Читать книгу: «Сон разума», страница 12

Глава третья: Город в отражении.

1

Май 2017.

Мячик с громким стуком перелетел через плохо натянутую волейбольную сетку и ударился о стену за моим правым плечом. Срикошетив под неестественным углом, он упал на пол и глухо стукая, поскакал обратно. За ним никто не побежал. Никто даже не посмотрел в его сторону.

Я лениво оглянулся. Стена за моей спиной на всю длину была перекрыта множеством вертикальных лестниц, каждая перекладина которой была раскрашена в свой цвет и со временем заметно обшарпалась и потускнела. Это были типичные лестницы для занятия физкультурой в школах. Знаете, такие, у которых верхняя перекладина всегда чуть выступает, видимо для того, чтобы можно было за нее ухватиться и подтянуться. Ну, или выполнить пару упражнений на пресс. Именно по этой причине траектория срикошетившего меча была непредсказуемой.

– Еще бы чуть-чуть, – усмехнулся Антоха. Он сидел слева от меня.

Я промолчал. Лишь перевел грустный и, надо признать, встревоженный взгляд, на полупустой школьный спортзал. Помимо нас с Антоном, в зале было еще семь или восемь учеников. Двое приглушенно шептались в сторонке, а оставшиеся лениво перебрасывали волейбольный мячик. Хотя, после того как мяч прилетел к нам, свое занятие они прекратили и теперь бесцельно бродили по залу, поскрипывая старыми половицами.

Зал был старым, как и все в нашей школе, и давно требовал внимания и хоть какого-то обновления: пол обшарпался так же, как и лестница, вся разметка потеряла цвет; шесты, что удерживали провисшую волейбольную сетку, проржавели, и голубоватая краска местами облупилась; высоченные окна, казались серыми и затянутыми пленкой, от налипшей на них пыли; двери в другом конце зала, хоть и надежно весели на петлях, но все же жутко скрипели и отказывались закрываться, пока к ним не приложишь достаточно усилий.

В общем, это был типичный спортзал маленького провинциального городка на территории постсоветского пространства. Хорошо хоть вообще был и не разваливался под нашими ногами. И на том спасибо. Мне кажется, именно так и думала администрация города.

– Ты чего такой? – Антоха ткнул меня в плечо. – Раньше ты бы тут руками махал и кричал, что тебя чуть не зашибли, а сейчас сидишь себе как сонная муха.

Я беззвучно усмехнулся и снова ничего не ответил.

А что тут ответишь? Я разглядывал горстку учеников, что еще могли ходить на занятия, или которых еще отпускали родители и единственное о чем мог думать, это о маленькой девочке в больнице и ее рисунке.

Ситуация в городе начала кардинально меняться в апреле. Март выдался холодным и снежным, и видимо причина запоздания в этом. Болезнь, если это конечно была болезнь, проявила себя с первыми подснежниками.

Сначала слегла мама Ульяны – девочки из больницы. Ее утром нашла дочь. Женщина лежала в своей кровати с широко распахнутыми глазами и открытым ртом. Как и вся ее семья до этого, признаков жизни не подавала. Скорую вызвала Ульяна.

И этот случай еще можно было списать на редкое генетическое заболевание, так как все пораженные недугом люди были из одной семьи. Но с другой стороны, если это генетическое заболевание, то по отцовской или материнской линии? Заболели бы только дети – еще понятно, но ведь больны оба родителя, а младшая дочь здорова. Как это вышло?

Но все изменилось, когда спустя неделю нашли двух шахтеров со схожими симптомами. Их обоих доставили в местную больницу, где и установили, что чем бы они ни заразились, болезнь эта идентична первым трем случаям. Вот тут уже врачи затрубили тревогу. Вызвали людей из столичного министерства здравоохранения. Ну еще бы, а что нам еще делать-то? Такого подведомственного органа как ЦКЗ у нас нет, только куча бюрократических структур внутри минздрава, в чьи обязанности входит контроль медучреждений и наблюдение за выполнением всех предписанных санитарно-эпидемиологических норм. Видимо все никак страна не может забыть зоркого глаза и твердой руки большого брата из трех громких согласных букв.

Приехали эти столичные умники, покрутили головами, поохали, да и вызвали еще людей. Везти больных в столицу было весьма рискованно даже медицинской авиацией, в силу того, что невозможно было установить их транспортабельность. Да и мыслишки по поводу эпидемии кое-какие были, и разносить просто так чуму по России никто не хотел, а уж брать на себя ответственность и подавно.

Но и вводить карантин так же никто не спешил. Доказательств эпидемии никаких не было, и всегда оставался шанс, что горняки и их семьи вступили в контакт с неким реагентом или доселе неизвестным минералом, который был открыт в ходе подрывных работ в карьере. И ведь возможность химической атаки никто не отрицал. Могло случиться и такое, что хитрожопые Соединенные Штаты провели некую операцию по тестированию нового химиката, и целью была выбрана глубинка российской Сибири.

А потому вскоре за чиновниками и ученными из министерства потянулась и армия. Конечно не целыми гарнизонами, но несколько здоровенных машин, что вальяжно прокатились по центральной улице, сопровождаемые характерной для армии атмосферой суровости, все же напугали горожан и они предпочли держать своих деток подальше от школ, больниц и других общественных мест. Слышал от мамы, что многие даже на работу предпочли не выходить. И ведь не всегда это было связанно с мнимым вирусом, фактор любви к разгильдяйству у русского человека тоже нельзя просто так отбрасывать.

И хоть по улицам строем и не ходили солдаты, а больницы и частные клиники не подвергались ежедневным проверкам людей в черных плащах со значками на груди, но легкое облако апатии и отчаяния все же нависло над городом. Особенно, если учесть тот факт, что после появления людей из министерства случаев заражения вообще не наблюдалось. И как у любого русского, у всех возникал один и тот же вопрос: это благое влияние наших врачей или обычная для страны дезинформация и замалчивание?

Я не знаю, во что верили остальные, но я четко понимал одно: в любой стране молчание признак вышедшей из-под контроля ситуации. Если бы с вирусом, будь это вирус, разобрались и вывели бы какой-то антидот, то это уже раструбили бы на всю страну, мол, смотрите какие мы молодцы, что так быстро справились с неведомой до этого болезнью. Но молчание пугало больше всего и оно же было красноречивее любых слов: мы не знаем что это, и понятия не имеем, как с этим бороться.

Вот по этой причине я и не мог сейчас радоваться или веселиться, вид опустевшего школьного спортзала навевал на меня тоску. Более того, он нагонял на меня ужас, по причине того, что нельзя было точно сказать, сколько из учеников сейчас просто сидят дома и блаженно смотрят телевизор, не осознавая серьезности положения, а сколько лежат в темных коридорах перекрытого больничного крыла, которое, несомненно, охраняют люди с автоматами.

Можете называть меня конспирологом, любителем параноидальных теорий заговора правительства против своих же граждан, но вы не можете отрицать правдивость некоторых моих выводов. И используя принцип бритвы Оккама, можно легко откинуть все лишнее и объяснить происходящее беспомощностью нашего правительства и желанием умолчать правду. А когда все испробовано и, кажется, что вариантов больше нет, отбросьте все невозможное и то, что останется и будет ответом. Каким бы невероятным он ни оказался.

В данном случае, вариант оказался не таким уж и невероятным. Агент Малдер был бы доволен мной.

– Да что с тобой? – спросил Антоха, вновь толкая меня в плечо. – Я тебя чем-то обидел?

– Не, Тоха, дело не в тебе, дело во мне, – мрачно ответил я.

– Если ты сейчас скажешь, что нам надо расстаться, я тебя тресну. Вот честно, тресну со всей силы.

Я взглянул на школьного друга и выдавил улыбку.

– Просто все это, – я обвел рукой пустой зал, – меня слегка угнетает.

– Да-а-а, – Антоха покачал головой, как автомобильный болванчик. – Меня тоже. Болезнь, да? Нет, ну ты в это веришь?

– Пойдем домой, – предложил я вместо ответа, так как больше не собирался говорить людям, во что я верю, а во что нет. Как показала практика – доверять моим инстинктам нельзя, а значит и моим словам тоже.

Антоха с сомнением посмотрел на дверь:

– А прогул не поставят? Мы тут от силы полчаса сидим.

– Да кому есть дело? Наше отсутствие даже не заметят.

И это тоже было правдой. Учитель по физкультуре вынес нам мячик в начале урока и кинул его в зал, а затем, не сказав ни слова, удалился в свой кабинет, что переделал из подсобки для инвентаря, что по соседству с раздевалкой девочек (и я ни за что в жизни не поверю, что там нет способов для слежки, учитывая, что парочку мы сделали сами). А сейчас он сидит у себя и глушит водку стаканами. Почему бы и нет? Я бы на его месте так и поступил.

– Ладно, идем, – согласился Антон, и мы отправились в раздевалку.

– Мать меня тоже не хотела отпускать сегодня, – признался он, когда мы переоделись и собрали свои вещи.

Я оторвался от складывания футболки и удивленно взглянул на друга.

– Да, – скривился Антон. – Сестру не пустила. Но она ведь маленькая совсем, верно? Кто ее будет спрашивать. А я отказался оставаться, сказал, что пойду все равно, и она не сможет меня удержать. Вот ведь жопа, да? Впервые решил пойти в школу, отказавшись от уважительной причины для прогула. Совсем мозги набекрень.

Антоха громко рассмеялся, закидывая сумку на плечо, и я поддержал его, хотя смеха не было вообще, даже улыбка, и та далась с трудом.

Всю дорогу мы шли молча. Брели плечом к плечу, смотря себе под ноги. Улицы этим вечером были практически пусты, не смотря на отличную, почти летнюю погодку и солнце, которое еще не успело скрыться за горизонтом, чуть тронув своим краем крыши домов. Кое-где еще можно было встретить детей, что понуро играли в песочницах перед домом, но это скорее было исключением из правила. Или же эти детки были из тех семей, в которых родителям плевать на то, чем сейчас заняты их дети и где они находятся, что, к сожалению, было не редкость и для нашего милого городка.

Мы дошли до дворца культуры и остановились.

– Ну, пока. – Антоха протянул мне руку, и я шлепнул по ней.

Так же молча мы разошлись. Я двинулся через дорогу к своему дому, а Антоха пошел вперед, ему нужно было пройти еще пол квартала.

Остановившись у своей любимой аллеи, я оглянулся и посмотрел на удаляющуюся одинокую фигуру друга и подумал, что давненько не видел столь печального зрелища.

Остаток пути я проделал как во сне. Даже не помню, как миновал двор. Был ли там кто-то, окрикнул ли он меня? Покачала ли головой соседка, которой я не ответил на приветствие? Какая разница. Мир, который мы знали, менялся стремительно, менялся на наших глазах, а вместе с ним менялись и его законы, забирая с собой и наше, простое и человеческое.

Я пришел в себя, только переступив порог своей квартиры и окунувшись в блаженный полумрак, создаваемый тенью высоких сосен за окном. Здесь все было по-старому. Все знакомое, все родное.

Скинув кеды и бросив рюкзак на кровать, я прошелся по пустой квартире и впервые ощутил одиночество и острое желание обнять маму. Нет, я всегда ее любил, и выражал любовь через крепкие объятия, но и оставаться один я тоже любил. Возвращаясь домой из школы, я радовался редким часам одиночества, когда можно бездельничать, смотреть телевизор сколько угодно или играть в старенькую Playstation, валяться на диване и есть то, что вкусно, но не обязательно полезно. И главное – никаких уроков.

А вот сейчас я остро ощутил свою беспомощность и одиночество. Ощутил себя маленькой бесформенной чернильной точкой на безграничном холсте мироздания. Точно бесполезной и, возможно, лишней. А мама бы нашла нужные слова. Даже ее улыбки было бы достаточно, чтобы я вновь ощутил себя человеком, а это липкое и гадкое внутри забралось бы еще глубже туда, где ему самое место.

Пройдясь по квартире, я бросил быстрый взгляд на новую книгу о «мальчике который выжил», на серенькую поверхность приставки и сморщился. Что же такое происходит со мной, что даже такие важные для меня вещи, больше меня не радуют? Ощущение было мерзким, таким, какое я обычно испытывал, когда мама уходила на родительское собрание, а я оставался ждать ее дома. Я не мог найти себе места: ходил взад-вперед, садился, подскакивал. Не мог ни есть, ни пить. Телевизор все время оставался темным и холодным, приставка покоилась на своем месте, а книги, если я их и открывал, никак мне не давались. Буквы плыли перед глазами, но сути я не улавливал. Я знал, почему это происходит, ведь мне было о чем переживать. Сейчас, где-то в школе, скорее всего в моем классе, мама выслушивает всю правду обо мне и краснеет. Узнает о плохом поведении, о схваченном за отсутствие выполненного домашнего задания двояке (и не первый раз), а классная руководительница скажет, что Андрей ведет себя все хуже и все больше теряет интерес к учебе.

Еще бы, ну кого в шестнадцать волнует учеба? В шестнадцать вам хочется свободы. Хочется гулять, пить с друзьями, заигрывать с девушками. Целовать их и получать сексуальный опыт. Это самое важное, а не какие-то учебники и занудные учителя.

Но, сколько так не думай, а вина, она все равно грызет тебя изнутри. Грызет и подсказывает, что чтобы ты не получил когда мама вернется, этого будет мало. Ведь ты все это заслужил, и ты знаешь об этом.

Скривившись, я открыл холодильник. Он был, как всегда забит до отказа. Достав два яйца, я закрыл дверь и налил воды в маленькую кастрюльку Tefal, которая «всегда думает о нас». Ну, хоть кто-то думает.

Опустив яйца в воду, я поставил кастрюлю на плиту и засек семь минут. Опустившись на стул, я взял пульт от телевизора на кухне и уставился на него, не зная, что делать дальше. Смотрел и смотрел на кнопки, пока мой ступор не прервал звонок телефона.

Облегченно выдохнув, я положил пульт на место и отправился в коридор. Приложив трубку к уху, я произнес:

– Да?

– Брат? – спросили меня с той стороны.

Я улыбнулся.

– Нет, сестра. Сменил пол по-быстрому сегодня утром.

– Ни разу не смешно, – заверил меня мой собеседник.

– Так же не смешно, как и твоя челка?

Саня хмыкнул в трубку, и моя улыбка расползлась шире.

– Все нормально? – спросил я, после короткой паузы, в течение которой мы оба молчали.

– Нормально, – ответил Саня.

– Кошмары еще снятся?

Саня молчал. Я терпеливо слушал треск статических помех в трубке и отчего-то вспомнил, как мы однажды попали на чей-то чужой разговор. Я не знаю, как это произошло, но Саня тогда вот так же звонил мне, и нас соединили вместе с еще одной парой абонентов. Это были мужчина и женщина. Они обсуждали кое-что личное и крайне непристойное. Мы с братом молчали и давились смехом, так как эта парочка, похоже, не услышала наши голоса в начале разговора. Ну а когда стало совсем невтерпеж, я выдал что-то вроде: «Мужик, ну если так не выходит, то попробуй хоть горошинку облизать», и мы заржали во весь голос. Мужик тогда крикнул что-то угрожающее, а женщина только всхлипнула и бросила трубку. Окончание обещания мужика о том, что он с нами сделает, когда найдет, потонуло в звуке раздражающих гудков и нашем зверином вое. Мы тогда созвонились заново и долго смеялись в трубки, так и не поговорив как следует.

– Кошмары – нет, а вот страх… страх со мной. – Голос брата был тихим, совсем нечета голосу из моих воспоминаний.

– Под кровать заглядываешь?

– Каждый день.

– И как там?

– Покойников нет.

Я молча кивнул трубке. Думаю, брат понял. Иногда родным людям слова не нужны, иногда достаточно мысли.

– У вас в школе так же? – Саня не стал уточнять, что именно «так же», и в этом не было необходимости.

– Угу, – ответил я. – На занятиях еще, куда ни шло, а вот на физ-ре сегодня было человек семь.

– Думаешь, мы ошиблись?

– Нет, брат, – я покачал головой, но не так, как это делают несогласные люди, а зажмурившись и с силой. – Я ошибся. Там точно что-то было. Может и не совсем так, как рассказала Уля, но что-то было. Теперь в этом нет сомнений. Только уже поздно.

– Как всегда взвалил всю вину мира на свои плечи? – иронично спросил брат. Явно не его слова – Наташки.

Я промолчал.

– Я так и думал. Потому и позвонил. Ладно, не раскисай. Давай лучше прогуляемся.

– Куда?

– Да к одному старичку, что может быть в курсе.

– С чего это? – искренне удивился я.

– А они всегда в курсе, – рассмеялся Саня. – Да и старичок у нас не совсем обычный, верно?

– Верно, – согласился я.

– Тогда встретимся на месте через час. Я пацанов возьму, не против?

– Только за, – ответил я и мы попрощались.

2

Я стоял прижавшись спиной к углу дома и курил уже вторую сигарету. Глаза мои неустанно следили за площадкой перед зданием общежития, где с минуты на минуту должны были появиться мои друзья. А мысли мои были заняты только маленькой квартиркой на втором этаже дома, который я подпирал уже полчаса. Я думал о том, что мы, возможно, снова пытаемся втянуть постореннего человека в дела, которые, как показывает практика, оборачиваются крайне плачевно.

А если поразмыслить, то чем нам мог помочь Владимир Викторович Коваленко, ветеран войны и фотограф на пенсии? Прошлый раз был особым, это верно. Прошлый раз у него были снимки и у него были имена. Он был нам необходим. И чем все закончилось? Его чуть не убил монстр из-под холодильника, прикинувшийся его внучкой Катей? Оно того стоило?

Выпустив дым и наблюдая за тем, как он медленно растворяется в тяжелом прогретом весенним солнцем воздухе, я думал, что все было не зря, что Владимир Викторович был именно тем звеном цепи, что было нам так необходимо. Именно его фотография позволила нам найти Наташку, спасти ее от злобной твари заброшенного дома и обзавестись незаменимым другом. А мы в ответ смогли спасти старичка от неминуемой смерти. На мой взгляд, все вполне честно.

Ах, да. Я блаженно улыбнулся. Быль ведь еще Миротворец. Я мысленно представил изящные изгибы и холод металла старого кольта, и даже замурлыкал от удовольствия. Жаль, что мой незаменимый напарник сейчас лежит себе спокойно в крошечном сейфе, а не висит в наплечной кобуре под рубашкой. С ним всегда спокойно. Спокойно и тревожно одновременно. Все же это огнестрельное оружие призванное отнимать жизнь.

Я ругнулся сам на себя, кляня, на чем свет стоит, двойственность собственной натуры, чем спугнул большого жирного кота с подоконника, и бросил затушенный окурок в урну. К чему все эти мои бесконечные мысли о том, что правильно, а что нет, если в конечном итоге все решает случай? Случай натолкнул нас на дело, случай вывел на старичка, случай помог опознать Наташку, и случай же избавил этот мир от старого дома.

Это все случай, тут ни грамма наших заслуг. Верно?

Пацаны появились неожиданно, как всегда происходит, когда ты кого-то долго ждешь. Ты можешь полчаса смотреть в одну точку, в ожидании знакомых фигур, но появятся они именно в тот момент, когда ты на что-то отвлечешься. Что за странный мир, в котором мы живем?

Они стояли на противоположной стороне дороги и озирались по сторонам в поисках автомобилей. Меня они не видели, так как мою фигуру скрывал угол дома и высокий ветвистый тополь. Убедившись, что им ничего не грозит, пацаны поспешили перейти дорогу и устремились к дому.

Я смотрел, как они подходят, и поражался тому, как вытянулся Серега за это время. Он чуть ли не на пол головы перерос остальных. Стас еще шире раздался в плечах. И только мой брат казался маленьким и хрупким на фоне друзей. Кто же мог знать, что буквально через пять лет Саня перерастет не только Стаса и Серегу, но и меня самого.

– Привет, педики! – неожиданно рявкнул я, выходя из своего укрытия.

Пацаны вздрогнули, но умудрились не подать виду. Серега даже сдержал горделивую осанку.

– Привет, гомик, – ответил он и первым ударил по моей ладони. С последующим шлепком по заднице, нам пришлось отказаться: Наташка смотрела криво, и сама отказывалась принимать в этом участие, как бы мы ее не уговаривали.

Точно так же я поприветствовал и Стаса, а с Саней Мы крепко сжали руки и чуть придвинувшись, хлопнули друг друга по плечам – своего рода дружеские мужские объятия.

– Давно ждешь? – спросил Саня, криво щурясь от яркого солнца.

– Давно. Почти час. Моя бывшая собиралась меньше.

Парни переглянулись, и я опустил голову, только сейчас осознав, кто был моей последней девушкой. Перед глазами вспыхнул огонь рыжих волос, и до горьких слез запахло хвоей. Выяснить, как долго она собирается, мне так и не довелось.

Мы бы, наверное, так и стояли, переминаясь с ноги на ногу, если бы нас не окрикнул Владимир Викторович с балкона своего дома:

– Чего встали, оболтусы? Ну, мигом ко мне!

Я поднял голову: старик перегибался через край балкона и, улыбаясь, махал нам рукой.

– Уже идем, Владимир Викторович.

Он еще что-то крикнул нам вслед, но я его уже не слышал. Мы вошли в подъезд.

– Я те сколько раз говорил, Андрюшка, чтобы ты меня не звал Владимиром Викторовичем? – заявил мне прямо с порога старичок.

– Два, – наобум бросил я, вспоминая одну маленькую милую особу.

– Два? Оболтус – он и есть оболтус, – констатировал Владимир Викторович пропуская нас в квартиру.

Каждого он крепко обнял и постучал о спине. Старик старичком, но объятия крепкие.

– Зовите меня Володей, мы ж не чужие люди, – наставлял нас Владимир Викторович, пока вел в свой кабинет, который приходился ему и залом и спальней и даже кухней, когда ходить далеко не хотелось. – Или «дядя Володя» на худой конец. Ясно?

– Ясно, Владимир Викторович, – кивнул я. – Чего же тут не ясного?

– Ай, чтоб тебя, Андрюшка, – чертыхнулся он и обреченно махнул рукой.

Владимир Викторович уселся в свое кресло и повернулся к нам.

– Ну чего встали? Присаживайтесь.

Пацаны быстренько кинулись занимать самые удобные места на узеньком диванчике – те, где подушки продавлены по форме задницы, а я принялся оглядываться. За этот год в комнате ничего не изменилось: все так же покачивалась белая тюль, прикрывающая распахнутую дверь балкона, все так же были разбросаны по всей квартире пленки, а старенький «Бирюса» все так же мирно покоился зажатый между шкафами. Разве что фотографий на стенах прибавилось. Там теперь были и наши черно-белые снимки, по настоянию Наташки.

Пока я осматривался, Серега и Стас успели занять самые лучшие места и довольно растянулись. Саня, оставшийся не удел, присел на краешек дивана. Он худенький, ему не привыкать. А я решил стоять как есть. Пытаться втиснуться на диван, не было никакого смысла.

– Я тебе сейчас табуреточку принесу, – засуетился было Владимир Викторович, но я прервал его взмахом руки:

– Не стоит, честное слово. Мы ненадолго.

– Отчего так? – искренне расстроился старичок.

– Да домашкой завали по горло, – вздохнул я. – Конец года, а они свирепствуют.

Старичок прищурился:

– Опять долгов нахватал?

– Угу, – угрюмо кивнул я. – Русский, литература, история.

– Все, что ты считаешь ненужным?

– Угу.

Владимир Викторович рассмеялся и что-то попытался мне внушить по поводу важности образования в целом, но я, само собой, все пропустил мимо ушей. Ну, вот откуда мне, скажите на милость, в то время было знать, что в двадцать шесть я твердо решу стать писателем? А там как раз и литература и русский язык… Я как-то уже говорил, что наша жизнь не лишена иронии.

– Ладно, – сказал Владимир Викторович, когда закончил со своими наставлениями. – Кажется, я знаю, зачем вы здесь.

Мы с пацами неловко переглянулись.

– Ой, да бросьте вы, – махнул рукой Владимир Викторович. – Чай не чужие. Давно пора уже привыкнуть.

Он повернулся на своем кресле к столу и, надев большие очки в роговой оправе, открыл папку и извлек оттуда снимок. Черно-белый разумеется.

– Это все, что я смог найти в своих архивах. – Он протянул снимок мне.

Я принял широкую глянцевую фотографию и присмотрелся. Что именно я вижу, я понял с первого взгляда, просто хотел понять, откуда именно был сделан этот снимок. Я увидел холм, неровную гряду деревьев на горизонте, светлый пляж по правую руку и несколько приземистых зданий. Значит, это западный берег озера.

Бросив быстрый взгляд на Владимира Викторовича поверх фотографии, я вновь уставился на падающий с неба объект в клубах огня и дыма, над сверкающей поверхностью озера. Снимок захватывал своей необычностью. Вы знаете это чувство, когда все привычно тебе и мило сердцу, но посреди этого есть нечто большее, что ну никак не вяжется с этим местом? Как слон посреди вашей комнаты. На этом снимке слоном был падающий объект.

Я перевернул снимок. Надпись гласила «июль 95-ого».

– Западный берег? – спросил я, не отрываясь от снимка.

– Верно, – подтвердил мою догадку Владимир Викторович.

– Вы были там? Видели нас?

Владимир Викторович сначала не понял, о чем именно я говорю.

– Там? Вас? Я гостил на поселке у знакомых. Фотографировал озеро. У меня тогда знаешь какой объектив был? У-у-ух, прям телескоп. Так я прям из их сада и заснял. А вы… – Он уставился на меня. – Так это вы там были?

– Не все мы. Только я.

Я вернул снимок старичку.

– Слышал, что дети там что-то забрали, – осторожно намекнул он.

– Это все что у вас есть? – проигнорировал я его намеки.

Владимир Викторович протянул мне еще один снимок. На этом было изображено место падения, которое я знал очень хорошо, только оцепленное военными. Ничего особенного. Если бы я не знал, что именно там упало, то это была бы обычная фотография, каких не мало.

– Оцепление сняли в течение часа, – сказал Владимир Викторович, принимая у меня свой снимок. – Этот уже не мой. – Он кивнул на фотографию. – Сделал один человек, которого я не знал еще месяц назад. Познакомился, когда искал снимки.

– Раньше вы этим делом не интересовались? – спросил я, нарочно отвернувшись, и сделав вид, что это праздное любопытство, и меня интересуют лишь фотографии на стенах.

– Нет. Только когда ты позвонил и спросил меня напрямую. Думаешь, это как-то связано с тем, что происходит сейчас?

Я повернулся к старичку и засунул руки в карманы джинсов. Он во все глаза смотрел на меня. Пацаны сидели молча, как всегда позволяя вести переговоры мне.

– А вы думаете это возможно? – Я следил за реакцией Владимира Викторовича, не отрываясь.

Он сжал губы, сложил руки на груди и покрутился в кресле, словно принимая сложное решение.

– Знаешь, Андрюшка, после того, что случилось прошлый раз, я верю в то, что возможно все.

Я кивнул. Ответ мне понравился.

– И что тогда это такое? – спросил Владимир Викторович. – Пришельцы? Инопланетный вирус, модифицированный в подпольных лабораториях правительства?

Я от удивления потерял дар речи.

– Ну а что ты так на меня смотришь? – Владимир Викторович подбоченился и лукаво изогнул бровь. – Я тоже люблю «Секретные Материалы».

– Напомните мне подарить вам пару плакатов с агентами Малдер и Скалли, – в серьез попросил я старичка.

– Буду очень признателен, – кивнул он в ответ.

Я переглянулся с пацанами и Саня чуть заметно склонил голову. Ну что же, решение принято.

– Владимир Викторович, – начал я, подходя ближе. – Вы хотите знать, что было на месте падения?

Старик с трудом сглотнул подступивший ком и кивнул.

Я поднял глаза к потолку и ответил:

– Маленький электрический прибор. Он разбился и уже не функционировал.

– Земной?

– Вполне может быть. И еще…

– Что? – Владимир Викторович даже вперед подался от напряжения.

– Вот это, – ответил я, извлекая из кармана Осколок.

Владимир Викторович протянул ладонь, и я передал ему камень. Трясущейся рукой он снял толстые очки и надел очки поменьше, в тонкой оправе и прямоугольной формы.

– Похож на горный хрусталь, – сказал он, покатывая его в руках.

– Закройте его в ладонях и посмотрите, – посоветовал я.

Владимир Викторович сжал камень ладонями и уставился на меня.

– Как в подзорную трубу. – Я сложил руки и показал ему как надо.

Недолго думая старичок повторил за мной и шарахнулся в сторону.

– Светится! – воскликнул он.

– Светится, – кивнул я.

– Светится? – переспросил Стас.

– Не начинай. – Я грозно взглянул на друга, и он опустил голову.

– Значит все же связанно, – задумчиво пробормотал Владимир Викторович, нехотя возвращая мне камень.

Целую минуту мы сидели молча. Пацаны нервно ковыряли носками пол и переглядывались. Я все так же стоял в центре комнаты, поочередно разглядывая то снимки, то возню своих друзей. Владимир Викторович неподвижно сидел в своем кресле, пожевывая губами и изредка потирая подбородок.

На истечении второй минуты он поднял глаза и вздрогнул, словно только сейчас вспомнив, что не один в комнате.

– Ладно, – сказал он. – Ладно. Я поговорю кое с кем.

– Кое с кем? – настороженно переспросил я.

– Остались у меня еще знакомые в армии. Можно сказать друзья. Надеюсь, что все еще друзья, – быстро поправился Владимир Викторович. – Но вы знаете, как оно бывает: друзья друзьями, а армия – это дело святое.

Я изогнул бровь и усмехнулся.

– Ну, может и не святое, – отмахнулся старичок. – Но ты понял, что я хочу сказать. Положение такое, что и муха там носа не подточит.

– Комар, – поправил я.

– Какой комар? – удивился Владимир Викторович.

– Комар носа не подточит.

– Фу ты, Андрюшка, – чертыхнулся Владимир Викторович. – Такой зануда, а учиться отчего-то вообще не хочешь.

– Вот и Наташка ему то же самое говорит, – вставил свои пять копеек Саня.

Я метнул в его сторону несколько крайне неприятных взглядов, да ему что с гуся вода.

– Умная она, ваша девчонка. – И будто только сейчас заметив ее отсутствие, Владимир Викторович огляделся. – А где она, кстати?

– Дома, – быстро ответил Серега. – У нее экзамены.

– Уже выпускается? – ахнул Владимир Викторович.

– Да какой там. Девятый класс.

Владимир Викторович сочувствующе покивал, словно и сам в прошлом году сдавал эти треклятые экзамены и поднялся из кресла.

– Так, – сказал он, хлопая в ладоши. – С этим разобрались. А теперь брысь. Мне надо собираться.

– Собираться? Пойдете выяснять по нашему делу?

Старичок как-то странно посмотрел на меня и вздохнул:

– На свидание, Андрюшка, на свидание. – И быстро добавил: – И тебе бы не мешало. А то так и будешь в девках ходить.

Я аж задохнулся от негодования. Пацаны только захихикали.

– Хотя бы и с Наташкой этой погулял. К экзаменам помог подготовиться. Ты же сдавал в прошлом году? Ну вот. Помоги девочке. А там глядишь, и за ручку гулять будете, и целоваться в парке на скамеечке…

– Так, хватит! – прервал его Серега. – Нам и правда пора. У тебя же гора домашки.

Я кивнул и засобирался.

– Только шляпу не забудьте, – крикнул я из прихожей старичку.

– Да сдалась тебе эта шляпа. – Владимир Викторович появился в прихожей и прислонился к стене. – Чего ты меня с ней терроризируешь?

– Да, – неоднозначно махнул я рукой. – Мой дедушка всегда носил такую, только коричневую. С шелковой лентой. Я ее очень любил. Таскал в детстве. Даже в лагерь с собой возил.