Мы пойдем с конем по полю вдвоем…

Студент

Здорово, бедный брат-студент,

Здравствуй, старина!

Сегодня дел серьезных нет,

Сегодня праздник дотемна.

Вольному – воля, а спасенным – рай,

Долгий рассказ оставь для первокурсниц!

Вдохни свободный воздух улиц

И сам себя не осуждай.

Покуда горе – не беда,

Будет все путем.

Кривая вывезет всегда,

Давай о том с тобой споем!

Вольному – воля, а спасенным – рай,

Долгий рассказ оставь для первокурсниц!

Вдохни свободный воздух улиц

И сам себя не осуждай.

Инженер «Мостелефонстроя»

С грехом пополам я окончил в июне 1987 года родной институт. Тема диплома звучала так: «Линии связи в условиях вечной мерзлоты». Очень не хотелось воплощать написанное на практике. Хотя и ничего особенного, наверно, – пакуешь себе кабель в железобетонные костюмы. Только прохладно, должно быть, у этой вечности.

От былой отличности в оценках не осталось и следа. Два последних курса листки зачетки пестрели унылыми «удами». Я особо не расстраивался. Все время поглощало стихосложение. Препод Шварцман говаривал:

– Удовлетворительно – хорошая оценка! Это значит, и вы удовлетворены, и государство удовлетворено.

Молодого инженера электросвязи принял в свою обитель трест «Мостелефонстрой», СМУ-2.

Месяц-другой я протирал штаны в каком-то отделе по учету и планированию вблизи метро «Калужская». По ночам сочинял до посинения, утром с красными глазами занимал позицию за столом, перекладывал с места на место разные платежные поручения. Вглядывался сонными глазами в чертежи коммуникаций, совершенно не разумея, что к чему. Пару раз безнадежно засыпал на рабочем месте. Напротив меня, лицом к лицу, сидел начальник отдела. И я думал, что, видимо, желтоватый оттенок его кожи и некоторая тучность фигуры ожидают со временем и меня самого. Буду тихо хиреть, а после и стареть, занимаясь нелюбимым делом. Уволиться было нельзя. Три года после института молодой специалист должен был отработать по распределению. Сейчас понимаешь, пристраивая юного лоботряса куда-нибудь на работу, что эта социальная защищенность вовсе и не так плоха для неокрепших молодых душ.

– Да, Шаганов, вижу, трудновато тебе дается сидячая работа. Но ничего. Направляем тебя в строительное подразделение. Будешь инженером-измерителем. Все поживей, чем здесь, и оклад на червонец повыше.

Чего там и говорить, тот мой начальник обладал душевным теплом. Спасибо ему.

Ну что ж, это совсем другое дело. Во-первых, после выполненной работы на объекте можно было не возвращаться на базу – в полуподвальное помещение здания в начале улицы Марии Ульяновой. Свободного времени прибавилось. Во-вторых, все объекты, они же АТС (автоматические телефонные станции), находились не в одном районе города, что тоже вносило некоторое разнообразие. В-третьих, коллектив наших рабочих был также приветлив.

– Ну, вот скажи, Саша, что тебя больше всего интересует на сегодняшний день? Может быть, оптические волокна в телефонии, а? – с надеждой спросил меня новый босс.

– Виктор, скажу вам честно. Больше всего меня интересуют мои новые стихи. Те, которые я еще не сочинил.

Увлечение мое несколько его расстроило, сразу было видно. Он вздохнул.

– Эх, до тебя на этом месте трудился тоже художник. Все рисовал, рисовал, бедняга…

Что он там рисовал, я не стал уточнять. А вот мои песни частенько транслировались по однопрограммному приемнику, и ребята с удовольствием подкалывали:

– Ну, что нового создаешь, поэт? Как там твой «Черный кофе» – «Зеленый чай»?

Я не обижался. Кудри, подстриженные военной кафедрой, снова отросли до плеч. И весь мой облик говорил сам за себя – перед вами, господа мои хорошие, «совсем неизвестный среди хулиганов московский поэт Александр Шаганов».

И я решил: как только скромные авторские отчисления сравняются с инженерным окладом, буду линять с трудового фронта. Каким образом – непонятно, может, даже через статью параграфа 33 трудового законодательства: увольнение за прогулы без уважительных причин. Будь что будет. Ночи напролет я медитировал, как подорванный. Поэтические образы не оставляли в голове места измерительным приборам.

Судьба была и в этот раз благосклонна. Перестройка, Горбачев! В «Литературке» целые газетные подвалы были посвящены таким, к примеру темам: «Можно ли заниматься частным извозом» или «Первое кооперативное кафе на Остоженке – хорошо это, плохо ли?».

– Саня, сходи в СМУ. Борису Ивановичу через год на пенсию, может, он тебе и подмахнет открепительный листок, – надоумил меня Виктор. К тому времени он окончательно понял, что его любимые оптические волокна не вызывают у подчиненного никакого рефлекса, кроме скрытого рвотного.

– Шаганов, – сказал мне Борис Иванович, – я бы тебя со всей душой отправил и в эстраду, и подальше куда, но ведь мне по шапке дадут. Милый, – жалостливо попросил, – поезжай в трест. Дай спокойно до пенсии доработать.

В тресте меня принял самый главный руководитель. Похоже, его дети были музыкально развиты, если он был наслышан о некоторых молодежных рок-группах.

– Позовите-ка ко мне начальника отдела кадров, – попросил он по селекторной связи секретаршу.

Вошла дама среднего возраста.

– Вот молодой специалист Шаганов из СМУ-2.

– Да-да, мы его сами выбирали.

– Так вот его нужно уволить.

– За что? Как так, что он натворил?

– Саша, значит, езжай в Министерство связи. Там отдел по работе с молодежью. Все объяснишь. Если не отпустят – звони, поедешь второй раз вместе со мной. Но вначале действуй сам.

В министерском кабинете типичный клерк не сразу вник в мои проблемы и просьбу уволить переводом в студию «Рекорд».

– А вы уверены, что это ваше настоящее призвание, а не юношеская блажь? Может быть, дополнительная рабочая закалка не помешает творческому организму? А у вас есть публикации в периодике?

Что я мог ответить? Никаких публикаций у меня не имелось и не предвиделось. И уже в самом конце беседы с некоторым даже упреком тот человек спросил меня:

– А вы знаете, сколько государство потратило на ваше инженерское обучение? Шесть тысяч рублей, а вы вот, можно сказать, так безалаберно и расточительно поступаете с государственными средствами…

Мне хотелось ответить на последнее, что бюджет страны мне дорог как гражданину. Но сдержался. Что объяснять, какую прибыль получает государство за миллионный тираж пластинки «Черный кофе» при цене два с полтиной за экземпляр? А скромный автор получил свои разумные 500 целковых. Но я не стал, сдержался. Итак, весь мой побег висел на волоске.

Уехал я ни с чем. Ни да ни нет. Рассмотрят, сказали, мою просьбу, а когда – неясно.

В апатии ко всему окружающему прожил я последующие две авитаминозные недели. Но вот в понедельник мартовским деньком прихожу на работу, а Виктор и сообщает:

– Все, Шаганов, сдавай спецовку. Сегодня позвонили из треста, сказали – пиши стихи!

А из всей спецовки-то только рукавицы и надо вернуть. Да я их и возвращать не стал. Домой поехал.

Свободен, значит. Восемь месяцев всего инженерил.

На семи холмах город песен моих

Поэзия – всегда наитие

Вот говорят – «профессиональный поэт». Наверное, это те хлопцы с газетных страниц. Для меня же поэзия всегда наитие. Была и есть. Очень я непрофессиональный в этом отношении. Ненадежный. Надо написать быстро и по поводу, а я не могу. Многие сердятся. Думают, что выделываюсь.

Тогда была немножко другая эпоха. Я знал, в чем мое призвание, где-то лет с шестнадцати. То есть я знал, чем буду заниматься в жизни. Может, даже с четырнадцати. Это была юношеская мечта, а лет с шестнадцати я просто понимал, чем бы я хотел заниматься. И получая такую мужскую мужественную профессию, я при этом был записан одновременно в пять-шесть библиотек нашей Первопрестольной. Поэзии невозможно научиться иначе, чем самообразованием. И я просто пропадал. Огромное количество времени самосовершенствовался. Что я хочу сказать? Эти «кроссы» поэтические, никому не нужные, кроме моих близких друзей, таких же сорванцов, были не востребованы, да? Но мы их «бегали» уверенно. Мы любили песенное слово. Мечтали, а потом чудесным образом как-то все это пригодилось.

И вот что я скажу. Во-первых, нужно постараться напевать стихи, которые ты сочиняешь. Тогда эта некая напевность обязательно войдет, и композитору будет легче сочинить. Во-вторых, есть такое благозвучие песенное, а есть неблагозвучие. Каждый для себя это откроет по-своему. Самое главное в песне, мне кажется, не писать… Это не роман. В ней нужна какая-то одна очень точная мысль, эмоционально выраженная. Какой-то очень хороший образ.

«Дождь придуман для того…»

Дождь придуман для того,

Чтобы ты осталась дома

И звонила по знакомым,

Где давно нет никого.

Пусть тебе семнадцать лет —

Ты уже так одинока,

И любовь твоя далека,

И друзей как будто нет.

Для того придуман дождь,

Чтоб всю ночь могла ты плакать

И в слезах обиду прятать.

Кто ж виновен в этом, кто ж?

Правду эту не поймешь.

Только дождь пройдет однажды,

Остальное все неважно —

Дождь не вечен, глупый дождь.

Золотые облака

Надо мной безмолвное небо,

А на нем безвольные звезды.

Что в кино смешно и нелепо,

В жизни горестно и серьезно.

Не моя ты больше подружка,

Вот и все – окончился праздник.

У дитяти отняли игрушку,

Но зачем его еще дразнят?

Золотые облака

В полуночной тишине

Так жестоко, свысока

Образ твой рисуют мне.

Золотые облака

Мне забыться не дают,

Все плывут они, плывут,

Золотые облака.

Не пойму, на что я надеюсь,

Небеса мои слезы прячут.

Откровенья мои и песни

Ничего для тебя не значат.

Ты скажи, ну что тебе стоит?

Позвони однажды под вечер.

Подскажи решенье простое,

Ну зачем мне душу калечить?

«Куда плывете, облака…»

Куда плывете, облака,

Куда манит вас непокой?

Туда, где радуга легка,

Где льется свет над милой рекой.

Туда, где одинокий плес

Венчал влюбленных много раз.

Он не забыл счастливых слез,

Он не забыл печальных глаз.

Ах, облака… Ах, облака,

Купайте сны в небесной мгле,

Стелите нежные луга

Для всех сердец на бедной земле.

Душа взлетит в златую высь

За вами вслед, за вами вслед.

Приснись, любовь моя, приснись

Любовь, которой больше нет.

Студия «Звук»

Вообще-то в нашем деле очень важно придумать первую настоящую песню. Хорошо бы сочинить так, как до тебя никто не писал. Сразу обратят внимание. Никуда не денешься. Журналисты задавали любопытные вопросы: «Вы поэт или рок-поэт?», я смущался. Теперь спрашивают: «Как вас лучше представить, поэт или поэт-песенник?» Последнее несколько смахивает на словосочетание «мать-одиночка». Я особо не трепыхался, тем, кто хотел услышать «рок-поэт», отвечал утвердительно, другим также кивал, не разрушая замысла их интервью. Так поступаю и по сей день.

Мне было все равно, как назовут. Но всегда тянуло к нормальному живому слову, хотелось разговорных оборотов, приближенных к языку улицы, фольклору. Хотелось, что называется, «быть понятым своей страной», говоря стихами Маяковского. Поэтому с клише «рок-поэт» простился я без сожаления, не переставая любить музыку юности и те команды, что звучали на пленках катушечной «Астры», купленной по великому случаю моей матушкой в магазине «Орбита» на Смоленке к моему шестнадцатилетию.

Андрей Лукинов – тогда руководитель замечательной студии «Звук» – познакомил меня с Маликовым. Дима записывал свои первые песни. Мы встретились на Большой Грузинской, дома у Андрея. Дима приехал с папой. Они были очень любезны и учтивы. Неизменно улыбающийся Юрий Федорович долго тряс мою руку и предложил подготовить номер к «Новогоднему огоньку». Дела у «Самоцветов» шли не очень, время других гитар. А Дима через месяц-другой после выхода в эфир «До завтра» стал настоящим кумиром девчонок.

До завтра!

Прощальных слов не говори.

До завтра!

Устало светят фонари.

Тебе пора домой давно,

На улице темно,

А мне – так все одно.

Поделать ничего нельзя,

Посмотри в глаза,

Посмотри мне в глаза…

До завтра!

Печалиться напрасно брось,

Ты ведь знаешь.

До завтра!

Мы никогда не будем врозь.

Наверно, я плохой актер —

Уже узнал весь двор,

О чем наш разговор.

Наверно, это лунный свет

Разгадал секрет,

Разгадал наш секрет.

Ночной городок.

Пройдусь по округе…

Рассвет недалек,

Недолго скучать в разлуке!

До завтра!

Прощальных слов не говори.

До завтра!

До первых отблесков зари.

Я не считаю пустяком

Часы с тобой вдвоем,

Не думай о плохом.

О, как мне хочется сберечь

Теплоту наших встреч!

Ночной городок.

Пройдусь по округе…

Рассвет недалек,

Недолго скучать в разлуке!

До завтра!

Игорь Матвиенко

В этот же период, не знаю каким образом, возник в моей записной книжке и телефон Игоря Матвиенко. Он занимался проектами «Класс» и «ЧП». Репетиционная база была в ДК АЗЛК. Окна обширной комнаты выходили на стадион и футбольное поле, где я подростком гонял мяч, от всей души защищая цвета производителя московских малолитражек, теперь уже уступившего место французскому автопрому. Стоппер (передний защитник) Шаганов в футболке за номером три сражался, не жалея своих ног и соперника. Свой не свой, в штрафной не стой!

Игорь мне не понравился при знакомстве. Никакого соавтора в этом бледном субтильном персонаже я не разглядел. Он остался похожего мнения и обо мне. Наверно, я выглядел излишне самоуверенным.

Мы жили недалеко друг от друга, я на Новокузьминской, Игорь – в конце Рязанского проспекта. Однажды он позвонил совсем рано, к его маленькой дочурке должен был прийти доктор. Игорь спросил – не могу ли я выручить его, одолжив до вечера немного денег для педиатра. Я подумал, что, наверное, ему совсем туго. Или же все-таки из нашей первой встречи не надо делать безапелляционных выводов – соавторы мы или не соавторы? Первое впечатление, не зря говорят, обманчиво. Смитинговались, короче.

Стали сочинять, как подорванные. Кое-что пригодилось для «Класса», а другие песни просто ждали своего часа. И полтора года в портфелях композитора и поэта пылились уже сочиненные и «Батька Махно», и «Дуся-агрегат», и многое остальное, что составило дебютную пластинку «Любэ». У нас просто не было средств, чтобы осуществить запись. Конечно, если бы мы могли предположить будущий успех, то наверняка эти несчастные денежки нашлись бы. Хотя бы и из бюджета семьи, а так…

Андрей Лукинов

Андрей Лукинов всегда тепло относился к моим песням, возможность студийного воплощения у него была (в студии «Звук» вовсю накручивал киловатт-часы Летягин со своим «Миражом»).

Кстати, одни из первых творений Маликова на мои стихи тоже появились в каморке на последнем этаже ДК МЭЛЗ, все в той же студии «Звук». Как и пластинки Талькова и многих других. А сама студия – небольшая комнатка странного вида, – ведущая вверх, а там клочок пола, где мог разместиться пульт да по бокам клавишная стойка. И столик со стульчиком. Пульт – восемь каналов на все про все, микрофонного помещения как такового не было вовсе. И при записи вокала все остальные присутствующие сидели ни гугу. Сложней, если возникал шум в коридоре. И так далее и так далее… Но ничего, записи тех лет до сих пор издаются.

Как Лукинов умудрялся в то время отлавливать таланты – необъяснимо для меня и сегодня. Обликом зажиточный крестьянин и пожизненный любитель хардрокового тремела, Андрей руководит ныне центром Игоря Матвиенко и еще чем-то сопутствующим. А тогда, осуществляя свойственное ему кураторство, он предложил мне потрудиться оператором тиражной мастерской. И несколько месяцев я заправлял пленочки. Директор «Любэ» Олег Головко удивлялся, встречая меня за таким небогемным занятием:

– У тебя такая фишка, да?

Что я мог ответить? Прослушивая огромным потоком музыкальные излияния своих сограждан и заграничных, талантливых и не очень или совсем никудышных – песенное ощущение настаивалось во мне необычайным образом. По Горькому, это были мои «университеты». Потом я поругался с Лукиновым, характер у него не самый мягкий. Да и надоело уже. С Андреем мы не разговаривали полгода. Надо же уметь и дружить и ссориться.

Потом помирились.