Время первых. Судьба моя – я сам…

Аварийная посадка

Это было осенью 1959 года. Реактивные самолеты МиГ-15бис летали с грунта. Согласно программе боевой подготовки, я должен летать во всех условиях, днем и ночью, в облаках. А это был конец августа месяца, и пшеницу еще не убрали.

Уже на прямой, глиссаде но еще в облаках начал выпускать шасси. Кран на выпуск – шасси не идут. Диагностирую приборы – давление в гидросистеме ноль. Доложил на землю, получил команду выпускать аварийно шасси и позже щитки. Операция не сложная, хотя и в облаках. Все сработало, пробил облачность, высота метров четыреста, вижу полосу. Долодил: иду на посадку, прошел дальнейший привод и вдруг сирена, и загорается лампочка «пожар двигателя». Катапультироваться по высоте было уже нельзя. Закрыл стоп-кран (перекрыл подачу топлива в двигатель). Сгруппировался, понимая, что посадка будет до полосы на пшеничное поле.

Там уже машина. Пожарная машина, медицинская. Как обычно. Но пожара не было. Выяснилось, что лопнула трубка гидросистемы, масло насосалось в диффузор двигателя и показало температуру выше, чем она была. Поэтому пошел ложный сигнал. Но это же потом стало понятно. А там же все решали секунды…

Потом, конечно, был разбор. Каждый день после летного дня идет разбор полета. Его проводил командир полка. И руководитель полета. А руководитель полета, как правило, кто-то из командиров эскадрильи. Летающий летчик, хорошо подготовленный. Но ведет разбор полета командир полка или же, в его отсутствие, заместитель командира полка по летной подготовке. И так разбор идет по каждому летчику.

Если все нормально, то нормально. А вот один мой товарищ, курсант Виталий Владимиров, был такой лейтенант, у него были аварии, и этого человека списали. А что? Ждать, когда он следующий самолет «разложит»? Просто человека убрали с этой работы.

Ну, и о происшествии со мной было доложено, и легла бумага, что лейтенант Леонов, молодой летчик, при полете в сложных условиях справился блестяще, посадил самолет, аварийно выпустил шасси, щитки… Запросили мое личное дело. Его посмотрели. Как я потом понял, Сергей Павлович Королев, когда его спросили, какие ему летчики нужны, сказал, что летчики-истребители, потому что это человек в одном лице и штурман, и пилот, и радист, и механик.

В сентябре 1959 года в полк приехал полковник Карпов – будущий первый начальник центра подготовки космонавтов, меня пригласили на беседу. Беседа такая – не хотел бы я пойти в школу летчиков-испытателей? Конечно же, все хотят, если получится. Хорошо, вы нам подходите. Мы вас вызовем. Но вам придется пройти очень сложную медицинскую и техническую комиссии. А там будет принято решение. Или обратно вернетесь в полк, или же…

Знакомство со Светланой. Свадьба

Но это все было потом, а пока, когда я в Кременчуг приехал, нас было 35 летчиков. Был ноябрь месяц. Нас поселили в самолетном классе, среди припаркованных самолетов кровати поставили. Ходили мы по городу. Рядом с нашим общежитием – школа. Смотрю однажды – идут девушки-выпускницы. И одна из них такая – в беретике и с большими грустными глазами…

Я еще тогда подумал – кому-то достанется.

А через два года, 30 мая 1959 года, мы отпраздновали мой 25-й день рождения. Я попросил в летной столовой, чтобы испекли пирог, и мы, конечно же, выпили. Меня поздравили, потом мы пошли в город, в Дом офицеров. Хорошее такое время было, вечер. И вот мы идем, не пьяные, но веселые. Идем группой из четырех человек, которые жили в одной комнате, и я им что-то рассказываю. Иду спиной вперед, говорю, и в это время с кем-то столкнулся, поворачиваюсь – та самая девочка, которую я видел два года тому назад. Она уже повзрослела.

Я ей говорю:

– Извините, пожалуйста.

Она:

– Нечего извиняться, надо смотреть…

– Далеко вы, барышня?

– Не ваше дело.

Не очень дружелюбно это все было.

Светлана. Ей тогда было девятнадцать. А когда мы пришли в Дом офицеров, то и Светлана с подругами там оказались. Три подружки – пришли на танцы.

Дом офицеров – это было культовое место. Во-первых, я помню, там был певец армянский, исполнял хорошие песни, а после этого уже были танцы. Тогда уже танцевали вальс, танго и фокстроты – фокстрот «Линда», фокстрот «Гамбургский». Это тоже фокстрот, но там совершенно различные движения… «Линдочка» и «Гамбургский»… Я еще в школе танцевать вальс научился. Без вальса вообще было невозможно тогда представлять ни один вечер. И все это умели делать. Потом появился фокстрот «Рио-Рита»… Ушли эти краковяки и прочие тустепы, которые до этого были самыми распространенными. Уже в десятом классе подростки танцевали танго, фокстрот и вальс. Вальс вообще казался самым-самым красивым танцем. Особенно, если ты можешь и влево, и вправо вести барышню.

И вот в тот вечер я решился. Один раз пригласил, второй, третий. Разумеется, там еще были соперники. Но я просто к ней прицепился, решил, что это – судьба. Потом проводил домой. В общем, узнал, где живет.

На следующий день, уже в красивой летной форме, разыскал Светлану. Потом я четыре раза проводил ее домой.

Однажды я иду, проводив Светлану, через кладбище. И там группа ребят: «Ты чё сюда ходишь?» А у нас был такой район, так называемые Чередняки, где очень много шпаны было. И там ребята свято хранили своих девчат. Мзду требовали, а могли и побить – что ты ходишь на нашу улицу? Я чувствую, там шпана, лет четырнадцать-пятнадцать, пырнет ножом, и все, все разбегутся. Я постарался стать к какой-нибудь оградке поближе, чтобы со спины не зашли.

– Что, хочешь офицерский прием показать?

– Зачем мне вам приемы показывать? Я просто…

– А что ты тогда ходишь?

– Провожал девушку…

– А знаешь, кто она?

– Знаю, хорошая девушка…

И еще что-то такое. А тут как раз в это время произошло, взорвали ядерную бомбу на Новой Земле. В общем кто-то спрашивает:

– Скажи, а чем отличается атомная бомба от ядерной бомбы?

Конечно, сильный заход! В общем, я им начал объяснять, и кончилось все тем, что мы сели на оградки и стали разговаривать. Еще вопросы:

– А как самолет летает?

– Это ты тут летаешь постоянно?

– Конечно, я летаю.

– Так начал бы с этого, что над нами летаешь. А мы думали, кто тут летает…

Короче, кончилось все тем, что они высказали:

– Мы тут никому не позволим… Мы будем ее здесь оберегать… Дай закурить?

– Ребят, не курю я, и вам бы советовал не курить, зачем вам это нужно?

Я, кстати, действительно тогда не курил. А уже потом, в 1965 году, я летал на Кубу, а там настоящий культ сигары. Практически у каждого во рту «гавана». Дым у сигар противный, запах кошачий. Вот тогда я и попробовал сигареты, чтобы хоть как-то забить сигарный дух. И неожиданно пристрастился. Курил после этого два года, да так, что пальцы от табака пожелтели. А в 1967 году у меня родилась дочь. И вот стою на балконе своей квартиры в Звездном городке, рядом Оксана в колясочке лежит. Я затягиваюсь, и дым попадает под капюшон к малышке. Дочка закашлялась, и я тут же дал себе слово, что больше эту гадость в рот не возьму. Выбросил сигарету и с тех пор не сделал ни затяжки. Ни разу! Даже когда из-под обломков вылезал. И такое в моей жизни случалось. По ночам просыпаюсь, если вдруг снится, будто курю. Противно до тошноты. Вот до чего дошло…

Ну а тогда я с этими ребятами из района Чередняки подружился, и они нам потом даже на свадьбу цветы прислали.

Однажды Светлана пригласила меня к себе домой, в гостиной я остолбенел: на столе лежал прекрасный альбом с репродукциями картин из Эрмитажа, о котором я мечтал. Я знал, что он вышел, поскольку собирал это все. Я искал эту книжку и нигде не мог найти. Я же никогда в Эрмитаже не был, и мне так хотелось иметь этот документ. И мгновенно подумал: «Женюсь! Этот экземпляр будет у меня!» Имея в виду книгу, конечно. Весь октябрь я проходил комиссию в Москве в центральном авиационном госпитале. Прошел конкурс успешно. Вернулся в Кременчуг и вдруг директива, я с группой летчиков должен перебазироваться в Германию. У меня только неделя на личные дела. Пришел на работу к Светлане, вызвал и в сквере очень четко обрисовал обстановку. То есть я должен уже на этой неделе улететь в Берлин, но прежде я бы хотел выяснить наши отношения…

– Что, какие отношения?

– Я предлагаю тебе свою руку и сердце, все что угодно. Я тебя прошу не отказывать, у меня нет времени… Говори – да или нет? Мне некогда, Света.

Она – да. Хорошо, тогда поехали. Поехали в гостиницу ко мне. У меня вещи уже были все сложены. Как вещи – летные шмотки. И было уже семь картин, по-моему, чем я купил будущую тещу, она всю жизнь мечтала, чтобы картины были дома. Я приехал к ним:

– Светлана вам все объяснит. А мне надо ехать дальше сдавать дела.

– Что такое?

Ну, она говорит:

– Леша просит, чтобы я вышла за него замуж…

А Любовь Семеновна… Ей тогда нравился совсем другой человек, но когда я привез картины – все, ее любовь была завоевана.

А отцу я тогда сказал:

– Так и так. Но Свете же надо учиться, Павел Демьянович, и я вам обещаю: мне самому еще надо учиться, и она будет учиться. Не беспокойтесь, у нас тут не заржавеет… Она – способная девочка, училась в школе отлично…

Это было 4 ноября, а я сказал – 14-го свадьба. Потому что 15-го я уже улетал. «Но как же так?» – «Я договорюсь». Тогда при подаче заявления был трехмесячный срок. Я пошел в горком партии, принес документ от командира полка. Сказал ему – я улетаю в командировку, и мне нужно оформить дела семейные. Он написал распоряжение – разрешаю. Мы зашли в ЗАГС, подписали все документы.

А вечером мои друзья пришли к ним в домик. Все однополчане. Была свадьба, очень колоритная. Октябрь месяц на Украине – месяц хризантем. Роз тогда не было. Мы посчитали. У нас на свадьбе было три тысячи хризантем. Стояли в ведрах от калитки до дома, в ведрах стояли цветы, хризантемы.

Вся улица готовилась к нашей свадьбе, все соседи кухарили, а потом в назначенное время пришли к нам и принесли на стол свои блюда. И три тысячи хризантем! Очень было красиво! На свадьбе присутствовал командир полка, командир эскадрильи, летчики, с кем я летал. Даже бандиты с той улицы пришли поздравить.

А 15 ноября я уехал в Киев. Пять часов поездом. Но Светлана со мной не поехала, она приехала в Германию лишь в начале марта. Пока же она осталась в Кременчуге ждать вызова, а документы пришли через четыре месяца.

Служба в Германии

А я оказался в Группе советских войск в Германии, в Альтенбурге. Это такой старый город, рядом с Дрезденом. А там рядом – аэродром «Альтенбург-Нобитц». В апреле 1945 года он был захвачен американской армией, но в июле был передан СССР на основании договора о разделе территорий между союзниками. С тех пор и до 1992 года этот аэродром использовался в качестве базы размещения советских ВВС. Когда я прибыл, там базировался 294-й отдельный разведывательный авиационный полк – ОРАП. 294-й ОРАП.

Я был старшим группы, будучи еще лейтенантом. Мы, когда приехали, на вокзале в Дрездене сложили свои вещи (каждый со своими летными вещами ехал, а это – большой баул, где костюм летный, перегрузочный костюм, шлемофон, унты, планшет). Ну и пошли ждать поезда в буфет. И другие тоже вещи оставили и пошли в буфет. Свисток. Сели в вагон. И каждый спрашивает: «Ты мои вещи положил?» – «Нет». – «Нет?» Короче, у многих летные вещи так и остались на платформе.

Приехали. Нас встречает в Ательнбурге машина. Сели. Говорим – так и так. Да ничего страшного. На другой день немцы сами все привезли. Никто ничего не тронул.

Маршал Иван Игнатьевич Якубовский был тогда главнокомандующим Группы советских войск в Германии, и он нам на встрече дал напутствия:

– Имейте в виду, здесь на каждом углу гаштеты, пиво, водка, корн этот. Соблазн большой, но вы нам здесь нужны как летчики.

Было весело… Жилья нет… Нас поселили тут же по комнатам, а накануне имел место тяжелый случай – из-за неустроенности, что-то там было, муж отдельно жил, жена отдельно жила… Короче, тот ее убил из ревности и сам застрелился. Поэтому командир полка принял решение:

– Пока я каждому из вас не сделаю жилье – 20-метровые комнаты, никто свою барышню сюда не привезет. Живите, как хотите.

Итак, расположились в Альтенбурге. А там рядом – Дрезден, я мечтал Дрезденскую галерею увидеть. За короткое время я дважды посещал галерею. Да и в Альтенбурге была своя замечательная картинная галерея. Но вот что интересно – я там когда был, написал свои впечатления, а когда уже совершил космический полет, спустя шесть лет, настоятельница вспомнила и нашла запись мою, так что не выдуманная это была история.

Кстати, одна моя картина сейчас выставлена в Дрезденской галерее. Есть картины в государственных галереях Узбекистана, Казахстана, Киргизии. Еще когда начинался распад страны, я был в Лас-Вегасе, и Союз художников там на выставке представил порядка десяти моих работ. Страна рассыпалась, Союз художников рассыпался, и картины остались в Лас-Вегасе. А сейчас – неизвестно где. Мне говорят: нанимайте юристов, ищите. Но, как выяснилось, их продали на аукционе, и их уже не вернуть.

Мы в Германии сразу же начали летать. Особенность какая? Самолет этот, МиГ-15, но уже «бис», с фотоаппаратами большими, по шестьсот килограммов. Эти фотоаппараты висят под крыльями, и мы над Восточной Германией летали и снимали территорию. На другую сторону нельзя было. Но мы, конечно, шпионили чуток. Снимки делались по заданию Дунаевской картографической фабрики. Это была уже практически творческая работа.

Пробыл я в Германии недолго. Ноябрь, декабрь, январь, февраль, март – пять месяцев. До марта 1960 года.

Глава третья
Первый отряд советских космонавтов

Медкомиссия

В 1960 году я был зачислен в первый отряд советских космонавтов. Эту войсковую часть 26266, которая впоследствии стала известна как Центр подготовки космонавтов, создали 11 января 1960 года.

Как я уже говорил, Светлана приехала ко мне в Германию в начале марта. А мне уже надо было уезжать. Мы только неделю пробыли вместе, и меня вызвали в Москву. А она там одна осталась.

Кстати, в Германию она ехать боялась. Пришла жаловаться к папе. А тот ей резко: «Я тебя замуж не посылал. Это был твой выбор. Поезжай, а там разберешься». И она поехала. Я встретил ее в Дрездене с корзинкой цикламенов. У нее слезы градом – и так всю дорогу в электричке до Альтенбурга. Чего ты плачешь? Не знаю – плачет и все. Наверное, страшно было начинать семейную жизнь – да еще на чужбине. Добрались до гарнизона. Общежитие… Вокруг щебенка, мусор… У меня – комната. Я, когда поехал Светлану встречать, ее привел в порядок. У меня была кровать, подушка, а подушку я накрыл такой вязаной кружевной накидочкой. Тапочки приготовил – с пушком. У меня даже парашютный шкаф был, а в шкафу – уже какая-то одежда.

Я питался в летной столовой. Светлане же, чтобы купить себе продукты, нужно было взять деньги и пойти в магазин. А она думала: «Как же я могу их взять? Это же чужие деньги!» И начала медленно таять. Я увидел, что с женой что-то неладное. А тут еще жена командира звена, женщина уже опытная, меня спрашивает:

– Как она у тебя питается? Мы ее нигде не видим, ни в магазине, ни на общей кухне. А все же знают – летчик, жена приехала, но никто ее не видит. У нее есть кастрюля?

– Нет.

– А сковородка?

– Нет.

Как же так, подумал… Жена командира звена мне чайник дала. Я побежал – купил сковородку. Принес домой электроплитку, кастрюльку – ничего этого в хозяйстве до этого, разумеется, не было – и говорю: «Теперь я знаю, почему ты плачешь, ты же голодная!» Сбегал в магазин, принес банку маринованных огурцов, банку консервированных сосисок и из летной столовой – уже очищенную картошку. Сели есть, а у Светы опять слезы! Оказывается, она очень голодная была… Я уходил на полеты, а она стеснялась деньги брать. Я тогда ей в приказном порядке:

– Бери деньги, ходи в магазин, покупай, что хочешь. И я теперь буду питаться дома – никакой летной столовой!

С тех пор все стало нормально.

Но вместе мы пробыли, как я уже говорил, только неделю. Меня вызвали в Москву под предлогом освоения новой техники. Про космос пока ничего не говорили. Но обследовали так тщательно, что некоторых летчиков по итогам испытаний даже сняли с летной работы: нашли какие-то проблемы со здоровьем.

Я прошел комиссию за неделю, а потом вернулся, забрал Светлану. Точнее, после обследования я вернулся из Москвы в полк и поставил вопрос на обсуждение:

– Это новое дело. Давай подумаем – можем остаться здесь… Но там такие ребята толковые подобрались!

А Светлана мне категорично:

– Нечего думать, собираемся и едем!

Потом она объяснила это так: нельзя мешать человеку, сдерживать его в его стремлениях. Плюс, повторяю, о космосе тогда не было и речи. Говорили о дальних полетах, о сверхновой технике, но все было как-то неконкретно, таинственно, интересно…

На самом деле, с отрядом дело было так. Я в Германии летал и днем, и ночью, во всех условиях, и когда приехали отбирать кандидатов, посмотрели – летает хорошо, выполняет все задачи, вопросов по здоровью никаких нет. Ну, тогда меня пригласили на беседу, и сказали – хочешь быть летчиком-испытателем? Конечно, хочу. Тогда нужно пройти комиссию.

Когда было принято решение о создании первого отряда космонавтов, надо было набрать летный состав летчиков-истребителей не старше тридцати лет, с высшим образованием, летающих во всех условиях, на последних самолетах. С высшим образованием было тяжеловато, потому что еще мы не успели к тому времени закончить академии, но у всех было среднее образование, а Беляев и Комаров – те заканчивали Академию, но они были старше нас на десять лет.

И я их всех быстро узнал. Нас разместили в госпитале в Сокольниках, и я оказался в одной палате с Юрием Гагариным.

Нас было тогда в госпитале 42 человека. А уже были пересмотрены три сотни человек. Значит, была команда по округам. Обследования проходили в окружных госпиталях, и только те, кто прошел там, уже приглашались в Москву. А в Москве из 42 человек осталось восемь.

Расписание у нас было такое. Подъем рано. Замер температуры. Сдача крови на анализ. Кровь, моча на анализ ежедневно шли. Потому что давали нагрузку, и по крови смотрели реакцию на нагрузку. Были виды обследований, которых мы вообще никогда не видели – барокамера, центрифуга, качели Хилова для тренировки вестибулярного аппарата…

В общем, гоняли нас там до седьмого пота, и на этом фоне постоянно снимались температура, кардиограмма, электроэнцефалограмма… И так целый месяц.