«Весь следующий месяц я провела в мастерской, работа кипела с раннего утра до позднего вечера, я лепила, красила и обжигала, а когда у меня появлялась свободная минутка, я училась делать фигурки, свистки и выскабливать рисунки, иными словами, оттачивать свое мастерство. День становился короче, а по земле начала кружить первая осенняя листва, я люблю осень, она навевает грусть.

Я люблю грусть.

Я люблю быть одна.

Иногда эти мысли пугают меня, я представляю, как состарюсь, как моя кожа станет мятой и морщинистой, как поседеют волосы и упадет зрение, как скрючится спина, как буду встречать такую же осень, кружащуюся листвой по земле, сидя у окна в своей мастерской в компании лишь своей палки-помогалки. Наверное, такие мысли посещают всех людей время от времени и навевают грусть.

Я закончила горшки для меда ровно в срок, их забрали, я закупила глину и приступила к лепке новой партии. Каждый вечер я заходила к Александре Алексеевне в гости, мы ели суп, пили чай, болтали и занимались разными домашними делами. Александра Алексеевна ругала меня за то, что я забываю делать гимнастику и лечебные упражнения для ноги, – смею вас заверить, это не лень! Просто я не видела смысла в этом – ногу мою они ровней и длинней не сделают, а тратить время впустую я не хотела, лучше потратить его на что-то более полезное. Единственное, что доставляло мне сильный дискомфорт, это мозоль на ладони от палки. В момент, когда я опиралась на нее, чтобы сделать шаг, рука проскальзывала немного и проворачивалась по кругу на рукоятке, от этого кожа краснела и под ней скапливалась прозрачная жидкость. И я стала носить перчатку, чем вызывала еще большее недоумение и любопытство у окружающих.

Оставались еще два адреса предполагаемого сбыта моей продукции, до которых я пока не добралась. Не подумайте, что я забыла про них, вовсе нет, просто пока мне нечего было показать им, так как вся моя посуда была выставлена в магазине Усатого. Как только краска на новой партии высохла, я отправилась по оставшимся адресам.

По четвертому адресу никого не было, магазин закрылся, а хозяина давно никто не видел. Меня, безусловно, расстроило то, что пришлось потратить столько времени впустую – магазин, к слову, находился совсем не близко, и до него пришлось добираться на двух автобусах с пересадкой, а потом еще идти бог знает сколько. Но был в этом и положительный момент – в дороге я рассматривала трещины на асфальте, мимолетно ускользающие от взгляда, и мне пришла в голову идея новой формы сахарницы и емкостей для сыпучих продуктов. Я достала тетрадь, карандаш и немедленно зарисовала все идеи.

Следующий день я также провела в дороге, на этот раз в кармане лежал крупный желтый изюм с косточками и несколько баранок с маком, мой скромный обед скрашивал разочарование, постигшее меня в последней, пятой точке».

– В пятой точке! – повторила Таня и засмеялась. – По-моему, так называют задницу.

– Нет, так называют другое место, – смело опроверг Витя.

– Тебе откуда знать?

– Я, может, слепой, но не дурак! – заявил Витя уверенно.

Таня открыла рот, чтобы ответить, но на вдохе услышала, как хлопнула дверь за спиной Вити и послышались крики. Эти два голоса были уже хорошо знакомы девушке, вот-вот они начнут являться ей в ночных кошмарах. Мать Вити закричала после громкого звука удара, билась о стены, плакала и просила пощадить ее, но не взывала о помощи.

– Если я услышу хоть одно слово «помогите», я незамедлительно вызову милицию, – шепотом сказала Таня в дверную щель. – Но до тех пор, пока она не произнесла ни слова о том, чтобы ей помогли, я буду бездействовать, потому как это не мое дело.

Виктор кивнул:

– Спасибо.

Они молча сидели на полу, по обе стороны опираясь спиной на дверь, разделявшую их, Таня села так первой, а Витя, услышав, повторил. Они молчали и думали каждый о своем. Ему было жалко мать, но при этом он не хотел ничего менять, потому что боялся потерять ее, девушку, сидящую за дверью. Можно назвать это эгоизмом, но не его, а эгоизмом матери, не желающей помочь самой себе в этой непростой для них всех ситуации.

Крики стихли, пьяный отчим уснул, а мать тихо стонала от боли, лежа на полу в кухне, словно побитая собака. Только собака вызвала бы больше жалости и сострадания, чем женщина, не желающая жить по-другому.

– Осталось совсем немного, первая часть подходит к концу, я дочитаю ее сегодня, – Таня согнула ноги в коленях и положила на них раскрытую тетрадь.

«Есть две новости: хорошая и плохая. Начну с хорошей – все мои горшки продались достаточно быстро, не прошло даже месяца, как их раскупили, лишь пару из них постигла страшная участь – они упали с полки и разбились.

Я пришла в магазин неожиданно, раньше запланированной встречи на неделю, мне не терпелось узнать, как обстоят дела, и плюс новая готовая армия уже заняла половину мастерской, как раз ту самую, где планировался маленький диванчик для отдыха. Они гордо стояли, выпячивая свои кругленькие животики вперед, и ждали своей очереди выступить на полки магазина.

– Добрый день! – поздоровалась я с Усатым и сняла рюкзак.

Он сидел за своим рабочим столом и что-то сосредоточенно пересчитывал.

– А! «Здравствуй, – сказал он, подняв глаза, – ты привезла еще посуду?»

– Нет, я пришла только, чтобы узнать, как обстоят дела.

Он подошел, приобнял меня за плечо и указал рукой на дверь, пропустив вперед. Мы прошли в торговый зал, он показал пустую полку и, широко улыбнувшись, сказал:

– Прекрасно! Я все продал. Я молодец!

При этом его улыбка расплылась так широко, что кончики усов почти достали до ушей.

– Это я молодец! – возразила я вслух и убрала его руку со своего плеча. – Я могу завезти еще двадцать семь предметов, они уже готовы, – радостно сообщила я.

Он молча сделал жест, означающий «добро пожаловать!».

– Но сначала я хотела бы получить свою долю за те, что вы уже продали.

Мы прошли к кассе, я села на стул и поставила рядом палку. А Усатый сел, открыл журнал с записями и стал водить по нему пальцем, затем достал железную коробку с деньгами, отсчитал и выдал мне. Я взяла деньги, посмотрела на них, потом на него и удивленно спросила:

– Это всё?

– Да!

– Как?!

Сумма была равна стоимости двух моих любимых булочек с черничным кремом и курагой, которые продавались в городской пекарне. Это, безусловно, не та сумма, о которой я думала, это не двадцать процентов от стоимости проданных горшков, даже не десять и даже не пять. Лучше бы он вообще ничего не дал, было бы не так обидно.

– На будущее знай, что расчетный день у нас – последняя пятница месяца, – строго сказал Усатый.

– Хорошо. – Внутри все пылало, но я сдерживала себя, как могла, не выдавая ни одной своей мысли, хоть это и стоило большого труда. – До свидания!

Я надела рюкзак на плечи, взяла палку и направилась к выходу.

– Эй, стой! А когда привезешь новую партию? Твои полки пустые, а это нехорошо!

– Завтра, – не оборачиваясь, холодным ровным тоном ответила я.

Мне хотелось схватиться рукой за его длинные усы и вырвать их так, чтобы ему было невыносимо больно, хотелось бить его своей палкой-помогалкой по хребту до тех пор, пока он не поймет, что так нельзя поступать с людьми. Он просто воспользовался тем, что я новичок в этом деле, и обманул меня. Он забрал мои деньги себе, посчитав, что мой труд ничего не стоит, что глина, краска и все прочие материалы тоже ничего не стоят! Козел, просто усатый ублюдок!

Я шла быстрым, насколько это возможно, шагом и ругалась практически вслух. Небо затянули густые могучие тучи, казалось, они тоже злятся на него, на улице потемнело и начал накрапывать дождь. Во мне кипели гнев и злость с такой силой, что даже капли дождя шипели, попадая на открытые участки моего раскаленного тела. Несколько раз я останавливалась и хотела вернуться назад, чтобы объясниться, но останавливала себя, убеждая, что это не сработает и будет еще хуже.

Это была плохая новость того дня.

И у меня снова не было сбыта.

Я достала зонт, раскрыла его над головой, спрятавшись от людских взглядов, и заплакала, дождь лил с неба и из моих глаз, одновременно набирая обороты. Обувь промокла, нога начала ныть от повышенной нагрузки, отчего мне захотелось сесть. Я добрела до ближайшего почтового отделения и зашла внутрь. Там мне вежливо предложили стул, я сложила зонт, встряхнула промокший плащ и села, чтобы передохнуть и подумать обо всем, что произошло сегодня.

Следующим утром, перед работой, я снова постучала в дверь Мишиной квартиры. Мне открыла женщина – небольшого роста, чуть меньше меня, ее волосы были аккуратно собраны в пучок на затылке, губы алые, а изпод розового халата торчали кружева и тоненькие смуглые ножки. На вид ей было около сорока, но выглядела она очень хорошо, ухоженно и мудро. Мне сразу стало понятно, чем она его взяла, но об этом позже.

– Здравствуйте, я пришла к Мише.

Она кивнула в ответ и уступила мне место, чтобы я прошла, затем приняла плащ, аккуратно повесила его и сразу предложила чай. Я не отказалась, одобрительно кивнула и прошла в кухню, по дороге заглянув в приоткрытую дверь спальни. Кровать была не убрана, вокруг валялись разбросанные фрагменты их интимной жизни, не буду описывать какие, это и так понятно. Любопытство отвлекло мое внимание, и я пропустила момент, когда она представилась, ее имя в буквальном смысле влетело в одно мое ухо и вылетело из другого, настолько меня поразило увиденное. В ванной шумела вода, а из-под двери доносились слова из песни "Бременские музыканты". Миша мылся, не подозревая, что я пришла к нему утром, так неожиданно и с плохими новостями.

– Ты был прав! – сказала я и заплакала, когда он вышел из ванной, завернутый в полотенце чуть ниже талии.

Удивление на его лице тут же сменилось жалостью, он подошел ко мне и обнял, дружески похлопывая по спине.

– Что случилось? – спросил он. – Что?

Моя палка-помогалка скатилась по углу стола, к которому была прислонена, и с грохотом упала на пол, я вздрогнула и отшатнулась назад.

Она, чье имя вылетело у меня из головы, стояла позади, в глубине темного коридора, и пристально сверлила меня взглядом, я видела ее черные блестящие зрачки, утопающие в приглушенном закрытой дверью свете. Она сканировала меня, словно рентгеновский аппарат, анализируя, насколько я могу быть для нее опасна, я ведь пришла на ее территорию, где она старательно вьет свое гнездо, развешивая по всем углам нити своей паутины. Паутина еще не была крепка настолько, чтобы убить бабочку, случайно попавшую в нее. Нужно было время, нужно было нарастить толстые слои, такие, сквозь которые сложно будет прорваться. Мы обе это знали, и это пугало ее и делало меня сильнее в ее глазах.

Я вытерла слезы и еще раз повторила:

– Ты был прав! Он обманул меня, вчера я пришла в магазин, чтобы узнать, как продвигается продажа моей посуды. Усатый, помнишь его, сказал, что вся посуда продана и я могу завозить новую партию.

– А деньги? – в нетерпении перебил Миша.

– А деньги… – я снова заплакала, – он дал мне совсем не двадцать процентов, и даже не десять…

– Сколько?

– Ну, примерно один процент, максимум два, еще и посмеялся надо мной.

Миша ударил по столу кулаком от ярости так, что полотенце почти слетело, оголив его круглые розовые ягодицы, а затем бросился в комнату одеваться. Она бросилась за ним, а я сама налила себе чай и поставила его к окну, чтобы быстрей остудить. Я слышала, как она полушепотом что-то говорила ему, стараясь сделать так, чтобы я не услышала, но его ответы были четкими и ясными – из них я поняла, что он собирался ехать, а она его явно и настойчиво отговаривала, последняя его фраза, перед тем как он появился на кухне, была такой: "Не лезь не в свое дело".

"Вот-вот, правильно, не лезь, лучше останься дома и плети свою паутину, а то, глядишь, сплетет кто-нибудь другой", – думала я, и эта мысль грела меня изнутри. Признаюсь честно, мне нравилось то, что происходило, между нами, тремя, потому что моя чаша весов все же немного перевешивала ее.

Мы с Мишей сели в машину и поехали, а она смотрела своими черными блестящими зрачками сквозь занавеску, и я чувствовала, как жжет яд, который она выплевывала на меня.

Миша снова и снова переспрашивал о том, что было вчера, что говорил Усатый, как он себя вел, тем самым подогревая свою накаленную злость.

– Что ты хочешь сделать? Что скажешь ему? – интересовалась я, понимая, что, скорее всего, ничего хорошего из этого разговора не выйдет.

Мне стало немного страшно и стыдно, что я втянула Мишу во все это, изза меня он опоздает на работу, это может иметь свои последствия, вдруг его уволят, что тогда я буду делать?

– Стой! – сказала я и вытянула руки вперед, будто это помогло бы машине затормозить. – Давай не поедем туда. Я не хочу, правда, это мой первый опыт, пусть он будет таким, от этого я стану умнее и в следующий раз буду думать головой и слушать твои советы. В конце концов это все равно бы случилось со мной – не тут, так в другом месте.

Миша отреагировал на мои вытянутые руки и нажал на тормоз, потом переварил все мною сказанное и вновь нажал на газ так, что машина заревела и меня вжало в сиденье. Процесс был запущен, и остановить его было очень сложно, в этой ситуации оставалось только плыть по течению и стараться увернуться от лежащих на пути препятствий.

– Где деньги? – спросил Миша напряженным голосом, когда мы вошли в магазин.

Усатый сидел за кассой и что-то рассматривал, рядом стояла чашка со свежесваренным кофе. Он поднял голову и улыбнулся.

– Какие деньги? – будто не понимая, о чем речь, развел он руками.

– Не надо строить из себя идиота, где ее деньги? – еще раз повторил Миша и взял Усатого за грудки.

Тот явно испугался, но продолжал улыбаться, как будто не понимая, в чем дело. Я схватила Мишу за руку и закричала:

– Миша, не надо, пожалуйста! Что же я натворила, черт возьми!

– Я отдал ей все ее деньги, – начал объясняться Усатый, – я все отдал!

Миша отшвырнул Усатого к стене, явно имея силовое преимущество, тот ударился, и со стены полетели прикрепленные на ней скобяные изделия. Усатый зажмурился в ожидании следующего удара, я продолжала успокаивать Мишу, хватая его то за одну руку, то за другую. Мой сбыт был разрушен полностью, никаких шансов на восстановление отношений не было. Всё, точка.

Миша снова схватил его за грудки, было слышно, как оторвался кусок воротника в крепко сжатых красных кулаках, и еще раз отбросил к стене.

– Хорошо, хорошо! – подняв руку и приоткрыв один глаз, закричал Усатый. – Пойдемте смотреть накладную!

Мы переместились к кассе, Усатый поправил одежду, заправил обратно в штаны майку, которая неаккуратно торчала из-под рубашки, сел за стол, достал папку и стал водить по ней рукой, показывая какие-то цифры, цены и вычеты.

– Что это? – спросила я, пытаясь разрядить обстановку.

– Это ведомости, моя дорогая, или ты думала, что все деньги, вырученные с продажи, идут мне в карман? Я плачу зарплаты, аренду и прочие расходы.

– А я тоже плачу! – возразила я. – Глина, краски, мастерская и мой труд, в конце концов! По-вашему, это все ничего не стоит?

– В таком случае, дорогая, продавай свои горшки сама! – Усатый захлопнул ведомости и попытался свернуть разговор, чем еще больше разозлил Мишу.

– Не надо рассказывать, – перебил Миша, – я все это знаю. Ты должен был отдать ей двадцать процентов! Так что выкладывай деньги, и на этом разойдемся по-хорошему.

– Мы не договаривались о двадцати процентах, – Усатый стал дергать носом и шевелить усами, прикидывая, как выкрутиться из этой ситуации.

– Сейчас договариваемся, – констатировал Миша.

– Эээ, нет!

Миша снова схватил его за грудки:

– Ты что, не видишь, что человек старался?! Что, не видишь, какая она?!

Тот изменился в лице, Миша тоже изменился, осознав свои слова, немного ослабил хватку и выпустил его из своих кулаков. Я сделала шаг назад и тоже изменилась в лице, хотя старалась сделать вид, что не поняла, о чем он.

Миша сказал это в сердцах, он распалился, стараясь мне помочь, он носил меня на плечах, возил меня сжигать вещи, гулял со мной в парке, упаковывал и перевозил мои горшки, он ни разу не отказал мне в помощи, он мой друг. И все же, несмотря на все это, он ранил меня, вонзив острое, пропитанное ЕЕ ядом копье прямо в сердце. Я набрала воздух в легкие и почувствовала, как защипало в глазах.

– Все нормально, – сказала я и повернулась к ним спиной, в этот момент мне было все равно, что будет происходить дальше.

Миша ударил Усатого в лицо, чтобы снять напряжение, а потом еще несколько раз ударил в чугунную ванну и в пенопластовые блоки. Ванна не повредилась, а блоки вылетели из стопки и рассыпались на полу. На руке выступила кровь, на рубашке, натянутой в области живота, оторвались две или три пуговицы и упали на пол.

Усатый закричал:

– Ладно, ладно! Прекратите, я отдам деньги! Сколько вам надо?

– Двадцать процентов от суммы, – сказал Миша, доставая из кармана платок, чтобы стереть кровь с руки и пот.

У Усатого тоже шла кровь из губы, была разорвана рубашка и порушены полки магазина. На этом мы и разошлись, а можно было и избежать всего этого, поведи я себя по-другому.

Мне хотелось плакать, вместо того чтобы радоваться своим первым деньгам, как я планировала весь предыдущий месяц, но я решительно сдерживалась, так как одной причины для слез, пролитых вчера, для такого короткого промежутка времени, по моему собственному убеждению, было достаточно. Мы сели в машину, Миша захлопнул дверцу, открыл окно и закурил сигарету, пытаясь подобрать слова, чтобы оправдаться, это было видно по выражению его лица. Я избавила его от этого.

– Все хорошо, – сказала я и положила голову ему на плечо, – спасибо, что был рядом со мной в этот непростой момент, я очень благодарна тебе, правда.

Страх и стыд за сказанное им в сердцах растворились в моих словах, будто сахар в теплой воде, он расслабился в кресле автомобиля, немного опустившись вниз, и выпустил струю густого голубоватого дыма.

– Я хотела бы пригласить тебя на обед, отметить наши первые деньги, как ты на это смотришь?

Неожиданно я вспомнила о том, что сегодня у Миши рабочий день, что дома осталась ОНА и у всего этого наверняка будут нехорошие последствия.

– Не наши, а твои деньги.

– Нет, они наши, без тебя я бы не получила их!

Миша ухмыльнулся и укоризненно посмотрел на меня:

– Ничему ты не учишься, а зря!.. Мне на работу ехать нельзя, нужно раздобыть справку, открыть больничный лист, иначе меня уволят.

В поисках путей решения задачи я вспомнила доктора Андрея Сергеевича. Я бы соврала, если бы сказала, что вспомнила его только сейчас и только изза справки. Конечно, он жил в моем сознании своей отдельной, тихой, можно даже сказать, отшельнической жизнью. Мы взаимно не беспокоили друг друга, отчего нам обоим было хорошо и спокойно. Мне, конечно, меньше всего хотелось обращаться к нему с просьбой о помощи, учитывая все обстоятельства нашей последней встречи, а также то, что мне придется рассказать историю про магазин, горшки и деньги, чего бы мне очень не хотелось. Безусловно, ради спасения шкуры своего лучшего и единственного друга я бы сделала это, несмотря на все вышеперечисленные аргументы.

Затем я вспомнила про Александру Алексеевну, которая как медицинский работник теоретически тоже могла бы помочь со справкой, но посвящать ее в эту историю мне также не хотелось.

Я озвучила все это Мише, разумеется, кроме отношений с доктором Андреем Сергеевичем, это я припасла на будущее, и предложила варианты. Он почесал затылок, живот и вспомнил, что мать его бывшей жены тоже медицинский работник, но к ней обращаться совсем неохота.

Решение было принято – мы поехали к Александре Алексеевне, по дороге придумав ужасную историю о том, как я споткнулась на улице, упала, а Миша, проезжая мимо, увидел меня и, можно сказать, спас.

К нашему великому счастью, она оказалась дома и, к счастью, одна. Мы съели по две тарелки куриного супа с кукурузой, мне хотелось еще, но я сдержалась, неудобно было есть так много в гостях, даже когда суп очень вкусный, и мы принялись рассказывать историю, которая произошла с нами сегодня утром, или иными словами – врать.

– Этот тротуар, будь он неладен, оказался прям передо мной, я выставила палку вперед, не рассчитав, – в красках рассказывала я, а Миша сидел рядом и поддакивал, искоса поглядывая на кастрюлю со вкусным куриным супом. – И тут он.

Я посмотрела на Мишу и пихнула его локтем, чтобы он принял эстафетную палочку вранья и дал мне возможность придумать продолжение.

– Да, – подключился Миша, – я ехал на работу, поворачиваю голову, чтобы посмотреть, нет ли пешеходов, а тут вдруг вижу… торможу… выбегаю…

– Он отвез меня в больницу, меня уже осмотрели – все хорошо, слава богу, я ничего не повредила. Но Миша опоздал из-за меня на работу, и ему нужно открыть больничный, понимаете?

Александра Алексеевна сидела в кресле и умилительно смотрела на нас сквозь тонкие стекла своих очков, через которые, казалось, она видит всю правду. Затем она сняла их, положила на стол и осторожно, тихонько спросила:

– А кулаки-то у тебя чего разбиты, дрался?

Наше вранье провалилось. Видимо, очки были по-настоящему волшебные, надевая их, человек мог отличить вранье от правды. Я взглянула на глиняные маски, висевшие на стене, – они смеялись надо мной, но не злостно, а по-доброму, будто поймали на крючок и подвесили попой кверху.

– Это вчера, – оправдался Миша, – на тренировке.

– А где это было? Я упустила, – вставая с кресла, спросила Александра Алексеевна.

– На углу моего дома.

– У пруда.

Мы ответили одновременно, и Александра Алексеевна рассмеялась. Я посмотрела на Мишу строгим, обвиняющим взглядом, а он ответил мне грустным и виноватым.

– Так что же случилось? – Александра Алексеевна снова надела очки и, не спуская взгляда с Мишиного кулака, села ближе и взяла его руку.

Пришлось рассказать все, как было на самом деле. Миша выглядел героем в глазах Александры Алексеевны и в моих тоже. Несмотря на неправильность всей этой ситуации, он поступил так, как полагалось поступить настоящему мужчине. Он был горд, я довольна, а Александра Алексеевна обнаружила трещину в кости его разбитого кулака, который к тому времени сильно посинел и опух. Наложив на руку лангету, она отправила нас в медпункт, где Мише наложили гипс и выписали больничный лист на целую неделю, так как с загипсованной рукой на работе делать ему все равно было нечего.

После мы отправились на смотровую площадку, откуда было видно взлетную полосу аэродрома. Миша давно хотел посетить это место, но все время что-то не складывалось, а сегодняшний день замечательно подходил для подобного его завершения, да и я была не против. Сидя на смотровой площадке, мы съели четыре булочки с повидлом на двоих, выпили литр томатного сока и сгрызли почти килограмм тыквенных семечек, которые Мишина мама положила ему в машину на всякий случай. Прохладный осенний ветер дул с севера на юг – мои очистки летели в сторону, а Мишины на меня – это было смешно, и я пересела слева от него, но они почему-то продолжали лететь в мою сторону».