Читать книгу: «Очень нуарный детектив», страница 3

С каждым моим шагом вперёд она приближалась к свету вместе со мной, будто желая поглотить.

И вот, когда до спасительной двери с манящим словом «Выход», оставалось всего ничего, из стены справа вдруг начало вылезать какое-то неведомое гигантское существо почти вдвое больше меня. Тот самый раздавленный мной механический таракан. Шевеля поломанными усами и перебирая покореженными лапами, пытаясь удержать внутри вываливающиеся из раскуроченного брюха винтики и пружинки, он словно выплывал из чёрного киселя, преграждая дорогу к спасению.

– На мражмом пшеле всё не так, как мордлюется. Ты мрагожен влукнить этот вжмачный блюмтус. Локмо так ты вражмешь лярмы мамурыжной жмули.

Покалеченное насекомое сверкнуло на меня, будто оценивая реакцию на слова, своим красным вывалившимся, но каким-то чудом уцелевшим глазом, и продолжило:

– Шавкляй за мражом, и он пришлявкает тебя к воззабрению. Хронко коржмачет тебе зазеленявиться с трунчачей. Локмо батульки обслюнявкают ульдину. Ты сам курдюнкался гравататься об этом, но шкрябкался исхрумкать вражно.

Я не понял ни единого слова. Возможно, его речевой аппарат тоже был поврежден, но уверенности в этом не было. Слова казались связными и даже имели смысл, но всё никак не получалось его уловить.

– Не жмыркошвалю шленьку, на вражном вы горгволите. Для томря это огропасная бурбулица. Ежично клаштор белибердских злавков…– я осёкся, поняв, что говорю также.

Я тут же почувствовал себя каким-то неправильным, словно поломанным, с треснутым посередине животом и вываливающимися внутренностями-шестерёнками. И начал потихоньку разваливаться на части.

Таракан грозно топнул единственной уцелевшей ногой, отчего часть болтов и пружинок с громким лязгом посыпалась из его раскуроченного металлического нутра.

– Шкморвчи и не дурпляшктай, бракобрякушек! Брагозни – локмо трусплен отскрежеточит пижечку. Дурько ты узюркаешь это, уже китмунда не тюлещишь дворжечков.

Внезапно странный собеседник начал распадаться. Следом я почувствовал, как из меня сыплются винтики, а затем у меня отвалилась рука и тьма поглотила её за считанные мгновения.

– Разумни об кражном, как одупляшкаешься. Мрадкуюсь, что у тебя марглая куказявра.

После этого он упал, и вскоре ненасытная темнота поглотила его, словно он и не появлялся. Не теряя драгоценные секунды, я пошёл вперёд, пока ноги ещё оставались при мне. Каждый шаг давался с трудом, а чернота всё приближалась, желая поглотить целиком.

Тут подвела правая нога. Громко заскрежетав, она задрожала и упала в жадную вибрирующую тьму.

Из последних сил я полз вперёд к спасительному проёму, даже когда мрак уже поглотил мою нижнюю половину. Добравшись до цели, схватился за ручку.

В этот момент с той стороны двери неожиданно постучали.

Часть 8. Треугольник

Громкий удар в дверь, и последовавшие за этим треск и грохот в крошечном коридоре, окончательно выдернули меня из сна. Засасывающего, не желающего отпускать, но всё-таки сна. Пытаясь вспомнить, что же такого важного услышал, я медленно начал выплывать из омута кошмара, ориентируясь на источник света над головой и стараясь понять, где вообще нахожусь. В это время несколько пар крепких рук неожиданных посетителей уже хватали меня за руки и за ноги и силой пытались впечатать в матрас.

Дотянуться до пистолета не удалось, и я трепыхался в яростном отчаянии, пытаясь отбиваться. Но эти бессмысленные попытки ни к чему не приводили, и я потихоньку начал выдыхаться. Их было слишком много для меня одного.

Поняв, что сопротивляться бесполезно, с покорным смирением принял происходящее и перестал вырываться. Когда борьба закончилась, в комнату вошёл сам Джонатан Веллингтон и остановился напротив меня возле стола, облокотившись на охряную отполированную столешницу.

– Вот мы и встретились снова, мистер Рокстоун! – деловито произнёс он, демонстративно натягивая тонкие кожаные перчатки. – И только от вас будет зависеть исход этой встречи. Если вы уже читали письмо, но добровольно отдадите его мне, то умрёте быстро и почти безболезненно. Если же вы не пожелаете это сделать, то вы знаете исход. Поверьте, я подберу вам самую лучшую коробку из всех!

– И самую удобную! – пустил убогую шутку один из четырёх пришедших с ним верзил и гаденько засмеялся.

– Заткнись, Гарри! – рявкнул Джонатан и тот сразу смолк.

– Простите, босс… – виновато ответил шутник и опустил голову.

Когда держащий меня за правую руку мужик, у которого воняло изо рта луком и гнилыми зубами, наконец, перестал ржать, я перевёл взгляд на того, кто стоял у стола. Слева от него, рядом с локтем голубыми неоновыми полосками голографических часов высвечивалось в воздухе время. 3:12.

Я понял, что был без сознания чуть больше часа или около того, точнее я сказать не мог. По какой-то своей, извращённой и неведомой причине эта бесконечная ночь никак не хотела заканчиваться, словно желая как можно дольше наслаждаться моими страданиями.

– Оно личное! – поспешил сказать я. – В этом письме нет ничего, способного скомпрометировать вас, мистер Веллингтон. Если вы опасаетесь этого, то…

– А вот есть там, что-то или нет, это уже не вам решать, – перебил он меня холодным тоном.

Последовавшие вслед за этим хруст шейных позвонков, пока Джонни Коробочка разминал шею, и скрип кожи перчаток от сложенных в замок и выгибающихся пальцев, понравился мне ещё меньше угрожающего тона.

– Пожалуйста, детектив, перестаньте понапрасну тянуть время и испытывать моё терпение, – он устало потер переносицу, а затем снял шляпу-цилиндр и положил её на стол. Жест, не предвещал мне ничего хорошего. – Я уже начинаю терять его.

– Там не написано ничего, что могло бы помочь упечь вас за решётку, – врал я, говоря спокойным тоном, в надежде, что там и, правда, нет ничего такого. – Только, боюсь, что я не смогу отдать его вам.

– Просто отдай мне это блядское письмо! – заорал он, подскакивая к кровати, громко топая ногой и ударяя кулаком по кованной спинке чуть выше моих ступней.

– Не могу, – всё тем же ровным тоном ответил я, в красках представляя, что они сделают со мной, если в строчках, записанных мистером Найтмором со слов Молли, найдётся хоть малейший компромат.

– Почему, блядь?! Почему! Ты! Просто! Не можешь! Этого, сука, сделать?! – его голубые глаза вдруг потемнели от гнева, а кулак, как отбойный молоток заколотил по хитро-переплетенным бронзовым трубкам кроватной спинки.

Не выдержав, я подскочил вверх так сильно, что меня едва удержали, и закричал:

– Да потому, что я люблю её! А это единственное, что у меня осталось! – словно резко обессилев, я откинулся на кровать, закрыл глаза и прошептал, – это всё, что осталось от Молли. Не отбирайте его у меня.

Внезапно остыв, Веллингтон пригладил растрепавшиеся пшеничные волосы и вновь отошел к столу и облокотился на него.

– Надо же. Вау! – почти безразличным тоном вдруг произнес Коробочка. – Признаться, я не ожидал такой откровенности, детектив. Не думал, что вы всё же осмелитесь произнести это вслух. Спасибо за честность. И смелость. Блядь, это… это надо иметь огромные железные яйца, чтобы сказать мне, что вам не безразлична моя… – на последнем слове он сделал акцент, – женщина. А вы как думаете, у него огромные яйца? – обращаясь к своим сподручным, спросил он.

– Яйца! – заржал тот самый лысый верзила, с гнилыми зубами и несвежим дыханием.

– Зат… кни-и-ись… – угрожающе шипяще протянул Веллингтон, – Гарри.

– Простите, босс, – снова извинился громила и замолчал, ставясь серьёзным.

Переключив свое внимание опять на меня, Джонни произнёс:

– Вы же помните наш договор, когда мы виделись с вами в последний раз, полтора года назад, мистер Рокстоун?

Даже если бы я очень захотел его забыть, всё равно бы не смог. Отсутствие указательного пальца, никогда не позволит стереть из памяти события того дня, когда Коробочка отрезал его своей ручной гильотинкой для сигар.

Внутри всё сжалось в комок, стоило только воспроизвести в памяти события того дня. Плечи невольно дёрнулись.

– Вы обещали отрезать мне, – я запнулся, выбирая выражение помягче. – Самое ценное, что у меня есть, если я ещё хоть раз подойду к Молли. И за всё это время я ни разу не нарушил обещания.

Мне даже не пришлось врать ему, ведь это была чистая правда. И впервые за все три с лишним года, что мы были знакомы с Молли, я порадовался тому факту, что у нас так ничего и не было.

– Допустим, я вам верю, детектив, – в задумчивом жесте мужчина в чёрном смокинге постучал пальцем по своим пухлым губам. – И знаете что? В обмен на вашу честность я сделаю вам один подарок. Вы отдадите мне письмо, и я прямо здесь и сейчас прочитаю его, и, если там действительно не окажется ничего интересного, я верну его вам. И вы даже останетесь живым. Вполне вероятно, ещё и невредимым.

Вспоминая описания нашего танца, в последнем я не был так сильно уверен. Но у меня не было причин не верить тому, что меня отпустят. Джонни прослыл человеком слова и никогда не нарушал данных обещаний.

– Щедрое предложение, – отозвался я.

– Считайте, что у вас счастливый день, а у меня слишком хреновое настроение для убийства. К тому же я серьёзно устал, чтобы возиться с трупом. Тем более у нас с вами сегодня был очень тяжелый день.

– Письмо под подушкой, – честно признался я. – И, если ваши дебилы отпустят меня, я сам отдам его.

Веллингтон щёлкнул пальцами и руки головорезов, сжимающие моё тело, одновременно разжались, даруя долгожданную свободу. Достав сложенные втрое листы, я отдал их одному из подручных и тот передал их Коробочке. Его бровь сразу же поползла вверх, как только он начал читать.

– Вот прям вот так, да? Дорогой Освальд? – сарказм был слишком очевидным. – Занятное чтиво… – протянул он, несколько секунд спустя.

В процессе чтения мужчина то хмурился, то поджимал губы, а потом скомандовал, снова потирая переносицу:

– Держите его.

Вот так, не успев обрести свободу, я вновь потерял её и оказался снова пригвождённым к кровати четырьмя парами сильных рук. Оставаясь на волоске от гибели.

– Снимите-ка с него брюки! – последовала вторая команда.

От неё у меня зашевелились волосы на затылке, а в пустом желудке похолодело. Чьи-то неуклюжие пальцы уже вовсю расстегивали мне ремень и пуговицу на поясе.

– Пустите меня, извращенцы! – заорал я, почувствовав, как брючины поползли вниз по ногам.

– Трусы тоже снимайте.

Я знал, что в письме ничего такого и быть не могло, но эта игра начинала нравиться мне всё меньше и меньше и, решив, что лучшая защита – это нападение, произнёс:

– Ну зачем так сразу то! На коллективный минет я сегодня явно не рассчитывал! А кто первым сосать начнёт? Может быть, ты, Гарри? – обратился я к гнилозубому. – Только держи зубки при себе, я люблю, когда это делают нежно.

– Заткнись! – закричал лысый и его кулак молниеносно впечатался мне в лицо.

Я сплюнул образовавшуюся во рту кровь в сторону, прямо на кровать.

– Ты бы хоть зубы почистил, приятель! – ответил я, сморщившись от отвращения. – Или, если хочешь, можешь взять мятную конфетку у меня из пиджака, а то, если честно, ощущение, будто у тебя во рту сдох мёртвый опоссум.

Удар в нос не заставил себя ждать, и переносица озарилась вспышкой мгновенной резкой боли.

– Я тебе сейчас покажу мертвого опоссума, гнида! – заорал лысый и снова замахнулся.

– Гарри! – рявкнул Веллингтон, угрожающе отодвигаясь от стола. – Хватит, блядь, я сказал!

– Простите, босс… – уже в который раз отозвался верзила.

– Я не понял, чего вы ждёте, уроды? – недовольно прошипел Коробочка, нервно зажимая листы в руке так, что заскрипели перчатки. – Почему он всё ещё в трусах?

«О нет…», – не успел подумать я, как моё бельё уже оказалось почти у самых ступней. Кто-то присвистнул.

– А у него и, правда, большие яйца! – голос конечно же принадлежал гнилозубому. – Даже жалко отрезать такие.

– Заткнись, Гарри! – закричал я в один голос с Веллингтоном.

– Простите, босс.

Это было так унизительно и до умопомрачения страшно, особенно, когда где-то там внизу я почувствовал прикосновение острого металлического края к особо чувствительному участку кожи. Кажется, я даже забыл, как дышать.

– У нас ничего не было, – почти задыхаясь от стыда и ужаса, проговорил я, обливаясь потом и пытаясь вспомнить слова хоть одной молитвы.

– Серьёзно? – его насмешливый тон не сулил ничего хорошего. – Тогда как вы назовете вот это! Нет, вы только послушайте, это так трогательно…

«Можете называть меня Молли, – произнесла, улыбнувшись, и, просунув правую ступню тебе между ногами, очень медленно и совсем немного присела вниз, скользя руками по твоей спине.

Так же медленно поднявшись, резко отвела правую ногу в сторону и, выпрямившись, подняла её вверх, чувствуя, как платье расходится и она обнажается до самой ягодицы. Ощутила, как внутренняя сторона бедра трётся о слегка шершавую штанину брюк. А потом ты подхватил меня под колено, и дрожащие пальцы заскользили вверх по ноге. Совсем немного, словно ты опасался сделать больше».

Эти слова, прочитанные вслух, да ещё таким тоном, больно резанули по сердцу, оставив на нём еще один шрам.

– И это ты, блядь, называешь, ничего не было?

– Так ведь и правда ничего не было, просто танец! Обыкновенный флирт, не более. Да, возможно со стороны это выглядело не так, но я говорю правду, и не посмел бы себе позволить сделать хоть что-то лишнее и если вы прочитаете дальше, то убедитесь в достоверности моих слов.

– Ну хорошо… – протянул он и сделал легкий кивок головой, я почувствовал, как острый край лезвия ножа с такой силой вдавился в кожу, что кажется, всё же сделал надрез.

Веллингтон начал читать дальше. На этот раз его лицо не выражало практически ничего.

– А вот тут смешно, да, – усмехаясь, произнёс он и, подняв глаза на меня, добавил. – Здесь момент перед отрезанием вам пальца.

Затем, он снова погрузился в чтение, и пару раз его челюсть поджималась и начинала ходить туда-сюда, а руки напрягались и сжимались в кулаки так, что почти сминали листы.

Дочитав, он бросил их на пол, его плечи расслабились и опустились вниз. Это было хорошим знаком. Во всяком случае для меня.

– Что ж, живите, детектив, и наденьте уже, наконец, штаны, а то ещё немного и я начну комплексовать. Отпустите его, – скомандовал Джонатан, и я вновь оказался свободен. – Мне надоело любоваться на вашу голую залупу.

– Залупу! Он сказал залупу! – вновь заржал лысый, тыча пальцем в мой пах, пока я лихорадочно пытался ощупать себя на предмет повреждений. Удостоверившись, что всё в порядке, я натянул брюки.

– Гарри, блядь! – хлопнув ладонью по крышке стола, заорал Веллингтон. – Клянусь, если ты скажешь сегодня ещё хоть одно слово, я сам застрелю тебя!

– Простите, босс.

– Достал, блядь, – пробубнил Джонни себе в ладонь, прикрывая лицо в жесте стыда. Когда он вновь посмотрел на меня, произнёс, – простите, что отвлёкся, мистер Рокстоун. Письмо ваше. Можете оставить его себе. Мне оно без надобности. Не хочу заниматься мазохизмом, и перечитывать это снова, причиняя себе очередную боль. Хотя, поверьте, вам оно принесёт куда больше страданий.

Веллингтон сделал жест рукой, и его прихвостни, как по команде двинулись к выходу. Он сам, захватив со стола свой чёрный цилиндр, шёл последним. Мне ничего не оставалось, как пойти за ним, чтобы убедиться, что они действительно убрались.

– Как вы нашли меня? – задал я мучивший меня с самого начала вопрос, заправляя рубашку в брюки и застёгивая жилет. – Да ещё на конспиративной квартире.

– Это было не сложно, детектив. Мои люди повсюду и видят всё происходящее в Дарк Сити. А ещё, на всякий случай, они поставили маячок на машине вашего друга, пока вы сидели с ним в баре.

Когда четверо верзил в одинаковых чёрных костюмах скрылись в дверном проёме, Коробочка остановился и, смахивая невидимую пылинку с плеча своего идеально сидящего смокинга, произнес:

– Я даже немного завидую вам, детектив. Тому, с какой теплотой она относилась к вам. И, как бы горько это ни было осознавать, хотя телом она принадлежала мне, её сердце в действительности принадлежало только вам. Я бы столько отдал, чтобы она любила меня так же сильно, как вас… – он осёкся, словно внезапно очнулся и спустя мгновение добавил, – но, кажется, я немного расчувствовался сегодня. А теперь прощайте, мистер Рокстоун. Нам обоим сейчас нужно немного погоревать. В конце концов, мы оба потеряли сегодня любимую женщину.

На этих словах он вышел из квартиры, и я остался стоять там, униженный и уязвленный, как никогда.

Часть 9. Роковая встреча в «Неоновом зайце»

«Можешь ли ты хоть на минуту представить, каково это – жить в постоянной темноте? Когда вечность пребываешь во тьме, многие вещи теряют свой смысл и перестают существовать. Гораздо легче становится представить, что чего-то нет, когда ты этого не видишь. А если не видишь, значит, этого и не существует вовсе.

В тот момент я чувствовала себя так, будто мир тоже ослеп и не видит меня в ответ. Или он сам вовсе исчез. Вместе с тобой. Оставив меня в вечном непробиваемом черном тумане мрака. Пожираемую собственным демоном по имени страх. Он часто приходит ко мне, когда я остаюсь совсем одна».

Это было первым, что я прочитал после того, как, прижав креслом входную дверь с раскуроченным замком, и собрав разлетевшиеся по полу драгоценные листы, снова забрался на кровать. Нетерпение, с которым хотелось дочитать написанное, нарастало с каждой секундой, потому я приступил сразу же, после внезапного визита нежданных гостей. Я не хотел дожидаться утра, пытаться откладывать на потом.

«Прошло уже столько времени, а мне всё еще интересно, хранишь ли ты ту самую рубашку с отпечатком моих губ. Или, быть может, заботливые руки какой-нибудь прачки уже давно стерли его с твоей одежды… и из твоей памяти…»

Эти слова в очередной раз выбили меня из колеи. Я подумал об этой сорочке еще когда только прочитал об этом. Она все еще хранилась у меня дома в шкафу. Висящая на вешалке. В отдельном чехле.

Каждый день, собираясь на работу по утрам, я вижу ее в дальнем углу, и каждый раз, отодвигая все вешалки с остальными вещами, смотрю на этот ярко-алый след, оставшийся от её губ, и жалею, что так и не познал их вкуса. Хотя буквально недавно был невероятно счастлив этому факту.

Сбросив наваждение от накативших воспоминаний, я продолжил чтение.

«Впрочем, мне этого уже никогда не узнать. Как и того, простил ли ты меня за принесённую тебе боль. За невольно причинённые страдания. За увечье.

Не знаю, как ты, а я все ещё не могу простить себя за собственную слабость, приведшую тебя к унижению, которому подверг тебя Джонатан».

– И снова твоя слабость привела к моему очередному унижению, крошка… – произнёс я в пустоту, вкладывая в усмешку всю свою горечь и стыд. – Хорошо, что ты не узнаешь о моем сегодняшнем позоре. Если бы узнала, то уже никогда не смогла бы думать обо мне, как прежде.

Я вдруг почувствовал себя ужасно маленьким и слабым. Словно голый беззащитный человечек лежащий перед толпой злорадствующих богов. В попытке как можно скорее развеять эту картину, вдруг представшую пред глазами, вернулся к написанным строкам.

«Ты не думай, Освальд, Джонни не плохой человек. Вернее плохой, конечно, но не самый худший на свете. На самом деле он очень заботливый. Во всяком случае, в отношении меня. Всё, что говорят о его жестокости, полнейшая чушь и слухи, разносимые его подручными и беспризорниками. Больше половины сплетен, блуждающих по закоулкам города, как мрачные грозные тени, призваны лишь устрашать врагов и конкурентов, но не имеют ничего общего с реальностью.

За всё время, что я знаю Джонатана, а это без малого тринадцать лет…

Господи, какая же страшная цифра. Только подумать, вот уже тринадцать с лишним лет он заботится обо мне. И не сделал за всё это время ничего, за что я могла бы осудить его. Ты не знаешь, да и не мог знать о том, что именно Джонни спас меня. Подобрал на улице едва живую. Голодную, измученную и замерзшую. Фактически умирающую от измождения и холода. Тогда мне едва исполнилось шестнадцать, я была худой, как палка, и могла прощупать каждое ребро, а за выпирающие части тазовых костей, можно было легко держаться, как за ручки.

Последним воспоминанием дня, когда он подобрал меня, было, как я сижу прямо на промерзшем асфальте, прислонившись к шершавой стене, на одной из зараженных чёрной скверной улиц этого города, порождённого грехами и пороками.

Чтобы хоть как-то заглушить тянущее и надоедливое чувство голода, я начала петь, едва веря, что мне удастся получить за это хоть одну монету.

Можно сказать, это была моя последняя песнь. С каждой минутой я всё больше замерзала и проваливалась в сон. И в тот момент, когда грань между тьмой реальности и чернотой сна почти стёрлась, я почувствовала тепло. Кто-то заботливо укрыл меня чем-то большим и мягким, а затем, приподняв, взял на руки и куда-то понес. Я не знала кто и куда, но в тот момент мне было совершенно плевать.

Когда я очнулась, то, обследовав и ощупав всё вокруг, поняла, что нахожусь в просторной комнате с большой кроватью, комодом и столом с придвинутым к нему пуфиком.

Так я поселилась у Джонатана и стала называть своим благодетелем. Он был старше меня на шестнадцать лет, и для меня это было единственной причиной, которая объясняла, почему он ничего не просил и не требовал взамен. Но я знала, что рано или поздно он придёт и попросит вернуть ему долг. И всё ждала, когда же наступит тот самый момент. А он всё так и не наступал, хотя я прекрасно понимала, чего именно хочет Джонни, и видела, как он относится ко мне. Мне не нужны были глаза, чтобы видеть это отношение, заботу и то тепло, которого я не могла дать ему в ответ.

Мужчины всегда хотели получить от меня что-то взамен. Чаще всего силой. Но Джонатан был не таким и, напротив, не спешил забирать награду и даже не прикасался ко мне, хотя от него буквально разило желанием. Он никогда не позволял себе ничего лишнего, и мог разве что иногда приобнять меня за плечи.

В какой-то момент я, грешным делом, подумала, что ошиблась на счёт его чувств ко мне, а порой даже думала: уж не являюсь ли я для него всего лишь игрушкой. Красивым домашним питомцем, с которым так забавно играть, когда становится скучно по вечерам.

Когда благодетель приходил ко мне, я развлекала его разговорами о прочитанных за день книгах, которые он периодически привозил мне. Я читала их, пробегаясь подушечками пальцев по буквам, выбитым шрифтом Брайля, и больше всего жалела, что не могу прочитать все книги, стоящие на полках в шкафу. Они были обычными, и для меня казались безликими и бездушными, ведь они были гладкими, и я не могла прочесть в них ни единого слова.

Мы говорили о вещах, доступных мне. О прослушанных аудиоспектаклях и новых песнях. А он рассказывал о случившемся за день, часто вспоминал детство и жестокое обращение отца.

Больше всего Джонатану нравилось, когда я пела, пока мыла его, сидящего в пахнущей медью ванной. Натирая его мокрый подтянутый торс жесткой губкой с густой ароматной, как само море, пеной, я напевала грустные песни. О любви, смерти и безысходности. Я слышала, как от удовольствия сбивалось его дыхание, а сердце начинало биться гораздо чаще.

Порой, когда я чувствовала, что желание готово разорвать его в клочья, я проходилась пальцами по его самым чувствительным местам. А затем, пока он сидел в горячей, остывающей воде, доводила руками, судя по стонам и пробегающим по телу волнам дрожи, до наивысшей точки наслаждения. Это была единственная физическая благодарность за всё сделанное для меня, что я могла дать ему в тот момент.

Джонни не просил большего, и когда порой у нас заходил об этом разговор, то всегда повторял:

– Я предпочитаю всего добиваться сам, как цивилизованный человек, а не брать грубой силой, как дикий варвар. Однажды ты сама придёшь ко мне и захочешь стать моей. И когда ты сделаешь это, я больше никогда и никому тебя не отдам».

Наполняясь обидой, граничащей с отвращением, я не понимал, зачем она написала мне это. Мне было горько от этих слов, и я почти физически ощутил во рту вкус желчи. Волна удушья и тошноты, перекрывающая кислород, накатила внезапно и не желала уходить.

– За что ты так со мной, Молли… – протянул я, смахивая с глаз накатившие слезы. – Я не понимаю…

Едва справившись с ненавистной тошнотой, я продолжил читать.

«Мне было девятнадцать, когда я впервые вышла на сцену. Всё никак не могла побороть своего демона страха, чтобы начать публичные выступления. Меня до дрожи пугали посторонние голоса и запахи. До этого я пела только для Джонатана, но он смог уговорить меня перестать бояться. И, если бы не он, ты никогда не зашёл бы в «Латунный коктейль» и не увидел бы там меня, а я так никогда и не услышала бы лучший аромат, состоящий из тысячи горьких трав и которого нет слаще на всём целом свете.

Первый раз я отдалась Джонни в день, когда мне исполнилось двадцать пять. Это случилось почти за год до нашего с тобой знакомства. Тогда, в порыве прилива нежности и благодарности за всё, что он для меня сделал, я поцеловала его. В губы. К тому моменту я уже не сомневалась, что он ответит на поцелуй. А затем, не в состоянии сдерживаться, он завалил меня на кровать, и трахал всю ночь, всё шепча, как любит и о том, что мечтал сделать это все девять лет, что мы были знакомы на тот момент.

Не буду врать, мне было хорошо тогда, а в некоторых местах еще и очень приятно, но сердце так и не смогло загореться ответной любовью. Я уважала Джонатана, и была безмерно благодарна, но ни капельки не любила его. За все эти годы ничего не поменялось, я всё так же по-прежнему признательна ему за всё, что он сделал. Но несмотря на все его поступки, отношение, заботу и хороший секс, я так и не смогла полюбить его.

Освальд, пожалуйста… не думай, что я рассказываю об этом, чтобы лишний раз задеть или ранить тебя. Или поиграться. Прости меня за эти подробности, но иначе ты не поймешь, кто я такая на самом деле. Я даже не хочу представлять, что ты сейчас чувствуешь, читая это, но поверь… так нужно.

Просто воспринимай прочитанное, как свершившийся факт. Не принимай близко к сердцу и смирись с тем, что это просто было. Зато потом, когда ты будешь знать обо мне чуть больше, если, конечно же, будешь читать дальше, это поможет пролить свет на то, для чего я рассказываю тебе о том, что приносит только боль. И возможно, однажды яркие солнечные ультрафиолетовые лучи твоего прощения прольются на меня и ты, смирившись с написанным, всё поймешь».

Что же ты творишь, Молли? Что заставляет тебя так вести себя со мной и делать больно снова и снова, ковыряя сердечную рану все глубже? По каким своим извращенным причинам ты погружаешь меня все ниже и глубже в вязкую засасывающую тьму отчаяния?

Вопросы роились в голове и пожирали мозг, как сотни голодных летучих мышей, раздирающих беззащитную пойманную птицу. Не дожидаясь, когда этим ненасытным тварям удастся доделать начатое, я вернулся к листам.

«К моменту, когда судьбе было угодно свести нас в баре, где я выступаю по вечерам, прошёл почти целый год, как я носила официальный статус подруги Джонни Коробочки.

Он водил меня на все приёмы, тусовки и встречи. Я была его женщиной, и об этом знал весь город. В курсе были все, кроме тебя. Кроме тебя… решившего посягнуть на самое дорогое, принадлежащее Джонатану Веллингтону.

Благодетель никогда не прощает тех, кто ворует у него. Особенно тяжко приходится тем, кто осмелится посягнуть на меня. Поверь, ты ещё легко отделался в тот раз. Всего одним пальцем. Могло быть намного, намного хуже.

Прости, что подвела тебя тогда. Это все из-за меня! Как обычно, только из-за меня. Если бы мои знаки внимания тебе не были так явственны, так откровенны, этого никогда не случилось бы. Если бы я могла сдерживать себя и не поддаваться чувствам, то ничего бы этого и не было бы. Но Джонатан заметил, как я порой вздрагиваю, когда ты заходишь в бар, и едва уловимо принюхиваюсь, прикрывая глаза. Даже то, с каким удовольствием слушаю, когда он рассказывает о твоих успехах в расследованиях, мелькающих в новостях.

Вот тогда он и попросил меня назначить встречу в «Неоновом зайце» и заманить тебя в ловушку. И ты, к моему великому страху, попался в неё. А ведь тогда Джонни действительно хотел убить тебя.

В надежде подтвердить свои подозрения в отношении нас с тобой, он заставил одного из своих беспризорников передать тебе записку, где говорилось, что якобы я буду ждать тебя в мотеле на Найпл стрит. Хотел проверить, как далеко ты зайдёшь, оставшись со мной наедине. Сумеешь ли удержаться и не переступить черту или окажешься очередным похотливым мужиком, посягнувшим на чужое. Он стремился понять, являешься ли ты для него угрозой или нет.

Ты не единственный, кто испытывает слабость ко мне, Освальд. Как ты уже догадался, я – самая большая слабость Джонатана. Его уязвимое место и потому многие охотятся на меня, чтобы сделать больно в первую очередь именно ему. Это одна из возможных причин, по которой ты сейчас читаешь это письмо…»

Часть 10. Под звездами

По щедро залитой дождём и усыпанной осенней медью листьев Найпл стрит, я шёл в поисках дома под номером три. Сжимая в руке листок с указанным Молли адресом, где она просила о встрече, я гадал об истинной цели этого приглашения.

Хмурые дома, подёрнутые липким молочным туманом, уходя ввысь, словно растворялись в этом вязком белёсом киселе. Вдруг где-то слева от меня из глубины мутной пелены показалась нужная мне вывеска. Вернее, не вывеска. Бледно-голубая голограмма вечно крутящегося у шеста веселого зайца казалась призраком, танцующим в волнах белого мерцающего дыма.

Я незаметно прошёл мимо задремавшей девушки-администратора. Застланная ковровой дорожкой лестница поглощала звук шагов, и я бесшумно поднялся на второй этаж. Постучал в комнату номер двадцать восемь.

Послышались неторопливые, приближающиеся шаги, затихшие возле самой двери.

– Это я, Освальд, – прошептал я, практически прислонившись губами к деревянному косяку.

С той стороны послышался вздох, затем был скрип открывающейся двери, и вот она предстала перед моим взором. Вся такая загадочная, взволнованная и необыкновенно красивая в холодном белом свете крошечных ярких звездочек-лампочек, раскиданных по выкрашенному в синий цвет потолку.

– Заходи, прошу, – быстро произнесла она и сделала шаг назад, впуская меня внутрь.

Я вошел, сразу же окунувшись в ароматное облако сандала, исходящее от её кожи. Когда она поспешно закрыла дверь, я спросил:

– Зачем ты просила меня прийти, Молли?

– Освальд… – прошептала она и, бросившись ко мне в объятия, обвила руками за торс и, уткнувшись лицом в сорочку, пробубнила куда-то в районе груди. – Мне так страшно.