ей очень хотелось спать. В отличие от своей госпожи, она до двух ночи занималась тем, чем должна заниматься молодая женщина. Причем ее друга проблема косоглазия совсем не волновала.

Николка первую ночь на новом месте спал плохо. Вначале не мог заснуть из-за множества мыслей, с тех пор как он получил возможность связно мыслить, он все пытался понять, что же собственно с ним случилось. Ту жизнь придурковатого подростка он помнил не очень хорошо, она представала в его памяти чередой цветных застывших картинок, которые было сложно разобрать. Но по мере того как он осваивался в новой жизни, вопросов у него возникало все больше. Вот сейчас, лежа на топчане и слушая Лешкино сопение, он думал, что и как будет делать дальше. Единственное, что для него было уже решено, крепостным он не останется, и воспользуется любым шансом, чтобы изменить свою жизнь. Но все же его одолел сон. Спал он все равно плохо, крутился и чесался, потому что клопы, кишевшие во флигеле, с яростью набросились на свеженькую жертву.

Рано утром он проснулся по привычке, выработанной за последние три месяца работы батраком. Лешка еще храпел вовсю и даже не думал просыпаться. Николка встал и сбегал на улицу, где, спрятавшись за дерево, опустошил мочевой пузырь, потому как, где находится нужник, показать ему никто не удосужился.

Когда он подошел к дверям, около них уже вертелась Аленка с озабоченным выражением на лице.

– Ну что, проснулся, засоня, – приветствовала она его, – ох, и хлопот с тобой, Николка, и кой черт тебя сюда принес, мне одни заботы достаются. Радуйся, нашей барышне очередная моча в голову стукнула, будет тебя сёдни хранцузскому языку учить. Проверить хочет тебя на дурость.

– Это как и почему? – только и смог спросить озадаченный Николка.

– А потому, – засмеялась девушка, – что кто-то красен, как прынц из сказки, а того не знает.

– Втюрилась барышня в тебя, дурака, вот и мается дурью теперь сама, – продолжала она смеяться. – Смотри, когда тебя приведу, молчи и говори только то, что спрашивают. Илья Игнатьевич добр, конечно, но за свою Катеньку шкуру быстро спустит.

– Так что, – растерялся парень, – уже идти надо? Только утро наступило, неужто барышня в такую рань раннюю встает, и с чего это она в меня втюрилась, кто я и кто она?

– Так девичье сердце не спрашивает, – нараспев сказала Аленка, – раз, и готово, втюрилась, хоть в золотаря, если сердцу мил.

На Аленкиных глазах появились слезинки, она их смахнула и сказала:

– Хватит болтать, иди, перекуси чего у Прасковьи, да помойся хорошенько, чтобы мужицким духом от тебя не перло. Чай, не в хлев пойдешь. А я за тобой опосля зайду, когда барышня прикажет.

Аленка резко повернулась, поцеловала его в губы и унеслась. Николка ошарашенно смотрел ей вслед.

«Что же делать, что теперь будет? – думал он. – Прибьет меня барин до смерти, впору пойти самому удавиться. Совсем бабы с ума съехали!»

К Искину АР-345 от модуля ХХО2:

Сообщаю: произошла спонтанная ошибка в перестройке эндокринной системы реципиента, в связи с чем начался неконтролируемый выброс феромонов, принимаются экстренные меры для ликвидации его последствий. В остальном перестройка защитных систем организма аборигена происходит без сбоев.

Николка побрел на общую кухню, в которой вовсю готовилась еда на немалое количество дворни. Господская кухня находилась в барском особняке, и там распоряжался повар, привезенный Вершининым из самой Москвы. Когда Николка зашел в жаркое помещение, первым, кто его там встретила, была бабушка.

– А вот и внучек мой пришел ненаглядный. Садись, садись, сейчас я тебе молочка налью, вот тебе хлебца немного, – с этими словами она налила ему огромную кружку молока и сунула полкаравая душистого, только что вынутого из печного нутра хлеба.

Потом она уселась напротив за стол и, подперев голову под подбородком обеими руками, начала разглядывать внука.

– И что же ты незадачливый такой, – тихо начала она говорить, – мало тебе Феклы, так теперь на тебя и барышня глаз положила. Ох, Николка, даже не знаю, что тебе и присоветовать, придется тебе, наверно, вновь в дурака вертаться. А иначе эти две кобылы до цугундера тебя доведут.

Николка заинтересованно поднял голову.

– А что такое цугундер, бабушка?

– Ай, не знаю я, отставной солдат Яшка Бровкин всегда так ругался, когда выпьет. Но думаю, что плохое место, – сообщила бабушка.

После завтрака Николка приободрился и стал смотреть на происходящее веселее.

«Может, бог даст, все обойдется», – думал он.

И тут появилась вновь Аленка и молча поманила его за собой. Снова они прошли к особняку, и вновь он, раскрыв рот, оглядывал при дневном свете все это великолепие. На этот раз его путь лежал в комнату, которая служила местом для занятий Катеньки.

Сама Катенька уже была там, она сидела на месте учителя и нервно мяла в руках батистовый платочек. Она была одета в самое свое роскошное платье, тонкая нитка жемчуга была на ее шейке, а в ушах были золотые сережки, прикрытые локонами волос. Немного в стороне сидела мадам Боже, которая до последнего сопротивлялась напору воспитанницы, но была вынуждена уступить. Единственное, что она выторговала, так это то, что она должна обязательно присутствовать при этом так называемом «обучении».

– Ну, наконец-то вы появились, – возмущенно заговорила Катенька. – Аленка, сколько можно ходить, тебя не дождешься.

Аленка благоразумно молчала, опустив голову.

– Иди, – вновь обратилась Катенька к ней, – ты мне пока не нужна.

Она повернулась к парню, который был еще в ступоре от ее наряда.

– Тебя Николка ведь зовут, мне сказали, что ты научился сам читать и писать. Это правда?

– Нет, Екатерина Ильинична, меня научил отец Василий.

– Ну все равно ты научился очень быстро, – сказала Катенька, – я решила, что буду учить тебя французскому языку. Может быть, ты этого не хочешь? – неожиданно спросила она, и на ее груди появились красные пятна от волнения.

– Как пожелает ваша милость, – благоразумно ответил Николка.

– Вот и хорошо! – воскликнула Катенька и приступила к учебе.

Мадам Боже молча смотрела на это представление. Она не сомневалась, что при всей настойчивости Катенька закончит обучение тупого русского крестьянина уже на втором, а, может, и на этом занятии.

Через двадцать минут она уже широко открыла глаза и не дыша глядела на разворачивающееся перед ней действо.

Николка выучил французский алфавит сразу, после единственного просмотра, и сейчас бойко повторял за Катенькой французские слова, ухитряясь правильно произносить их уже со второго или третьего раза.

Наконец, мадам Боже не выдержала и сама приняла участие в этом процессе.

«Господи, – думала она, – это же уникум, у него феноменальная память, откуда он только взялся?»

Урок длился уже почти два часа, когда двери кабинета открылись, и туда ворвался мокрый и грязный Илья Игнатьевич и с удивлением уставился на представшую перед ним картину.

К сожалению, Илья Ефимович Репин еще не родился в своем украинском Чугуеве, и поэтому не мог написать маслом эту сцену, которая была достойна его кисти и могла иметь такое же название, как его настоящее творение «Не ждали».

Наступившее неловкое молчание, наконец, нарушила Катенька.

– Ах, папенька, – защебетала она, – а я тебя так быстро не ждала, что-то случилось, ты выглядишь таким уставшим?

После этого она подошла к нему и, стараясь не испачкаться, поцеловала его в щеку. При этом, сморщив носик, потому что от папеньки несло лошадиным потом, как от конюха.

Вершинин после этого немного обмяк и ласково спросил:

– Доченька, может, объяснишь, что тут происходит, откуда взялся этот хлопец и что он тут делает?

Катенька слегка покраснела, но бойко затараторила:

– Представляешь, папенька, это бывший деревенский дурачок Николка из Чугуево. Его вчера привезли оттуда, чтобы он казачком был вместо Лешки. А я решила научить его французскому языку.

Глаза Ильи Игнатьевича чуть не вылезли из орбит от услышанного. Он молча несколько секунд разевал рот, потом повалился на стул и засмеялся. Он заливался до слез, хохотал, после нескольких часов скачки на коне и всяких тревожных мыслей, копошащихся в его голове, он почувствовал такое облегчение, когда увидел, что его дочка, вместо того чтобы конспектировать произведения маркиза де Сада, возится с деревенским дурачком.

– О-хо-хо, – начал он успокаиваться, – Катенька, ну и как ваши с мадам Боже успехи, удалось вам научить его чему-то?

Катенька гордо посмотрела на него.

– Николка, быстро расскажи французский алфавит.

Наш герой, который при появлении Ильи Игнатьевича вскочил со стула и низко поклонился, вопросительно посмотрел на того.

– Давай, давай, говори, – приободрил его Вершинин, в полной уверенности, что парень собьется через две-три буквы.

Но по мере того как тот называл букву за буквой, с абсолютным эльзасским произношением мадам Боже, у него брови поднимались все выше и выше.

– Это что же, – он обратился к мадам Боже, – дурачок выучил алфавит сегодня?

– Если бы только алфавит, он выучил еще почти сто слов и может отвечать на простые вопросы, – ответила мадам.

Илья Игнатьевич резко посерьезнел.

– Так, так, давай-ка, Катенька, расскажи мне все с самого начала, кто, чего и откуда.

Он внимательно выслушал всю нехитрую историю и потом, как бы между делом, спросил:

– Катенька, скажи, дружок, ты прочитала последние романы, которые я тебе привозил? – и с видимым безразличием ожидал ответа.

Ни один мускул не дрогнул на безмятежном личике барышни.

– Ах, папенька, ты прости, но мне было не до них в эту неделю. Две книжки так и лежат на подоконнике. А что ты спросил? Я должна была их прочесть?

– Нет, нет, – засуетился Вершинин, – я просто привез тебе еще романы, а те захотел прочесть сам, может, ты мне их принесешь?

– Папенька, – в полном недоумении посмотрела на него девушка. – Ты! Хочешь почитать романы?!!

– Ну вот нашла на меня такая блажь, – принужденно улыбнулся Илья Игнатьевич. Только отнеси книжки сразу в мой кабинет и положи на письменный стол. А я пока побеседую с этим пареньком. Вы, мадам Боже, тоже можете идти. Думаю, что на сегодня ваша учеба закончена. Но не исключено, что у вас появится еще один ученик, – добавил он задумчиво.

Илья Игнатьевич с молодых лет обладал очень ценным качеством, которое помогало ему во время службы и потом, когда он вышел в отставку и начал восстанавливать свое имение, почти разоренное его отцом. Он умел находить нужных людей и быстро понимал, чего они стоят. Так, например, его управляющий Карл Францевич, пятнадцать лет назад нищий немецкий эмигрант, приехавший в богатую Россию на заработки, был замечен им и взят на службу, что принесло большую пользу обоим. Мадам Боже тоже относилась к числу таких находок.

Даже свою любовь к девицам он использовал себе на пользу. Та же Фекла, которая думала, что удерживает внимание хозяина своими женскими штучками, не догадывалась, что Вершинин разглядел в ней не только красивую женщину, но и великолепную хозяйку, на которую можно было полностью положиться. Поэтому он не отпускал ее от себя и якобы не замечал ее наивных попыток не допустить в имение молоденьких крестьянских девиц. Тем более что они ему в последнее время не очень и требовались.

Вот и сейчас он своим шестым чувством понял, что ему крупно повезло.

В это время без стука отворилась дверь и в комнату быстрым шагом вошла встревоженная Фекла. Николка, стоявший напротив, только безмолвно ахнул про себя. Все-таки до чего была красива дочь Прова Кузьмича. А сейчас, встревоженная нежданным появлением своего хозяина, она своим видом сразила бы любого мужчину.

«Бедная Катенька, – почему-то пожалел Николка дочку барина, – она просто серая мышка по сравнению с Феклой». – И он вновь покраснел, глядя на ее упругую белую грудь, виднеющуюся в разрезе платья.

– Илья Игнатьевич, что стряслось, чего ты как заполошный примчался? – начала Фекла допрашивать Вершинина.

Тот маслеными глазами оглядел свою любовницу и понимающе посмотрел на краснеющего Николку.

– Да ничего не приключилось, мон шер, – сказал он, – не волнуйся. Я смотрю, не успела ты нового казачка завести, а его уже Катенька прибрала.

– Так вот, – развела руками Фекла, – не знаю, чего ей втемяшилось в голову, с раннего утра не спит. Шум на весь дом устроила.

Фекла смотрела на парня, из-за которого поссорилась с отцом, и не понимала, почему ей тоже, как и Катеньке сегодня, позавчера так было необходимо забрать этого красивого парня в имение. Сейчас она разглядывала его совершенно спокойно, и он абсолютно ее не волновал.

«Как наваждение какое было, как будто околдовали меня», – пришла странная мысль.

– Ну что же, правильно сделала, что привезла этого Николку, – тем временем сказал Вершинин, – интересный мальчишка. Я ведь его помню, в прошлом году, на охоте, его в загонщики взяли, так пришлось домой погнать, ничего не понимал, только сопли по лицу мазал. А сейчас смотри-ка, поумнел нежданно-негаданно. Я про такие случаи что-то не слышал. Так, Феклуша, ты распорядись насчет баньки мне, а я пока кое-чем займусь, переоденусь. А Николку этого никуда не отсылай, ближе к вечеру хочу я с ним поговорить. И не забудь, сама тоже в баньку приди. Что-то я по тебе заскучал.

Когда Николку позвали к барину, уже наступил вечер. Видимо, долго Вершинин мылся в баньке. Несколько часов Николка просидел на кухне, наблюдая, как толстый повар, которого все звали дядя Петя, командует своими помощниками в количестве четырех человек. Все происходящее вокруг было интересно, а его багаж знаний быстро пополнялся новыми словами: бланманже, фрикасе и прочими кулинарными изысками. Надо сказать, что он сам был озадачен своими сегодняшними успехами. Когда пару месяцев назад он начал учиться грамоте у отца Василия, она давалась значительно тяжелее. А сегодня казалось, что буквы и слова сами укладываются в память и вспыхивают там, как огоньки, когда нужно. И он сейчас мысленно как бы пробовал эти слова на языке, перекатывал и с каждой минутой все лучше понимал их смысл.

В обед его накормили прямо на кухне, повар, зная, что он ожидает вызова от барина, не посмел погнать его в людскую, и наложил целую тарелку жареного мяса с каким-то острым соусом.

«Однако, – с неожиданным для самого себя юмором подумал Николка, – чувствую, что от голода я здесь не умру».

– Эй, парень, – крикнул ему повар из-за плиты, – кофий будешь пить, али тебе взвару дать?

Разумно решив, что взвар он пил бессчетно, Николка попросил кофия и долго потом плевался, попробовав черную горькую жидкость.

За окном темнело, когда, наконец, Николку позвали к Вершинину.

Тот, распаренный, красный, сидел за столом в халате и шлепанцах, на голове у него была сеточка для волос, а сверху еще ночной колпак. Он, фыркая, шумно пил чай из блюдечка, брал из стоявшей на столе миски кусочки нераспечатанных пчелиных сот и медленно жевал их. Большой самовар тихо шумел на столе. Фекла сидела рядом с ним, с мокрыми волосами, завязанными в тяжелый узел, каплями пота на лице и тоже в халате. Вершинин левой рукой гладил ее по ноге, открыв ее почти полностью. Когда Николка вошел, она дернулась было прикрыться, но рука помещика осталась на месте, мешая это сделать. Фекла замерла, покрывшись легкой краской смущения.

Николка стоял у двери, а Илья Игнатьевич с интересом его разглядывал.

– Фекла, а ты заметила, что парень-то красавец, кровь с молоком, я сразу и не приметил, не до этого было. То-то дочка его учить вздумала, – усмехнулся он.

– Ну что, Николай Егорович Лазарев, хочешь, чтобы тебя так в деревне называли? – обратился к нему Вершинин.

Николка благоразумно молчал, чтобы случайно не сказать чего лишнего, но взгляд его был прикован к молочно-белой ножке Феклы.

– Да вижу, вижу, чего хочешь, – усмехаясь, сказал помещик, – только это не про тебя. Что-нибудь другое говори, вот скажи, чего бы ты хотел в жизни своей добиться?

– Не знаю, Илья Игнатьевич, – осторожно отвечал Николка, – вот, может, новый дом срубить, для себя и бабушки, да лошадь прикупить.

– Да уж даже для деревенщины, который за час французский алфавит выучил, скромные желания у тебя, – заметил Вершинин и спросил: – А как у тебя со счетом?

– Умею четыре действия делать и таблицу умножения на днях выучил, – ответил Николка.

Вершинин издал удивленный возглас и удовлетворенно улыбнулся.

– Послушай, Николка, ты ведь поумнел совсем недавно, сам-то как думаешь, что с тобой случилось? – заинтересованно спросил он.

– Не знаю, ваша милость, уже говорил не один раз, что все само собой произошло, просто проснулся одним днем, и все ясно и понятно стало.

– Ну что же, одним так одним, – согласился Вершинин, – интересно мне, что из тебя получиться может, так что с завтрашнего дня начнешь учиться, посмотрим, может, помощник Карлу Францевичу будет. Ну а не получится, поедешь вновь в Чугуево, коров пасти. И смотри, без шалостей, а то быстро розги на конюшне отведаешь.

На этом разговор закончился, и Николка был отпущен к себе.

Во флигеле сегодня было шумно. Горело несколько свечей, за столом сидели здоровые плотные мужики – охрана Вершинина.

Увидев его, они завопили:

– Ого, вот это дурачок, да тебя, хлопец, впору к нам в охрану брать. Такие люди нам нужны.

Николка стоял, не зная, что сказать. Но тут старший, черноволосый, мужик, похожий на цыгана, с хищным лицом, в котором было что-то ястребиное, похлопал по лавке.

– Садись, паренек, вот тут общество интересуется, как это у тебя получилось поумнеть. Может, расскажешь чего. А-то мы тута в догадках все извелись.

Юноша послушно сел на лавку, и все взгляды устремились к нему.

– Да не знаю я, – сказал он, – уже сколько меня спрашивали, за три месяца надоело отвечать. Всем одно и то же говорю: в одно утро проснулся, и всё ясно и понятно, а прошлая жизнь, как картинки, мелькает, да и не помню больше ничего.

– Слушай, сёдни Аленка заполошная бегала, кричала, что барышня решила тебя хранцузскому языку учить, а ты его вмиг превзошел, точно ли это, не врет девка?

– Да ничего я не превзошел, – покраснев, сказал Николка, – ну выучил буквы, да несколько слов, вот и всё.

– Ой, паря, что-то ты темнишь, кривды какие-то сочиняешь. Скажешь, что и к барину тебя нынче не звали? – сказал один из мужиков. – А говорят, что ты ему уже книгу на французском языке всю как есть прочитал. А он сегодня от любопытства даже в бане не задержался.

Тут все сдержанно засмеялись, с явным оттенком зависти. Конечно, любой из них тоже с удовольствием задержался бы в бане с красавицей Феклой. Когда же народ услышал, что барин освободил Николку от обязанностей посыльного, и это дело остается за Лешкой, за столом наступило озадаченное молчание.

– Чем же ты барина взял, а, Николка? – раздался вопрос одного из сидевших там.

– Не знаю, – ответил парень. – Илья Игнатьевич сказали, что я должен буду учиться всему, что он скажет, а потом он уже решит, куда меня поставить.

– Да-а, паря, – задумчиво протянул мужик, первым пригласивший его за стол, – интересные дела у нас творятся, ты случаем глаза отводить не могешь? Может, ты барину голову задурил?

– А ты у него сам спроси, – ответил Николка, которому надоели подколки охраны.

– Робя, вы гляньте, – возмутился старший, – у самого на губах молоко не обсохло, а уже грубит, нарывается.

И хотел дать подзатыльник несостоявшемуся казачку.

Каким-то десятым чувством Николка отклонился в сторону и, неожиданно для самого себя, схватил пролетевшую рядом с левым ухом руку и припечатал нападавшего лицом в стол.

Тот попытался дернуться, но Николка держал крепко, и он застучал свободной рукой по столу и что-то невнятно бубнил в столешницу. Окружающие, вначале оторопев, молча смотрели на случившееся, потом за столом начали раздаваться смешки, перешедшие в хохот.

– Эй, Ефим, – кричали мужики, – как это тебя дитенок вчерашний побил.

Николка отпустил припертого к столу старшего, и тот сел, нянча свою руку, на которой были видны следы пальцев Николки.

– Ну ты и здоров, – выдохнул Ефим, – я уж думал, мне сейчас руку сломаешь, ты, парень, силы, что ли, своей не знаешь, поосторожней надо. Из-за подзатыльника так разбушевался.

Но Николка, несмотря на то что Ефим делал вид, что ничего особенного не случилось, ясно понимал, что приобрел в имении первого врага.

После этого события разговор сам собой потихоньку прекратился. Ефим сидел злой и только зыркал на всех исподлобья. Поэтому все были напряжены и быстро улеглись спать.

А утром Николка уже забыл о вчерашней неприятности. Ведь его сегодня ждала настоящая учеба. Впервые он понял ее притягательность, еще когда постигал таинство чтения с отцом Василием, когда непонятные и странные закорючки и палочки вдруг начали складываться в слова и предложения. Это было так увлекательно, что Николка сидел бы день и ночь за книгами, но надо было работать. И вот сейчас по капризу барина он сможет учиться! Когда он шел в барский особняк, его переполняло удивительное чувство восторга и страха, и он не понимал, чего испытывал больше.