Инстинкты человека

Творцы и их поклонники

Учёные, выпячивая исключительную якобы роль Солнца в поддержании жизни на Земле, тем принижают роль в поддержании таковой начальства, правительства и общественных организаций.

К. Прутков-инженер. Мысль № 50

(В.Савченко)

Чтобы лучше понять глубинные причины склонности к идеализации природы, придётся совершить небольшой экскурс в философию и психологию. Нужно это вот зачем. Обсуждая поведение человека, мы неизбежно будем соприкасаться с вопросами, традиционно относимыми к вопросам морали; а поскольку многие инстинкты (в целом или частично) реализуют поведение, характеризуемое в современном мире как "аморальное", то важно чётко объясниться, и показать, что инстинктивные объяснения к пропаганде аморальности отношения не имеют. И идея "всесовершенства природы" играет здесь ключевую роль.

"Творца" мы поминали в предыдущем разделе отнюдь не всуе: мы полагаем, что существует генеалогическое родство между религиозностью (в широком смысле), и вышеописанной идеализацией Природы. "Основателем рода" этой влиятельной династии является инстинкт вертикальной консолидации (иерархический инстинкт), о котором у нас будет серьёзный разговор во второй части. Пока же вкратце отметим, что этот инстинкт побуждает человека (или иное социальное животное) с благоговением относиться к "вождю", искренне доверять ему, полагать его источником высшего знания [см, например, 20], и столь же искренне даровать ему всяческие блага и привилегии.

Это аморфное иерархическое чувство далеко не является религией или её аналогом в смысле осознанного мировоззрения. Это базис религиозности, да, но не более того. Осознанная религия, а тем более, креационизм как космогоническая теория – это безусловно культурный феномен, пусть и, как и большинство культурных феноменов, мощно вдохновляемый и направляемый инстинктивным подсознанием. Вследствие этой своей "культурности", осознанная религиозность определённо дистанцирована от своих подсознательных корней, и может поэтому "жить своей жизнью", порождая самые причудливые вариации на иерархические темы. На рассудочном уровне, человек может верить в любого бога, может быть искренним атеистом, может придерживаться какого-то экзотического или антирелигиозного мистического культа, но при этом – в полном соответствии с логикой иерархического инстинкта – явно или неявно наделять окружающий мир, и особенно – мир живых существ, сакральностью, которая, по определению, может исходить лишь от сакрального (священного) существа. Как именно это существо называется – значения не имеет: очень часто никак. И даже, в принципе признавая и эволюцию, и естественный отбор, и соглашаясь, что они являются результатом работы объективных и материалистических законов природы, многие люди в глубине души наделяют её (эволюцию!) вполне сакральными свойствами всесовершенства, всемогущества, всеведения, и т. п. Поэтому это иррациональное "предчувствие" чего-то "высшего" нельзя уподоблять вере в существование конкретного бога, дьявола, демона, духа, вселенского зла, или вселенского добра, и им подобных, так или иначе оформленных сознанием сущностей. Эта сакральность гораздо фундаментальнее и "подсознательнее"; она гораздо древнее, чем, видимо, представляло себе большинство мыслителей, писавших об истоках религиозности.

Короче говоря: вне зависимости от осознанных культовых пристрастий человека, это творящее начало (опять же – в большинстве случаев никак не оформленное в какой-то образ или осознанную систему) наделяется вышеупомянутыми качествами идеального иерарха, среди которых наиболее важны для нашей темы два: 1) Его "всеправость" (ОНО всегда право) и 2) "всеволие" (ОНО обладает всепобеждающей волей).

КРЕАЦИОНИЗМ – (от "Creation" – "Сотворение") мировоззрение, полагающее материальный мир порождением воли высшего сознательного существа, "Творца", существующего в мире, "более высоком", чем материальный, и потому могущего не подчиняться его законам. Креационизм является ответвлением более широкого философского течения, известного как ИДЕАЛИЗМ – мировоззрения – а лучше сказать – мироощущения, полагающего нематериальные субстанции – дух, идею, волю, закон, любовь, зло, добро и проч., первичными сущностями мира, а материю – их порождением. Причём, в, по сути, прямом смысле – широко распространённый тезис о способности идеи (особенно – высказанной в слове), к материализации, хотя и рационализируется обычно как метафора, базируется на глубинной вере в материализацию буквальную. "Накаркал", "сглазил", "виноват гонец, принесший плохую весть", "мир таков, каким мы его воспринимаем" – всё это есть глубинная подсознательная вера в прямую материализацию идей. Идеализму оппонирует МАТЕРИАЛИЗМ – мировоззрение, полагающее первичной, наоборот, материю, а дух, волю и т. д. – порождением материи (мозга как органа). Как мироощущения, идеализм или материализм вовсе не нуждаются в философской (как и любой другой) грамотности своих приверженцев. Во многом, они, образно говоря, "дар Божий": природная (и/или воспитанная в раннем детстве) склонность, в чём-то похожая на другие природные склонности ребёнка – к гуманитарным или техническим дисциплинам, музыке, шахматам, спорту и т. п. Ниже мы обрисуем возможные истоки появления идеализма – как мироощущения, достаточно органично вписывающегося в вертикально-консолидированную социальную структуру, и видимо, порождённого ею.

Как эти философские вопросы связаны с темой нашей книги? Дело в том, что при всей их, казалось бы, абстрактности, они реально отражают образ мышления людей – как простых, так и не очень. По сути дела, идеализм или материализм конкретного человека – это не рассудочная приверженность данной философской доктрине, а глубинная психическая установка, и потому имеет непосредственное отношение к вопросам, рассматриваемым здесь. Ибо "прото-креационизм" (и вообще идеализм) – главная причина стойкого отрицания инстинктивности поведения человека очень многими, в принципе разумными и образованными людьми. Ведь стоит объявить какую-то нехорошую поведенческую особенность человека инстинктивной (т. е. природной, а следовательно, – созданной по ЕГО сакральной воле, пусть даже эта Его Воля отображается в сознании как естественный отбор), так сразу, откуда-то из глубины души, поднимается протест:

Если бы это была природа, то это мерзкое поведение было бы правильным и должным – ведь ОНА всесовершенна, а значит – всегда права! Нет, конечно это не природа! ОНА не может быть виновна; виноваты эти безнравственные учёные, которым хочется, лицемерно прикрываясь ЕГО авторитетом, сеять свою безнравственность по всему миру. Ведь если, например, клептомания – инстинкт, то значит что, можно воровать!?

Разумеется, нет. "Природностью" нельзя оправдывать ни воровство, ни супружескую неверность, ни агрессию, ни им подобное, в основе своей – природное поведение. Употребление слова "значит" (т. е. "следовательно") здесь неправомерно. Инстинктивность ничего не значит – ни юридически, ни морально; инстинктивность объясняет причины желаний, но не оправдывает поступков, совершённых во исполнение их. Человек – не пешка в руках всевластных высших сил; обязанности, да и во многих случаях – целесообразности, подчиняться инстинктам ("природе") у него нет. Будучи же существом разумным, человек имеет для этого достаточно физических возможностей. Наличие у человека инстинктов никак не лишает его свободы воли! В принципе, конечно. Фактически, и вся эта свобода воли, и весь разум могут быть направлены на наиболее эффективную реализацию именно инстинктов, но это уже другая история…

СВОБОДА ВОЛИ – Способность человека (или иного существа) принимать самостоятельные решения (и исполнять их), на основе каких-то личных, никем не навязанных соображений. Обычно рассматривается как антитеза ДЕТЕРМИНИРОВАННОСТИ ВОЛИ кем-то или чем-то извне (богом, приказом вышестоящего командира, и т. п.), при которой человек не имеет возможности действовать по своему личному усмотрению – только во исполнение воли детерминанта.

Врождённое поведение у человека есть, и "его много". Но он не является его рабом – по крайней мере, в той степени, в какой таковыми являются, скажем, насекомые. Поэтому, если, идя на поводу у своих инстинктов, человек совершил преступление, то должен нести ответственность за потакание им. Однако эта простая мысль настолько туго доходит до сознания большинства людей, что даже некоторые высококвалифицированные биологи впадают в соблазн сакрализации природы, и отрицают инстинктивность человека лишь потому, что явно или неявно полагают "природность" синонимом "оправданности". Яркий пример – статья В.С. Фридмана [37], в которой он старается убедить читателя в том, что инстинктов у человека нет. Думается, что основную мысль этой статьи можно передать двумя её заключительными фразами:

…зачем же у человека сейчас ищут инстинкты с тем же усердием, с каким раньше искали бессмертную душу? Цель одна – не мытьём, так катаньем примирить с несправедливостью устройства мира…

Нам тоже не нравится несправедливость мироустройства, но зачем же приписывать естественному отбору сакральное всеволие? Владимир Семёнович – известный, и высококвалифицированный биолог; что же говорить о неспециалистах! Известно, что суды неоднократно оправдывали убийц, если адвокатам удавалось сослаться на "природность" мотивов их подзащитного (например, какие-нибудь гормоны и нейромедиаторы). Разумеется, гормональные нарушения могут быть причиной недееспособности; собственно, во многих случаях так оно и есть. Но тема дееспособности в юриспунденции разработана практически исчерпывающе, и если по общепринятым критериям человек признан дееспособным, значит, с гормонами у него достаточный порядок. Прикрываться же при этом "природой" вообще, и гормонами в частности – это то же самое, что в современном суде оправдываться "волей Господней".

Не менее вредным бывает сугубо бытовое "доверие природе" в самых разнообразных обыденных ситуациях, например, когда формирование отношений в детском коллективе пускается на самотёк – дескать следуя "зову природы", дети устроятся наилучшим образом. Но в результате в коллективе может сформироваться жёсткая и жестокая иерархия, в сравнении с которой армейская дедовщина может показаться курортом. Хотя предотвратить такое развитие событий, в принципе, не так уж и сложно – ведь человеческие инстинкты – не непобедимые демоны. Но для этого нужно, как минимум, знать что-то о существовании инстинктов и особенностях их работы, и именно эту цель мы и преследуем нашей книгой.

Наука ли это?

Система инстинктов (подчеркнём – в нашем понимании этого термина), во всей её полноте, не представима в виде однозначного иерархического дерева с непересекающимися ветвями; эта система больше похожа на переплетённый размытый многомерный граф (или даже многомерный континуум с "гиперпереходами"), поэтому любая их двумерная и дискретная классификация неизбежно будет схематичной – что, впрочем, не лишает попытку классификации смысла.

Эта размытость означает не только обилие промежуточных и смешанных реакций, но и те или иные формы взаимовлияния и взаимомодификации иногда очень даже далёких друг от друга инстинктов. Такое взаимовлияние вполне можно уподобить взаимовлиянию различных генов на фенотип. Известно, что один ген может влиять сразу на длину пальца ноги, цвет пятен на спине, скорость роста, темперамент, и, скажем, жирность молока; причём на те же самые признаки (но как-то иначе и в других комбинациях) могут влиять и многие другие гены. Про инстинкты можно сказать примерно то же самое.

Понятно, что в силу отмеченного выше сосуществования в одном теле всех возможных типов и стилей реагирования (т. е. поведения), их взаимосвязности и взаимовлияния, мы далеко не всегда можем определить, что здесь есть "ведущая скрипка", а что – "случайное эхо". Положение усугубляет стохастичность (случайность), поведения живых существ – как и большинства явлений природы. Реальное поведение даже простого живого существа нельзя предсказать со стопроцентной однозначностью, подобной предсказанию силы тока в электрической цепи на основании закона Ома: если известно напряжение и сопротивление, то ток будет таким, и только таким. В одних и тех же условиях внешней и внутренней среды поведение живого существа будет варьировать, причём эти вариации могут быть "предусмотрены" принятой им моделью поведения; например – в поисковом поведении. Предсказать такое поведение на основании известных исходных условий можно лишь с какой-то вероятностью, иногда весьма невысокой. Говорить о той или иной линии поведения можно лишь обработав, по всей строгости статистических методик, достаточное количество наблюдений актов поведения. Обобщения, сделанные на основе сугубо бытовых наблюдений, могут быть серьёзно искажены всевозможными "оптическими обманами", поэтому бытовые выводы о поведенческих тенденциях могут быть ложны. Например, "народный опыт" может отрицать вред курения на примере одного-двух курильщиков-долгожителей; он не в состоянии оценить всё множество факторов, могущих влиять на здоровье.

Очевидно, что при столь выраженной стохастичности и размытости возникает соблазн и, в принципе, возможность, объяснить инстинктивностью (или наоборот, не-инстинктивностью!) практически любой аспект поведения. Эта возможность порождает ощущение нефальсифицируемости любого объяснения этого рода – и неинстинктивного тоже. Собственно, одна из хрестоматийных нефальсифицируемых гипотез – гипотеза о ключевом влиянии раннего детского опыта на всю последующюю жизнь в психоанализе Фрейда. Фрейд мог объяснить решительно любое – даже немыслимое, поведение, спрятанными в подсознание прошлыми впечатлениями индивида, в сочетании с двумя-тремя приписываемыми всем людям влечениями (либидо и пр.). И опровергнуть его доказательства было принципиально невозможно – сконструировать не противоречащую этой теории новую трактовку, такую, чтобы всё "сходилось", можно было при любых исходных данных.

Критерий фальсифицируемости (критерий К. Поппера) гласит: любая теория, претендующая на научность, не должна быть принципиально неопровержимой. Должно быть возможно хотя бы мысленно представить себе факты, могущие её опровергнуть.

Нефальсифицируемая теория подобна Штирлицу из старого анекдота: она выкручивается из любой ситуации, и "натягивается" на любые факты. Нефальсифицируемой может быть, например, теория о существовании какой-нибудь сущности, увидеть которую, "простым смертным" не дано. Постулат невидимости делает принципиально невозможным опровержение такой теории: мы не можем трактовать невидимость как ложность теории, ибо это одно из её предсказаний. В этом случае, в существование Этого можно лишь ВЕРИТЬ. Но в науке, как материалистическом течении мысли, принято более доверять наблюдениям, чем "интуиции", "озарению" и высказываниям авторитетов; в "ненауке" (скажем так) – наоборот.

Нефальсифицируемость – признак ненаучности теории, но не доказательство её ложности: говорить об истинности или ложности нефальсифицируемой теории не имеет смысла.

В свете всего этого неизбежно напрашивается вопрос: можно ли, оставаясь в рамках научности, доказать наличие у человека врождённых моделей поведения? Есть довольно распространённая точка зрения, что инстинкты человека, даже если они и есть, невозможно вычленить – настолько они сплетены с рассудочными и полурассудочными мотивациями. Ну а раз невозможно вычленить (обнаружить), то, стало быть, это ненаучно…

Да, задача вычленения инстинктивных мотиваций из всей совокупности поведенческих актов человека не элементарна, но тем не менее, вполне решаема. Если мы проанализируем по возможности широкий и разнохарактерный массив человеческих культур, с сильно различающимися природными условиями проживания, обычаями, языками, экономикой, и проч., а также, насколько это возможно, "культур" других животных, и попытаемся обнаружить какое-то сходство их поведения, то при успехе таких попыток, мы сможем говорить о его, хотя бы частичной, врождённости. Корреляции же между сходством поведения и степенью генетического родства, являются общепризнанным аргументом в пользу предположения о врождённости (генетической предопределенности) данных форм поведения. Если же статистически значимых сходств обнаружить не удастся, то гипотеза о врождённости исследуемых элементов поведения будет опровергнута – то есть, фальсифицирована в попперовском смысле. Опираться же в анализе на поведение одного индивида некорректно, ибо оно может быть сколь угодно нетипичным. Другими словами – доказать или опровергнуть инстинктивность какого-то человеческого поведения может лишь статистика, но не отдельные факты.

И действительно, существует большой массив поведенческих универсалий, наблюдающийся у всех изученных человеческих культур (в т. ч. географически долгое время изолированных) – во всём их разнообразии, а также у многих животных. Например, наблюдаются очень близкие параллели между моделями репродуктивного поведения разных видов; и в мире животных, и в мире людей чрезвычайно распространено иерархическое построение групп, наблюдаются сходные проявления агрессии, альтруизма и т. п.

Жил себе в Африке такой император – Жан Бокасса. Знаменит он прежде всего каннибализмом; говорят, собственноручно замучивал детей, и ел их печень. Также был известен как один из самых расточительных, управленчески бездарных, и жестоких диктаторов. Но случилось так, что его свергли (французы), судили, приговорили к смертной казни…и гуманно заменили её на пожизненное заключение. Впрочем, сидел он недолго. Сначала пожизненное заменили на 20 лет, затем и вовсе выпустили по амнистии. Умер он вполне комфортно в своей постели. И апофеоз: вскоре его полностью реабилитировали, назвав, ни много ни мало – "величайшим гуманистом"! А теперь сопоставим этого человека с Иосифом Сталиным, и его современными почитателями, полагающими его эффективным менеджером, управленческим гением, и величайшим полководцем (что, мягко говоря, не соответствовало действительности), и настаивающими на его полной реабилитации. И даже раздавались голоса, называвшие его гуманистом! Совсем как Бокассу, впрочем вряд ли имея его в виду в качестве примера.

Налицо очевидное совпадение иррационального поведения людей, не имевших культурных контактов по меньшей мере 50–60 тысяч лет – именно столько времени прошло с момента выхода сапиенсов из африканской прародины и переселения их, в конце концов, в Европу.

Может возникнуть вопрос: а разве такая стабильность не может быть следствием культурного консерватизма? Не может. Запрещает второй закон термодинамики. При передаче информации по аналоговому каналу происходит накопление информационной энтропии; другими словами – информация непрерывно искажается и замусоривается. Например, за те же 50–60 тыс. лет языки обитателей центральной Африки и Русской равнины разошлись до полной неузнаваемости, а привычка боготворить злобного тирана – каким-то образом сохранилась. Что говорит о том, что язык, непрерывно искажаясь, передавался из поколения в поколение по аналоговому каналу (личным примером), а означенная привычка – по цифровому, практически не искажаясь. Единственный же в живых организмах цифровой канал передачи информации – это ДНК. Что и требовалось доказать. Читатели "в возрасте" возможно помнят, как быстро ухудшалось качество музыки при последовательной переписи её аналоговыми магнитофонами, и сравнить с современным копированием цифровых файлов. Это же справедливо по отношению к любому наследственному признаку.

Наглядно подтверждают предположения о врожденности поведения случаи, когда это поведение носит нонконформистский характер, то есть – противоречит принятым в данной культуре нормам и правилам, но при этом имеет параллели в других культурах. Крайне маловероятно, что у людей – носителей чрезвычайно отличающихся культур, и живущих в чрезвычайно различных условиях, а также у животных, ведущих чрезвычайно различающийся образ жизни, в ходе индивидуального развития (онтогенеза) могли сформироваться широко наблюдаемые сходные модели поведения. Вероятность совпадений особенно низка, если данное поведение является порицаемым и даже наказуемым в рамках своих культур. Например, воровство (имеется в виду – "у своих") и супружеская неверность порицаются и наказываются во всех известных культурах (за редчайшими, и довольно спорными исключениями), но тем не менее, наблюдаются решительно повсеместно – и даже у животных.

Но это не единственный метод, позволяющий судить о врождённости того или иного поведения. Есть и другие методы, дополняющие и уточняющие картину. Среди них:

Оценка адаптивной архаичности.

На инстинктивность того или иного поведения может указывать его предположительная адаптивность в среде эволюционной адаптации (т. е. в условиях, в которых протекала большая часть эволюции Homo sapiens), если в современных условиях это поведение явно дизадаптивно. В современных условиях такое поведение часто воспринимается как нелогичное; особенно показательно в смысле врождённости бывает такое поведение, если оно совершено вопреки иным, сознательно (рассудочно) продекларированным, и совершенно логичным намерениям. Разумеется, нелогичность сама по себе не может быть самостоятельным доказательством филогенетического его происхождения (у психологов есть масса онтогенетических объяснений на этот счёт), но, в сочетании с эволюционной адаптивностью, служит веским доводом "за". В качестве примера можно привести увлечение охотой для жителя крупного современного города. Рентабельность этого занятия – учитывая стоимость снаряжения, лицензий, транспорта, затрат времени и пр., в подавляющем большинстве случаев отрицательна. Но она, собственно, мало кого из таких охотников интересует – интересен сам процесс, и связанные с ним эмоции. Ну а эмоции, как мы знаем – зеркало инстинктов…

Оценка шаблонности.

Шаблонность – способность запускаться от единственного, или от сочетания очень немногих простых и однозначных внешних сигналов (релизеров), о чём мы говорили в разделе "об информатике поведения" – и ещё поговорим далее, а также склонность к единообразному (в различных условиях) поведению. Например, ксенофобное поведение может запуститься просто другим цветом кожи, а половое возбуждение у мужчины может возникнуть от созерцания очертаний гитары, лишь отдалённо напоминающих очертания специфических частей тела половозрелой женщины. И далее вызывать совершенно однотипную последовательность действий; впрочем, как правило – не с гитарой, хотя и это бывает. Все мы, увидев что-то паукоподобное, рефлекторно напрягаемся, хотя конкретно нас вряд ли когда-нибудь кусали по-настоящему опасные пауки и многоножки. Зато они часто и очень больно кусали наших далёких пращуров в африканских саваннах, и шаблон опасности чего-то многоногого прочно закрепился в нашем инстинктивном подсознании. Причём, эта реакция является крайне краткосрочным поведением. Инстинктивная реакция отличается тем, что предъявление шаблона вызывает эмоцию, чувство, настроение – т. е. вызывает повышенную готовность сразу действовать, и совершенно без оглядки на результат. Иногда даже вопреки рассудочному пониманию нежелательности или опасности этого результата.

Сравнение поведения близнецов.

Весьма наглядны наблюдения за монозиготными (однояйцевыми) близнецами, особенно – разлученными в младенческом возрасте, и воспитывавшимися в условиях разных культур. Схожесть привычек и предпочитаемых типов поведения между такими близнецами оказывается выше, чем между ними и их простыми братьями, воспитывающимися вместе. Дело в том, что генотипы у монозиготных близнецов полностью совпадают, и если какая-то поведенческая черта определена именно генами, а не средой, в которой эти дети росли и воспитывались, то она, так или иначе, проявится даже тогда, когда эти среды существенно различны. Также некоторые корреляции можно выявить, и идя "от противного" – сравнивая поведение гетерозиготных (разнояйцевых) близнецов, гены которых различны, но условия роста и воспитания (в силу одного возраста, и обычно – одного и того же круга общения) очень близки. Вообще, существует довольно много вариантов близнецового метода; желающим с ними ознакомиться можно порекомендовать, например [17].

Сравнительно-генетические исследования.

Сравнительно-генетические исследования – относительно новый и очень перспективный метод выявления врождённости каких-то аспектов поведения. В ходе этих исследований выявляются корреляции между конкретными вариациями определённых генов у человека (например, генов, влияющих на свойства рецепторов окситоцина и вазопрессина) со склонностью к тому или иному поведению. Это наиболее "прямой" метод доказательства врождённости тех или иных поведенческих предпочтений, однако этот метод рисует лишь отдельные штрихи картины. Весь же сложный инстинкт (типа социального), во всей совокупности его проявлений, этими методами обрисовать пока не удаётся. Поэтому старые методы продолжают быть нужными.

Прямые замеры активности мозговых структур.

В недавнем прошлом, когда активность тех или иных мозговых структур можно было измерить, лишь вживляя электроды в мозг, данный метод применялся крайне ограниченно – только на животных или тяжело больных людях, перенесших операции на мозге по медицинским показаниям. В последнее время, в связи с распространением бесконтактных методов сканирования мозга (прежде всего – ЯМРТ, ядерной магнитно-резонансной томографии), открылись перспективы проведения таких исследований на здоровых добровольцах, не связанные с большими затратами или риском для здоровья. Наибольший интерес для нашей темы представляют исследования активности тех или иных мозговых структур во время решения тех или иных житейских задач. Они позволяют вполне уверенно отличать преимущественно врождённые поведенческие реакции от приобретённых: врождённые реакции вызывают активность структур, в основном входящих в лимбическую систему, а приобретённых – входящих в неокортекс (новую кору) [28]. На некоторые из таких исследований мы будем ссылаться ниже.

Другие методы

Интересные корреляции выявляются также в ходе исследований детей, психически больных людей, людей, слепоглухонемых от рождения, транссексуалов (людей, сменивших пол), и тому подобных исследованиях. В общем, методов выявления врождённых компонент поведения много и разных. Даже если по отдельности каждый из этих методов даёт не очень убеждающую кого-то картину, то вся их совокупность, думаем, не должна оставлять сомнений во врождённости определённых аспектов сложного поведения человека.

Детей клали на стеклянный стол, сквозь который ребёнок мог видеть пол и осознавать расстояние между ним и полом. Несмотря на ощущение статичности своего положения, здоровые дети инстинктивно пугались увиденного. Они не падают, но входят в состояние ожидания падения. Это отражается на напряжении их мышц, причём "эффект" сохраняется даже в том случае, если ребёнок вообще никогда и никуда не падал, то есть не переживал падение как опыт.