– Ругается, – поджал губы наследник самрата. – У этого человека не рот, а выгребная яма. Я, конечно, тоже не нежная лань, но Иларх, мне кажется, после Адельхейда помутился рассудком. Ходит по башне, пророчит всем смерть и всё время говорит о всаднике в птичьем шлеме и огне Теабрана. Этот огонь оставил ужасные шрамы на его теле. Левая рука почти вся обгорела. Геза дала Гараю какие-то травы для примочек, но и она не верит, что Иларх сможет управлять этой рукой. Он утверждает, что перед этим огнём теряет смысл любое численное преимущество нашей армии, что даже с войсками Монтонари и Элботов нам всё равно не выстоять.

– Вот в этом я сильно сомневаюсь, – скривила губы Вечера. – Признаюсь, поначалу меня тоже напугали слова Иларха, но, если подумать, любое оружие имеет свойство выходить из строя или заканчиваться. Почему это не может произойти с оружием Теабрана? – Она с шумом выдохнула. – Я знаю, что на этой войне многие умрут, но потери понесём не только мы. В армии Ложного короля не бессмертные, а такие же люди. Да, у них страшные маски, но под ними скрываются люди из плоти и крови. А значит, их плоть можно разрубить, а кровь пролить. И я разрублю и пролью! Я дочь Короля Жезлов, во мне его кровь! Я встану во главе армии Паденброга и поведу нас к победе. А Осе пусть и дальше протирает штаны на троне, я добьюсь победы. Вместе с тобой, Согейром и всеми, кто присягнет мне на верность. И если Тонгейр не поможет нам, мы справимся и без него. Сейчас он слабое звено – надеяться на него попросту глупо.

– Я говорил с ним после тавромахии, – вдруг вспомнил Альвгред. – Его впечатлил твой поступок. Он сказал, что не ожидал, что женщина заткнёт за пояс ангенорских мужчин.

– Не сомневаюсь, – усмехнулась Вечера. – Он привык, что касарийские женщины могут быть только безропотными овечками, которые боятся даже глаза поднять на мужа.

– Он сказал, что поступок Алмазного Эдельвейса стоил того, чтобы пройти весь путь от Таш-Харана до Туренсворда.

– Тонгейр Свирепый признался мне в любви? – брызнула смехом принцесса.

– Думаю, да, – согласился Альвгред. – И такой соперник пугает меня куда больше Монтонари или Рейеса.

Вечера засмеялась.

– Тонгейр старый.

– Но это не мешает ему каждый день водить к себе Миртовых птиц. Не удивлюсь, если он обрюхатит Меганиру ещё раз, несмотря на седины.

Вечера запустила в мужа подушкой.

– Ты же понимаешь, что мы всего в шаге от того, чтобы всё-таки склонить самрата на нашу сторону? – спросил Альвгред, когда они перестали смеяться.

– Я бы не стала на это надеяться, – усомнилась Вечера. – Я понимаю, он твой дед, и ты, возможно, почувствовал родную кровь и потому хочешь, чтобы он нам помог, но Тонгейр… Я смотрю на него и вижу его холодные глаза. Он смотрит на нас всех как на своих жертв. Ты же видел Меганиру. Вот что делает Тонгейр с теми, кто оказывается от него зависим. Он унижает её. Попробуй запретить любой ангенорке смотреть на людей, говорить – и получишь кочергой между глаз, а Меганира покорно сносит все унижения. Рано или поздно Тонгейр её убьёт. – Вечера замолчала и внимательно посмотрела сквозь темноту в лицо Альвгреду. – Он не станет нам помогать. Он будет сидеть здесь и наблюдать, как Осе бегает вокруг него, как щенок, виляя хвостом, а когда ему наскучит, уедет и ничего не скажет о своём решении. Помнишь, как было во время нашей свадьбы? Он просто приехал, не предупредив о своём приезде вообще никого. Разве что ноги на обеденный стол не закинул. Он относится к нам как к своим слугам и не считает нас равными ему. Думаешь, он отправит своих людей за нас умирать? Ангенорские войска, кирасиры, Ловчие, кантамбрийцы, воины Алого утёса – это все, кто у нас есть.

– А мне кажется, с ним можно договориться, – поджал губы юноша.

– С чего ты решил?

– С того, что пару дней назад я видел, как Тонгейр возвращался в замок из города. Я сделал вид, что не заметил, но на его ботинках были следы от синего мха. Тонгейр был на могиле Идалиры. Он любил и любит свою сестру. Пусть он никогда в этом не признается или будет отрицать, но он точно там был. И я это знаю, потому что отправился к ней на могилу. На ней лежали свежие цветы.

– Ты храбрый кирасир, но ничего не смыслишь в людях, Альвгред, – вздохнула Вечера. – Тонгейр любит сестру и ненавидит всё, что послужило причиной её смерти. А это всё, что связано с Ангенором. Кстати, тебе не показалось странным, что доспехи воинов Теабрана было не разбить секирами эвдонцев? Много ли ты знаешь кузниц, где могут изготовить такие доспехи? Если Тонгейр до сих пор скорбит по сестре, это значит, что от него можно ожидать что угодно, кроме помощи.

Глава 22
Хранители

Этой ночью Инто вновь подрался с отцом, и Хранителям ключей и казны, которые стали невольными свидетелями драки, пришлось их разнимать. Они как раз заканчивали затянувшуюся партию в шахматы, когда услышали возню под окнами.

Не сказать, что им удалось разнять дерущихся без труда. Отец Инто был в три раза крупнее своего противника, бил огромными лапами наотмашь и запросто мог сломать кость, стиснув её в кулаке. Да и мальчишка не уступал отцу в силе, хотя с виду едва ли можно было предположить, что щуплый парень вообще способен был оставить после своего удара хотя бы синяк. Со стороны их схватка походила на то, как если бы вертлявая тощая кошка нападала на медведя. Корвену даже пришлось схватиться за вилы, чтобы отбиться от пьяного верзилы, который орал, что ему пытаются выбить глаз молотком.

Когда поверженный конюх ушёл зализывать раны – по всей видимости, в одну из таверн Нижнего города, – камергер и Хранитель казны отвели Инто на кухню, где кухарка Герта достала из-под стола чистые тряпки и набрала миску воды, чтобы промыть ссадины и царапины на лице мальчишки. Она привыкла, что эти вещи могут понадобиться в любой момент, пока в стенах замка живет его вечно пьяный ленивый увалень-папаша.

– С чего на этот раз началась драка? – осведомился камергер в перерыве между руганью по поводу оборванных пуговиц на манжете. – С чего весь сыр-бор?

– Отец издевался надо мной, над тем, что я хотел выступить на тавромахии, – всхлипывал Инто от горькой обиды, пока кухарка смывала грязь с его ободранных скул. – Дразнил меня недомерком, уродом. Сказал, что я цыганский ублюдок, а не его сын, и мой удел – сдохнуть рядом с навозом, а не носить кирасу. Когда я сказал ему, что выйду на арену в следующем году, он начал орать, что с удовольствием полюбуется, как бык размозжит мою башку, а деньги за мою смерть он спустит на бочонок хорошего эля, потому что ему от него будет больше пользы, чем от меня. Я разозлился и ударил его, он ударил в ответ, потом отпихнул меня и кинулся к половице у моей кровати, под которой я хранил свои деньги. Он отобрал у меня всё. Все мои сбережения!

– Неужели в твоём доме нет ни единого места, в котором можно спрятать твои гроши понадёжнее? – приподнял бровь Корвен.

– Я прятал. И под полом, и в подоконнике, зашивал в матрас, но он всюду находит мои деньги и спускает в таверне.

– Почему вы не пришли с этим ко мне? – тихо прошелестел казначей. Его голос был низким, спокойным и хищным. Он стоял у печи и тщательно протирал платком испачканные руки. Сальдо не терпел чужих прикосновений, но только скривлённые губы служили признаком того, что чужой пот, оставшийся на коже его рук, доводил казначея до исступления.

– А что бы вы сделали? – огрызнулся Инто. – В замке только и говорят, что вас ничего не трогает, кроме денег. И сердца у вас нет – одни цифры. Какое вам дело до моих проблем?

Корвен ухмыльнулся в сторону казначея:

– Хорошая у вас репутация, не так ли, мой угрюмый друг?

Сальдо поджал губы и буркнул:

– Меня это могло заинтересовать хотя бы потому, что налицо факт воровства.

– Отец воровал не у короля, а у того, кто целыми днями чистит бычьи загоны от дерьма.

– А какая разница? – Сальдо вопросительно поднял бровь.

Инто усмехнулся.

– Можно подумать, вы бы что-то смогли сделать. Вы теперь лучше смотрите, как бы мой папаша не встретил вас в тёмном переулке и не прихлопнул, как муху. У него сил и злости на десятерых, а мозгов как у голубя. Только и хватает, чтобы жрать, пить и гадить.

– Приму это к сведению, – невозмутимо ответил Сальвадор. – А когда вы успокоитесь, советую найти меня и обсудить, как можно решить вашу проблему.

– Вы, что ли, предлагаете мне положить деньги в банк, как королю? Да вы сама щедрость. Ай!

Из потревоженной ранки на щеке Инто потекла кровь.

– А ну, не дерзи! – зашипела Герта и прижала тряпку к его лицу.

– Разумеется, нет, – произнёс младший Монтонари и снова отвернулся к уютному пламени, продолжая полировать ладонь. – Но в моей власти хранить ваши сбережения в месте более надёжном, чем половица под кроватью или матрас.

– И с чего вдруг такая щедрость? – Инто недоверчиво нахмурился.

– Это не щедрость, а знание моих прямых обязанностей как Хранителя казны.

– Да хоть как называйте, что теперь толку? У нас с матерью всё равно уже ничего нет. Ни одного даже завалящего медного крефа. А до жалования ещё целая неделя. Матери теперь не на что даже пряжу купить, чтобы вязать сорочки на продажу. – Инто немного помялся, но всё же произнёс уже совсем без дерзости: – Может быть, вы могли бы одолжить мне немного денег?

Сальдо не сводил глаз с отполированных до блеска ногтей. Теперь его руки едва не светились белизной в приглушённом свете оплывших восковых свечей.

– Здесь я тебе не помощник. Я Хранитель казны, а не банк.

Он бросил испачканный платок в огонь и покинул кухню.

– Ишь, белоручка, – хмыкнула ему вдогонку кухарка.

Позже Корвен вернулся в библиотеку. Однако ему пришлось прождать своего оппонента некоторое время, прежде чем тот присоединился к нему, чтобы продолжить прерванную партию. Камергер не слышал, как он подошёл, Сальдо будто воплотился из тени книжного стеллажа, весь в привычном чёрном, как монах, снова застёгнутый на все монеты-пуговицы под самое горло, и неспешно прошёл к игральной доске.

– Может быть, вы скажете, зачем соврали Инто? – спросил Корвен, когда Сальдо садился в своё кресло. – Слуги, как и все, у кого нет титула, не имеют права пользоваться вашими услугами как Хранителя, или я чего-то не знаю?

– Вы правы, но я не врал. – Когда Сальдо зачитывал королю доклад о доходах с продажи северного вина и соли в Мраморной долине, его голос выражал куда больше эмоций, чем сейчас, когда он ответил на обвинение во лжи.

– Вот как? – Седые брови Хранителя ключей взмыли вверх. – Очень любопытно. Инто не покривил душой, сказав, что в Туренсворде у вас репутация весьма бессердечного человека. А сегодня вы намекнули, что под вашим чёрным камзолом кроется вполне человеческое сердце. Чему лично я, безусловно, рад.

Монтонари едва бросил взгляд на доску и съел его белую пешку.

– Не обольщайтесь.

– Почему же? Раньше я в одиночку отгонял от Инто его грязного папашу. – Корвен вернул долг, убрав с доски чёрного коня кантамбрийца. – А теперь у меня появился союзник.

– Мне не хотелось бросать старика биться с этим верзилой в одиночку.

Корвен пропустил мимо ушей замечание о собственном возрасте.

– Я всё видел. – Камергер шутливо погрозил ему пальцем. – Вы первым схватились за палку и ударили эту свинью. Ещё два дня назад я бы поставил деньги на то, что вы никогда не сделаете ничего подобного, а теперь вижу, что ошибался.

– Я скорее защищался, чем защищал другого, – возразил казначей. – Меня не прельщала мысль, что этот вонючий кусок грязи может случайно задеть меня своей лапой.

– Тогда зачем же вы пошли за мной? Оставались бы здесь в уютном кресле наблюдать, как я защищаю мальчишку.

– Я любопытен.

– И великодушны. Инто теперь будет у вас в долгу. Жаль только, что теперь мальчик остался совсем без денег.

– Я верю, вполне в ваших силах сделать так, чтобы он случайно нашёл у какого-нибудь загона пару потерянных кем-то серебряных монет. И я не великодушен, а расчётлив. Отец Инто – идиот. Но, что плохо, в чём Инто совершенно прав, он сильный идиот. Рано или поздно, пытаясь украсть очередные гроши своего сына, он его убьёт. Если бы я не предложил ему свою услугу, будущая смерть мальчишки была бы на моей совести. А я не люблю её марать. Как и руки.

– Так, значит, вами двигал обычный эгоизм?

– Разумный эгоизм.

Корвен улыбнулся одними глазами.

– Как угодно. Но всё же вы больше похожи на своего старшего брата, чем можете в этом признаться. В вас тоже живёт эта идея бескорыстно помогать тем, кто оказался в беде.

Оливковое лицо Сальдо оставалось непроницаемым.

– Единственным в моей семье, к кому можно было применить слово «бескорыстный», был мой покойный отец. – Мужчина сделал паузу, размышляя, куда лучше поставить своего ферзя. – Вы же знаете, почему на гербе моей семьи изображена богиня Ллер?

– Потому что Альгарда – крупнейший порт на юге?

– Потому что у неё есть второе имя – Многоликая. Она оборачивается серебряными пузырями и топит корабли, а в виде страшного зубастого кита спасает утопающих.

– Так ваш брат возомнил себя китом?

– Скорее, возомнил себя богом.

– А мне казалось, Эрнан весьма бескорыстно помогает беглецам с Эвдона. Это благородно, хотя и глупо.

– Мой брат не благороден и не глуп. Он богат, благополучен, самолюбив, и ему скучно.

Сальдо убрал ещё одну пешку камергера.

– Вам же известно, что у нашей матери было три выкидыша прежде, чем она родила Фернандо? Неудивительно, что отец души в нём не чаял. Эрнан был любимым, зацелованным от макушки до пяток и снова до макушки, возведённым на пьедестал ребенком. Он вырос в мире имени самого себя. Эго – его единственная искренняя любовь. Когда отец понял, что воспитал неугомонное самовлюблённое создание, не поддающееся никакому контролю, он предпринял вторую попытку – так появился я.

– И вторая попытка оказалась удачнее? – не без иронии поинтересовался Корвен, но Сальдо не стал отвечать. Вместо этого он изрёк:

– Вы же знаете, что отец умер внезапно?

– Я об этом слышал, – заинтригованно ответил камергер.

– Отец никогда не болел, и вдруг умер от внезапной остановки дыхания. Сначала я поверил в эту причину, как и все в Вилле де Валента, пока не зашёл в наш фамильный склеп. Когда я снял с лица отца покров, то увидел, что его кожа почернела, как и кончики пальцев. Я немного знаю о ядах, но знаю, что один из них, амалабрис, оставляет именно такие следы. Я рассказал об этом матери и брату, и тот сразу обвинил в смерти отца Шеной, хотя лично я сильно сомневаюсь, что Паучиха стала бы действовать исподтишка. Но я знаю, кто стал бы. – Сальдо помолчал и взял кубок. – И моя доверчивая невестка отчего-то искренне верит, что приручила этого человека. Её право. Моему брату это, видимо, даже кажется забавным. Эрнан будет сидеть на её цепи ровно до тех, пор, пока сам себе это позволяет.

– Значит, Чернильную Руку лучше бояться?

Хранитель казны ухмыльнулся.

– С ним лучше дружить. А для этого нужно быть ему полезным.

– Что ж, пожалуй, прикажу принести в его покои ещё табачных курительниц, а на обед попрошу пожарить каштанов по его вкусу – я помню, это его любимое блюдо. – В голосе Корвена не слышалось и тени беспокойства. – А вы? Вас мне стоит бояться?

– Если задумали сунуть руку в карман короля.

– И в мыслях такого не было.

– Тогда не стоит.

– Кстати, сколько лет вы уже служите при дворе? Пять, если не ошибаюсь? – вдруг спросил с любопытством камергер.

– Вы знаете, что десять, – ответил казначей.

Корвен улыбнулся. Конечно же, он знал, сколько лет сидящий напротив него мужчина служил королю.

– Это треть вашей жизни. Разрешите поинтересоваться, вы всё ещё считаете себя кантамбрийцем или же в вас стало больше от ангенорца?

Сальдо поднял на камергера вопросительный взгляд.

– Вы же знаете Иларха? – спросил Корвен. – Предводителя эвдонцев.

– Его все знают, – Сальдо откинулся в кресле. – Его и его детей самого разного возраста.

– Его старшие сыновья Актеон и Калхас выросли эвдонцами, Марций считает себя таковым лишь наполовину, а вот младшая дочка до мозга костей ангенорка, потому что сутками носится по двору с местной детворой. Удивительно, как на человека влияет среда, в которой он проводит большую часть жизни, вы не находите?

– Вас беспокоит, может ли кантамбриец с фамилией Монтонари быть верным ангенорскому королю? – Казначей не стал ходить вокруг да около.

– Кантамбрийцы всегда верны своему народу.

– А ангенорцы – своему.

– И вы первый представитель другого графства, который поступил на службу Роксбургам.

– Понимаю, к чему вы клоните, Корвен, но хочу вас успокоить, для ваших подозрений нет никаких оснований. Я не считаю себя кантамбрийцем. В моей груди ничто не трепещет, когда я слышу родную речь, и меня не тянет возвращаться в Альгарду. Я королевский казначей, а это значит, что привязанность к чему-то, кроме своего дела, – роскошь, которую я, увы, не могу себе позволить. Я имею дело со слишком большими деньгами.

– Если я правильно вас понял, вы готовы отречься даже от собственной семьи, как от привязанности, только потому, что так вы сможете отгородить себя… От чего?

– Алчности. Она свойственна людям, у которых в жизни есть ещё что-то, кроме подобной работы. Став казначеем, я выбрал себе господина. И это – золото. Это то, ради чего меня назначили на этот пост, то, ради чего я встаю по утрам. Мой камзол – моя единственная собственность. Мое состояние – монеты вместо пуговиц, мой дом – Туренсворд, а мои дети – книги учёта и деньги короля, которые хранятся в Коралловом банке. Сейчас у меня есть всё, что мне нужно, и мне этого достаточно. Я служу деньгам.

– А я думал, вы служите короне. – В голосе Корвена послышалась тревога.

– Я служу казне. И тому, в чьих руках она окажется.

Белый ферзь застыл в руке камергера, не успев убрать чёрного слона. Камергер растерялся.

– Сальдо, вы понимаете, что это звучит, как измена? – встревоженно прошипел он, будто стены библиотеки вдруг превратились в один слух.

Монтонари-младший молча подпёр висок рукой, а в его тёмных глазах заиграл дотоле неизвестный камергеру огонёк.

Двое мужчин молча смотрели друг на друга, и Корвен всеми силами пытался прочитать мысли сидящего напротив него.

– Вы… вы шутите? – нерешительно спросил камергер, цепляясь за последнюю надежду услышать утвердительный ответ и развеять свои опасения.

Вдруг уголок губ Сальдо дёрнулся, и его бледное лицо расплылось в непривычной улыбке.

– Шутите? – Корвен почувствовал волну облегчения, как если бы с его шеи сняли тяжёлые цепи. – Вы пошутили?!

– А вы испугались, – кивнул Сальдо. Молодого мужчину будто смутила его же улыбка, и он быстро стёр её, пригубив вина. – Прошу меня простить. Я делаю это не столь изящно, как другие.

– Ну и шуточки у вас, мой друг. – Корвен залпом утолил внезапно накатившую жажду. – От них душа уходит в пятки.

– Поэтому я редко шучу. – Казначей сделал ещё один глоток. – Но, к сожалению, я бы соврал, если бы сказал, что сказанное мною полностью не соответствует действительности. Я люблю деньги. – Он коснулся тонкими пальцами губ. – Пожалуй, даже больше, чем следовало бы. Свои, чужие – мне нет особой разницы.

– Я так и знал, что вам давно пора жениться.

– Брак – прерогатива моего брата, – ответил Сальвадор.

– И вашему брату, признаюсь, повезло, – заметил Хранитель ключей. – Юрире Ферро – великолепная партия. Умна, красива.

– Считаете?

– Что значит красота, когда есть обаяние, которым супруга вашего брата наделена в избытке?

– Не замечал.

– Она великолепна, как алмаз в окружении изумрудов. Настоящее сокровище.

– А мой брат знает, что у него есть соперник? – ухмыльнулся Сальвадор.

– Что вы, что вы, – замахал руками камергер. – Я восхищён вашей невесткой как роскошным произведением искусства и даже не думал представлять свой морщинистый зад на её ложе. Но был бы я вашим ровесником – кто знает? Признаться, королева Суаве и графиня – женщины редкой прелести. Рядом с ними любой мужчина чувствует себя по-особенному. Что и говорить, если перед прелестью королевы не устоял даже Король Жезлов, а ведь его отец в своё время сомневался, что его старший сын вообще был способен любить. Как жаль, что вместе с Эдгаром умерла и душа королевы. В тот день Суаве потухла, как свеча, и обратилась в прах, и вряд ли что-то в этом мире заставит её снять вдовий кушак. А вот ваша невестка сияет, как слиток золота в солнечных лучах. Я радуюсь каждый раз, когда она приезжает в Туренсворд. Назовите меня сентиментальным стариком и скажите, что мне подобные вольности не по статусу, но мне не будет стыдно. И я уверен, многие разделяют мои чувства. Улыбка Юрире освещает собой всё вокруг, как Солнце – эту землю. Неужели вы не разделяете мои мысли?

– Нет. Не разделяю, – без лишних размышлений ответил Сальдо.

– Тогда, возможно, в вашей груди вспыхивает солнце при виде лучезарной улыбки какого-нибудь красивого юноши? И такое бывает.

– Нет.

– Между прочим, с вашей родословной и данными, – Корвен смерил Сальдо оценивающим взглядом и на секунду остановился на красивых глазах казначея, которые, видимо, по непонятному недоразумению нашли своё место на довольно хищном лице, – вы составите завидную партию любой девушке в этом королевстве. Удивительно, что вы добровольно отрекаетесь от этой части жизни нормального человека. Слышал, младшая дочь Виттории-Лары проявляет к вам интерес.

– Валеска ещё совсем ребёнок.

– Ребёнок, который в будущем вместе с братом унаследует половину Шеноя. Она была бы для вас блестящим выбором, и политически верным, учитывая обстоятельства.

– Между прочим, вы уже можете поставить вашего ферзя на Е4.

Некоторое время они играли в тишине, и в головах каждого из них роились неведомые другому мысли. Первым молчание нарушил Корвен.

– Кстати, видел вас на тавромахии. – Он опустил ладью на голову чёрной пешке. – Странно, что вы пришли. Обычно вы предпочитаете заниматься делами. Все деньги королевства были посчитаны?

– Я делал ставку.

– Так вы азартны? Кто бы мог подумать? Ещё один плюс в вашем списке человеческих качеств. Ещё немного, и я решу, что вы действительно человек.

– Я уже говорил, что любопытен.

– Это тоже свойственно людям. И много вы выиграли? – Корвен вглядывался в фигуры на доске, подсвеченные ярким пламенем нескольких свечей, и думал.

– Достаточно, чтобы завтра угостить своего друга в таверне Верхнего города хорошим вином.

– С удовольствием принимаю ваше приглашение. И если не секрет, на кого вы поставили?

– На Элбота. Точнее, на то, что его бой будет прерван.

Корвен поджал губы.

– Вы как в воду глядели. Ходили к Леди Полудня за предсказанием? Вы же говорили, что не верите ведьмам.

– В сказках сумасшедшей эллари отпадает всякая нужда, когда в твоём арсенале есть наблюдательность и расчёт.

– Порой её слова действительно похожи на бред сумасшедшей, – согласился Корвен. – Вот совсем недавно она предрекла Данке – это одна из наших служанок, – что однажды её лицо омоет принц. Подумать только, правда? Особенно если учесть, что эта традиция присуща брачной церемонии Святой Благодати.

– Потому я и не верю гадалкам. Слова Леди Полудня перечат истине разума. Год назад она мне предрекла судьбу легендарного вора. Можете себе такое представить? Эта женщина чрезвычайно увлеклась своими мнимыми беседами с богами. К тому же будь у Гезы дар, о котором все говорят, она бы не стала молчать о Роланде. А я знал, что свой обряд он провалит.

Корвен заинтригованно подался вперёд.

– Поделитесь своими наблюдениями?

– Роланд трус. – Вкрадчивый голос казначея отразился от стен библиотеки. – И свою трусость он прячет за силой, которую может применить только по отношению к более слабому. А ещё он самонадеян, и потому не признаёт своей слабости. И именно поэтому он должен был остановить этот бой. Единственное, в чём я ошибся, – я думал, что его остановит Инто. В этом мальчике гораздо больше амбиций и отваги, чем он думает. И отчего-то я думаю, что он собирался выйти на арену вопреки правилам, но его остановили.

Сальдо вдруг прервался, выдержав паузу.

Хранитель ключей заинтересованно ждал продолжения.

– Ну, говорите, не томите, – взмолился он.

– Данка всё время находилась в ложе короля, верно?

– Верно, я сам видел.

– Но кто-то же должен был помочь принцессе застегнуть на ней кирасу?

Умные глаза камергера подозрительно сощурились, будто ища подсказку в невозмутимом лице сидящего напротив мужчины.

– Инто? – протянул он.

– Инто, – подтвердил Монтонари. – Только он мог проникнуть в шатёр, где хранились кирасы для турдебальдов, и спрятать одну под мешками. Роланд должен целовать принцессе ноги за то, что она избавила его от унижения быть забросанным гнилыми овощами.

– К слову будет сказано, я видел, как он плакал в своих покоях после боя. Слёзы унижения на мужском лице – жалкое зрелище. Поделитесь наблюдением и расчётами, за кого же теперь король выдаст замуж Ясну?

– На вашем месте я бы больше беспокоился за вашего короля. – Сальдо кивнул в сторону шахматной доски. – Если вы опрометчиво съедите мою ладью в расчёте на шах и мат через три хода, я съем вашего короля уже через два.

Корвен ухмыльнулся своему проигрышу и указательным пальцем опрокинул белую фигуру.

– Мои поздравления. – Он размял затёкшую спину. – Вынужден признать, вы в который раз доказали, что лучший стратег, чем я.

Монтонари растянул губы в улыбке.

– Грешно проиграть, когда противник так славно поддаётся. А вы хитры, мой друг, но ваши действия были слишком очевидны.

– Заметили? Что ж, а я уж решил, что действительно так умён, как обо мне говорят. Выходит, что нет. Но вы не ответили на мой вопрос.

– А разве ответ не лежит на поверхности?

– Не думаю, что королева Суаве это одобрит. Лаэтан и принцесса – двоюродные брат и сестра. К тому же король никогда не скрывал, что не хочет видеть вашего племянника рядом со своей дочкой.

– А вы видите среди сыновей графов Ангенора иные подходящие кандидатуры? Единственный оставшийся в живых сын графа Корбела выбыл из списка претендентов на руку принцессы, когда его отец перешёл на сторону Теабрана, Роланда оттуда вычеркнула принцесса Вечера. Отпрыски Даимахов? Пелегр лучше отгрызёт себе руку, чем нарушит обет чистоты крови своей касты. Мой племянник – самый подходящий выбор.

– Тогда почему в этом случае король сразу не помолвил их, а затеял историю с Элботами?

– Потому что король не доверяет моему брату, что весьма разумно. Хотите, расскажу одну историю?

– Конечно, хочу.

– Когда Эрнану исполнилось четырнадцать, отец купил ему эвдонского тигра, чтобы тот украшал наш сад в Вилле де Валента. Слуги кормили это исполинское чудище до отвала, чтобы оно ни на кого не напало, и приучили его к обществу человека. Постепенно тигр привык, что его окружают люди, привык, что его кормят, что его шерсть расчёсывают, и охотно подставлял живот слуге, выпрашивая ласку. Эрнан проводил дни напролёт рядом с этой зверюгой. Ухаживал за ним, кормил мясом с руки, играл и называл его своим диким братом. Однажды отец уехал на несколько дней в Заречье и оставил Эрнана за хозяина. – Сальдо выставил указательный палец. – И первое, что сделал Эрнан, как только за отцом закрылись ворота Виллы де Валента, – набрал целую корзину камней и начал кидать ими в животное. Сначала мелкие, потом начал брать камни побольше. Зверь начал рычать и показывать зубы. Чурался слуг каждый раз, когда они приносили ему мясо. Когда он спал, Эрнан подкрадывался к нему и обливал холодной водой. Тигр начал нападать. Тогда мой братец приказал слугам не давать тигру еду. Когда животное оголодало и попыталось напасть на нашу домашнюю антилопу, Эрнан приказал загнать тигра в клетку, в которой его когда-то привезли с Эвдона. Он морил зверя голодом трое суток, и всё это время тыкал в него раскалённым железным прутом. Тигр начал кидаться на прутья каждый раз, когда Эрнан появлялся в поле его зрения. И тогда Эрнан пришёл к нему с мечом и открыл клетку. Голодный тигр напал, и брат отсёк ему голову.

По спине камергера побежали мурашки.

– Неужели он способен на подобное безумство? – поморщился он, гоня от себя образ изрубленного в неравной драке тигра.

– Когда отец вернулся, брат заставил слуг врать, что тигр набросился на одну из служанок, когда настало время очередной кормёжки, и у него не оставалось иного выбора, кроме как броситься на помощь. Так Эрнан стал героем. Сейчас он стал старше, но своим увлечениям не изменил. «Чёрная Капитолина» – раскалённая кочерга, которой он тыкает под хвост Эвдон и Шеной, и скоро настанет день, когда этот тигр начнёт бросаться на прутья. И когда это случится, Эрнан снова откроет клетку. Есть люди, которым нужна война, Корвен. Мой брат такой человек, он всегда таким был. Вы всё ещё задаётесь вопросом, почему король не хотел выдавать свою любимую дочь за отпрыска Эрнана? А теперь у него просто не осталось выбора.