Читать книгу: «До утра», страница 5

Двоек директор Барни по-прежнему не прощал.

Ребят постоянно бросало то в жар, то в холод, в голове у них была одна только математика. Как обезумевшие, они всё свободное время пытались понять то, что не удалось понять на уроке. А ещё продолжали тренироваться в исправлении оценок. Когда особо искусный из них исправил полученную двойку на тройку, и директор Барни, пролистав его дневник, ничего не заметил, они беспредельно воодушевились. Из непреодолимого страха быть уличёнными зазря никто из них не рисковал помочь другому, так что каждый оттачивал своё мастерство в силу своих возможностей.

Себастьяну не давались ни математика, ни искусство волшебной жидкости. Он со страхом думал о том дне, когда получит двойку. В том, что он её получит, он почти не сомневался. В последнее время он нервничал и боялся больше обычного. Как и все остальные. Это мешало ему думать, и все попытки разобраться с новой темой были тщетны, что пугало его ещё больше. Страх замкнул свой круг.

Окрылённые первым успехом, ребята тяжело восприняли первую неудачу. Хотя она и была ожидаемой. Когда один из несчастных, получивший двойку, в отчаянии попытался хоть что-то с ней сделать, ему не повезло. Дрогнувшая рука – и вот уже вместо двойки растёкшееся пятно, с которым уже ничего не сделать. Чтобы хотя бы не подставлять остальных и не раскрывать их маленький секрет, бедняга вырвал испорченную страницу, но пятно протекло гораздо глубже. И именно в тот момент, когда он рвал на кусочки с десяток вынужденно вырванных страниц, рядом очутился директор Барни – как всегда вовремя. И он отлично понял, что к чему. Возможно, он давно уже об этом догадался, просто не подавал вида. Но к всеобщему удивлению он только рассмеялся.

– Даже это вы нормально сделать не можете, – улыбнувшись, сказал он. – Даже это.

Он отметил маленькие, капельные ожоги на руках у некоторых, но ничего не сказал. Ему было интересно, что они будут делать теперь – теперь, когда он знает об их маленькой хитрости.

– Я не советую вам больше так делать, – назидательно сказал он. – Лучше основательно подготовьтесь к годовой контрольной.

И он просто ушёл. Ушёл, оставив их в безмолвном отчаянии. Тот факт, что несчастного даже не вызвали в кабинет, не укладывался у них в голове. Это значило, что у директора Барни на них другие планы. Гораздо более жуткие. А слова «годовая контрольная» прозвучали для них как приговор. Себастьян понял, что шансов у него практически нет.

Пока другие денно и нощно повторяли пройденный за год материал, Себастьян по большей части тупо смотрел в какую-нибудь страницу своей тетради, исписанной формулами, и крутил на запястье потёртую бечёвку Ронни. Он много думал, и мысли эти были далеки от математики. С ней у него шансов не было. Себастьян вспоминал Ронни, Саймона, мистера Дэвидсона. Приезд представителей комитета. Он словно провалился в пучину отчаяния и безнадёжности, и не мог из неё выбраться. Не было рядом того, кто мог бы его вытащить. Отрешённо смотря на остальных, зубрящих примеры, он снова продолжил тайные эксперименты с жидкостью и к годовой контрольной даже добился некоторых успехов, но недостаточных. Себастьян совсем отчаялся. Он почти сдался. И это «почти» было очень хрупким, готовым вот-вот сломаться.

Однако новый, пугающий их учитель математики, несмотря ни на что, был неплохим человеком. Составив контрольную по большей части из примеров, уже когда-то написанных у них в тетрадях или аналогичных им, он значительно облегчил им работу. Буквально спас их.

Но не всех.

Несколько человек настолько разволновались от присутствия в классе директора Барни, решившего лично понаблюдать за проведением контрольной, что перепутали все формулы, какие только можно было. В итоге на весь класс было шесть двоек. Одна из них досталась Себастьяну, даже не удосужившемуся выучить записи в тетради, считая это бесполезным. А ведь если бы он последовал примеру остальных, а не сидел в унылой депрессии, мог бы вытянуть на тройку! От злости на самого себя Себастьян даже не чувствовал страха.

Не чувствовал до того момента, как директор Барни, тут же при них просмотревший выставленные оценки, не подошёл к его парте.

– Так-так, – многозначительно сказал он, и слова эти не сулили ничего хорошего. – Так-так.

А потом он положил перед Себастьяном его дневник, раскрытый на странице с оценкой за годовую контрольную. Небольшая, но жирная двойка таращилась на них, но Себастьяну было не до неё. Он смотрел на директора Барни, смотрел в его абсолютно ничего не выражающие глаза, и думал о Ронни. Он подвёл его.

– К математике у вас, молодой человек, способностей нет, как я понимаю.

Себастьян не ответил, но и глаз не отвёл.

– Что ж…

Директор Барни помолчал. Остальные застыли, боясь лишний раз вдохнуть.

– Ты хотя бы готовился? – спросил вдруг он. Он, знающий всё. Видящий людей насквозь.

– Конечно, – еле слышно ответил Себастьян и опустил глаза.

– Лжёшь, – хлёстко сказал директор Барни. – А ложь я… – и он сделал такое лицо, что у Себастьяна скрутило живот. Все знали, что директор Барни ненавидит ложь. Он её не приемлет.

– Хоть что-то ты можешь сделать нормально? Хоть что-то ты умеешь, чёрт тебя побери?!

Себастьян молчал, почему-то думая о том, достаточно ли острая бумага дневника.

– Дайте-ка сюда эту вашу химическую чушь, – сказал вдруг директор Барни. – Ну же, я знаю, чем вы пользуетесь, и знаю, что она у вас ещё осталась. Несите. Ты, – указал он вдруг на одного из смертельно бледных учеников. – Неси. Быстро. А то хуже будет.

И тот повиновался. Меньше чем через минуту в руках у директора Барни оказался флакон с «химической чушью». Он опустел уже больше чем наполовину, и львиная доля потраченной жидкости ушла на их тренировки. В том числе и тренировки Себастьяна.

– Хотя бы это ты умеешь? – директор Барни потряс перед носом Себастьяна бутыльком. – Хотя бы это?

– Да, – второй раз за несколько минут солгал Себастьян и сразу почувствовал, что сделал это зря.

– Надеюсь. Очень на это надеюсь. А иначе…

Ему можно было не продолжать.

Флакон со стуком опустился на парту перед Себастьяном. Там же вдруг оказалась стеклянная пипетка, которой они пользовались. Директор Барни положил руку Себастьяну на плечо.

– Исправишь сейчас эту двойку – и я забуду о ней, можешь мне поверить.

И Себастьян верил, но от этого ему было не легче. Руки у него дрожали. Он сглотнул, взял флакон и открыл его. Набрал пипеткой чуть-чуть жидкости и занёс её над дневником. Он не надеялся, что ему повезёт, особенно в таком состоянии. Себастьян смотрел на дневник, словно гипнотизируя его.

А потом прожёг в нём дыру.

* * *

Так Себастьян и оказался в кабинете директора Барни. Пока тот сыпал оскорблениями и проклятиями, в голове у Себастьяна вихрем носились мысли, из которых чётче всех вырисовывалась одна: просто дотяни до утра. Он не хотел думать о том, что ему предстоит. Он сосредоточился только на этой мысли. На этой – и ещё на одной.

Ты сможешь. Ты должен. За всех нас.

Чем дольше он смотрел на директора Барни, что-то ему говорящего, тем дальше уходил страх. Уходил, уступая место злости. Да, желание жить и непомерная злость пересиливали страх. Себастьян думал о том, что Ронни, и Энди, и Тим, и все остальные точно так же стояли здесь, и никто из них не вернулся. Думал о том, что ему пришлось сделать с Саймоном. О том, кого из всех них сделал директор Барни. И чем больше он думал, тем сильнее становилась злость, к которой медленно примешивалась ярость. И ненависть – на этот раз придающая ему сил.

Но главное – он не подведёт Ронни. Не сделает этого снова.

Ни за что.

Себастьян твёрдо решил выдержать всё. Что бы ему ни пришлось выдерживать. И пока он набирался уверенности в том, что он сможет это сделать, пока он непрестанно слышал в голове голос Ронни, придающий ему сил, директор Барни закончил свои нравоучения.

– …мои условия, – словно через вату долетело до Себастьяна. – Ты ведь слышал мои условия?

Себастьян не слышал ни слова, но кивнул. Ничего другого ему не оставалось. Какие ещё условия мог поставить директор Барни… в принципе, уже не имело значения.

– Продержишься до утра – и я тебя отпущу, – пожал плечами директор Барни. – Может, хоть это тебе удастся сделать. Хотя я очень в этом сомневаюсь, никчёмный бездарь, – едко добавил он.

– Очень зря, – так же едко ответил ему Себастьян.

– Хм. Пожалуй, надо преподать тебе пару уроков, – усмехнулся директор Барни.

А потом начался ад.

* * *

Всё его пребывание здесь вело к тому, что происходило сейчас. Все его поступки и всё его бездействие были лишь кусочками итоговой мозаики. Мозаики, в центре которой были горькие паззлы того, что произошло с Саймоном и Ронни. Горькие, но необходимые – обязательные условия успешного складывания мозаики. И мозаикой этой был сам Себастьян.

Он и не подозревал, сколько в нём скрытой силы. Даже не мог себе этого представить. И никогда бы не узнал, если бы не всё, что здесь произошло. Ронни знал. Он видел, чувствовал эту скрытую силу. Верил в неё. Он поставил на неё.

И не прогадал.

Себастьян чувствовал, что внутри него что-то меняется, что всё к этому и шло. Происходящее в кабинете директора Барни казалось нереальным. Большинство тех, кто был здесь до Себастьяна, не сдавались – боролись до последнего, но почти всегда терпели неудачу. Все они хотели жить, все они были напуганы и одновременно наполнены ненавистью – но этого было недостаточно. Их мозаики не было сложены полностью.

Жажда жить, злость, ненависть и ярость пересилили страх Себастьяна. Ронни и Саймон наполнили его жаждой отмщения – жаждой, которую необходимо было утолить, а для этого нужно было выйти из кабинета директора Барни живым.

Ронни и Саймон наполнили его силой.

Стиснув зубы, Себастьян в который раз подумал о записке и бечёвке на его руке. Ронни стал последним и главным фрагментом мозаики.

Ронни стал последней каплей.

Себастьян посмотрел на большие белые часы в кабинете директора Барни и закрыл глаза. Ад растянулся во времени.

Ад был бесконечен.

Когда Себастьян почувствовал, что силы его на исходе, что воля его полностью сломлена, а ярость и ненависть втоптаны в самую глубину его искалеченной души, наполненной болью, он понял, что проигрывает. Что всё-таки проигрывает, и что конец уже близок. И в тот момент, когда он уже готов был сломаться, на лицо ему упал луч света.

Рассвет.

Всё время, что Себастьян находился в кабинете директора Барни, он не кричал. Не плакал. Возможно, это и были условия директора Барни? Себастьян уже никогда об этом не узнает. Сейчас он знал только одно – утро наступило окончательно и бесповоротно.

И он выдержал всё.

Себастьян не слышал, говорил ли что-нибудь директор Барни или нет. Он даже не чувствовал стука собственного сердца, хотя на самом деле билось оно нещадно. Себастьян потерял контроль над происходящим, он думал только о том, как поступит с ним директор Барни. После всего, что он вытерпел. Себастьян почувствовал, что теряет сознание, ноги его подкосились, и он понял, что упустил свой шанс в самый последний момент. Но когда колени его опустились не на мягкий ковёр, а на старый холодный пол, сознание постепенно стало возвращаться к нему. Себастьян обернулся – и сердце его наполнилось радостью. Он успел. Себастьян рухнул на колени уже после того, как директор Барни выставил его в коридор. И эта лестница перед ним, лестница, по которой давно уже никто не возвращался, была самым прекрасным, что он видел в последнее время. Себастьян с трудом поднялся и доковылял до неё. Он посмотрел на дверь кабинета директора Барни, и взгляд его мог бы прожечь дыру в двери, если бы он не был настолько обессилевшим. Вцепившись в холодные перила, он стал спускаться по лестнице.

Себастьян еле держался на ногах, но он был жив.

И он возвращался из кабинета директора.

* * *

Никто не издал ни звука, когда он вернулся. Десятки пар глаз смотрели на него, но никто не произнёс ни слова. Никто не мог. Недоверие, радость победы одного из них, страх того, что происходило с Себастьяном в кабинете, снова недоверие. Всё это было у них на лицах. Они смотрели на Себастьяна, но это, конечно, был уже не он.

Не тот Себастьян, которого они знали. В нём изменилось всё, и это чувствовалось. Внешность прежнего Себастьяна теперь скрывала под собой кого-то другого. Кого-то, кто смог вернуться. До самой своей смерти Себастьян не расскажет о том, что происходило в кабинете. До самой своей смерти он будет помнить каждую деталь происходившего там.

Себастьян вернулся к учёбе. Больше его не трогали. Конечно, директор Барни не то чтобы зауважал его, конечно, нет, но… Оставил его в покое. Хотя Себастьян и так не совершал ничего из ряда вон выходящего. Он просто хотел выйти отсюда и сделать то, что должен.

Себастьян ни с кем не общался. Он равнодушно относился к тому, что кого-то опять вызывали в кабинет директора. У него просто не было сил переживать из-за этого. Так и продолжалось. Себастьян всё больше замыкался в себе, даже когда казалось, что больше уйти в себя невозможно. Кто-то периодически не возвращался из кабинета. Изредка появлялись новые ученики, такие же, каким был когда-то сам Себастьян. Поначалу не верившие в россказни о директоре Барни. Иногда появлялись представители комитета. Никто не выступал и не пытался рискнуть. Никто не пытался сбежать. Никто не ждал спасения.

А спасение было, и оно просто ожидало своего часа, угрюмо сидя в углу своей кровати, смотря на окружающих мало что выражающим взглядом. Себастьян стал своего рода символом. Он был старожилом. Он был выжившим. Он был немного не в себе – но он скоро должен был выйти отсюда. Кто-то уважал Себастьяна, кто-то побаивался его, кто-то упорно предпочитал не обращать на него внимания, но в душе все признавали, что он не такой, как они. Что-то в нём внушало им надежду, но они старались не думать об этом. Кто-то ещё помнил, чем закончились предыдущие выпуски из школы. Кто-то, смотря на отрешённого Себастьяна, попросту терял эту надежду.

И зря. Потому что Себастьян был твёрдо намерен довести дело до конца. Он просто ждал.

Ждать пришлось долго.

* * *

– Поздравляю, – сказал директор Барни бесцветным голосом. Он знал, что скоро ему светят как минимум неудобства. – Удачи во взрослой жизни, Себастьян.

День, когда Себастьян покинул школу директора Барни, был пасмурным и дождливым. В душах учеников затаилось ожидание, в душе директора – настороженность, в душе Себастьяна —решимость и неповторимая свобода. Он вышел на улицу, подставил лицо холодному дождю и долго стоял так, смывая с себя всю мерзость, всю грязь, все грехи последних лет.

А потом направился в полицию.

Его внимательно выслушали, но и задали кучу вопросов. На некоторые из них Себастьян имел ответы, на некоторые – нет. Но больше всего их поразило то, что за все годы это было первым обращением в полицию по поводу директора Барни.

– Если, конечно, это правда, – добавили они, и сердце Себастьяна упало.

Он снова и снова, со всеми подробностями, рассказывал нескольким людям о том, что происходило в школе, потом писал об этом на бумаге.

– Мы поговорим с представителями комитета, учителями и ребятами, – сказали они в конце концов. Себастьян пытался объяснить им, что это вряд ли что-то даст, но его не слушали. Если его история (странная, надо сказать, история) не выдумка, то они это подтвердят, сказали они.

Они не брали в расчёт страх. Они в него не поверили.

Они верили только фактам.

Когда они вместе с Себастьяном появились на пороге школы, директор Барни только рассмеялся. Себастьян боялся своего поражения, боялся настолько, что запрещал себе о нём думать. Он надеялся, что кто-то заговорит. Хотя бы один. А за ним – и остальные.

Он надеялся, что выиграет финал этой беспощадной битвы.

Взбудораженные появлением полиции ребята настороженно смотрели на Себастьяна, ещё недавно бывшего одним из них, и ждали развязки. Ждали, что сейчас всё закончится. Полиции в их школе ещё не бывало – и это внушало надежду.

Полиция нарушений не обнаружила.

Полиция побеседовала с учителями. Связалась с представителями комитета. Перекинулась парой слов с излучающим радушие директором Барни. Осмотрела ребят.

Полиция не получила нужных им фактов.

Себастьян словно окаменел. Страх настолько завладел ими, что даже полиции никто ничего не сказал. Они настолько привыкли к этой жизни, что не могут пойти против неё. Против директора Барни. Себастьян в отчаянии что-то доказывал, но его слова, не подкреплённые ни фактами, ни свидетельствами других, просто растворялись в воздухе. Он проигрывал важнейшую битву в его жизни.

– Двор! – крикнул он с последней надеждой. – Перекопайте двор, там полно трупов!

Полиция застыла в нерешительности, но директор Барни буквально уговорил их сделать то, что просит Себастьян.

– Чтобы убедиться, так сказать,– добавил он.

Полиция ничего не нашла.

– Куда ты их девал? Куда, сволочь?! – в исступлении закричал Себастьян.

– Кого? – удивился директор Барни.

– Покажи! ПОКАЖИ ИХ!

– Себастьян, я ровным счётом ничего не понимаю. О чём вообще ты говоришь?

– О них! О них! Ронни, и Тим, и Саймон, и… И… Все они! – Себастьян смотрел то на ребят, то на директора Барни. – Я же вам рассказывал, всё это уже рассказывал! – в отчаянии повернулся он к полиции.

– У нас никогда не было учеников с такими именами, Себастьян.

Себастьян ошарашенно уставился на директора Барни. Столько твёрдости и убеждённости было в его голосе… На какое-то мгновение Себастьяну даже показалось, что тот прав – и всё это лишь плод его перекосившейся психики. Но потёртая бечёвка Ронни на запястье его отрезвила.

– Лжёшь! Лжёшь, сукин сын! Не было, значит?! Но вы-то, вы… Скажите! Это же при вас было! – бросился он к ученикам, на лицах которых была написана чистейшая паника.

Но ответом ему было лишь молчание. Страх, обитающий в этих стенах, было невозможно побороть. Себастьян понимал их, понимал прекрасно, потому что сам когда-то был в такой же ситуации. Но в то же время не мог в это поверить.

– Это же ваше спасение… Не молчите, Бога ради! Вам нечего бояться – только не сейчас! Не молчите! – с ужасом и мольбой взывал к ним Себастьян.