Черная метка в паспорте

– Ну куда, увидят же. Вы так-то на больничном. Хотите, чтобы у меня проблемы были из-за того, что вас на допрос протащил?

Лев отмахнулся, напарник явно в раздражении, его разозлила совместная атака Афанасьева со своим защитником. Но именно сейчас, когда эмоции зашкаливают, надо продолжать допрос. В таком состоянии подозреваемый сделает ошибку, ляпнет лишнего. Потеря контроля – это то, что поможет узнать правду. Он перехватил майора под локоть и вполголоса торопливо заговорил:

– Возвращайся, сейчас. Давай, добивай его, он сломался! Не обращай внимания на адвоката, тот специально тебя цепляет. Плевать на него. Ты видишь, ты попал в точку, Афанасьев в шоке от новости! Мы ведь не нашли тела, может быть, женщины живы и он их прячет. Поэтому так удивился, когда ты сказал, что Надежду убили. Не рассказывай детали, спрашивай его, когда последний раз виделся с каждой из пропавших. Пообещай ему отпустить под домашний арест, если расскажет все честно. Нам нужно узнать место! Он не убивал их, женщины живы! Посмотри, он же не в себе.

Гуров ткнул пальцем в обмякшего, растерянного Афанасьева за стеклом. Адвокат что-то тихо выговаривал подзащитному на ухо, нажимая на плечо ухоженной ладонью, стараясь привести своего клиента в чувство. Только Сергей, казалось, его не слышал, он обмяк, взгляд застыл, всматриваясь в одну точку, рука неловко пыталась расстегнуть пуговицы на белой рубашке, но промахивалась раз за разом. Сладкевич скривился:

– Актеришко чертов! Он мне этот спектакль уже показывал! Никакого у него шока нет, он их убил! Чуйка у меня оперская. Это он!

Лев поддержал напарника:

– Тем более, давай добивай его. Надо выжать из него признание.

В ответ Павел тяжело вздохнул:

– Дай хоть отдышаться минуту, как собака с утра, воды глотка не сделал. Видеть его не могу, придушил бы своими руками.

Мужчина жадно припал к бутылке с водой, сделал несколько глотков, а потом переспросил:

– Ну что, мурыжу его дальше? Через час уже бобик приедет, там ребята ждать не будут.

– Да, – подтвердил Лев. – Закончишь с ним, отведешь меня сначала в машину. Браслеты накинешь, только не замыкай. Потом Афанасьева в машину. Скажешь, что за нападение на полицейского задерживаешь его на двадцать четыре часа.

– Да его адвокат не успокоится, пока его не вытащит. Ночи в СИЗО Афанасьеву просидеть не позволит, начнет Москву требушить, – заворчал Павел.

Гуров остановил его:

– Ничего страшного, мне главное сейчас с ним в машине контакт поймать. Пока он в шоке, поверит мне. Я отлучусь на час, кое-что приготовлю. Буду тебя на улице ждать. Если даст чистосердечное, то звони, я сразу подключусь в открытую.

Уставший, мокрый от напряжения, Павел угукнул в ответ и тяжело пошел обратно в комнату, где его ждали подозреваемый с защитником. Лев тоже вышел из комнаты для наблюдения, напоследок бросив взгляд на Сергея. Тот по-прежнему сидел будто оглушенный, не замечая ничего вокруг. Губы его перестали шевелиться, руки обвисли безвольно, а лицо словно постарело на десяток лет. Гуров долго всматривался в потухшие глаза, но так и не смог понять, что произошло с самоуверенным Афанасьевым. Его лицо, застывшее тяжелой каменной маской, стояло перед глазами опера всю дорогу из РОВД до ближайшего крохотного торгового центра. Там Лев торопливо выбрал в магазине набор косметики, оплатил на кассе, ежеминутно поглядывая в телефон: не звонил ли Сладкевич?

С пакетом в руках он прошел в глубину торгового зала, где на крючках и плечиках висела одежда. Ухватил первую попавшуюся рубашку и нырнул в проем под светящимися буквами «Примерочная».

Кассирша на стойке в глубине зала проводила взглядом торопливого клиента, а потом сразу же отвлеклась на протянутые для расчета купюры. Очередь к ней становилась все длиннее: был сезон распродаж, и люди азартно примеряли, выбирали и покупали то, что манило их перечеркнутыми цифрами на ценниках. Кассир рассчитывала одного покупателя, а за ним уже успевало выстроиться трое с руками, увешанными рубашками и футболками. Она почти забыла о странном посетителе, который скрылся за шторой кабинки больше получаса назад.

Гуров тем временем густо размазывал тени кисточкой по веку, потом рядом со скулами. Мысленно он досадовал, что грим выходит такой ненатуральный, неправдоподобный. Если бы он был в родном управлении, то девчонки во главе с Верочкой давно бы уже нашли все средства для его преображения. А здесь, на чужой земле, приходится идти на ухищрения, чтобы просто сделать свою работу оперуполномоченного.

Наконец он всмотрелся в отражение напротив: на него смотрело собственное лицо, обезображенное фиолетово-багровыми следами от ударов. Ссадины и гематомы пугающе выглядели в тусклом свете кабинки для примерки. Казалось, что Льва так избили, что лицо превратилось в сплошной синяк. Он осторожно провел пальцем по уху и чертыхнулся – тени мгновенно прилипли к влажной коже, а красное разбитое ухо побледнело. Грим получился недолговечный, но в спецтранспорте практически нет света, поэтому Афанасьев не успеет различить имитацию. Он аккуратно поставил на пуфик коробочку с тенями и парочку помад сливового цвета, пускай заберут себе сотрудницы магазина – хоть какая-то компенсация за то, что он почти час использовал их примерочную в качестве личного кабинета, а еще за шок, который у них сейчас вызовет его появление.

Когда из примерочной вышел недавний посетитель, избитый, в кровоподтеках и ужасных кровавых царапинах по всему лицу, кассирша выронила сдачу на пол. Очередь ахнула, по залу пронеслись женские вскрики, посетители замерли как один, провожая жуткого визитера глазами. Покупательница, что стояла первая у кассы, повернулась к сотруднице:

– Ну что же вы стоите? В «Скорую» надо! Звоните в «Скорую»! Человеку плохо, у него же кровь!

Девушка кивнула, принялась шарить по стойке возле компьютера, потом вспомнила, что ее телефон остался в служебной комнате. Она вскинула взгляд на очередь из людей: все в толпе прилепились испуганно к кассовой стойке, прижимая свои покупки к груди, будто в попытке защититься платьями и джинсами от кошмарного видения.

– Вызовите «Скорую» кто-нибудь! Пожалуйста! – выкрикнула она.

Только женщина уже уложила перед ней кучу из разноцветных тканей:

– Поздно, он уже ушел. Давайте пробивайте. Охрана вызовет на входе.

Но ни охрана, ни другие посетители на Гурова внимания больше не обратили. Он догадался повыше поднять воротник куртки, утопив в нем половину разукрашенного лица, и опустить голову как можно ниже, чтобы никто не мог ужаснуться при взгляде на его ссадины и синяки. На улице и в этом отпала надобность – на город опустился теплый вечер и окутал улицы густой дымкой сумрака. В желтом свете фонарей на ходу почти никто не успевал рассмотреть пугающий грим, прохожие лишь бросали запоздало внимательные взгляды на спешащего мимо них высокого мужчину, одетого не по погоде.

Глава 5

Возле районного РОВД Лев сразу заметил работающую машину из СИЗО, у спецтранспорта стояли два молодых парня в форме. Караульные лениво обсуждали что-то, перебрасываясь редкими фразами. При виде Сладкевича, который вышел на крыльцо, оба с готовностью задвигали дверями, открыли заднюю дверь для входа заключенных в ячейку камеры. Они уже явно давно изнывали от безделья во дворике РОВД, мечтая поскорее вернуться в свою дежурку и закончить на сегодня рабочие дела.

Гуров вынырнул из тени и перехватил Павла, который шел, уткнувшись в телефон. Тот, по-прежнему хмурый и подавленный, вскинулся при виде Гурова:

– Это кто вас так, товарищ полковник?

Гуров одними глазами указал на замершую в любопытстве охрану, и напарник понимающе кивнул. Он накинул наручники Льву на запястья, соединив кольца без характерного щелчка. После того как крепкий силуэт опера исчез за серой дверью спецмашины, оперуполномоченный подошел к сопровождающим:

– Ребята, вот этого первого высадите перед воротами без лишних вопросов. Будет еще один, с документами на имя Афанасьева, через пару минут выведу. Его закрываем, все как положено, – он оглянулся на узкие окошки с густой решеткой. – И это, присматривайте там за ними. По объездной прокатите не торопясь, чтобы время им дать потолковать.

Совсем еще юный паренек с нашивками сержанта кивнул серьезно – выполним приказ. Он заговорщически шепнул:

– Говорят, у вас Москва на уши весь отдел поставила? К нам не собираются с проверкой, не слыхать?

Майор отмахнулся:

– Это наши дела, к вам не полезут. Главное, тут не напортачьте, все как приказал. В оба смотрите. Если что, самые строгие меры.

– Так точно, товарищ майор, – бодро отозвался сопровождающий уже в удаляющуюся спину опера и тут же подтолкнул локтем напарника в бок: – Слышал? К нам не поедут, пронесло. Можно сегодня расслабиться. Ты в машине убрался? Подсадной еще накапает, если там чего найдет, – он понизил голос, поглядывая на силуэт в зарешеченном окне.

Его напарник зевнул:

– Да протер я все тряпкой, бутылки повыкинул. Ну чего ты трясешься, у них своя операция, плевать им на клетку. Сказал же опер, нас проверять не будут.

Парень бросил обеспокоенный взгляда на Сладкевича, который теперь вел через дворик высокую поникшую фигуру, и пробормотал под нос:

– Они все так говорят, проверяющие эти. А потом – то не по инструкции, это не по правилам. Найдут к чему прикопаться. Ладно, открывай, заводим.

Они привычно распахнули двери, подтолкнули мужчину в костюме в зияющий темнотой проем. Один из караульных нырнул следом. Щелкнули наручники, и Сергей Афанасьев оказался пристегнутым к металлической опоре сиденья стальными браслетами. Напротив него в похожей позе скрючился Лев Гуров. Задержанный мазнул по нему равнодушным взглядом без интереса, опустил взгляд к своим ногам и больше его не поднимал, о чем-то крепко задумавшись. Хлопнула тяжело дверь, тусклая лампа под крышей машины почти погасла, и двое заключенных оказались в полумраке, который разбавляли проплывающие лучи от фонарей снаружи. Голоса охранников слились в неразборчивое бормотание за бронированной толщей стен. Еще один хлопок – сопровождающие заняли свои места в караульном отсеке. Пол со стенами плавно начал покачиваться – машина тронулась, выехала со двора, а дальше выкатилась на черную асфальтовую полосу дороги. Водитель, как и было приказано, направил транспорт по другому, более длинному маршруту, несмотря на то что в вечернее время почти все автомобили уже стояли на парковках. За окном промелькнули высокие здания, а потом шум города стих, на старой окружной дороге только деревья изредка ударяли ветками по грязному стеклу заднего отсека.

В полумраке Гуров прохрипел в сторону фигуры напротив:

– Че, урод, тоже в СИЗО? Думал, отмажешься со своим адвокатишкой? Я тебе такое устрою в камере, ты во всем сразу признаешься.

Афанасьев напротив вздрогнул, вытянул шею, пытаясь рассмотреть случайного соседа:

– Что? Вы о чем? Мне не в чем признаваться. Вы кто такой? Мы с вами общались?

Гуров от удивления растерялся на пару секунд: прав был Сладкевич, актер из Афанасьева невероятный. Очень убедительно сейчас изобразил, что никогда не видел оперативника и не понимает, о чем тот ему говорит. Лев спохватился на крутом повороте:

– Ты из себя невинность не корчи, Афанасьев. Ты меня, сука, подставил. Я все знаю. Хвалову ты пришил, меня чуть на тот свет не отправил. Только я живучий, не по зубам тебе. Хотел на меня свалить ее трупак? Думал, приезжий лошок? Остальных тоже на меня решил повесить? Не получится!

Гуров вывернулся так, чтобы тусклое пятно света через решетки упало на его обезображенное лицо:

– Смотри, урод, смотри. У тебя такая же рожа будет. Только ты во всем признаешься у меня сегодня в камере, как убивал, когда, куда тела спрятал. Что Хвалову ты пришил, что меня в реке утопить попытался. Про каждого расскажешь. И чистосердечное напишешь кровью, что это ты Хвалову грохнул, а меня подставил. Связал, вместе с ней в машине утопил. Не вышло по-твоему, придурок. Думал, самый умный? Я выплыл, понял?! И твоих ментов продажных, и твоего адвоката тоже уделаю!

– На… на… Надежда, она… ты что? Она мертва? Убита? – Афанасьев метался по скамейке, сдерживаемый наручниками. – Я не убивал ее! Что ты несешь? Ты кто такой вообще?! Откуда ты меня знаешь?

Лев вцепился в него взглядом, вкрадчиво пообещал:

– Скажи, где остальные? Где ты их закрыл? Люда, Соня, Марина, где они? Скажи, где девушки, мы разберемся без крови. Или тебя ад ждет в камере сегодня.

– Я не знаю! – выкрикнул Афанасьев, в его голосе звучало отчаяние. – Я их не трогал! Да поверьте же мне! Надя, где Надя? Она что, правда мертва? Ты не лжешь? Скажи! Когда все произошло?

Лев разозлился от его наглой лжи, актерского кривляния даже перед избитым человеком:

– Ты чего, дурака из меня решил сделать? Хотел убить, подставить, Хвалову на меня повесить? Конечно, с мертвого мента чужого какой спрос. А теперь, когда я с тобой по-хорошему, предлагаю договориться, помочь, ты идиота из себя корчишь. «Не понимаю, не знаю», – яростно передразнил он. – Адвокатишку своего наслушался? А он тебе говорил, как чистосердечные пишутся? Кровью, понял, кровью. Слыхал про такое? Рожу разукрасят, как мне, и ты во всем признаешься. Умолять будешь, чтобы дали карандашик и бумажку. Совершал, не совершал, там уже плевать будет, – он вытянул шею так, чтобы его нарисованные гематомы были совсем близко к Афанасьеву. – Видишь, не рожа, а мясо. Три часа били, пока я не подписал признание по Хваловой. А я свой – мент, правила знаю. Не повезло на чужой земле подставиться. Ну ничего, выберусь, а тебя утоплю в дерьме, как Надьку эту. Утонешь так, что и никто не поможет. Ни деньги, ни адвокат твой. Я знаю, куда ты тела спрятал, догадался. Всех в реку, как и Хвалову, спустил. И ты расскажешь у меня, назовешь это место. Местные рады будут, им все равно, на кого вешать трупы. Лишь бы палки в отчете поставить да премии от начальства получить. Держи, урод, чернил тебе на чистосердечное!

Лев изловчился и с размаху врезал лбом прямо в центр холеного лица. Он успел почувствовать, как на лоб брызнула теплая кровь из разбитого носа. Афанасьев согнулся беззвучно, скрючился в темноте кузова, вытянувшись вдоль лавки. Он замер на несколько секунд, был слышен лишь тихий звон наручников. Лев всматривался в замерший силуэт напротив: неужели вырубился, неужели он переборщил с ударом? Ведь совсем легонько врезал, чтобы напугать подозреваемого посильнее. Не сказать чтобы Гурову эта игра доставляла удовольствие – он всегда предпочитал действовать мозгами, но не кулакам. Но коли ввязался в эту авантюру, приходилось отыгрывать роль разъяренного несправедливым следствием мента.

Вдруг заключенный вскочил во весь рост и заколотил лихорадочно ногами в стену автозака, кулаками по зарешеченному стеклу:

– Помогите, приступ! «Скорую!» Врача!

Гуров затих в удивлении – что за спектакль? Предупреждал майор Сладкевич: Афанасьев – тот еще актер! Только непонятно, для чего все это? Машина тихо начала тормозить, а Афанасьев вдруг рухнул на лавку обратно, согнулся в три погибели и залил пол неприятно пахнущей пеной. Лев подскочил в ужасе, дернулся ему помочь, но тот выгнулся в судороге и с размаху, то ли случайно, то ли намеренно оттолкнул опера длинными ногами. По двери автозака грохнул кулак сопровождающего:

– Что за шум? Чего там устроили?!

– Помогите, помогите, человеку плохо! У него приступ! Его рвет! – теперь Лев ударил пятками в дверь, чтобы привлечь внимание охраны.

Караульный выругался крепко и загремел ключами:

– На пол все легли! Голову вниз!

Он распахнул створку и недовольно поморщился при виде лужи:

– Чего это? – потянул за ногу Афанасьева. – Живой он? Или че, сдох, что ли? Сейчас «Скорую» вызовем. Вот урод, эпилептик, что ли… Черт, машину-то кто мыть будет?

Парень в форме приподнялся на подножку, наклонился и направил луч фонарика в лицо арестанту. Гуров тоже потянулся поближе, чтобы помочь ему – подложить куртку под голову, проверить пульс.

Как вдруг что-то треснуло, темноту расчертила яркая белая полоса, и охранник со стоном рухнул на асфальт. Высокая фигура Сергея пружинисто вскочила на ноги. Задержанный сиганул вниз и бросился в сторону от машины в лесные дебри. Лев в два прыжка кинулся следом, прямо в гущу кустов, под крики второго охранника, который выскочил из кабины:

– Стой, стой, я буду стрелять! Стоять! – Выстрелить он не успел, деревья сомкнулись и скрыли мгновенно обоих беглецов. Парень махнул на них рукой и бросился к товарищу, стонущему у колес спецтранспорта.

В темноте Лев Гуров, почти не различая ничего вокруг, торопливо начал пробираться через бурелом, ориентируясь на тяжелое дыхание и треск веток впереди. Шум становился все ближе, Гуров оттолкнулся от бревна и в прыжке метнулся на бегущего перед ним Афанасьева. Но сложенный атлетически мужчина был выше ростом. Он, ловко крутанувшись, вырвался из захвата. Опер попытался ухватить его за щиколотку, промахнулся, и его рука рассекла пустоту. Беглец вырвался и снова стремительно углубился в чащобу лесопарковой зоны. Позади их бешеного марафона даже не были слышны крики отставших охранников. Только темнота, грохот ломающихся от тяжелых шагов веток под ногами, тяжесть учащенного дыхания.

Лев чувствовал, как больно впиваются сучки в кожу, рвут одежду и оставляют глубокие кровавые царапины на теле. Оперативник лишь сжимал зубы сильнее, стараясь не сбавлять скорость. Вдруг он понял, что не слышит Афанасьева: больше не шуршали ветки, не вторили широким шагам листья своим шумом. Он начал замедляться, стараясь уловить звуки вокруг, как вдруг с глухим хлопком что-то тяжелое врезалось в затылок.

Земля крутанулась перед глазами, ноги подкосились от удара, и Гуров рухнул вперед лицом прямо во влажную смесь из листьев и земли. Несколько секунд он хватал воздух ртом, отчего куски грязи забивали горло. Перед глазами плыли светящиеся мутные пятна, а дурнота и боль волнами раскатывались по телу. Несколько секунд глухого обморока, после чего опер с трудом открыл глаза. Он попытался пошевелить пальцами, чтобы опереться и приподняться, как вдруг расслышал испуганный знакомый голос. Афанасьев с кем-то разговаривал, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик:

– Нет, да я не знаю, кто это! Да, он лежит, не шевелится. Я ударил его палкой, чтобы отстал. А что мне оставалось делать?! Он бежал за мной по всему лесу. Да, да, заключенный из машины для перевозки, он нес чушь про Хвалову и трупы, а потом кинулся за мной. Я не знаю, откуда мне знать?! Что, серьезно? А если он мертвый? Да я не умею, я не знаю, как щупать чертов пульс. Ладно, черт! Сейчас, не клади трубку!

Рядом раздались неуверенные медленные шаги, в бок больно ткнулось острие тяжелого сука. От тычка снова вспыхнули пятна в глазах, но Гуров сцепил зубы и затаил дыхание, чтобы Афанасьев не понял, что опер в сознании. Он должен вытерпеть, затаиться и выяснить, с кем разговаривает подозреваемый. У него есть сообщник. Это все меняет: тогда алиби мошенника может быть реальным, а похищением и задержанием женщин занимается отдельно нанятый преступник. Сильные пальцы торопливо коснулись шеи и тут же в ужасе отдернулись назад. В голосе мужчины прорезался визг:

– Он в крови, шея в крови. Я не буду его трогать! Я не могу!

Кто-то на другом конце провода упорно бубнил, отдавая приказы. Афанасьев почти со слезами в голосе отказывался:

– Я не буду, я не могу. Он же мертвый. Зачем мне проверять его карманы? Я не смогу, нет. Я пойду, просто оставлю его здесь. Его не скоро найдут, мне надо уходить как можно быстрее. Я же говорил, даже несколько часов не могу. Никаких больше изоляторов. Я заплатил за освобождение! Мне нужно быть на свободе, а не сидеть за решеткой. Срочно!

Голос в трубке стал громче, Лев даже смог различить грозный рокот собеседника. Сергей с глухим стоном наклонился и трясущимися руками принялся охлопывать карманы куртки. Дотронувшись до липкой крови, которая растекалась по воротнику из рассеченной ссадины на затылке, он заскулил еле слышно, и все же продолжил осмотр. Голос в телефоне пробурчал:

– Не вой, ноешь, как баба. Ищи, кто это такой?! Что за клоун?! Ты в машине должен был быть один, я точно знаю. Больше никого Сладкевич не отправлял, кроме тебя.

Голос был знаком Гурову, он крепко сжал челюсти, чтобы не выдать себя. Сердце, казалось, грохочет как трактор от волнения, а от огромной шишки на затылке пульсировала жгучая боль, заполняя все вокруг. Однако Лев не мог вздохнуть свободно или шевельнуться, чтобы не спугнуть Афанасьева и его сообщника.

Дрожащие пальцы нащупали твердый переплет служебного удостоверения. Сергей Афанасьев больно нажал коленом в плечо, приподнимая тело опера, чтобы добраться до находки. При виде разбитого лица, теперь залитого уже настоящей кровью, он ринулся в сторону, там не смог справиться с приступом. Мужчина согнулся за соседними кустами в рвотном спазме. Отдышавшись после тошноты, преступник с трудом прошептал в телефон:

– Нашел, у него удостоверение из органов, – мужчина шагнул в сторону от лежащего тела, подставил внутренности документа под тусклый свет луны. – Фамилия – Гуров. Не могу больше прочитать – темно. Мелко что-то еще написано.

Голос его собеседника в телефоне взорвался ругательствами, Афанасьев растерянно пытался возражать:

– Я не знал, не знал, что он из Москвы. Никогда не видел его! Я просто убегал и ударил палкой, чтобы остановить. Да как, убийство опера?! В смысле, убийство? Я… я… не знаю его даже, не хотел убивать. Зачем? Откуда он в машине? Ты должен был все контролировать и организовать! Я не буду платить оставшуюся часть, если ты не избавишься от этого Гурова. Он всех сдаст!

Мужчина нервно затоптался на крошечном пятачке, слушая, что говорит ему голос. Потом вдруг взвился в приступе ярости:

– Я не буду его закапывать. Слышал? Я один за это отвечать не буду. Или ты приезжаешь и помогаешь мне все исправить! Или я иду и сдаюсь, а потом рассказываю, кто помог мне развалить дело, кто меня отпустил под домашний арест, кто помог бежать. Ты говорил, что все будет в порядке. Ты обещал, что я буду на свободе и больше не вернусь ни в камеру, ни под домашний арест. Я жду уже несколько месяцев, вместо свободы только бесконечные допросы, новые обвинения. Приплели мне этих пропавших баб, да не видел я их и знать не хочу. Мне все надоело! Ты взял деньги, отрабатывай их! Я жду здесь. Полчаса, и если тебя не будет на месте в этом чертовом лесу, то мне будет плевать на все. Я не хочу брать на себя убийство мента, я тут ни при чем. Ты говорил, что в машине никого не будет, я просто обману охрану и свалю. Все! Заткнись! Замолчи! Да, мне надо было срочно свалить, я не мог ждать до утра. У меня важное дело. Я не буду слушать, ты получил от меня кучу денег, урод! Отрабатывай их! Или я тебя лишу денег, лишу твоей работы! Если я сяду, то ты вместе со мной!

В бешенстве Афанасьев швырнул телефон в кусты, потом с размаху стукнул кулаком по дереву и тут же вскрикнул от боли. Он затряс рукой, оступился и шлепнулся, потеряв равновесие, рядом с телом Гурова. Мошенник в ужасе отшатнулся, а потом вдруг горько расплакался, словно ребенок, шепча в пустоту:

– Прости, господи, я не хотел. Я не хотел его убивать, господи. Не надо меня наказывать, пожалуйста. Я просто хотел сбежать, мне надо было узнать, что с моим сыном, где он. Ты же знаешь, ты знаешь, что это все ради него. Я… я хотел все исправить.

Высокий статный мужчина обмяк, сжался в комок и уткнулся в рукав, сдерживая свои рыдания:

– Я не хотел, не хотел, чтобы так произошло. Мне просто хотелось помочь своей семье, чтобы мы жили хорошо. Просто немного денег. Купить себе дом, путешествовать. Это ведь всего лишь желания, господи, почему так все произошло? Как мне все исправить? Я запутался, я так запутался, мне страшно. Дай мне шанс все исправить, прошу тебя, господи. Больше никаких обманов, даже деньги не нужны. Буду работать, жить обычной жизнью, только дай мне его забрать. Ты же знаешь, я живу для него, все это делаю ради него.

Горькие всхлипывания затихли постепенно, Афанасьев шмыгнул носом раз и другой, а потом полез в кусты. Он, чертыхаясь и дергаясь от каждого влажного касания, с трудом нашел сотовый, набрал чей-то номер. В ответ раздался механический голос робота: «Абонент вне зоны доступа». Сергей снова застыл, сжавшись в комок, заскулил тихо:

– Где вы? Где? Неужели это правда? Кто это сделал? Почему? Кто, кто это сделал?

Он внезапно встрепенулся и подполз на коленях к лежащему Гурову, потряс его за плечо тихонько:

– Эй, слышишь! Ты жив? Ты слышишь меня? Ты правда видел Надежду Хвалову в утонувшей машине? Это точно? Кто ее убил? Кто и зачем? Ты был рядом? Отвечай!

Неожиданно в темноте зашуршали листья, кто-то большой и тяжелый с треском прокладывал себе путь сквозь кусты. Афанасьев заметался в стороны, потом прижался к стволу большого дерева, выставив вперед руку с небольшим предметом. Тут же при виде крупного мужчины с облегчением выдохнул:

– Наконец-то. Я тут с ума схожу, вдруг погоня по лесу.

Грубый голос прорычал:

– Нет, охрана «Скорую помощь» вызвала. Все представили как нападение. Что ты напал, вырубил и сбежал.

– Я не бил! Только шокером, который вы мне дали, – воскликнул Сергей.

Его собеседник скептически хмыкнул:

– Они что, дураки подставляться? Расскажут, что допустили побег заключенного во время перевозки? Да их турнут с работы в два счета, а то еще и повесят статью за ненадлежащее. Да плевать на этих идиотов. С ментом мертвым что делать? Это московский хрен, его искать будут тут так, что не поздоровится никому. Вот ты влип.

– Не я, мы! – зашипел Сергей. Он вцепился в рукав здоровяка, содрогаясь от страха и злости одновременно. – Мы влипли, понял? Ты брал деньги, ты обещал, что я буду свободен. Ты обещал, что развалишь дело. Ты дал мне шокер, ты дал мне ключи от наручников, ты научил, как изобразить приступ и заставить охрану остановиться. Ты обещал, что я смогу пойти на все четыре стороны. Мне нужна свобода, а не вот это все. За мои деньги.

От удара в грудь он замолчал и согнулся пополам, беспомощно хватая воздух раскрытым ртом. Его сообщник прохрипел:

– Заткнись, придурок. Я все выполнил, что обещал. Если бы не прислали этого московского черта, то все было бы тихо. Сладкевича бы пнул под зад из отдела, на него бы повесил все косяки по делу и за давностью бы все закрыли. Даже этих пропавших баб никто не кинулся искать. Просто Паша немного решил перед москвичом пофорсить, состроить из себя правильного. Надо было подождать. А ты сам все испортил. Заладил, «мне надо срочно выйти, не могу подождать, пока сроки выйдут». Предупреждал тебя, что после побега придется скрываться. Я все организовал как надо. Ты сам захотел сбежать сегодня, срочно, можно было просто подождать немного. Тебя отпустили бы уже завтра днем. Сладкевич ничего тебе не смог предъявить по-настоящему, просто давил, запугивал, чтобы получить признание. Посидел бы пару суток в СИЗО, пока все уляжется. Чего всполошился? Ты сам захотел свалить, о последствиях я предупреждал. Этого московского хмыря не должно было быть в машине, – тяжелый ботинок ударил под ребра лежащему Гурову. – Какого черта он там делал?

Афанасьев с трудом разогнулся, корчась от боли на корточках у дерева:

– Он там был! В наручниках! С разбитым лицом. И сказал, что его заставили признаться в убийстве Хваловой Надежды! Что он видел, как она утонула в машине. Он обещал повесить на меня остальных пропавших женщин, говорил, что знает, где их тела. Как это понимать? Что вообще происходит? Вы же знаете, я не имею к этому отношения. Я никого не убивал!

– На понт он тебя брал, расколоть хотел. С Пашкой придумали, поди, финт такой, чертовы следопыты. Испортили все подсадной уткой. Заткнись уже, голова трещит от твоего нытья. Дай подумать, куда тело деть, – проворчал майор Бережнюк.

А это был именно он, в этом Гуров был уверен. Хотя он и лежал по-прежнему вниз лицом, изображая потерю сознания, но чутко вслушивался в переговоры двух сообщников. Теперь сыщик понимал, что раскрыл помощника Афанасьева – сам начальник оперативного отдела постарался, чтобы дело мошенника заглохло до суда. Майор Бережнюк сделал все для этого, даже помог подозреваемому сбежать из-под стражи по его просьбе. Теперь у Льва были все основания для ареста как Афанасьева, так и его подельника. Статей для задержания наберется, их сговора достаточно для нескольких лет тюрьмы. Только вот как это сделать в одиночку? Его напарник, майор Сладкевич, караулил задержанного возле СИЗО, чтобы перехватить после освобождения, и даже не догадывался, как изменилась ситуация. Наверняка Павел сейчас недоумевает, почему до сих пор машина с задержанным не появилась у ворот изолятора. Возможно, он уже даже бросился прочесывать маршрут спецтранспорта, узнал о побеге Афанасьева. Но где искать пропавших пассажиров, почему вместе с задержанным исчез и оперуполномоченный Гуров, он даже предположить не сможет. Пока Лев лихорадочно соображал, как ему действовать дальше, Бережнюк с шумом топтался по кустам, что-то высматривая. Потом рявкнул на дрожащего Афанасьева:

– Лопату принесу с машины сейчас, закопать его надо, и концы в воду.

– Нет, – Афанасьев с криком кинулся к майору, вцепился тому в плечо. Его трясло от осознания того, в какую ужасную ситуацию он попал. – Если его будут искать? Если его найдут? Ведь кто-то посадил его в машину! Вместе со мной! Его видели охранники, они расскажут, они всем расскажут, что он побежал за мной. Нельзя его просто закопать! Все решат, что это я его убил. Нет, нет, так нельзя…

– Так ты его и убил. Что ты теперь предлагаешь сделать? – язвительно пробурчал Бережнюк. – Чистосердечное? Ты понимаешь, что тебя посадят за убийство полицейского и такой срок дадут, который ни за какие деньги никакие московские адвокаты тебе не скостят. Я тем более не смогу помочь, хоть озолоти. Это опер с чужой земли, понимаешь? Ни с начальством его договориться, ни с местными. Зад никто не прикроет. Я даже не знаю, как он оказался с тобой вместе в автозаке и что за чушь нес про признание. Со мной не согласована операция. Только остается надеяться, что никто ничего об этом не знал. Сладкевича я приструню, охрана тюремная будет молчать про свой косяк с побегом. Им тоже лишние проблемы не нужны. Пускай ищут иголку в стоге сена, как надоест, успокоятся. Единственное, что нам остается, закопать его как можно глубже, разбежаться каждый в свою сторону и забыть навсегда, что тут было. Ты отсидишься, а я Сладкевича прощупаю. Он единственный, кто может сейчас шум поднять.