Суворовец

– Экий ты питух, Проша, – пошевелив подброшенный в костер хворост, укорил парня Никодим Иваныч. Невысокого роста, с виду не очень сильный, но жилистый, в ловко пригнанном мундире с до блеска начищенными пуговицами, старый солдат производил впечатление человека бывалого, каким, собственно, и являлся. Прохора он опекал, учил уму-разуму.

– Донцы-то, оно понятно, прокатились… – пошевелив хворост, ветеран заглянул в котелок. – И тут уж мы до самого Букурешта ничего не сыщем. Ты воды-то принеси, Проша!

– До самого Букурешта! – округлив глаза, молодой потянулся за котелком. – Воды-то принесу, Никодим Иваныч. Вода, чай, не водка, искать не надобно.

– От и принеси, от и славно…

Проводив парня взглядом, старый солдат покачал головой и хитро прищурился:

– Ну, а ты, господин капрал, что скажешь?

Честно сказать, насчет водки Алексей пока ничего такого не придумал, а только еще начал подумывать. Впрочем, думать надобно было как можно быстрее – скоро и вечер уже. Эх, пирушка сейчас – самое дело! А что? Не так уж и часты на войне праздники.

Хмыкнув, молодой человек присел к костру, на расстеленный кусок обозной парусины, используемый когда как – и от дождя, и от солнца палящего – в качестве тента, и вот так – посидеть-поваляться. Сегодня вот день выдался облачный, нежаркий – вот и лежала себе парусина прямо в притоптанной траве, меж деревьями не натягивали. Да и не деревья тут росли, а какие-то кусты-переростки типа орешника да чернотала.

Кстати, парусину эту для тента именно Ляшин и приспособил, а глядя на него – и другие тоже.

– У казаков-то и казенная водка есть, – покусав губы, Алексей задумчиво посмотрел вдаль, на дымчато-голубую ленту Дуная, на расстилавшуюся за ней бескрайнюю степь, изредка перемежающуюся чахлыми зарослями. Турецкий берег. Где-то там – крепость Силистрия, где-то там – Туртукай. Отсюда не видать, но совсем рядом.

– Думаю, скоро на Туртукай выступим, – перехватив взгляд капрала, молвил старый солдат. – Не взаправду, а так. Турка напугать, отвлечь от переправы.

Ну да, примерно так главнокомандующий, граф Петр Румянцев, и хотел-рассчитывал. И Суворову то наказал. Громыхнуть, отвлечь, да и свалить обратно… Только так, да. А вот Александр Васильевич, похоже, несколько иное замыслил.

– Ты откуда, Никодим Иваныч, про Туртукай знаешь?

– Я не знаю – я рассуждаю, – опустившись на корточки, ветеран взял хворостину и прочертил на выжженной кострищем землице линию. – Это вот Дунай-река. Здесь – переправа, Силистрия. А тут вот – Туртукай. Четыре тысячи человек – тоже немало. Ежели их отвлечь – нашим-то сподручнее будет. Тут ничего и знать не надобно, и так все видать. Турок, к слову сказать – тоже с глазами. Тоже рассуждать умеет, хоть и нехристь, да.

Капрал покачал головой.

– Ну, это тебе сразу все понятно. Иным же… Вот, скажем – Прохору… да и мне! А про турок ты прав, прав, дружище. Ох, как прав. С другой стороны… – Молодой человек вдруг задумался, улыбнулся. – Коли турки так же считают, коль рассчитывают, что пошумим да уйдем, тогда… Ай, молодец Александр Василич! Ай, молодец.

– Тут вон Валахия, Добруджа, – ветеран все продолжал водить хворостиной. – А тут… – он неожиданно привстал и указал на синие далекие горы, не такие уж и высокие, к слову. – Там, за горушкой – Болгария. Румелия, по-турецки ежели.

– Ты это к чему, Никодим Иваныч? – насторожился Ляшин.

– К водке я все. К хмельному зелью…

– Да ну!

Алексей, конечно, рассчитывал, что старый солдат что-нибудь да придумает… Но не так, что вот уже сейчас, сразу. Хотя… А когда еще-то? Времени-то почитай что и не осталось!

– Казачины у валахов местных все хмельное скупили. Казенку нам вряд ли выдадут. А, Алексей?

– Вря-ад ли, – соглашаясь, капрал махнул рукой.

– Тогда остается кто? Болгары!

– Так там же турки! – ахнул молодой человек. – Да идти далеко… Горы вон… Сам знаешь, я верхом-то не очень. У нас, на Белом-то море – все на санях больше.

– Да знаю, – бросив хворостину в костер, Никодим Иваныч пригладил усы. – К чему нам и лошади-то? Чай, мы с тобой не драгуны да не конные егеря. На лодочке сплаваем, по протоке. А там эвон – рядом совсем. Третьего дня к обозным старик болгарин заезжал – торговал чем-то. У них и спросим. Может, что и рассказывал. Обозники у нас дюже любопытные. Не может такого быть, чтоб у болгарина не расспросили про то, где живет, да как там под турком? Православный ведь. Наш.

– Думаю, не шибко-то весело православным под турком, – глянув на синюю дымку гор, горестно вздохнул Ляшин. – Опять же, сколько там турок? Даже вот в ближайшем селе?

– Мыслю, нет никого, – раскуривая трубку, ветеран неожиданно рассмеялся. – Что им в такой дыре делать? Староста есть и… Да и все левенды нынче где? Правильно – в Силистрии да в Туртукае!

Деревня называлась Тумраново. Не деревня даже, а так, хутор. Схоронившийся в предгорьях добротный двухэтажный дом – сверху деревянный, а снизу – каменный – хозпостройки, плетень, ограждавший стесненное горами подворье, у самых ворот – старый тенистый граб и смоковницы, а чуть дальше, в расщелине – небольшой виноградник, беседка, увитая деревянной лозой. Во дворе, у птичника – старая арба да груженная навозом телега…

– Здоров будь, парень!

Первым на пути попался мальчишка-пастушок, босоногий, в драной светлой рубахе и соломенной шляпе. К нему и обратился Алексей – без всяких там условностей, по-русски – языки-то похожи. Да и не таились особо – так, в зеленых мундирах, и шли.

– Нам бы Вязова, Денчо.

– Старика Денчо? – подросток ничуть не испугался, а если и удивился, то виду не подал. Правда – глаза выдали, блестели с явным любопытством. Еще бы! Уж тут сразу видно – русские.

– К старому Денчо – это вы правильно идете. Вот этот дом – его. И мельница на ручье – тоже его. И стадо.

Пастушок, естественно, говорил по-своему, по-болгарски – но все было понятно без перевода. Ну, или – почти все.

– И что вам от него надо?

– Врать не будем – водки купить.

– Что-что? – округлив глаза, мальчишка недоуменно потряс головой, но тут же понял. – А-а-а! Ра-кия! У него есть, да. Должна быть.

Говоря так, пастушок отрицательно покачал головой, по-болгарски это значило согласие. Да, мол, есть водка у старого Денчо Вязова, имеется.

– Вина прошлогоднего уже нет, – провожая гостей к дому, на ходу пояснял парнишка. – Что скисло, а что – янычары выпили. Наезжали по зиме еще, да.

– Янычары? – удивился дотоле молчавший Прохор. – Им же Аллах вино-то не дозволяет!

– А они сказали: на войне да в походе – можно! – мальчишка расхохотался. – Хорошие парни, веселые. Мне один нож подарил, вот!

Хвастаясь, пастушонок выхватил из-за пояса кривой кинжал. В лучах клонившегося к закату солнца хищно сверкнуло лезвие…

– Вот. Пришли. Сейчас я позову, сбегаю… Э-эй! Дед Денчо! Эгей!

Мальчишка унесся в дом – только пятки на крыльце сверкнули. Гости же остались пока в ожидании – осматривались.

Всего же в путь пустились трое – все те же: капрал Алексей Ляшин, бравый ветеран Никодим Иваныч, да с ними – молодой солдат Прохор Анцыферов, куда же без него? Уж конечно, официально ни у кого не отпрашивались, так, ротному намекнули – мол, за водкой пошли. В деревню. В какую именно – не уточнили.

Ротный – капитан – франт еще тот, из самого Петербурга за дуэли сосланный – перечить не стал, лишь ухмыльнулся:

– За водкой? Ну-ну, ищите. Коли после казачин хоть капля осталась. но чтоб к вечеру…

– Будем, будем, ваш-бродь! Самим же выпить охота, ага. И вас приглашаем…

– Водку сначала сыщите! Приглашают они…

* * *

Между тем на крыльце появилась девушка с кувшином на левом плече. Черноглазая, в белом, скрывающем волосы, платке, с миленьким личиком, она спустилась во двор, осторожно придерживая кувшин руками и с любопытством посматривая на гостей.

– Здравствуйте! – во весь рот улыбнулся Прохор.

Девушка тоже улыбнулась, да, пройдя к птичнику, вылила воду из кувшина в корыто. Иль не вода то была, а какое-то зелье?

Из-за птичника вдруг появились двое парней лет по двадцати с виду. Русоволосые, с бородками, в одинаковых барашковых шапках. Судя по одежде – работники. Эти, в отличие от девчонки, не улыбались, смотрели настороженно. Девушка тоже спрятала улыбку, согнулась:

– Цыпа-цыпа-цыпа!

Куриц кормила, ага. А потом как-то быстро подхватила опустевший кувшин да ушла. Скрылись из виду и парни. Вообще со двора ушли, куда-то подались к винограднику.

– Как бы они это… за турками не послали! – поглядывая на обезлюдевший двор, всерьез забеспокоился Прохор.

Опытный Никодим Иваныч лишь махнул рукой и негромко присвистнул:

– Да если и так – что с того? Покуда до ближайшего села доберутся, пока там… А мы ведь, чай, сюда не с ночевкой! Зелья хмельного купим – и поминай, как звали. Прощай!

– Так-то оно так…

Парень не закончил фразу – на галерейке, опоясывавшей весь второй – деревянный – этаж, появилась щуплая фигурка подростка:

– Эгей! Заходите. Денчо-дед откушать просит. Заодно и о цене сговоритесь, ага.

Переглянувшись, друзья поднялись по старой скрипучей лестнице на галерею и, сняв треуголки, вошли в дом, сразу же перекрестившись на висевшую в красном углу икону.

В просторной горнице за столом, на лавках сидели двое – седой, но еще вполне крепкий старик в длинной льняной рубахе с кожаным поясом и в подбитом кроличьим мехом полукафтанчике – жупане, и – напротив старика – красивая молодая женщина с темными как смоль волосами, перевязанными широкой зеленой лентой с серебристой арабской вязью. Одета она была вовсе не так, как та давешняя девчонка с кувшином. Богато и… не по-здешнему, что ли. Скорей, по-турецки: узорчатый полукафтан ярко-бирюзового цвета, с широкими рукавами, из-под которого выглядывали рукава белой шелковой рубашки с глубоким вырезом, отрывающим ложбинку высокой груди. Тонкий, украшенный серебром, кожаный пояс, кисейные штаны, мягкие турецкие туфли. Золотые браслеты, унизанные перстнями пальцы, тонкие и длинные, как у пианистки. На левом запястье – татуировка с изящной арабской вязью. Смуглая красавица с тонкими чертами лица и пронзительным взглядом.

Откуда она здесь? Каким ветром занесло в этот край? Таким утонченным фифам место, скорей, в гареме какого-нибудь паши. А румяна, румяна! И накрашенные ногти, и тоненькая ниточка бровей – искусно, искусно… Положительно, очень, очень красивая женщина. Необычно, не по-деревенски красивая. Интересно, сколько ей лет? С виду – так и не скажешь. Не девочка уже, да, не так уж и молода. Лет, наверное тридцать… Да, где-то около того.

Алексей и сам не замечал, что не отрывает от красавицы глаз. А та – заметила. Улыбнулась – уголками рта. Подняв глаза, ожгла синим взглядом.

– Я – Денчо Вязов, – указав на лавки, кивнул гостям старик. – А это невестка моя, Мария.

Красавица холодно опустила ресницы – длинные, пушистые, явно накрашенные… Вот ведь, да… И этак – оп! – снова стрельнула глазищами! Словно стрелу пустила. Ляшину прямо в сердце. Нет, не то чтобы капрал был записным бабником, но… От мирских удовольствий молодой человек никогда не отказывался, коли была к тому возможность. Однако здесь ведь не веселый дом?! Чего же тогда она так смотрит?

– Откушайте, чем Бог послал, – хозяин предложил сыр, кисель, пироги, отварное мясо и еще какие-то яства. Мясо – и это в пятницу, в пост! Гости все же отказываться не стали – невежливо.

– Кушайте, кушайте, – покивал старик. – Так, говорите, Матвей-обозник путь обсказал?

– Он. Поклон передал и… – вспомнив, капрал достал из подсумка серебряную монетку. – Вот. В прошлый раз, говорит, обсчитался.

– Что ж, – старый Денчо довольно хмыкнул. – Всегда приятно с честным человеком дела иметь. Вы ему так и передайте.

– Передадим. Что с водкой?

Не желая возвращаться домой в темноте, Ляшин действовал решительно, сразу взяв быка за рога.

Хозяин понимающе ухмыльнулся:

– Есть ракия, да. По обычной цене брать будете? Что так удивились? Да уж не первые вы здесь у меня. Так что насчет цены?

Старик говорил по-русски, временами сбиваясь на местный говор, но в общем-то, все было вполне понятно.

– Цена? А какая обычная?

– Если в штофах брать будете – одна цена. Если в бурдюках – дешевле.

– Пожалуй, в бурдюках возьмем… Никодим Иваныч, готовь деньги.

Откушав, спустились на первый этаж, хозяин лично разлил в бурдюки ракию, черпая из большого кувшина…

– Попробуете?

– Ну, если только чуть-чуть…

Крепкая – градусов тридцать – водка обожгла горло. Сливовая. Или – на абрикосах, персиках… Впрочем, какая разница? Главное, что хмельное.

– Ну что? Два бурдюка берете?

– Берем! Пожалуй, еще и третий захватим. Никодим Иваныч, с деньгами как?

– На третий хватит, но впритык.

Деньгами по молчаливому согласию заведовал опытный ветеран. У Ляшина денежки никогда не залеживались – транжира был по жизни, что же касаемо Прохора, так тот и вообще редко когда монетку в руках держал. Так что – Никодим Иваныч, ага.

Деньги у друзей имелись – трофейные. То есть не вообще деньги, а вещи – оружие богатое или, там, золото-серебро. Что в бою досталось – то маркитантам да на девок гулящих ушло. И вот теперь – на пропой. Тоже хорошее дело! А что? Один раз живем! Тем более на войне-то. Сегодня жив, а завтра – поминай, как звали.

Сторговавшись, гости довольно простились с хозяином и, прихватив с собой бурдюки с ракией, тронулись в обратный путь. Пора уже было – за синими горами садилось оранжево-золотистое солнце. Красиво – не оторвать глаз.

Ляшин чуть поотстал от своих, остановился у смоковниц, полюбоваться… И тут же услыхал позади чьи-то легкие шаги…

– Господин офицер, – позвал нежный голос. Алексей знал, чей…

– Да, Мария? Чем могу служить столь очаровательной госпоже?

Вспыхнули синие очи, тут же прикрытые пышными трепетными ресницами. Изогнулись в улыбке губы:

– У меня есть к вам одно важное дело… Если бы вы могли…

– Да, могу! Правда, увы, не так долго.

– О! – красавица негромко засмеялась. – Я не буду вас утомлять до утра. Просто поговорим… Недолго. Вон, видите беседку?

– Ага!

– Предупредите своих людей и приходите. Я буду ждать. Je vais attendre!

Ляшин не стал переспрашивать, просто ему показалось, что он вдруг услыхал французскую речь!

– Нет, вам не показалось, мон шер, – красавица словно подслушала мысли. – Мой первый муж, Ибрагим-бей, был урожденный француз из Марселя. О, он называл меня ma gracieuse Marie – моя изящная Мари.

– Я понимаю. Немного, да. Je parle un peu.

– Тре бьен! Так я буду ждать. Дело быстрое, но… очень для меня важное. Предупредите своих людей, что немного задержитесь.

Кивнув, молодой человек бросился за своими. Едва ведь не споткнулся, чуть не упал. Синие очи свели его с ума. И очень быстро! Может быть, потому что так вдруг захотелось окунуться в эту зовущую синеву, нырнуть с головой, пропасть…

Ощущая в груди некое сладостное томление, Ляшин нагнал своих:

– Никодим Иваныч, я тут это… чуть задержусь. Вы ждите у лодки. Я быстро, ага…

Солдатушки переглянулись. Алексей, не дожидаясь ответа, махнул им рукой да, ускоряя шаг, зашагал обратно. За синими дымчатыми горами торчал оранжевый краешек солнца. Еще час-другой – и стемнеет, следовало спешить.

Спешить… Зачем? Что такого важного хотела сказать красавица-синеглазка, вдова турецкого бея?

* * *

Красавица ожидала в беседке, увитой виноградной лозой. Как и обещала. Возлежала на широкой лавке, в шелковых полупрозрачных шальварах и изумрудно-голубом лифе, бесстыдно оголив пупок. Хотя голый живот для восточной женщины как раз не стыдно, куда стыднее, скажем, открытое лицо или не покрытые ничем волосы, тем более так вот распущенные, разлетевшиеся по голым атласно-смуглым плечам. Томно улыбаясь, Мари курила кальян, стоявший на небольшом столике, пахло сладковатым дымом и было совсем не похоже, что эта женщина собиралась сообщить гостю что-то действительно важное. Нет, вовсе не в этом здесь было дело. Отнюдь!

Ну, а что такого? Захотела женщина немного развлечься. Почему бы и нет, она ведь не замужняя, а полноправная вдова, которую никто не осудит и камнями не забьет. Кому ей изменять-то? Верно – некому. Ах, какая цыпочка, ах…

Одно лишь смущало – слишком уж все как-то быстро, молниеносно даже…

– Садитесь, месье. Да-да, вот сюда… рядом… Курили когда-нибудь кальян?

– Н-нет…

– Так покурите! Думаю, вами понравится… Ну же, смелей!

И вот тут молодой человек вдруг ощутил какой-то подвох! Пока еще смутно, без всяких особых подозрений… Как-то слишком громко произнесла красотка последнюю фразу, как-то уж слишком томно закусила губу. Словно не ханум, не вдова бея, а какая-нибудь девица из лупанария – обиталища веселых и легкодоступных дев.

Впрочем, это все – пустое… Захотела красотка повеселиться – и хорошо. А вот слова, слова… И в самом деле – зачем так громко-то? Иль показалось? Да нет, не показалось – Ляшин разведчиком был не из последних, привык любую мелочь проверять, иначе б… Вот и сейчас проверил. Повел плечами, невзначай поправив висевший на боку тесак. Тяжеловат, да, но в бою получше шпаги будет, да и деревья можно для костерка порубить…

Вроде бы обычный для солдата жест, но красавица вздрогнула… и взгляд ее вильнул… Явно куда-то глянула… или на кого-то, кто стоял где-то за беседкою… прятался в кустах?

Сейчас дева должна бы как-то отвлечь… Как? Ну да – вот так, как же еще-то? Привстав, выгнулась, томно облизав губы, потянулась так, что грудь едва не выскользнула из-под лифа. Сверкнул в пупке какой-то синеватый камень – сапфир?

– Куда бы повесить этот чертов тесак?

– Да вот…

– Да хоть на тот куст…

– Нет-нет, стой… Эх…

Не слушая, капрал бросился из беседки, на ходу обнажая клинок… И тут же услыхал за воротами крики:

– Эй, господин капрал! Не нужна ли помощь?

Свои! Никодим Иваныч и Прохор. В руках у ветерана – пистолет, тот самый, ляшинский, трофейный, Прохор же размахивал ятаганом. Смотри, не порежься – ага!

Из кустов тут же выскочили двое – похоже, те самые парни, которых Алексей уже видел недавно. Работники. Между прочим, с кинжалами… На капрала парни не кинулись, видать, побоялись – опрометью бросились прочь, так, что только пятки сверкали!

– Стрелять, Алексей? – подбегая, закричал ветеран.

Ляшин махнул рукой:

– Не надо. Да и бежать за ними – поздно уже.

– Тогда пошли, господин капрал. Времечко-то уже…

– Сейчас… – молодой человек нервно оглянулся.

Уж конечно, станут его дожидаться! В беседке никого не было. Лишь одиноко курился кальян…

– Уходим! – сунув тесак в ножны, быстро распорядился капрал. – Вы-то вообще здесь откуда взялись?

– Так за тобой присмотреть, господине! – на ходу рассмеялся Никодим Иваныч. – Больно уж у тебя вид был такой… этакий…

– Глупый, ты хотел сказать.

– Ну да. Что тут говорить – все мужики от баб красивых глупеют.

Ухмыльнувшись, старый солдат свернул на тропинку, ведущую меж кряжей к протоке. Внизу, за кустарником, журчала вода, слышно было, как на водопаде шумела мельница.

– Вот мы с Прохором и решили – проследим-ка! Мало ли что? Может, не такая уж она и вдовица? Может, какой-никакой ухажер есть? Мешки побросали и…

– Молодцы, – спускаясь вслед за ветераном, негромко поблагодарил капрал. – Ничего не скажу – выручили.

– Да ты и сам, Алексей, похоже, начеку был.

– А в таких делах всегда начеку надо! – садясь в лодку, Ляшин неожиданно рассмеялся. – Сам же говоришь – вдруг да ухажер какой-никакой есть?

* * *

До расположения полка друзья добрались без всяких приключений, и быстро – плыли-то теперь вниз по течению, не надо было на стремнине выгребать. Пока плыли, стемнело – и последнюю пару верст пришлось ориентироваться на горящие костры бивуака. Пару раз окликнули, спросили пароль.

– Эй, кто тут?

– Петербург!

– Ревель! Ты, что ль, Алексей?

– Ну да.

– Так вы нашли водку-то?

Судя по заинтересованности часового, это был кто-то из своих, астраханцев, то-то голос показался знакомым.

– Нашли, да, – работая веслом, капрал успокоил невидимого стража. Тут же и не выдержал, похвалился: – Три бурдюка везем.

– Три бурдюка?! Одна-а-ако!

* * *

Гуляли всем полком, плюс еще и казаки. Те отмечали прибытие, остальные – какой-то местный праздник, ну а солдатушки из роты Ляшина – удачную засаду и возможное повышение капрала в чинах.

Водку разливали тут же, у костра. Лично Никодим Иваныч.

– Да кружку-то держи крепче! Во-от… А твоя где?

– Да у меня, Никодим Иваныч, миска только. Вот в миску и лей!

– Гляди-ко! В миску ему. Ты бы еще таз захватил, Маромойкин.

Сержант Иван Маромойкин довольно хмыкнул и – прямо одним махом – выдул всю миску!

– За тебя, Алексей!

– Силен!

– Это хто тут у вас из тазов-то пианствует?

Во время всеобщего праздника ведь как? Все вместе. От одной компании к другой переходя, пьют, разговаривают… песни поют, да, бывает, и бьют друг другу морды. Так, по-дружески. Правда, покуда до этого не дошло… но донцы уже явились.

– Говорят, вы славную засаду устроили?

– Присаживайтесь, робята, эвон, к костерку. Подвинься, Проша. Водочки?

– Дак ее… Ну, кто тут нынче славен? За тебя, господин капрал! Дай Бог тебе в сержанты али сразу в прапорщики!

– В унтеры, в унтеры… – прозвучал позади насмешливый голос. Кто-то там же, рядом, подхихикнул, заржал, словно старая лошадь.

Ну, кто же еще! Солдат Иван Хлудов, бывший подпрапорщик, из унтеров в нижние чины разжалованный. Не за трусость, нет – Хлудов никогда труса не праздновал, да и уставную службу нехудо себе знал. За другое. Пленница как-то попалась, красивая юная девка… Вот Хлудов ее и пользовал… да запользовал до смерти. То ли сама она померла, то ли подпрапорщик примучил, черт ее знает, дело темное. У девки-то синяки по всему телу, да пара ребер сломаны… Так это она сама с арбы навернулась, когда турецкий обоз улепетывал, тут уж Хлудов не виноват. Лишь в том виноват, что деву-то в лазарет вовремя не доставил, а сразу – себе. Вот та и померла, бедолага, преставилась. Девку жаль, конечно, хоть и турчанка. Молоденькая, не пожила-то еще совсем. Однако кто-то и Хлудова пожалел – из-за какой-то, прости господи, пленницы воинского званья лишиться. Пусть какой-никакой, а чин – подпрапорщик, все же не простой солдатик.

– Ну, что, господин капрал? Водки нальешь? К костру пустишь?

– Да проходи. Садись вон, вместе со всеми. Ребята, подвиньтесь…

Хлудов и пара его прихлебателей – увалень Самсон Петряков да дылда Елисей Семенов – уселись по обе стороны от своего дружка, нагло толкаясь локтями.

Бывший подпрапорщик первым протянул кружку, поднялся:

– А ну, Никодим, плесни-ка… Ну, за нас, братушки! За службу ратную, за Рассею!

Ох, хитрован, умел красивые словеса говорить – за что начальство его и ценило, да и случай тот, с девкой, всем приказано был забыть. Иван Хлудов был парнем видным – двадцать семь лет, грудь широкая, лицо приятное, красивое даже. Усики, длинный, с небольшой горбинкой нос, лицо вытянутое и, скорей, смуглое… или просто загар? Бабам подобные типы нравились, а вот мужики говорили однозначно – хлюст. Слишком уж о своей особе высокого мнения, слишком. Зато других ни во что не ставит, даже вот, прихлебателей своих, «дружбанов верных». Но хитер, хитер, когда надо – без мыла влезет куда хошь!

Не жаловал людей бывший унтер, и это еще мягко сказать! Зато лошадей любил пуще некуда. Многие даже дивились – чего же он не в кавалерии-то? Не улан, не конный егерь, не драгун даже, хотя какие драгуны, к ляду, конники? Такие же, как турки – артиллеристы. Так, пехота ездящая.

Поговаривали, что раньше, в какие-то давние времена, Хлудов и служил себе в каком-то уланском полку, служил офицером, покуда не выгнали за какое-то совсем уж гнусное дело. То ли казну полковую растратил, то ли что-то украл – бог весть, да и Бог-то ему судья, Хлудову, было ли там что, нет ли – что болтать попусту, ничего толком не зная.

Алексей же с Хлудовым был давно в контрах – как, собственно, и добрая половина полка. С самого своего появления. Именно Хлудов поначалу обозвал его турецким шпионом, да потом всячески унижал, высмеивал… пока не получил по морде. Основательно эдак получил – за что многие «астраханцы» Ляшина очень даже зауважали. Тот же Никодим Иваныч, Прохор… да многие.

Побитый, конечно, вызверился, затаил злобу и даже хотел вызвать обидчика на дуэль – все знали, на шпагах бывший унтер дерется прекрасно! Чистый бретер. Так, верно, когда-то бретером и был, кто знает? Может, и насадил бы капрала на клинок, да дело дошло до начальства. А там уж разговор короткий! Какая, к чертям собачьим, дуэль между нижними чинами? Были бы оба офицеры – еще куда ни шло, хоть и запретное дело, ну а так – курам на смех!

Вызвали Хлудова, что называется, «на ковер», в хвост и в гриву распекли, охолонули. Вроде и примирились потом оба недруга. Не так, чтоб уж совсем, но так, друг друга не задирали, да и вообще общались только по службе. Или вот как сейчас – когда надобно было единство выказать. Да и от халявной выпивки бывший подпрапорщик никогда не оказывался.

– Ну, теперь за командира нашего выпьем. За Александра Васильевича! Чистый отец нам!

Тут и все подхватили:

– Господину генерал-майору – виват!

– Виват! Виват! Виват!

Не успели выпить… тут и сам отец-командир заявился! По-простому, в высоких сапогах и куцем походном мундире.

– Что это ту у вас, братцы? Что за шум, а драки нет?

– Так, может, и будет еще драка, Ваше-прр-ство! От, третий бурдюк выпьем…

– Обязательно будет! – Суворов солдатскую шутку ценил и сам пошутить был не прочь. – А как же? С таким-то молодцами, да без драки! Не по-русски это, вот, ей-богу, не по-русски!

– Мы, господин генерал-майор, за вас хотим выпить!

– За меня? – Александр Васильевич вмиг сделал растерянный вид, какой умел изобразить при появлении самого высокого начальства и даже – говорят! – при дворе самой матушки-царицы!

– А чего же за меня-то? Давайте-ка, братушки, вот что. Давайте за Россию выпьем. Мы же русские – какой восторг! А ну, Епифан, налей…

Хорунжий тут же достал из сумы фляжку и небольшую серебряную стопочку. В полку все знали – водку отец-командир пил только свою, анисовую, и вовсе не потому, что брезговал. Другая имелась причина – с детства больной желудок. Ну, да на болячки свои Александр Василевич никогда не жаловался, привычки такой не имел, однако же старался держаться с осторожностью, и в пище, и – паче того – в питие.

Конечно же никто не стал кричать, что вот, мол, за Россию ведь только что пили, не далее как сейчас. Хлудов же предложил! Ну, и что с того, что пили? За Россию-то можно и еще разок выпить… да даже не разок!

– Виват матушке России!

– Виват! Виват! Виват!

Выпили разом, стоя. Честь великая – с отцом-командиром-то!

– Ну, воля ваша, солдатушки, уважили, – рассмеявшись, Суворов махнул рукой. – Пойду… еще казачков навестить надо. Вам же… удачно гулеваньте! Но чтоб без этого… без всего… И офицеры чтоб караулы проверили!

После ухода начальства все еще больше взбодрились, затянули полковые песни:

 
В караул идешь – так горе,
А домой придешь – и вдвое,
В карауле нам мученье,
А как сменишься – ученье!
 

Песню подхватили все, даже хлудовские прихвостни, Петряков да Семенов. Солдатушки петь любили, особливо – на марше, да и вот так – у костерка, на бивуаке. Песня сближала, сплачивала, с хорошей песней все трудности и лишения воинской службы переносились куда как легче.

Много человек собрались нынче у ляшинского «кошта». Восемь-десять человек, небольшой отряд во главе с капралом, именовались артелью, или, по-иностранному говоря – взвод. Вместе несли службу, вместе и жили – и на постое и вот так, бивуаком. Почти все солдатское жалованье – семь рублей шестьдесят три копейки в год – шло в «общий котел», у Ляшина им заведовал опытный Никодим Иваныч. Туда же – и воинская добыча. Ну, это, если повезет…

Пели песни. Вспоминали былое. Пили. Жаркий костер рассыпал вокруг оранжевые колючие искры, такие, что доставали, казалось, до самых звезд. Пахло горькой полынью и порохом. Где-то внизу, у реки, перекликались караульные – дежурные офицеры проверяли посты.

– А выпьем-ка, братушки, за нашего капрала!

Ну, это уже Прохор напомнил. Снова выпили. Добрались уже и до третьего бурдюка. Солдатушки постепенно пьянели. Впрочем, не только они одни… Слышно было, что и егеря, и казачки донские тоже уже давно не трезвые.

Водка, она ведь на кого как действует. Кто-то спит, кто-то поет, кого-то на приключения тянет, а кого – и в драку. Тут главное, чтоб друг дружку до раны серьезной не довели – оружье-то под рукою! Тут уж всем виноватым не поздоровится – сквозь строй, под шпицрутенами, с десяток раз проведут, а то и расстрелять могут. В военное-то время – запросто.

Вот и следил капрал за своими, сам много не пил, других потчевал. Даже Хлудову наливал.

Бывший подпрапорщик, однако же, зельем хмельным нынче не увлекался. Или, может, просто не брало его хмельное, так ведь, говорят, случается, если злости в человеке слишком уж много.

Нет, Хлудов вовсе не выглядел угрюмым, что-то говорил, цедя слова сквозь зубы, даже иногда улыбался, только вот улыбка на его тонких губах казалась какой-то приклеенной, да в презрительно прищуренных глазах отражался оранжево-желтый огонь костра – словно адское пламя.

Нет, не улыбка то была, а, скорее, ухмылка, разжалованный унтер не улыбался – лишь как-то по-волчьи осклабился, а вышучивал… с подначками, грязно. Не жалел даже своих… кои, верно, всерьез полагали себя его друзьями. Ах, если бы Хлудов был только способен иметь друзей. Наверное, истинными его друзьями были все-таки лошади.

– А что, господин капрал, вы так с лошадьми и не очень? – дошла очередь и до Ляшина. – Напрасно, напрасно, скажу я вам. Нет, правда! Неужели так сложно подучиться, взять уроки. Я понимаю – пехота, инфантерия. Но вы ведь в офицеры метите, нет? А как же будущий дворянин – и пешком, словно простой мужик? Вы бы обратились к тому, кто умеет… кто может показать…

– Так я тогда к вам обращусь, господин Хлудов, – Алексей развел руками. – Все знают, с лошадьми вы на «ты»…

– Я не учитель! – сплюнув, скривился недруг.

– Тогда к кому-нибудь из казаков подамся. Ежели время да охота будет.

– Казаки? – бывшего улана передернуло, словно бы Алексей сказал сейчас какую-то мерзость.

– Казаки? Да они на марше трех лошадей загнали! То же еще, наездники, с-сволочи.

Тут уж не выдержал кто-то из присевших к костерку донцов. Вскочил, выхватил нагайку:

– Ты кого сволочишь, паскуда?!

Хлудов ничего не ответил, лишь молча выхватил из-за пояса трофейный турецкий кинжал…

Еще немного и…

– Сесть! – тоже вскочив, выкрикнул-приказал Ляшин. Гаркнул так, что у всех сидевших рядом заложило уши! Чуть позже некоторые рассказывали, будто видали, как присели от крика стреноженные казацкие кони.

Хлудов и дюжий казак невольно вздрогнули… хлопнули глазами…

Невдалеке, у протоки, кто-то заливисто засвистел. Вразнобой грянули выстрелы. Тотчас послышался стук копыт… кто-то скакал, несся в лагерь. В дрожащем свете костра Ляшин узнал мальчишку-посыльного.