Поначалу всё выглядело заманчиво. «Бесплатный проезд, бесплатное жилье, высокие зарплаты!» – зазывали рекламные плакаты. Пятилетний контракт без права досрочного расторжения и бараки бывшего немецкого концентрационного лагеря – так обстояли дела в реальности. Вот дорога и правда была бесплатной. В обмен на эшелоны с дешёвой рабочей силой бельгийское правительство посылало итальянскому эшелоны с конечной продукцией. Шестьдесят-восемьдесят килограммов человеческого мяса и костей на двести килограммов угля в день – выгодный для обеих сторон курс.

Антонио упёрся, приналёг, и вагонетка заехала в клеть подъёмника. Лишь наполовину. Транспортировочный механизм, который должен был вытолкнуть из клети предыдущую пустую вагонетку, заело. Привычное зрелище. Оборудование построенной ещё в прошлом веке шахты непрестанно требовало мелкого ремонта. Антонио беззлобно чертыхнулся. С одной стороны, лишние хлопоты, с другой – можно будет слегка передохнуть.

Клеть дёрнулась. И поползла вверх.

Такого быть не могло. Не до того, как он подаст сигнал к отправке. Ведь сейчас…

Увлекаемые клетью сцепленные вагонетки оторвались от земли, накренились, чиркнули по стенам лифтового ствола…

Такого быть не должно!..

Опытный шахтёр, он знал, что его отчаянный вопль не пробьётся сквозь толщу грунта на поверхность, к расположенному на девятьсот семьдесят пять метров выше пульту управления подъёмником. Но продолжал кричать. Свешивающийся с платформы край вагонетки разорвал трубу маслопровода, достиг связки электрических кабелей. Посыпался сноп искр.

Антонио прыгнул. И успел. Он лежал на полу набирающей высоту клети и с ужасом смотрел вниз, туда, где языки пламени уже облизывали старинные деревянные конструкции шахтной крепи…

…Две недели спустя, 22 августа 1956 года, серый от усталости командир спасательной партии, впервые сумевшей пробиться на нижние горизонты шахты Буа-де-Казьер, стоял перед замершей в ожидании и надежде толпой. В надежде на то, что двести шестьдесят два оставшихся внизу человека дождались помощи, сумели выстоять против огня и дыма. В ожидании чуда. Несколько мгновений безмолвно смотрел он в полные слёз глаза бельгийских женщин, обнимающих плачущих итальянок. Отвёл взгляд.

– Только трупы.

***

Fischia il vento e infuria la bufera

Scarpe rotte e pur bisogna andar!..

Старая партизанская песня, сложенная на мотив русской «Катюши», плыла над площадью. Не поднимая руки, Овидио Франки разжал кулак, украдкой посмотрел вниз. Пальцы предательски дрожали. Проклятье! Эмилио-то небось не боится. Он-то и не такое видал, он дрался по-настоящему…

– Что, страшно?

Овидио отрицательно мотнул головой.

– Врёшь, – в глазах бывшего комиссара 144-й Гарибальдийской партизанской бригады Эмилио Ревербери мелькнула весёлая искра. – Не переживай. Это нормально, это пройдёт. Пусть лучше они, – он ткнул пальцем в плотную шеренгу полиции и карабинеров, – нас боятся. Как в Генуе.

Летом 1960 года Movimento Sociale Italiano – политическая партия идейных наследников Муссолини – планировала провести в Генуе свой традиционный конгресс.

Фашисты?.. Здесь?.. В городе партизанской славы?.. Генуя восстала.

Полиция попыталась сдержать продвижение многотысячных колонн рабочих профсоюзов и коммунистов. И сильно об этом пожалела. Очень трудно крутить кому-то руки, когда из каждого окна в тебя летит прицельно запущенный цветочный горшок. Очень больно бить дубинкой заводских рабочих, имеющих привычку таскать в карманах тяжёлые гаечные ключи на тридцать шесть. Дубинки у полицейских отобрали и сложили из них большой костёр на площади. А вслед за тем костры протеста заполыхали по всей стране.

Тех, настоящих, фашистов Овидио не застал. Он родился в сорок первом, сейчас ему было лишь девятнадцать лет. Принадлежал уже к новому поколению, поколению экономического бума. Видел вокруг себя расцветающую и переживающую стремительную индустриализацию страну. Нашёл стабильную работу на заводе, был на хорошем счету у начальства. Если всё сложится удачно, скоро он женится и года через два-три они с женой задумаются о покупке первого автомобиля. А потом и собственной квартиры. Ему повезло, грех жаловаться.

Но видел он и другое. Видел прибывающие с юга поезда, набитые толпами своих ровесников, оборванных, неграмотных и голодных. Ищущих хоть какой-нибудь работы. Слышал их рассказы об умирающих деревнях, о городских трущобах, о брошенных на произвол судьбы людях, пытающихся выжить в полуразрушенных бараках, без воды, электричества, школ и больниц. Видел изувеченных и погибших на рабочих местах товарищей. Видел струи воды и слезоточивого газа, летящие в тех, кто осмеливался требовать безопасных условий труда и достойной зарплаты. Видел глаза оставшихся без кормильцев семей.

Ему не на что было жаловаться. Но он был рабочим. Был коммунистом. Был патриотом. И потому сегодня, 7 июля 1960 года, вместе с товарищами по профсоюзу стоял на площади родного Реджо-Эмилия.

Полицейская шеренга пришла в движение, рассредоточилась, взяла автоматы на изготовку. Песня смолкла. Манифестанты попятились.

– Стоять, товарищи! Как один! – таким же голосом пятнадцать лет назад комиссар Ревербери поднимал партизан в атаку. – Первые слова нашей конституции: «Италия – республика, основывающаяся на труде. Суверенитет в ней принадлежит народу»! Они не посмеют стрелять в безоружный трудовой нар…

Звук исчез.

Овидио с удивлением осознал, что почему-то лежит на земле. Возле лица мелькали бегущие ноги. Где-то там, наверху, на фоне ослепительно яркого неба, ставший вдруг очень высоким Эмилио отнял от груди руку и с недоуменной полуулыбкой разглядывал покрытую красным ладонь.

Затем исчез и свет.

***

– Друзья мои! Мы не заберём у вас ничего. Всё, что было найдено, – найдено для Сицилии. Метан останется здесь. Питая промышленность, питая инициативу. Я обещаю: все, кто был вынужден эмигрировать, все, кто покинул дом, – смогут вернуться. Потому что в Гальяно будет работа для всех!

Толпа перед трибуной взорвалась криками восторга. Можно не верить политикам. Политики лгут. Это знает всякий, всякий испытал на собственной шкуре. Но как не поверить, когда обещание даёт инженер Энрико Маттеи, самый могущественный человек в стране? Мало того, человек, которому Италия стала уже явно тесна в плечах. Человек, готовый и способный в одиночку бросить вызов всему послевоенному мироустройству.

Сын карабинера, с ранней юности работавший красильщиком кож на мебельной фабрике и в двадцать лет сделавшийся техническим директором. Успешный торговец химической продукцией, быстро превратившийся в успешного её производителя. Командир католического партизанского отряда, мужеством и рассудительностью завоевавший место в высших эшелонах антифашистского сопротивления. Неудивительно, что в конце апреля 1945 года он получил от партизанского командования, взявшего на себя значительную часть функций нового временного правительство страны, ответственное назначение: стал чрезвычайным комиссаром по ликвидации AGIP.

AGIP была создана в 1926 году как государственная компания по разведке и добыче нефти и газа. Увы, успехи её на этом поприще оказались скромны. Крупных месторождений на территории Италии во времена Муссолини обнаружить не удалось. Во всяком случае, о хоть сколько-нибудь серьёзном нефтегазовом производстве говорить не приходилось. Более того, AGIP пусть и принадлежала государству, но монополией не обладала. Наравне с нею разведкой занимались и компании вполне частные. Кто первый нашёл, – тот и получал права на дальнейшую разработку ресурса. В общем, все не без оснований считали AGIP тяжёлым наследием фашистского режима, гирей висящим на ногах национальной экономики. Комиссар Маттеи призван был гирю распилить, а куски её по возможности продать в частные руки. Не успел он обосноваться в новом кабинете, как перед ним нарисовались представители нефтяных корпораций США.

– Ок, мы покупаем. Много, конечно, за этот хлам не дадим, сами понимаете. Но хоть чисто символически.

– Извините, я тут человек новый, вопросом не очень владею, – Маттеи не врал. В химической промышленности он разбирался прекрасно, но вот с какой стороны подходить к буровой вышке в тот момент не имел ни малейшего представления. – Если это хлам, то зачем он вам нужен?

– Из чистого альтруизма. Хотим помочь послевоенному возрождению Италии.

– Ну, коли так, – тогда само собой. Погодите, сейчас с бумагами немножко разберусь и сразу же всё подпишем.

Некоторое время спустя американские нефтепромышленники в бешенстве орали на итальянское правительство:

– Вы вообще в курсе, чем этот ваш Маттеи занимается?!.. Он каким-то образом под своё честное слово набрал кредитов в банках и теперь днём делает вид, что готовит AGIP к ликвидации, а по ночам, наплевав на ваши прямые и недвусмысленные распоряжения, ведёт интенсивные геологоразведочные работы!

Все страшно возмутились и мятежного инженера от управления сразу же отстранили. Но тот и не думал сдаваться. Политическая элита страны практически полностью состояла из бывших членов Сопротивления, среди которых у Маттеи было множество личных друзей. Он переговорил с нужными людьми, нажал на нужные рычаги, и в результате следующих выборов друзья его оказались в правительстве, а сам он продолжил заниматься ликвидацией AGIP. Да так успешно, что вскоре нашёл крупные залежи метана в долине реки По. Справедливости ради, крупными они были лишь по итальянским меркам и сами по себе свидетельством в пользу сохранения AGIP считаться ещё не могли. Необходимо было донести газ до конечных потребителей, показать, насколько он нужен и важен промышленности и населению. Требовался газопровод. Однако на его постройку в условиях беспрестанного внутриполитического и внешнеэкономического давления ушли бы годы бюрократических проволочек. Ждать Маттеи не мог и не хотел.

Под покровом ночи партизанские отряды техников AGIP занимали города и селения. Проснувшись с утра, жители их лицезрели под окнами груды земли, многокилометровые траншеи в развороченном асфальте и чрезвычайно расстроенного Маттеи.

– Вы уж извините, – сокрушался он, – эти олухи всё перепутали и без моего ведома работы начали. Но не переживайте, мы уже уходим!

– Стой, куда?! А закапывать за тобой, стало быть, Данте будет?

– Да ведь я ж не могу копать, мне бюрократы запрещают.

– Запрещают? Так, погоди, мы сейчас сходим, на вилы их подымем. А ты пока клади свои трубы и возвращай всё как было!..

Газификация была завершена в немыслимо короткие сроки и с невиданным пренебрежением к любым нормативам и запретам. Впрочем, не в ущерб качеству и безопасности. Промышленность Милана и окрестностей получила источник дешёвой энергии, люди получили рабочие места. Народная любовь к хитроумному инженеру росла на глазах.

– Ну всё, – сказал Маттеи. – Вот теперь можно AGIP и ликвидировать. Только я там ещё нефть нашёл… Теперь даже не знаю, что с ней и делать. Видимо, обратно закопать придётся…

Нефть в Италии. Единственной крупной европейской стране, лишённой собственных месторождений угля. Стране, едва-едва начавшей оправляться после войны и остро нуждавшейся в деньгах и энергоресурсах. Казалось, Маттеи сотворил чудо, вытащив из цилиндра фокусника не какого-то там жалкого кролика, а целого слона.

Собственно, фокусом это и было. В великую нефтяную державу Италия превратилась лишь на несколько недель. Потом нефть в свежеоткрытом месторождении закончилась. Но этого было достаточно. Котировки акций AGIP рвались к сияющим вершинам, а правительство не только резко передумало её ликвидировать, но и преобразовало в ENI – «Национальную топливную компанию», обладающую монопольным правом на разведку и добычу нефти и газа в северной части страны и координирующую всю энергетическую политику Италии. Надо ли пояснять, кто занял место главы новой суперкорпорации?

Оставалась лишь одна небольшая проблема: у нефтяного гиганта ENI не было нефти. Зато в Северной Африке и на Ближнем Востоке её было хоть залейся. И всё бы хорошо, да вот только месторождения тамошние были вотчиной семи американо-британо-голландских корпораций – «Семи сестёр», как именовал их Маттеи, – образовавших транснациональный картель и контролировавших восемьдесят пять процентов мирового нефтяного рынка.

– А возьмите меня к себе в семью, – сказал им Маттеи. – Буду вам заботливым старшим братом.

Standard Oil, Royal Dutch Shell, British Petroleum и остальные сёстры, у каждой из которых вполне хватило бы финансовых ресурсов, чтобы купить Италию целиком, покатились со смеху. Но Маттеи шутить и не думал.

– Ладно, не хотите – как хотите, – сказал он. – Тогда объявляю вам войну.

Большинство обладающих нефтяными запасами стран интересовавшего Маттеи региона буквально вчера утратили статус колоний. Утратили лишь формально. Семь сестёр попросту не обратили на это внимания. Политика их по сути ничем не отличалась от колониальной. Давайте, дескать, сюда вашу нефть и скажите спасибо, что мы вообще берём на себя труд этим заниматься. И тут на рынке появился новый игрок. Обаятельный итальянец приходил как равный. Приходил с уважением. С искренним сочувствием выслушивал жалобы. Вникал в горести и проблемы. Относился к невзгодам молодых государств, как к своим собственным.

Французы не спешат предоставить Алжиру независимость? Конечно же, я помогу вам окончательно прогнать этих мерзких колонизаторов!.. Ливия всё ещё обижена на то, что когда-то была колонией итальянской? Приношу мои глубочайшие извинения, заверяю: больше такого не повторится… Жена иранского шаха страдает от бесплодия? Не беда, найдём новую. У меня на примете есть отличная принцесса из Савойского королевского дома. Нет, она ещё не в курсе, но уже заранее согласна…

Главное же, в отличие от Семи сестёр, Маттеи не собирался ограничиваться простым выкачиванием нефти. Он предлагал равноправное партнёрство, предлагал странам третьего мира совместными усилиями развивать национальные экономики, возводить нефтеперерабатывающие заводы, отстраивать химическую промышленность. И подписывал один взаимовыгодный контракт за другим.

Разумеется, всё это на несколько порядков превышало формальные полномочия пусть и крупного, но, в общем-то, обычного государственного чиновника. И нипочём бы Маттеи с рук не сошло, не открой он предварительно второй фронт. Домашний.

Власть как таковая его не слишком интересовала. Он рассматривал её не в качестве цели, но средства. Предпочитал не править, а управлять политическими партиями. Нет-нет, никаких взяток. Это для него было бы слишком мелко. Несолидно как-то. Да и зачем? Ведь можно на некоторое время просто стать генеральным партийным спонсором. По его собственному выражению – использовать партию в качестве такси. Сесть, доехать, расплатиться, выйти. Сегодня едем на христианских демократах, завтра – на ультраправых, послезавтра – на социалистах. Какой же политик откажется подвезти человека, имеющего в распоряжении собственную крупную ежедневную газету, пару издательских домов и полноценную негосударственную службу внешней и внутренней разведки?

Это последнее было не прихотью, а производственной необходимостью. Семь сестёр не собирались сложа руки наблюдать, как у них из-под носа уводят нефтяные месторождения. Горели буровые вышки, не по своей воле сменялись правительства, при загадочных обстоятельствах умирали люди. Праворадикальная вооружённая группировка OAS, боровшаяся за сохранение французского господства в Алжире, та, что позднее прославится покушением на генерала Де Голля и попыткой государственного переворота во Франции, приговорила Маттеи к смерти. В ответ на это он окружил себя маленькой личной армией, ядро которой составляли члены его старого партизанского отряда.

Не всё обстояло благополучно и внутри Италии. Политика и политики её в те времена находились под сильнейшим англо-американским давлением. Да и без того критиковать Маттеи было кому и за что. Методы его и близко не укладывались в рамки законов и правил. За счёт чего финансировалась и как жила скрытая часть айсберга ENI, в полной мере понимал разве что сам его создатель. Однако на беду его противников, благородство целей Маттеи не могли не признать даже самые беспощадные критики.

ENI строила автострады. Ведь чем больше машин – тем выше спрос на бензин.

ENI строила заводы и фабрики. ENI спасала предприятия от банкротства и прямо или косвенно обеспечивала работой сотни тысяч – если не миллионы – итальянцев. Ведь чем больше у них будет денег, тем больше машин и бензина они купят.

ENI возводила крупнейшую в тогдашней Европе атомную электростанцию. Ведь нефть всё равно чужая, а газ когда-нибудь кончится. Даже в этом случае страна должна сохранить энергетическую независимость.

И итальянцы платили ENI взаимностью. Окружённый народной любовью, Маттеи был неуязвим. Но и этого ему было мало.

В 1959 году, в самом разгаре холодной войны, Итальянская республика, одна из стран-основательниц блока НАТО, на крайне выгодных для себя условиях подписала соглашение о поставках нефти из Советского Союза. Инженер Маттеи стал первым в мире человеком, сумевшим прорубить окно в железном занавесе.

– …Я обещаю: все, кто был вынужден эмигрировать, все, кто покинул дом, – смогут вернуться. Потому что в Гальяно будет работа для всех!

Толпа перед трибуной взорвалась криками восторга. Маттеи смотрел вниз, на бедно одетых людей с мозолистыми руками и счастливыми лицами. Для них он протащил через парламент закон, распространяющий монополию ENI на Сицилию. Для них искал и нашёл здесь залежи метана. И он сдержит данное им обещание. Потому что они – и есть Италия. Страна, директором которой он сам себя назначил. И за которую теперь в ответе.

Тем же вечером, 27 октября 1962 года, его личный самолёт разобьётся незадолго до посадки в аэропорту Милана. Причины катастрофы будут окончательно установлены лишь сорок лет спустя, в 2005 году. Заложенное на борту взрывное устройство. Кому и зачем понадобилась смерть Энрико Маттеи, достоверно неизвестно и по сей день.

***

За двадцать послевоенных лет Италия трудами своих граждан изменилась до неузнаваемости. Из патриархальной аграрной страны превратилась в одну из ведущих мировых индустриальных держав. Разделённую на южан и северян, бедных и богатых, левых и правых. Страдающую от неразрешённых и неразрешимых социальных и политических проблем. Итальянское экономическое чудо стало реальностью в промышленности и секторах, связанных с личным или семейным потреблением. Оставив за бортом сельское хозяйство и потребности общественные: здравоохранение, образование и государственное управление.

Над горизонтом вставало новое солнце. Кроваво-красное солнце семидесятых годов. Свинцовых лет студенческих волнений, рабочих забастовок, манифестаций, уличных сражений с полицией, попыток государственных переворотов и разноцветного политического терроризма.

Не болтай!

С утра выползать из уютной церкви в туман и морось страшно не хочется. Долго копаюсь в рюкзаке, перекладываю вещи… Признаюсь себе, что просто тяну время. Собираюсь с духом и переступаю порог.

Идти скучно. Невысокие горы, перелески, вырубки, тропинки, грунтовки, асфальтовые дороги… Да, красиво, но красота тоже, как оказалось, имеет свойство приедаться. Определённые надежды в плане достопримечательностей возлагаю на отмеченный в путеводителях исторический форт под названием Il Baraccone, которое на русский можно перевести как «большой сарай», «сараище», «сараюга». Увы, выясняется, что название этого выдающегося памятника архитектуры XVII века в полной мере отражает его суть.

Пока обедаю в кафе попутного городка Альтаре, наблюдаю итальянскую семью в процессе обсуждения меню:

– Позавчера мы ели пасту… Вчера мы ели пасту… Сегодня мы ели пасту… Хватит с меня пасты!.. Мяса!.. Давайте закажем мяса!..

Помимо пастопроблем, Альтаре примечателен тем, что в нём есть специальный камень со специальным флагом. И вся эта конструкция официально отделяет Альпы от Апеннин.

Апеннинские горы встречают меня видом грузовой канатной дороги. Над головой с периодичностью раз в несколько секунд снуют десятки вагонеток. Что таким образом транспортируют, мне достоверно установить не удаётся. Возможно, ту самую пасту, которую обречены есть несчастные итальянцы.

Может потому, что день скучный, может потому, что нежаркий, а большая часть пути пролегает по асфальту, – темп держу бодрый и к шести часам вечера успеваю прошагать километров тридцать. Дохожу до конца очередного этапа и плюхаюсь на землю с таким, должно быть, несчастным видом, что из припаркованной неподалёку машины вылезает дедушка – интересно, почему мне попадаются сплошные пенсионеры? – и спрашивает, не надо ли мне чем помочь или там куда-нибудь подвезти.

Влекомый ложнопонимаемым чувством собственного достоинства, вежливо отказываюсь и в ответной речи заверяю его, что я ещё ого-го, а что валяюсь на обочине, – так это у меня просто шнурок развязался. Но вообще сейчас встану и пойду дальше. Вот прям щас!.. Испытываю подозрение, что дедушка смотрит на меня скептически. Поэтому действительно встаю и иду на следующий этап. Кончается этот приступ героизма, как и всегда: плохо. Удаляюсь в лес и туман и понимаю, что впервые по-настоящему и наглухо заблудился.

Нет, ни малейшей опасности мне не грозит. В лесу есть дороги. В лесу есть ветрогенераторы, исправно издающие своё «ву-у-ух, ву-у-ух!..» В лесу есть даже трактор, с помощью которого можно поднять здешнюю целину и вырастить урожай. Короче говоря, всё не так уж плохо. Синьор Робинзон Крузо начинал в гораздо худших стартовых условиях. Проблема лишь в том, что идея провести двадцать восемь лет в необитаемом лесу мне нравится как-то не очень. К счастью, удачно проваливаюсь в какой-то овраг. От испуга вылетаю оттуда пробкой, в панике ломлюсь сквозь непролазный кустарник и внезапно вновь оказываюсь на Альта Вие. Ещё через час относительно благополучно дохожу до следующего посёлка, где обнаруживается отель с рестораном.

Пока жую неизбежную пасту, умудряюсь очаровать девяностолетнюю маму отелевладельца. Очаровываю я её главным образом моей национальностью. Я первый живой русский, которого она видит за свою долгую жизнь. Добрая старушка гладит меня по головке – в буквальном смысле – и выносит вердикт, что я очень милый мальчик. Что заставляет милого мальчика с залысинами и седеющей бородой от неожиданности подавиться пастой.

Доедаю, расплачиваюсь и уверенно направляюсь к выходу. Меня спрашивают, не нужна ли мне комната. Уверенно отвечаю, что не нужна. Меня спрашивают, а где я, собственно, собираюсь ночевать. Уверенно отвечаю, что в лесу, разумеется. Меня больше ни о чём не спрашивают. Лишь скорбно качают головами. На часах половина двенадцатого ночи. Уверенно покидаю отель. Уверенно дохожу до околицы, где кончаются фонари. Чуть менее уверенно вглядываюсь в кромешную тьму прямо по курсу. Уверенно разворачиваюсь и отправляюсь обратно в отель, каяться в идиотизме. Теперь я и сам не в состоянии понять, какая сила гнала меня в лес и зачем она это делала? Чем, собственно, перспектива принять душ и спать на нормальной кровати меня так уж не устраивала изначально?

Утром торжественно вступаю на территорию визитной карточки и жемчужины Лигурии, а равно ключевого и, по мнению всех путеводителей, самого красиво этапа Альта Вии: природного заповедника Бейгуа. И едва-едва не ломаю ноги об устилающий эту визитную карточку бурелом.

Sun zeneize, risu reu, strinsu i denti e parlu ceu – «Я генуэзец, смеюсь редко, сжимаю зубы и говорю чётко». Так обитатели Генуи характеризуют себя в собственной поговорке. Среди остальных итальянцев они имеют репутацию людей закрытых, малообщительных и – как бы это помягче?.. – патологически экономных. Скажем честно, – репутация оправдана. Но только до тех пор, пока не узнаешь их получше, не станешь для них хоть чуточку, – но своим. Вот так и их главный заповедник: красотами он начинает делиться скупо, постепенно, как бы присматриваясь к новому человеку.

Казалось бы, вроде уже и красиво… Но нет. Пока загородим панораму здоровенными антеннами и радиопередатчиками. За которыми, впрочем, можно разглядеть кусочек моря. Рядом со смотровой площадкой на вершине горы Бейгуа, давшей имя всему заповеднику, обнаруживаю бар и захожу в него выпить кофе. И здесь теория о необщительном характере генуэзцев разваливается прямо на глазах. Здесь я встречаю самого стереотипного итальянца, какого только можно представить. Собственно, его можно смело вставлять в учебник в качестве иллюстрации к главе «Стереотипы об итальянцах».

Начинает он с того, что настойчиво пытается общаться со мной на ужасающем английском. И успокаивается, лишь когда я прямым текстом прошу перейти на итальянский. Это роковая ошибка с моей стороны. Почувствовав под ногами твёрдую почву родного языка, он принимается говорить. И говорит он, не затыкаясь ни на секунду. Он бомбардирует меня бесчисленными вопросами, ответы на которые не интересуют его ни в малейшей степени. Он даже не пытается эти ответы слушать, незамедлительно переходя к следующей теме. Он размахивает руками как ветряная мельница и высказывает своё мнение по любым вопросам жизни, вселенной и всего остального, всем вместе и каждому в отдельности. Он говорит об украинских женщинах (красивые, но странные) и албанских мужчинах (негодяи, все как один). Он говорит о погоде (в Петербурге тепло, потому что он рядом с Латвией, а Латвия – тёплая страна, он знает, он там был позапрошлым летом). Он говорит о своей маме (прекрасная, святая женщина, погоди, я тебе сейчас запишу номер её мобильного телефона).

Я уже трижды проклял этот проклятый кофе (о кофе он тоже успевает поговорить). Он замечает мой фотоаппарат, ещё более оживляется и за руку тащит меня на улицу к своей машине (по пути успев поговорить о машинах), извлекает из неё собственную камеру и минут десять увлечённо говорит об искусстве фотографии. Он говорит о том, что по выходным они готовят пиццу и я всенепременно должен её попробовать. Робкое возражение, что в следующие выходные я уже буду в другой стране, его нимало не смущает. Но как ты не понимаешь?!.. Это же пицца!.. Представляешь, настоящая пицца!.. Где же ты тут, посреди Италии, сможешь ощутить её несравненный божественный вкус, если не придёшь к нам?!..

Удираю короткими перебежками, прячась в складках местности и поминутно оглядываясь через плечо. Опасаюсь, что он вспомнит о необходимости донести до меня ещё какую-нибудь важную информацию и пустится в погоню.

Когда удаётся отдышаться и оглядеться по сторонам, Бейгуа наконец-то решает развернуться передо мной во всей красе. Что ж. Впечатляет. Здесь даже как-то избыточно, рекламно-глянцево красиво.

Рекламное море (хорошо подойдёт для мужского парфюма), рекламные холмы (идеально для заставки Windows), рекламные луга (добавить коровок и на упаковку молока), рекламные горы (универсальное фоновое изображение под широкоформатную печать), рекламные прибрежные городки (буклет туристического агентства). И всё это – во все стороны, во всех направлениях, насколько хватает глаз. А в конце пути, завершающим мазком картины – она. Раскинувшаяся на стыке неба и моря красавица Генуя с высоты птичьего полёта.

Зачем-то беспрерывно щёлкаю затвором камеры. Хотя уже сейчас знаю, что никогда не буду эти фотографии пересматривать. Способны ли они передать, как ветер сдувает с кожи солнечные лучи? Как вплетаются в его свист крики птиц? Как гнётся к земле жёлто-выгоревшая трава меж валунов? Нет. Отсюда я унесу одну-единственную стереофотоаудиографию. Намертво впечатанную в мозг.

Здесь туристы попадаются навстречу уже толпами. Аж целых человек десять-пятнадцать. Фактически столько же, сколько я встретил за весь предыдущий путь. В конце этапа Альта Вии, вполне ожидаемо для столь людного места, располагается гостиница. Раздумываю, остаться ли в ней на ночь. Делюсь с синьором за стойкой своими сомнениями. Тот утверждает, что следующий этап очень простой, всё время строго под гору и дорога отличная. И на этом теряет клиента. Решаю идти дальше.

Следует отдать итальянцам должное: никто не стремится на мне заработать. Наоборот, при любой возможности продавцы товаров и услуг стараются помочь сэкономить деньги, указав лучший, более удобный или бесплатный вариант. В этот раз гостиничный синьор даже перестарался. Уж лучше б я остался у него. Поскольку сам-то он по Альта Вие явно никогда не ходил. Да, тут действительно есть удобная автомобильная дорога. Но не такова моя Альта Виа, чтобы искать лёгких путей. Она решает поиграть в морской шторм и швыряет меня вверх и вниз по тропе между невысокими, но крутыми вершинами.

Темнеет, с гор задувает пронзительно-холодный ветер. Вдалеке вижу что-то типа старого военного форта. Планирую дойти до него и, если не найдётся ничего лучшего, спать хотя бы под стеной.

Лучшее находится ещё на половине дороги. Не знаю, что это раньше было за сооружение. Приподняв большой люк в полу, обнаруживаю огромный резервуар с водой. Загадочно. Главное, впрочем, что вокруг сохранились остатки стен. Под защитой которых и засыпаю, уже не обращая внимания на рёв ветра снаружи.