Если бы он был греческим героем Гераклом, он совершил бы один-единственный подвиг – завладел авгиевыми конюшнями и стал обладателем несметных богатств. Но он был римским императором Веспасианом, и свои богатства ему пришлось собирать по городам и весям всей Римской державы.

Его едва ли не ближайший предшественник Нерон пел на троне и прожигал жизнь, а между делом прожег дотла и великий город Рим. Он же, Веспасиан (9—79 гг.), не пел и не плясал, добравшись до власти, не шутейничал и не мотовствовал – он упорно считал деньги. Сор в его руках превращался в золото. Ведь он был финансовым волшебником.

Веспасиан пришел к власти через год после смерти Нерона. В тот год императоры сменялись на римском престоле с той же монотонностью, с какой сменяются времена года.

Нерон был загнан, как зверь, и выбрал смерть. Нерону наследовал Гальба. Старого Гальбу убили мятежные солдаты. Их предводитель, новый император Отон, не сумел удержать власть над армией. Германские легионы подняли мятеж и разбили войска Отона в сражении, где ими командовал Вителлий: тот вывел войска, чтобы покарать убийц Гальбы. Подобные занятия Вителлий любил. Светоний пишет, что «наказывать и казнить кого угодно и за что угодно было для него наслаждением» («Жизнь двенадцати цезарей»: «Вителлий», 14).

Несколько месяцев спустя был наказан он сам. Против него восстали войска в Мезии и Паннонии, Иудее и Сирии. Ни обещания, ни мольбы не помогли. Одни солдаты его предали, другие разбили. Тиран и гуляка Вителлий был пойман врагами. По словам Светония, «его истерзали и прикончили мелкими ударами, а оттуда (со склона Капитолийского холма. – А. В.) крюком сволокли в Тибр» («Вителлий», 17).

Руины древнеримского туалета

Так пролетел «год четырех императоров». В июле 69 г., когда отшумели мятежи, на римский престол взошел командующий восточными легионами Веспасиан. Его правление стало одним из самых блестящих в I в. С воцарением Веспасиана (69–79 гг.) жизнь в Римской империи на десять лет успокоилась.

Тит Флавий Веспасиан по праву своего рождения не мог рассчитывать на то, что судьба когда-либо вознесет его на олимп власти. Он был провинциалом, сыном мытаря и заимодавца, то бишь сборщика пошлин в Азии, а затем ростовщика в стране гельветов (кельтское племя, жившее на территории современной Швейцарии. – А. В.). Никогда еще люди столь низкого происхождения не управляли Римской державой.

Однако деньги водятся даже в таком захолустье, где появился на свет Тит Флавий. А его отец знал деньгам счет. Они шли к нему. Не будучи стесненным в средствах, отец сумел дать сыну хорошее образование. Тот поступил на военную службу и со временем достиг в армии командных высот.

Уже к сорока годам, при императоре Клавдии, Веспасиан отличился, командуя легионом в Британии. Светоний в «Жизни двенадцати цезарей» перечисляет его подвиги так, словно зачитывает сводку римского бюро информации: «Участвовал в тридцати боях с неприятелем и покорил два сильных племени, более двадцати городов и смежный с Британией остров Вектис (ныне Уайт. – А. В.)» («Божественный Веспасиан», 4).

При Клавдии же он стал и консулом в 51 г. При Нероне получил должность наместника (проконсула) провинции Африка (она занимала территорию современного Северного Туниса и Западной Ливии). Известно, что римские наместники кормились от своих провинций, нещадно разоряя их. Веспасиан отличился и здесь. Он честно управлял вверенной ему областью, не заботясь о том, чтобы разбогатеть. Умеренность, порядочность, справедливость – вот девиз его правления Африкой.

Если бы не финансовые средства брата, который помогал Веспасиану сводить концы с концами, не впадая в жестокую нужду, истории был бы явлен удивительный пример того, как нищий человек твердо и разумно управляет богатой провинцией (по словам Светония, Веспасиан «потерял доверие заимодавцев и вынужден был все свои именья заложить брату» («Божественный Веспасиан», 4). Но таков был Веспасиан. Он не служил «себе» – служил отчизне и, конечно же, императору.

Когда незадолго до смерти Нерон покинул Рим, чтобы полтора года путешествовать по Греции, он призвал Веспасиана сопровождать себя. У Нерона было много неприятных, смешных, отвратительных качеств, но в людях он, ученик философа Сенеки, хоть отчасти разбирался. Он чувствовал, что этого дельного, неподкупного служаки Веспасиана ему опасаться нечего. Самодур Нерон стерпел даже в тот неприличный момент, когда во время одного из концертов, которые так любил давать император-артист, его пение прервал мощный храп подуставшего, заснувшего Веспасиана.

Однако этот «сон в летнюю ночь» на концерте Нерона вроде бы ничему не научил честного воина. Все повторилось. Он опять заснул под пение императора и этим, как пишет Светоний, «навлек на себя жестокую немилость» («Божественный Веспасиан», 4). Но расправы не последовало, угодивший в опалу Веспасиан лишь на время «удалился на покой в дальний маленький городок» («Божественный Веспасиан», 4). Вскоре он был прощен Нероном. Император любил дельных помощников без амбиций, любил полководцев, которые уж точно не учинят мятежа.

В 67 г., когда в Иудее вспыхнуло крупное восстание, получившее впоследствии название Иудейской войны, успокоить непокорную провинцию был послан Веспасиан.

Однако, завидев беду за тысячи километров, Нерон проглядел ее у порога дома. Мятеж вспыхнул и в Риме. Спастись было уже нельзя. Император расстался с жизнью.

Когда преемники Нерона целый год убивали друг друга, деля власть над Римом, про Веспасиана, похоже, забыли. У этих временщиков на троне руки были слишком коротки, чтобы дотянуться до одной из восточных провинций, где жил этот видный политик, друг свергнутого деспота. В конце той трагедии Веспасиан появился на политической сцене сам, со своей армией, как честный вояка Фортинбрас в финале «Гамлета», чтобы убрать горы трупов и взять на свое попечение огромную страну, уставшую от смут и потрясений, готовую распасться на части. Опираясь на верные ему войска, Веспасиан сверг самозванца, стал царствовать трезво, строго, справедливо, восстановив нахально попранные закон и порядок. А Иудейскую войну успешно завершил его сын Тит, принявший командование армией, осаждавшей Иерусалим.

По меркам того времени Веспасиан был старик – но умный, крепкий старик. Он был человеком долга, устроителем государства. Он принялся наводить порядок в прогнившей державе. Его деятельность подготовила расцвет Римской империи во II в. – империи Траяна, Адриана, Антонина Пия, Марка Аврелия. Скрепленная этим хозяйственником страна неколебимо простояла целых сто лет, прежде чем во второй половине II в. вновь начались бедствия.

А еще Веспасиан был блистательным финансистом, «бухгалтером на троне». Ведь он вырос в семье человека, ворочавшего крупными деньгами. Казалось бы, забытый детский опыт, детские наблюдения пробудились вдруг в императоре. Он умел и считать деньги, и зарабатывать их.

В современной терминологии Веспасиана следовало бы назвать великим кризисным менеджером. Многим нынешним министрам экономики следовало бы поучиться у него тому, как привести к процветанию государство с совершенно расстроенной финансовой системой.

Для Веспасиана в экономике не было мелочей. Отсюда и его знаменитая фраза: «Non olet!» – «Деньги не пахнут!» (дословно: «Не пахнет!»). Так, по преданию, он ответил своему сыну, будущему императору Титу, когда тот сконфуженно встретил одно из экономических нововведений отца, который решил обложить налогом общественные туалеты. Сыну это показалось «нецарским», постыдным занятием. Но Веспасиан-экономист прекрасно понимал: то, что пользуется спросом всегда, всегда будет пополнять казну. Люди вынуждены справлять свои естественные надобности каждый день – и потому ручейки налогов не иссякнут, а будут каждодневно приносить прибыль.

Вот как рассказывает эту историю Светоний: «Тит упрекал отца, что и нужники он обложил налогом; тот взял монету из первой прибыли, поднес к его носу и спросил, воняет ли она. “Нет”, – ответил Тит. “А ведь это деньги с мочи”, – сказал Веспасиан» («Божественный Веспасиан», 23).

Новшество было столь памятным, что впоследствии за отхожими местами в Париже даже закрепилось название «vespasiennes», звучавшее и через много столетий после того, как от Римской империи не осталось ни следа, ни запаха.

Всего за десять лет Римская держава из государства-банкрота превратилась в прибыльное, процветающее предприятие. Своими умными, взвешенными действиями Веспасиан разгреб долги, накопившиеся, как навоз в авгиевых конюшнях, и оздоровил римскую финансовую систему.

Как уже было сказано в предыдущей главе, Нерон оставил своим преемникам почти обанкротившуюся страну. Ее государственный долг достиг 40 миллиардов сестерциев. Для сравнения: средний годовой заработок римского работника составлял в то время около 1000 сестерциев.

На месте Веспасиана Калигула (да и тот же Нерон), пытаясь поправить дела, стал бы казнить римских богачей и своих политических противников, отправляя все их богатства в темную бездну государственной казны.

Веспасиан же прежде всего наладил налоговую систему – источник постоянного поступления денег в бюджет. Он настойчиво преследовал неплательщиков налогов и собирал недоимки. Кроме того, он повысил налогообложение провинций и отменил льготы для некоторых областей, введенные его сладкоголосым предшественником. Так, если Нерон, поклонник греческой старины и эллинистического искусства, освободил от налогов провинцию Ахайю – Элладу греков, то Веспасиан, едва придя к власти, отменил этот указ, пробивший огромную брешь в бюджете Римской державы, и так уже скудном.

Нерон раздавал – Веспасиан продавал. Он взялся, например, торговать должностями, устраивая настоящий аукцион. Чтобы получить назначение, надо было больше других внести денег в казну. «Он без колебания продавал должности соискателям и оправдания подсудимым, невинным и виновным, без разбору», – пишет Светоний. И осуждать его за это нельзя, ведь «худо нажитому он давал наилучшее применение» («Божественный Веспасиан», 16).

Финансовая политика, проводившаяся Веспасианом, была так разумна, что заслужила одобрение не только чиновника-хрониста Светония, но и Тацита, бичевавшего в своих желчных трудах многих императоров. Его, Веспасиана, Тацит не только пощадил, но и похвалил.

Самому Веспасиану, пожалуй, недосуг было слушать похвалы. Он занимался тем, что неустанно расширял сферы налогообложения. Это отразилось и в его знаменитой фразе, немного переиначенной в памяти людей: «Деньги не пахнут!»

Император требовал порядок во всем. Праздность и лень были ему незнакомы. Рвения в работе он добивался и от своих подданных. Сам он в ранние утренние часы был уже на ногах – разбирал накопившуюся корреспонденцию. Не привыкший тратить время попусту, Веспасиан, даже одеваясь, принимал посетителей и решал деловые вопросы. Он правил великой империей, как жил – просто, без прикрас и ненужных расходов. С людьми он легко сходился, а чувство юмора и хорошее настроение никогда не покидали его. Его предсмертной шуткой стала фраза: «Увы, кажется, я становлюсь богом» («Божественный Веспасиан», 23).

Рад ли он был этому? В жизни ему было чему радоваться.

Еще раз вспомним, что, придя к власти, он, откровенно говоря, оказался не в царском дворце, а, подобно Гераклу, в авгиевых конюшнях. В смертный час, передавая власть сыну, он оставил империю без долгов. Это была его главная победа, но такой победе – над безнадежностью, безденежьем и бессилием – позавидовал бы любой полководец. В конце концов, для героев войны горы трупов на поле брани тоже non olet, как для Веспасиана – его поле трудов.

Да упокоится с миром его божественный прах! Деяния его «не пахнут» даже две тысячи лет спустя.

Сим победиши

312 г.

Это событие стало вехой в мировой истории. В тот день, 28 октября 312 г., в канун битвы у Мульвийского моста – каменного моста через Тибр, что сооружен в трех километрах от Рима, правитель Римской империи Константин уверовал, что в войне, которую он начал против тирана Максенция, захватившего Рим, на его стороне – Бог христиан. Отвергнуть его помощь нельзя.

Так свершился этот резкий и неожиданный поворот во внутренней политике империи – от гонений на христиан к примирению с ними. Этот поворот определил судьбу Европы на всю последующую ее историю, а самого Константина сделал Великим. До него такого титула удостоился лишь македонский царь Александр III, объединивший города-государства Греции и государства Передней Азии в одну огромную империю. Следующим после Константина Великим назовут императора Карла, собравшего воедино, в составе новой («христианской») Римской империи, народы и государства Центральной Европы.

Принято считать, что император Константин является основателем христианской Европы. Его волей и властью античный мир был преображен в современный. В памяти человечества увидевший знамение Константин стал символом торжества христианства, а откровение, явленное ему с небес, – «In hoc signo vinces» — «Сим победиши» («Этим [знаменем] побеждай») – оказалось и залогом победы христианства почти во всем тогдашнем цивилизованном мире, и залогом его триумфального шествия по планете в последующие столетия. Тем удивительнее, если пристально всмотреться в ткань исторического прошлого, в события IV в., кому было явлено это откровение и как имперский «Савл» стал святым апостолом спасительной веры.

…Внебрачный сын императора Констанция Хлора и Елены, служанки из трактира в Вифинии, был в 306 г., после смерти отца, провозглашен его преемником не волею соправителей усопшего, а токмо грозными криками солдат. Вскоре на стороне Константина оказалась огромная Галлия, а затем и почти вся западная часть империи.

В Римской тетрархии, основанной императором Диоклетианом в 293 г. (он надеялся, что такая форма, как тетрархия – «четырехвластие» – убережет огромную империю от распада), были два старших соправителя («августа»), Диоклетиан и Максимиан, и два младших соправителя («цезаря»), Галерий и Констанций Хлор. Диоклетиан управлял восточной половиной империи, а Максимиан – западной. В 305 г., после 20 лет правления, оба августа отреклись от власти, передав ее своим помощникам – Галерию и Констанцию Хлору, а те назначили новых цезарей – Максимина Дазу и Флавия Валерия Севера. Последний должен был сменить Констанция Хлора в случае его смерти. Но, когда неизбежное несчастье случилось, взбунтовавшиеся войска не согласились с этим решением и выбрали в августы Константина.

Год спустя в своей резиденции в городе Августа Треверорум (ныне – Трир, на западе Германии), крупнейшем тогда городе к северу от Альп, самозваный император Константин принял сподвижника Диоклетиана, бывшего императора Максимиана. Визит узаконил власть Константина. 25 декабря щедрый на обещания гость объявил его новым августом. Их согласие было скреплено женитьбой Константина на Фаусте, дочери Максимиана.

Видение Креста Константином Великим. Деталь фрески.

Школа Рафаэля. 1520–1524 гг.

Отсюда, из своей резиденции, Константин начал неспешное восхождение к вершине власти. Единоличной власти. Для этого ему предстояло лишить власти всех своих соправителей (с 308 г. в империи 4 августа – Константин, Галерий и два его ставленника – Лициний и Максимин Даза) и покарать самозванцев. Добиться всего этого можно было лишь военным путем.

В мае 311 г. сложились самые благоприятные условия для этого. Тогда в Фессалониках умер старший из соправителей – август Галерий. Борьбу за его наследие повели Лициний и Максимин Даза (последний в 313 г. будет разбит).

Сам Константин мечтал захватить коронную область империи – Италию, где с 306 г. так же, как и он, незаконно воцарился сын Максимиана и шурин Константина – Максенций, возведенный на царствование преторианскими гвардейцами, как не раз бывало в Риме во время переворотов.

Старый Максимиан, «породивший» августа Константина, отправился к нему, еще питая надежду примирить двух родных ему людей, но в 310 г. был принужден к самоубийству. Когда известие об этом достигло Максенция, он велел сбросить в Риме все статуи Константина. Это было сродни объявлению войны. Теперь оскорбленный август Константин мог вызвать соперника на тот поединок, где на недруга замахиваются не мечом, а целой армией. Убив тестя, легче было расправиться с шурином.

Впрочем, затевая свою масштабную войну, Константин, владевший лишь четвертью империи, выбрал себе союзника и заручился его не помощью – нейтралитетом. Весной 312 г. он породнился с Лицинием, отдав ему в жены свою сводную сестру Констанцию.

Теперь можно было начинать поход на Рим. Войска, высланные ему навстречу правителем Рима Максенцием, он легко разогнал – так побивает тявкающих щенков травимый ими медведь, разбросав их несколькими ударами лапы. Затем пришла и очередь войск, выведенных самим Максенцием. Они были разбиты, бежали, а сам шурин, упав в Тибр с Мульвийского моста, утонул, не увидев, как по праву победителя убивают двоих его сыновей.

Шурины Константину вообще были, что агнцы на заклание. В большой игре, сулившей ему всю империю, он жертвовал ими, как пешками.

В 316 (или, по другим сообщениям, 314) г. он казнил второго шурина Бассиана, женатого на еще одной его сводной сестре Анастасии. Бассиана же он сам – по договоренности с Лицинием – ранее назначил цезарем и оставил править Италией.

Лициний и сам был шурином Константину, и сам был смертен. В 324 г. тяжёлая, будто с мельничным жерновом на шее, голова Константина обратилась в сторону третьего шурина. И он, Лициний, был превращен в ничто по приказу Константина, подбиравшегося к власти, как к сокровищу, которым нельзя поделиться ни с кем.

После смерти очередного шурина Константин мог, наконец, ощутить себя полноправным единственным хозяином империи. У него не осталось соперников, не осталось даже тех, кто, отойдя от власти, мог все-таки задеть и уколоть его: всесильный, но доверчивый Диоклетиан, отрекшийся от престола в 305 г., позже, в период с 312 по 316 г., умер или покончил с собой, успев увидеть, как попраны сами основы его великолепного правления.

Константин не любил соперников, даже сдавшихся, даже бывших. Его сестра Констанция, жена Лициния, христарадничала, умоляла Константина пощадить ее мужа, некогда равного ему в своем грозном величии, – принесла брату императорские одежды мужа и просьбу о помиловании. Он пощадил его, но время пощады истекло так же быстро, как вода в часах. Убит был Лициний, убит был его 11-летний сын, родной племянник Константина – отлетевшая в сторону кровинка его рода.

Любивший единую власть, он не пощадил и им же порожденный непорядок в семье. В 326 г. приказал отравить своего сына-первенца Криспа, прижитого от наложницы Минервины. Константина не тронуло и то, что этот уже подросший сын верой и правдой сражался за него и уже был прославлен в боях. Убит был и сам Крисп, и, похоже, вся его семья. Немногим позже Константин, очевидно, в раскаянии, приказал убить свою жену Фаусту, добившуюся от него казни Криспа клеветой.

Конечно, церковные историки давно нашли оправдание любому из этих убийств, совершенных во имя единства церкви и империи. Все убиенные сами были не без греха: одни порочили честь императора, другие замышляли его устранить. Благословенный император, так получается, всегда был прав – он не смел и помыслить о пощаде.

Тем поразительнее, что, давно мечтая о единовластии, стремясь к нему по трупам кровных родственников и противников, он, словно в каком-то помрачении, повторил ту же ошибку, что и Диоклетиан. Став, наконец, правителем всей Римской империи, он вскоре – взамен уничтоженной им тетрархии – учредил, пусть в проекте, новую тетрархию. Пылая неистовой злобой к врагам, он вложил в каждого из своих наследников искорку этой злобы: он распорядился о том, чтобы после его смерти империя вновь была поделена на 4 удела между его наследниками. Но едва император смежил очи, они начали гражданскую войну, стремясь теперь изничтожить друг друга.

37 год IV века нашей эры стал «годом Большого террора». После смерти Константина, словно после кончины нечестивого языческого царя, пролиты были реки жертвенной крови, погибли десятки тысяч людей в долгой гражданской войне, что разразилась из-за наследства усопшего императора.

Так к катастрофе привели планы императора-человека обустроить огромную империю, разделив ее между членами своей семьи. Словно Бог отвернулся от человека и не хотел знать его планы, отмахнулся от них, превратил в прах.

Когда же за четверть века до своей кончины император одерживал одну победу за другой над соперниками-язычниками, Бог как будто стоял на его стороне. В этом уверился сам Константин. Об этом твердили и церковные писатели, и очевидцы тех событий, и те, кто жил после величайшего в истории христианства воцерковления, когда «новообращенный агнец», раб Божий Константин сумел сделать невозможное – одной своей волей вознес Церковь на такую небывалую высоту, с которой вот уже почти 2000 лет ее не могут свергнуть никакие потрясения мира сего.

Что же побуждало людей верить в то, что Бог благоволит Константину? Как многие римские императоры, он был человеком властным, порой жестоким, но, в отличие от многих своих предшественников, живо интересовался религией, был человеком набожным и по-своему благочестивым.

Все-таки он не был настоящим «Савлом». Его обращение к Христу оказалось не таким уж радикальным, как у апостола Павла. Ведь Константин, пусть и был грешником, как все люди на этом свете, не был гонителем Христа и убежденным идолопоклонником. Та четвертая часть империи (Галлия и Британия), где правил его отец, Констанций Хлор, оказалась в конце эпохи Диоклетиана, в 303–304 гг., в разгар антихристианского террора, единственным местом во всей Римской империи, где христиане чувствовали себя в безопасности. И отец, и сын уважали и оберегали их.

Сам Константин смолоду верил в то, что силы небесные хранят и оберегают его. В юности это были Феб-Аполлон и Непобедимое Солнце (Sol Invictus) – имя этого солнечного бога встречается на монетах Константина вплоть до 325 г., то есть и через десяток лет после его обращения к христианству.

Константин давно искал Бога. С юных лет он жил с ощущением, что Бог сопутствует ему, ибо его дела угодны Богу. И со временем к нему пришла уверенность, что этот неосязаемый Бог – Иисус Христос, а потому его решение обратиться к христианству, принятое в 312 г., было «всего лишь одним, пусть и эпохальным шагом на долгом пути», подчеркивает немецкий историк Александр Демандт, автор очерка «Христианское обращение: через убийства к святости».

Как полагают историки, на сторону Христа увлек императора епископ Осий из Кордовы. В 309 г. Константин побывал в Испании и там познакомился с ним.

Чем епископ убедил императора? На территории Римской державы в то время сосуществовали сотни культов и религий, но среди них христианство было самой организованной силой. Сеть епископств охватывала империю в канун «религиозного переворота», словно сеть партийных ячеек – Россию в канун «большевицкого переворота». Несмотря на репрессии, чинимые властями, христианство было все популярнее; оно становилось коренным хребтом империи, сплачивало людей. Этому способствовала и очень активная деятельность церковных писателей. Ни одна римская или греческая религия не могла предложить своим адептам ничего, равного Библии или сочинениям «отцов церкви».

Недаром еще в 260 г. император Галлиен, интересовавшийся философией, издал два эдикта, объявив христиан свободными гражданами и вернув им конфискованное имущество. По всей империи им были разрешены богослужения. Тем самым христианству был придан статус официальной религии. С этого времени число приверженцев христианской веры стало быстро расти. Этот набравший силу поток было уже не остановить. Внезапно многие почувствовали себя христианами, как в конце XIX в. – социалистами. Жестокие гонения Диоклетиана-отступника лишь принесли христианской вере множество святых великомучеников, которыми гордится церковь: за веру были убиты Георгий Победоносец († 303), Евфимия Всехвальная († 304), Анастасия Узорешительница († 304), Параскева Пятница († 305), святые мученики Пантелеймон († 305) и Екатерина († 305). Однако даже массовый террор не уничтожил эту уже несломимую веру.

После того как в 305 г. Диоклетиан и другой мучитель рода христианского, Максимиан добровольно отдали власть преемникам, уже год спустя Константин, а также «тиран» Максенций разрешили открыть христианские церкви в тех областях империи, которые им принадлежали. В 311 г., незадолго до смерти, примирился с христианами и август Галерий, правивший почти всей восточной частью империи. Так что христианская церковь фактически победила в Римской империи еще до того, как в 312 г. с ее помощью («сим») Константин разгромил своего заклятого врага, а в 313 г. Константин и Лициний приняли Миланский эдикт, уравнявший в правах христианство с другими религиями.

…Итак, человек жадно ищет Бога, отчаянно взывает к нему – и тогда в его жизни возникают странные видения; таинственные знаки встречаются ему там, где другой не заметил бы ничего.

Решающее видение пришло к нему в канун важнейшей битвы у Мульвийского моста – той битвы, что фактически даровала ему власть над империей, а его отдала во власть церкви. Тогда на небесах перед ним проступил пронзительный знак: «Сим победиши». И тогда же пришел к нему сон, во сне явился Христос. Он повелел Константину начертать на щитах воинов Его монограмму, ведь, как речено было с небес, только этим знаком он мог победить врага.

Самое подробное описание этого чуда оставил церковный историк Евсевий Кесарийский, автор первой биографии императора Константина. Поведав Евсевию об этом событии, напоминавшем фантастический рассказ, император божился, что все увиденное им тогда – чистая правда: «Однажды, в полуденные часы дня, когда солнце начало уже склоняться к западу, я собственными очами видел составившееся из света и лежавшее на солнце знамение креста» («Жизнь Константина», 1, 28).

Дальнейшие события показали: слова «сим победиши» (1, 28), что привиделись Константину в небесах рядом с крестом, были далеко не последним знамением, явленным ему. Бог небесный Христос и человек земной Константин словно постоянно сообщались друг с другом, и Бог повергал человека в трепет и наполнял его душу верой. Вот еще пример этой незримой связи – основание Константинополя. «Когда в 324 году Константин мерил землю для нового города, шествуя во главе землемеров, то на вопрос, когда же он остановится, император ответил: «Пока не остановится Идущий впереди меня» (А. М. Малер. «Константин Великий». М.: Вече, 2011).

Что это было? Был ли Константин подлинно святым, и чудеса являлись ему с тем же постоянством, с каким к поэтам приходят стихи? Или же умный и хитрый Константин всякий раз, когда предстояло трудное, опасное предприятие, ободрял рассказом о чудесных знамениях и солдат перед битвой, и народ перед грядущими тяготами? В конце концов, отправляясь на битву у Мульвийского моста, он знал, что в его армии многие веруют в Иисуса.

Или тут были ни при чем ни прозорливый ум Константина, ни его мятущаяся душа, а всему виной рассказчики – биографы и хронисты, которые непременно добавляли в свое повествование чудеса – так же, как современные прозаики оживляют книги фантастическими или приключенческими сценами? Вот и позднеантичная литература изобилует чудесными видениями и знамениями.

Кстати, пророчества получали и главные соперники Константина – полководец Лициний и самозванец Максенций. Последний, например, тиранствуя в Риме, незадолго до вступления в город Константина, обратившись к Книгам Сивилл, получил благую весть о том, что скоро «должен погибнуть враг римлян». Он был уверен, что враг – Константин. На самом деле, врагом римлян был он сам, Максенций.

Как бы то ни было, получая знаки свыше или просто уверовав в Бога, Константин истово служил Ему. На решающую битву у Мульвийского моста его войско выходило под новым знаменем; оно получило название «лабарум». Его украшали монограмма Христа – «две буквы показывали имя Христа, обозначавшееся первыми чертами» (Евсевий, 1, 31), и портрет императора – «сделанное из золота грудное изображение боголюбивого василевса» (Евсевий, 1, 31). По словам Евсевия, «этим-то спасительным знаменем, как оборонительным оружием, всегда пользовался василевс для преодоления противной и враждебной силы и приказал во всех войсках носить подобные ему» (1, 31).

Любители альтернативной истории обычно задаются вопросом: «А что если бы?» А что если бы Константин, несмотря на явленное ему видение («Сим победиши»), проиграл битву у Мульвийского моста? Но даже это вряд ли стало бы глобальным поражением христианства! Папа римский Мильтиад, в общем-то обласканный и пригретый Максенцием, объявил бы победу своего благодетеля велением небес, торжеством христианства. Возможно, он объяснил бы победу римского самозванца тем, что Бог покарал «нечестивого Константина» за предательство и вероломное убийство старого Максимиана или за то, что он нарушил «вторую заповедь Моисея» – отнесся к небесному знамению, как «проклятые язычники – к колдовскому знаку». Максенция же, поучительно добавил бы Мильтиад, Бог вознаградил за любовь к христианам.

Поток исторических событий устремился бы все в том же направлении – к всемирному торжеству христианства. Только возглавил бы этот поток вместо Константина Максенций, а 1700 лет спустя в Греции вместо нынешнего имени «Костас» было бы необычайно популярно имя «Максос».

Но все случилось так, как случилось. И Константин стал «благословенным» императором лишь потому, что победил. Победитель в этом сражении двух претендентов на престол явно симпатизировал христианам, а потому был обречен отныне и во веки веков прослыть «богоизбранным» правителем.

К этому можно добавить, что и август Востока, Лициний, также заигрывал с христианами (как, впрочем, и с представителями языческих религий) в надежде укрепить свою власть. Так какой-нибудь современный губернатор судорожно обращается то к одному, то к другому могущественному спонсору. Вот и Лициний искал окрест себя возможных «спонсоров власти», пока, в конце концов, не остановил выбор на христианах только потому, что среди них уж слишком стал популярен его потенциальный соперник – август Запада, Константин.

Итак, повторюсь, в 312 г. случилось то, что случилось. Победив «волей Христа», Константин открыто обратился к христианству. Отныне он всячески поддерживал христиан и своей властью, и деньгами. Повсюду в западной части империи теперь восстанавливались или строились церкви.