Предсказание на меди

– Давай дальше подумаем. Если вечером в кабаке только вы были, да кабатчик с женой, а утром только жена кабатчика, значит, кроме них, никто тебе деньги подложить не мог?

– Выходит, что так, – вновь задумался Егор, – только мужики-то не могли. Они же не местные, они всю зиму, почитай, рыбу у себя в Ордынском ловили. Они до монетного дела отношения не имеют вроде… – теперь он опять нахмурился. – Значит, кабатчик, продажная душа? – взглянул он на офицера.

– Я тоже так думаю, – быстро ответит тот, – только все может оказаться не так просто. Ты, кстати, сам-то, о нем что думаешь? Он действительно продажная душа или все же человек порядочный? – спросил Фролов, заранее зная ответ.

– Я ведь, если честно, не знаю его совсем. Я в кабаке-то был, может, пару раз. Знаю только, что он в этом месте уже давно… – он задумчиво почесал затылок. – Мужики говорили, он человек не злой, но хитрый и вороватый, хоть за руку его никто не ловил, но слух такой ходит вроде… Я, если по правде говорить, последнее пропил, потому что боялся, что деньги ночью вместе с кошелем украдут, – признался он, – но вишь, как вышло, наоборот.

– Ладно, с этим понятно, – прервал его Петр Козьмич, – с кабатчика мы отдельно спросим. Ты мне другое расскажи. А как ты в кабаке оказался? Что за радость у тебя была, что ты последнее пропивал? По порядку мне расскажи, все с самого начала. Тут важно понять, почему тебе эти монеты положили. Если ты случайным человеком оказался, а монеты положили, чтобы на тебя подозрение навести, это одно, а если тебя специально под тюрьму подводили, то это из мести, или обиды, или, может, знаешь ты что-то лишнее или видел, вот тебя и устраняют. Нужно бы нам этот клубочек размотать, тогда и дело раскроем, – пояснил свои вопросы офицер. – Только, вот, – продолжил он задумчиво, – я в первую версию не особенно верю. Сам посуди, – рассуждал он вслух, – делали они монеты фальшивые, никто их за руку не поймал, под подозрением не ходят, а тут сами взяли и показали, что фальшивые монеты отменного качества кто-то делает. Это ж, наоборот, все теперь начеку должны быть. А может, знают они о тайном расследовании, тогда другое дело, – он задумчиво замолчал.

Егор тоже молчал. Такие далекие мысли в голову ему не приходили, хотя уже несколько дней в дороге он только и делал, что думал, как эти монеты у него оказались? Что их подкинули, он и так знал. На кабатчика, конечно, больше всех других грешил, но еще знал, что ночью в кабак любой другой войти мог. Кабатчик, если оставлял кого на ночь, сам спал на раскладной кровати за прилавком. Что творится в зале, кто входит и выходит, мог и не видеть. Так мыслил Егор, а вот вопрос: почему именно ему, а никому другому, и вообще, зачем это кому-то понадобилось, – его как-то не беспокоили. А офицер-то правильный вопрос задает…

– Ну, – прервал его размышления Фролов, – рассказывай по порядку: как день провел, с кем встречался, с какой радости пил и почему один? Не спеши, все подробно вспомни и расскажи. Времени у нас – навалом, – он виновато улыбнулся.

– Ох, – невесело усмехнулся Егор, – даже и не знаю, с чего начинать, я ведь рассказчик не очень хороший.

– Ты начни, а я, если что не пойму, дополнительно спрошу, – ободрил Фролов.

– Ну, хорошо, тогда с начала… – он глубоко вздохнул, чуть помедлил, собираясь с мыслями и начал говорить. – Я в Сузун приехал не на базар, а на отработку. Я же возчиком, как помнишь, наш с отцом заводской оброк отрабатываю. Отец-то у меня уже старый, сам не может, только тягло с него никто не сымает, вот я за двоих и тяну. Стараюсь, значит, весной, чтобы пораньше начать, да к севу закончить свою половину, потом к себе на поле: отсеемся, опять на завод, отцову долю отрабатывать. Вот, значит… в этом году мне приказчик наш Малышевский и говорит, есть возможность в зиму начать, есть большая надобность в возчиках на заводе: поезжай, дело выгодное… Я и рад… Мы вроде с мужиками, которые тоже рано начать хотят, собрались вместе выехать, да тут мой шурин как раз проездом пожаловал. Он говорит: медвежью берлогу случайно рядом со своей деревней разведал. Сам-то он трусоват на медведя идти. Тебе, говорит, покажу место… Я ведь медведя, почитай, всю зиму искал, добыть хотел… Да никак не мог найти, мало их стало в наших местах… Я собрался…

– Ты медведя в одиночку хотел добыть? – прервал его Фролов из чистого любопытства.

– Одному, конечно, трудновато, вдвоем сподручнее, но шурин – не охотник, а кого другого, чтоб надежный мужик был, в тех местах я не знаю… Значит, один…

– А зачем тебе медведь? – вновь полюбопытствовал Фролов, хотя понимал, что к истории с монетами медведь никакого отношения не имеет, но как раз в этом ошибся.

– Да это давняя история. Мне шкура нужна была на шубу, чтобы отцовый долг закрыть.

– Это как? – вновь не выдержал Фролов.

– Отец мой ведь не крестьянином был, казаком… Служил он в Чаусском ведомстве при разных острогах и делах… Когда заводы стали в Алтае заводить, казаков начали верстать в приписные крестьяне. Вот и он под это попал.

– Так это когда же? – изумился Фролов, понимая, что Егор рассказывает историю минимум тридцатилетней, если не сорокалетней давности.

– Да, давно уже, еще до моего рождения. Я же говорил, отец у меня старый. Он же меня зачал, когда ему за 60 лет было. Крепкий он еще тогда мужик был… Казак… В молодости он на южной границе остроги возводил, там потом годовалил… И был у него друг закадычный, ему повезло, его не в приписные поверстали, а в Барнаульскую команду перевели, он там и служил, пока не помер. А отцу моему, в годы, когда большой падеж скота был, и тот без лошади-кормилицы остался, он пригнал кобылу жеребую да мерина. Платить отцу было нечем, он и сказал тогда, что, де, не к спеху, потом можно расплатиться: если не ему, то детям его тот долг выплатить можно. Сам-то вскоре и помер, царствие ему небесное… Ну, а отец-то мой этот долг частями платил его сыну. Он в Нижне-Сузунском заводе работает… Ну я и отвозил, когда деньгами, когда товаром каким… В последний раз, осенью, он сказал, что шубу хочет сшить медвежью и если я ему шкуру добуду, то и долгу нашему – конец. Вот я шкуру-то добыл и ему отвез. Вчистую теперь отцовский долг отдал… Это важно для него, отца моего, бывало, беспокоило… боялся он умереть не расплатившись. Да и мне… – Егор замялся, – радостно стало, что не нужно больше с ним расплачиваться… Неприятный он человек, нелегко с ним.

– А чем неприятный? Что у вас с ним было? – встрепенулся Фролов.

– Да вроде бы – ничего, но уж очень он угрюмый да нелюбезный. Вроде мы сыновья закадычных друзей, а он меня не разу в дом не пригласил, не то, чтобы за один стол сесть… Считал, видно, не ровня я ему, или еще что… В общем, не знаю, как объяснить, вроде мы с ним никогда не лаялись, делить нам нечего, долг он отцовский не вымогал, не намекал даже, принимал, сколько привезу, а не привезу, так и не спросит… Только что-то в нем такое… не знаю… Неприятен он мне… Я ведь в кабак ночевать пошел, а к нему даже на сеновал не попросился. Не люб он мне…

– И как же зовут его? Кто такой он, что тебе не ровня? – с любопытством спросил Петр Козьмич.

– Монетный мастер он, а зовут его Федор Иванович Черноусов.

– Монетный мастер? – оживился Фролов. – Ну-ка, ну-ка, подробнее…

– Не, он с этим не связан… – быстро ответил Егор, но тут же прервался, глядя на офицера озадаченно. – Думаете он?

– Я пока ничего не думаю, но хочу, чтобы ты мне подробно все рассказал. С самого начала. Как ты к нему приехал? Как встретились, о чем говорили? Куда ты потом пошел, с кем еще встречался? Давай-ка сначала.

– С начала? – как-то несмело протянул Егор и замолчал. Он опустил голову и начал перебирать в пальцах край рубахи, как будто что-то его взволновало. Фролов видел это, но не торопил, считая, что узник просто собирается с мыслями и вспоминает, чтобы ничего не перепутать. Егор поднял голову и начал, как обычно…

– Да нечего там рассказывать… То бишь… я не знаю, как и рассказать… – Егор опять на мгновение замолк, потом тряхнул головой, как будто отгонял морок и начал рассказывать.

* * *

20 апреля 1800 г.

На базарной площади было людно, это Егор заметил еще на въезде. На санях проезжать сквозь ряды, где толпится народ, он не любил, приходилось все время осаживать кобылу, не ровен час, на кого-то наскочишь… Он хотел было свернуть и поехать проулком, но оттуда навстречу ему выезжали сани. Не разъехаться, уж лучше бы он выбрал другой день. Пришлось все же пробираться по главной торговой улице. Это была вовсе никакая не улица, а край огромной площади: по одну сторону ее стояли длинные приземистые заводские склады, а другую означили прямой линией телеги и навесы приезжих на торг. Большинство из них были окрестные крестьяне, которые привезли в Нижне-Сузунский завод продукты: муку, рыбу, сало, квашеную капусту, моченую клюкву, соленые грибы, хлеб, булки, калачи, пироги и другую снедь. Этот край базара так и называли – съестной. Егор вылез из телеги, взяв кобылу под уздцы, пошел с ней рядом. Его несколько раз окликнули знакомые по извозу мужики, с которыми он поздоровался на ходу. Миновав базарный ряд, перед выездом на плотину он свернул направо и все еще ведя кобылу в поводу, бодро зашагал вдоль пруда. Ему нравилась эта улица монетной половины. Домов здесь было немного. Они тянулись вдоль одной стороны и, все были большими, крепкими, добротными, на высоких подклетах с резными наличниками и высокими коньками крыш. Широкие ворота на мощных столбах и длинные окошки домов весело и надежно смотрели на заводской пруд. Да, так, именно надежно. Казалось, ничего не грозит в жизни ни домам, ни их обитателям, поскольку жили на этой улице лучшие люди Сузунского монетного двора: монетчики, гуртильщики, прорезных да прокатных дел мастера. Короткая, чуть кривая улица, повторявшая очертания берега заводского пруда, упиралась в самую большую усадьбу, раскинувшуюся на небольшом мысе. Усадьба эта стояла как бы особняком, не в общем ряду, а поперек и через небольшой проулок, так, что соседей у нее не было, зато во двор вело сразу два въезда – с улицы и с проулка. У уличной части ее окружал высокий забор с воротами и массивные хозяйственные постройки так, что во двор даже невозможно заглянуть. Дом стоял в глубине усадьбы и возвышался над воротами только резным коньком крыши. Задняя часть усадьбы выходила двумя сторонами на широкий мыс, образованный водами речки и пруда. Сейчас сквозь голые ветки вербы и черемухи, росших на самой кромке берега, с дороги можно было разглядеть в конце огорода баню, стоящую прямо у берегового обрыва, а рядом мостки: то ли для купания, толи для полоскания белья.

Подъехав вплотную к воротам, Егор подумал, что усадьба, так удачно расположенная в живописном месте, выглядит такой же скрытной и нелюбезной, как и ее хозяин. В четвертый раз подъезжал Егор к этим воротам и ни разу не ступал во двор. Обычно хозяин сам выходил через небольшую калитку и, коротко поздоровавшись, брал у Егора то, что тот привез в уплату долга, задавал несколько дежурных вопросов о батюшкиных делах и здоровье, после чего сухо прощался и возвращался во двор, плотно притворяя за собой калитку.

«Интересно, сейчас впустит или будет тяжелую шкуру через калитку на себе тащить», – усмехнулся про себя Егор и постучал кулаком в ворота. Во дворе залаял пес, было слышно, как он рванулся, звякнув цепью, утробно залаял, показывая, что чужой здесь не пройдет. Егор подождал немного и снова постучал, на этот раз уже громче.

Калитка со скрипом открылась, на улицу выглянула из-за нее мелкая чернявая девчонка. Спросила испугано:

– Тебе чего?

– К Федору я. Долг привез, – не очень любезно буркнул Егор.

– А-а-а… – протянула она и подняла глаза, чтобы рассмотреть незнакомца. – Нет его, – быстро и как-то испуганно заговорила она, – он утром в Кротовскую уехал, только к ночи будет, а то и до утра задержится. Ты в другой раз приходи, – она шагнула назад, собираясь затворить за собой калитку, но Егор оказался быстрее. Он ухватился за крайнюю доску и удержал ее.

– Постой, постой, – миролюбиво начал он, – что ж ты быстрая такая? Не могу я в другой раз… Я ж издалека приехал. Хозяйку позови, или еще кого… – С этими словами он легко потянул калитку на себя, открывая ее настежь. Девчонка, продолжавшая держаться за калитку, вместе с ней оказалась на улице. Она так крепко вцепилась в нее, что практически перелетела через нижний брус, чуть не опрокинувшись перед незнакомцем. Он успел поймать ее под локоть, легонько удержал, а когда она обрела равновесие и гневно вздернула голову, отнял руку. Да так и застыл в нелепой позе с разведенными в стороны руками, потому что именно в этот момент он разглядел ее, причем всю сразу: тонкий, гибкий стан, высокая грудь, черные, как смоль, волосы, выбившиеся из-под платка, высокие скулы, алые полные губы и синие, как озерная вода, по-монгольски чуть раскосые глаза. Особенно глаза, они так сверкнули, будто хотели испепелить его на месте. В пепел Егор, конечно, не превратился, но какое-то колдовское онемение на него точно нашло. Он стоял молча, не двигаясь, и просто смотрел на эту уже не девчонку, а деву. Именно так он вдруг о ней подумал. Такими он, еще мальчишкой, представлял невиданной красоты черкешенских дев из казачьих песен, которые ему в детстве сиплым голосом пел отец. Дева тоже молча на него смотрела. Глаза ее уже не метали молнии, а просто разглядывали столь чудного незнакомца.

– Я же говорю, – наконец прервала она молчание, – нет его, и никого нет, – она чуть замялась, – ну, то есть… дома хозяйка, но она хворая лежит, ей вставать нельзя.

– А ты? Ты кто такая? – обрел дар речи мужик.

– Я? – удивилась она, как будто только что вспомнила о своем собственном существовании, – я Настя… сноха ихняя, – закончила она как-то обреченно. Егору показалось, что она сама испугалась собственных слов и сейчас бросится от него бежать.

– Сноха, значит, – протянул он разочарованно. – Ну, так и принимай должок, хозяину отдашь.

– Так мне хозяин ничего про это не наказывал… – еще более испуганно протянула Настя.

– Так и не должен был, он не знал, что я сегодня приеду. Но он, может, про меня или отца моего рассказывал… Я Егор Козаков…

– Ничего он мне не рассказывал, – резко прервала его девушка. – Он никому о своих делах ничего не рассказывает, – сказала она зло, внезапно осерчав непонятно на кого: на Егора, а может, и на свекра. – А что привез-то? Я у хозяйки спрошу, она скажет, что делать.

– Шкуру медвежью, свежую. Он… ну, Федор, сам просил добыть. Вот я и привез. Это за отца моего я долг свекру твоему отдаю, – торопливо начал рассказывать Егор, но девушка не стала его слушать.

– Стой здесь, – перебила она, – я у свекровки спрошу. – Заскочила во двор и захлопнула калитку прямо перед его носом. Егор тупо смотрел на широкие, плотно пригнанные доски калитки и еще более дивясь нелюбезности хозяев этого крепкого двора. Хотя дева, он еще раз мысленно назвал ее этим былинным словом, не была грубой или сварливой, а скорее испуганной.

«Неужели меня так испугалась, – усмехнулся про себя Егор, привычным жестом трогая кривой шрам на щеке. – Да нет, вроде она на меня без страха смотрела, глаза не опускала… Может она Федора, свекра своего, боится, или муж ее ревнует, запрещает со двора выходить? – Егор еще раз прокрутил в памяти короткую встречу. – На гулящую вроде не похожа, что ее ревновать-то, хотя… Если бы я такой красотой обладал, наверное, тоже от чужих людей прятать бы стал, не ровен час, умыкнут». От этих мыслей Егору вдруг захотелось, как в казачьей песне, подхватить ее, вскочить на коня и умчать в дикое поле. Эх, жаль, времена казачьей вольницы давно прошли… Калитка распахнулась, девушка смело шагнула ему навстречу, протягивая руки и улыбаясь:

– Ну, давай свою шкуру, – и тут она внезапно прыснула в кулак, – ну, не свою, а медвежью… Должок свой. – От ее улыбки и случайной шутки Егору сразу стало тревожно и весело. Она уже была не сказочной девой, а настоящей живой женщиной и к тому же красавицей, быстрой на язык и улыбчивой. И вовсе она его не боялась. Ему вновь, уже совершенно осознанно, захотелось ее увезти отсюда. Это новое для него ощущение радовало и волновало одновременно.

– Экая ты быстрая. Давай… Это ж шкура сырой была, когда я ее в телегу грузил, а сейчас она смерзлась в ком, – он жестом указал на сани. – Ее тебе не поднять, да и в калитку его не протащить. Открывай ворота, я въеду, да сам под навес и снесу, а Федор уж потом сам с ней пусть разбирается: хочет, сам мнет и выделывает, а нет, так мастеру свезет, – быстро проговорил Егор.

Настя посмотрела на него внимательно, потом перевела взгляд на телегу, где под рогожей холмился злополучный должок.

– Ладно… только, давай быстро, – решилась девушка, – а то хозяин не любит, чтобы чужие во двор заходили, – пояснила она и исчезла за калиткой, плотно закрыв ее изнутри.

Егор услышал, как со стоном отодвигается запорный брус на воротах, потом увидел, как створки медленно начали разъезжаться. Он шагнул в проем и посмотрев, какую половину тянет Настя, взялся за другую. Раскрыв ее на полную ширину, Егор обернулся. Девушка улыбалась ему через широкий проезд. Ее створка тоже была открыта, а сама она стояла и смотрела на него так, как будто впервые увидела и… улыбалась… Улыбалась широко и радостно… Улыбалась только ему… Ее синие, невиданного цвета глаза сияли и не было в них ни грусти, ни былого страха.

Егор улыбнулся в ответ и спросил просто:

– Куда везти?

– Сюда, к дровнику, – махнула она рукой, – под навесом сложим.

Егор с трудом оторвал взгляд от девушки и пошел к саням, размышляя на ходу, что бы такое сказать, и как сделать так, чтобы остаться подольше в этом дворе, поговорить с ней, да хоть бы просто смотреть, как она улыбается. Просто любоваться… Осторожно ведя кобылу под уздцы и не отрываясь глядя на Настю, уже ждущую его под навесом дровника, он внезапно вспомнил: «Сноха… Мужняя жена… Что ж это я. – подумал он горько. – Это не черкешенка, ее из полона спасать не надо, да и я не вольный казак…» Эту здравую, но нерадостную мысль, прервал грозный рык, переходящий в хриплый лай. Справа от себя Егор заметил огромного пса, метнувшегося к нему, натянув цепь. Кобыла шарахнулась в сторону, чуть не вырвав поводья их рук. Егор с трудом удержал ее и ласково потрепал по морде: «Спокойно, спокойно». От его слов и прикосновения кобыла сразу успокоилась и встала.

– Вот так, хорошо, – продолжал ее гладить Егор. – Постой вот так, – почти прошептал он ей на ухо, а сам повернулся к псу и смело шагнул прямо к нему. Пес, оскалив зубы, заходясь хриплым лаем, вновь рванулся и завис на цепи. Настя, видел Егор боковым зрением, прикрыла рот ладошкой от страха и замерла. Он сделал еще шаг, пригнулся так, что голова его поравнялась с оскаленной пастью, внимательно посмотрел прямо в глаза собаке. – На кого ты лаешь, глупый, – ласково произнес он и внезапным, стремительным движением ухватил пса двумя руками за голову, плотно прижав уши. Он услышал, как Настя вскрикнула и рванулась к ним, но пса не отпустил. Тот вместо того, чтобы биться, пытаясь сбросить руки чужака, внезапно успокоился, чуть осел на задние лапы и завилял хвостом. Егор разжал руки и просто запустил их в шерсть за ушами собаки, ероша и оглаживая голову одновременно. – Свой, я, свой, на меня рычать нечего, – тихо продолжал он говорить, лаская собаку. Пес под этими руками совсем расслабился, заскулил, как щенок, и лизнул мужика в нос.

– Ну, вот и познакомились, – весело рассмеялся Егор, вставая. Пес в ответ яростно завилял хвостом, как бы предлагая еще немного не убирать эти чудесные руки. В ответ Егор потрепал его по загривку и увидел, что прямо рядом с ним стоит и зачарованно на них смотрит Настя.

– Меня собаки не трогают, – как бы извиняясь проговорил Егор, повернувшись к ней. С детства не трогают, – пояснил он, – наверное, потому что я их люблю… Он улыбнулся Насте с милой и даже беспомощной улыбкой.

– Добрый ты, значит, человек, – зачарованно глядя ему в глаза, произнесла Настя.

– Да уж, точно не злой, – усмехнулся в ответ Егор и вновь потрепал пса по загривку. – Хороший пес, надежный, – сказал опять очень ласково. Настя заметила, что с Волком и с ней он говорит совершенно по-разному. При обращении к собаке тон меняется, а голос его становится тихим, проникновенным и каким-то очень теплым, обволакивающим.

«Наверное, хорошо было бы, чтобы и с ней он так же говорил: этим особенным голосом, который сам по себе как ласка, от которого хочется по-собачьи тянуть навстречу морду, чтобы он к ней прикоснулся этими большими и ловкими ладонями», – мелькнуло у Насти в голове, и она почувствовала, что начинает краснеть.

– Волк никого чужого к себе не подпускает. Я уж думала, сейчас с цепи сдернется, да тебя в клочья разорвет, – сказала она быстро, чтобы он чего доброго не прочитал на лице ее мысли. Мало ли, что он еще умеет делать, кроме как собак укрощать.

– Так это ты мне на выручку кинулась? – усмехнулся Егор.

– Ну да, а куда ж еще? – рассмеялась Настя. – Я же подумала, ты не понимаешь, какой он свирепый.

– И что бы ты делала? – игриво спросил он.

– Оттащила бы его от тебя.

– Как это?

– Ну как? Ухватила бы руками за шею, повисла бы на нем и удержала.

– Меня?

– Да не тебя, дурак, Волка, – весело отмахнувшись рукой, рассмеялась девушка. – Он меня бы послушал, он меня любит… и защищает… – вдруг очень серьезно закончила она.

– Если бы ты у меня на шее повисла, я бы тоже тебя послушал, не стал бы никого в клочья рвать, – сделал Егор шутливый заход, – ну, если только защищать бы тебя пришлось, тогда бы… – развел он руками и озорно подмигнул.

– Ой, скажешь тоже, – смутилась Настя, теперь она еще больше покраснела, – пойдем все же шкуру твою выгружать, – резко продолжила она и, чтобы не показывать залитое румянцем лицо, отвернулась и быстро зашагала вглубь двора. Егор повернулся к лошади, вновь погладил ее по морде, взяв под уздцы, повел к дровнику. Остановившись, он обошел сани, сдернул рогожу, закрывающую шкуру, развел руки, чтобы удобнее ухватить ее мерзлый ком. Настя оказалась рядом. Чуть отодвинув его руку, она наклонилась над санями: – Давай вместе, вдвоем сподручней будет.

С этими словами она просунула руки под низ шкуры со своего края и подняла голову, чтобы взглянуть на Егора. Егор молча кивнул, ухватившись за свободный край, легко приподнял его. Для девушки такая ноша оказалась тяжеловата, к тому же держаться за скользкую смерзшуюся шерсть было неудобно. Она стиснула зубы от напряжения, но тоже приподняла край и, чуть присев, потянула на себя. Егор уперся в шкуру животом, стараясь держать всю тяжесть, чтобы девушке было легче. Ее помощь его смущала, но одновременно радовала. Ему было удивительно хорошо от того, что она вот так, рядом, слегка сопит от напряжения, стараясь разделить его заботу. Они быстро перенесли шкуру вглубь дровника и уложили на свободное место, туда, где раньше стояли поленницы дров, ушедших за долгую зиму, а сейчас было чисто выметено.

– Тяжелая, – выдохнула Настя, распрямляя спину. – Большой медведь, видно, был.

– Да, не маленький, – гордо ответил Егор, – а ты меня еще в ворота впускать не хотела.

– Да это не я, это хозяин не велит, – тихо проговорила девушка и лицо ее сразу стало печальным.

– Хозяин, это кто? Свекор твой, что ли? – удивленно приподнял бровь Егор.

– Да, он, – совсем грустно ответила Настя. – А медведя ты сам добыл? – с любопытством спросила она. По ее тону Егор понял, что о свекре она говорить не хочет, и пытается перевести разговор на другое.

– Я, кто же еще? – просто ответил он. – В одиночку, – гордо добавил он, понимая, что рисуется перед ней как подросток, но сдержаться все же не мог.

– Как так, в одиночку? Неужто ты с медведем один на один совладал? – удивленно воскликнула она.

– А что тут такого? Это не первый мой медведь, – уже совсем по-мальчишески похвастался он, и сам, вдруг застеснявшись этого хвастовства, добавил уже откровенно: – Меня батя с малолетства к охоте приучал. Раньше мы с ним на медведя ходили, а потом он уж старый стал, тогда с другими мужиками. А в этот раз не было никого, одному пришлось…

– Мой батюшка тоже на медведя ходил, но всегда в компании, – поделилась Настя, уловив его откровенность, – только раз один на один с медведицей встретился, но, как сказывал, у него тут же от страха медвежья болезнь приключилась, – прыснула она, прикрывая лицо ладошкой. – Он веселый был… и смелый, а медведицу ту не тронул, потому что у нее медвежата были малые… – продолжила она.

– Был? Стало быть, батюшка твой умер уже?

– Да, в пожаре сгорел… вместе с матушкой и братом, – тихо произнесла Настя. Лицо ее от этих слов стало печальным и задумчивым.

– Ох, горе то какое, Царствие им всем небесное, – искренне промолвил Егор и замолчал в растерянности.

– Да, ничего, уж много лет прошло. Я уж привыкла. Просто сейчас вспомнилось и вдруг грустно стало, – просто ответила она. От этих слов Егору захотелось крепко прижать эту милую девушку к груди и гладить по голове, и не отпускать, чтобы его руки и грудь приняли ее печаль на себя и принесли в ответ утешение.

– А другие родичи у тебя есть? – поинтересовался Егор.

– Нет, тех, кого бы знала, нет, – честно ответила она.

– А муж? Дети? – задал Егор главные вопросы.

– Нет, – со вздохом ответила она, – детей у меня нет, да и муж… – она на мгновение задумалась, как будто прикидывая, рассказать или не рассказать, но взглянув в его внимательные глаза, решилась: – и мужа у меня, почитай, что нет. Его сразу после венчания отправили в Змеиногорский рудник на учебу. Он мальчишка был еще совсем. Я его все два года замужества больше и не видела. Я вот, видишь, со свекрами живу… – на глаза у нее навернулись слезы. Настя впервые говорила с кем-то, кто интересовался ее жизнью, и от этого ее положение казалось ей еще горше, но главное – совсем постыдным.

– И что же, свекор тебя сильно обижает? Он же… – Егор не подобрал слова и замолчал.

– Нет, не сильно… Я в этом доме уже привыкла… – Настя опять вздохнула, понимая, что и так очень много сказала этому свирепому с виду незнакомому мужику со шрамом, который так похож со здоровой щеки на батюшку, что хочется к нему прижаться и рассказать все, как на духу. Только не батюшка он, да и рассказать такое, разве можно… Даже батюшке не рассказала бы… Она подняла на Егора глаза, лицо ее стало спокойным и непроницаемым.

«Опять как у девы», – подумал Егор.

– Ладно, хватит болтать, мне еще работы невпроворот, да и тебе пора, – просто сказала она. По ее тону Егор понял, что она уже жалеет о собственной откровенности и действительно пора уходить. Но как раз этого не хотелось. Он попытался придумать причину, чтобы остаться, но ничего на ум не приходило, как не появлялись и правильные слова, которые смогли бы как-то продлить эту чудесную близость, которую, казалось, они только что обрели. Егор кивнул, вышел из дровника, сощурился от яркого весеннего солнца, которое, словно специально, нацелилось ему прямо в глаза, развернул широким кругом сани, оказавшись рядом с Волком, потрепал его по загривку.

– Ну, до свидания, свирепый пес, сторожи надежно хозяйку, – прошептал он ему в самое ухо.

Настя уже стояла у ворот, взявшись за створку. Егору показалось, что она собирается не просто закрыть ворота, а захлопнуть их за ним навсегда. От этого ему стало горько, как будто он расстается не с незнакомой девкой, встреченной четверть часа тому назад, а навеки прощается с родной сестрой.

– До свидания, будь здорова, – бодро улыбнулся он, проходя мимо, – даст бог – еще увидимся.

– И ты будь здоров, и… прощай, – Настя тоже улыбнулась, но в улыбке ее было что-то вымученное и такое страдальческое, как будто она тоже разделяла его чувства, как будто тоже не хотела с ним расставаться. Егор вывел сани со двора и, обернувшись, стал смотреть, как Настя ловко тянет две воротины, чтобы одновременно захлопнуть их. Они уже почти сомкнулись у него перед носом, осталась только узкая щель, в которой было видно Настино лицо, когда он решился.

– Настя, – громко крикнул он. Воротные створки замерли, как будто она ждала этого оклика, а потом немного разошлись, выпуская девушку, которая сделала шаг вперед, продолжая двумя разведенными руками держаться за ворота. Она не ответила, только вопросительно посмотрела, от чего слова сразу застряли у Егора во рту. Да, скорее всего, может, и не было никаких там слов. Он их просто не придумал и стоял сейчас дурак дураком, не зная, как продолжить. Она терпеливо продолжала смотреть: спокойно и внимательно. От этого Егору стало совсем не по себе.

«Вот ведь, взрослый мужик, а веду себя как пацан несмышленый, девке слова сказать не могу», – подумал он, а потом внезапно для самого себя произнес:

– Настя, я с тобой расставаться не хочу. Давай, может, еще поговорим? – прозвучало это глупо и, действительно, очень по-детски. Стало стыдно и обидно, что перед этой девушкой он выглядит сущим балбесом. Он даже подумал, что она рассмеется в ответ, но она даже не улыбнулась. Все также стояла и молча смотрела на него, то ли ожидая продолжения, то ли, не зная, как реагировать.

Громко фыркнула лошадь, нарушив затянувшуюся тишину. Настя тяжело вздохнула и очень мягко произнесла:

– Знаешь, Егор, я бы с тоже с удовольствием с тобой осталась и поговорила, но только ни к чему это. Ты хороший мужик, я же вижу… только я – мужняя жена… – она опять вздохнула, – хоть и живу без мужа, а все одно… – голос ее дрогнул, – нет у меня воли. Ни к чему это все… да и свекровь, поди, уже в окошко смотрит и считает, сколько мы тут с тобой стоим. Ступай, лучше…

– Постой, – прервал ее Егор, – так, может, ты на рынок пойдешь, к подругам или еще куда, там и встретимся, – он почему-то услышал в Настиных словах, а может, не в словах, в голосе, которым они были сказаны не отказ, а тоску и надежду.

– Не хожу я на рынок… да никуда я со двора не хожу. Нет у меня ни подруг, ни родичей, только этом дом и двор… – печально, но твердо ответила девушка. – Судьба такая… Она еще раз вздохнула и начала затворять ворота. – А ты, не обижайся на меня… иди своей дорогой, пытай свою судьбу. Прощай.

С этими словами ворота захлопнулись. Егору показалось, что в голосе ее звучало затаенное рыдание, а в глазах стояли слезы. Или так только показалось… Он постоял, слушая, как упал со стуком запорный брус, хотел услышать, как заскрипят по утоптанному снегу ее шаги, но не услышал, уж больно плотными были ворота и слишком легкими ее быстрые ноги. Он постоял еще немного, повернулся и пошел прочь, размышляя, что впервые в жизни встретил женщину, с которой хотелось не гулять и миловаться, а просто быть рядом, говорить, или смотреть на нее, или вот просто вместе разгружать сани… и еще много чего такого, что раньше при виде девок и баб ему бы и в голову не пришло. Он услышал, как сзади звякнули бубенцы, оглянулся и понял, что идет по дороге, оставив сани стоять перед воротами, а умная кобыла без команды не трогается, а теперь, когда он уже довольно далеко, мотает тяжелой мордой, чтобы звоном колокольцев позвать хозяина.