«Время неумолимо летело вперед, и я старалась не отставать от него. Постепенно, но очень уверенно я осваивала язык, мне уже удавалось вполне внятно изъясняться и понимать речь других, конечно же, частично, но все же. Это способствовало моей коммуникабельности и активности. Раньше я никогда не проявляла желания столько времени проводить с незнакомыми мне людьми, но тут будто бы меня подменили, и жизнь моя в корне переменилась. Я посещала лекции и семинары на различные темы, в основном мне были интересны искусство и живопись. Я даже нарисовала пару картин после одного из семинаров, также моим привычным занятием было посещение кружка по художественной лепке, я демонстрировала свои способности и даже кое-чему научила здешних мастеров. Они отмачивают глину совершенно не так, как учил меня мастер. Мы делились опытом и своими навыками, общение руками облегчало понимание друг друга, так я нашла свою нишу, которая заполнила мои парижские будни. Филипп практически не появлялся, он продолжал заботиться обо мне, как и обещал, но при этом все больше отдалялся, мы мало разговаривали, порой, бывало, не перекидывались и парой слов по нескольку дней. Это не обида, не гнев, а чувство куда хуже – пустое безразличие. Он жил своей жизнью в своем ледяном замке, окруженном высоким каменным забором и рвом, через который перебраться было бы просто невозможно, чего я и не пыталась сделать, лишь изредка подходила к его неприступной крепости и стояла молча в ожидании, что, может быть, произойдет чудо и двери его замка отворятся. Но этого, увы, не происходило. Однажды я решилась и спросила у него:

– Может быть, тебе хочется, чтобы я начала жить самостоятельно и освободила твое жилье?

Мои слова прозвучали как гром среди ясного неба, так внушительно, что я сама испугалась их. А если он действительно этого хочет? Мне придется уйти, но я еще не готова к самостоятельной жизни, мне нужно еще время, а возвращаться домой я совсем не хочу. "Язык мой – враг мой!" – вспомнила я пословицу и замерла в ожидании его ответа. Филипп оторвался от своих записей в медицинском журнале и посмотрел на меня несколько виновато, его лицо отражало такие мысли: "Ах да, черт, я совсем забыл, что ты здесь, а я-то думаю, кто там ходит по коридору и хлопает дверью в ванной…"

– Нет, что ты! Я просто… – он протянул руку, призывая подойти ближе.

Я приблизилась, он посадил меня рядом с собой и положил руку мне на плечо:

– Тебе плохо со мной, да?

– Нет, что ты! – воскликнула я. – Мне очень хорошо, мне никогда не было так хорошо, как в Париже, мне очень интересно, я больше всего боюсь потерять это!

Я была с ним предельно честна и ждала того же в ответ. Он перевел дух и задумался, а потом сказал:

– Завтра у меня важный день, я буду оперировать, нужно выспаться и провести еще некоторые подготовительные работы, но в воскресенье мы обязательно сходим поужинать, идет?

Я одобрительно кивнула и, будучи удовлетворенной ответом, оставила его наедине с собой. Замок продолжал оставаться неприступным, а я с чистой совестью и спокойной душой оставила хождения вокруг него и принялась строить свой, глиняный.

Через некоторое время, как и обещал Филипп, его знакомый местный ортопед изготовил для меня новый протез. Он был легче, мягче и удобнее, резиновая ступня позволяла сгибать ногу при ходьбе, а кожаные крепления плотно прижимали его, что придавало уверенности. Полностью моя хромота не ушла, но ходить я стала значительно увереннее. «Наверное, он стоит кучу денег», – размышляла я, испытывая свою новую ногу. Мне захотелось отблагодарить Филиппа, но, как это сделать, я не знала, мне казалось, что лучшее, что я могу сделать для него, это оставить в покое.

С Арлетт к тому времени мы значительно сблизились и много времени проводили вместе, как-то она сказала мне, сидя за бокалом вина:

– Филипп – очень сложный человек, ему не нужна женщина-калека. Прости, дорогая, но я хочу быть откровенной с тобой, он не женится на тебе, не тешь себя пустыми надеждами. Но в нем очень развито чувство ответственности, он не оставит тебя до тех пор, пока ты сама не будешь к этому готова. Его мать была удивительной женщиной – высокая белокурая бестия, она, словно ядовитая змея, всегда была очень любезна и никогда не показывала своих истинных чувств.

В нем многое от матери, – добавила она и сделала глоток вина.

Я молча обдумывала сказанное, и оно нисколько не задевало меня сегодня. Услышь я эти слова год назад, так точно в этот миг залилась бы горькими слезами, а сегодня я была к ним готова. Вся правда жизни постепенно и гармонично вливалась в мое сознание, будто яд, очень маленькими порциями, такими, которых не хватало, чтобы умереть, но хватало, чтобы организм выработал иммунитет к нему настолько, что теперь он просто не действовал.

– Я знаю, Арлетт, – я обняла ее и поблагодарила за дружбу, она была очень ценной для меня в тот момент.

Арлетт своей искренностью и добротой напоминала мне Сою, я часто вспоминала ее, но, к сожалению, не имела настоящего адреса проживания, чтобы отправить письмо. Наверное, и она вспоминала меня не реже и тоже не знала, где я».

8

«Я смеялась в голос. Давно такого не случалось со мной, слышать свой собственный смех очень необычно, даже мышцы груди немного заболели от надрыва, а лицо стало красным. Это была моя первая французская тарелка, по форме и цвету больше напоминавшая коровью лепешку. Марсель удивленно посмотрел, наклонил голову в сторону и оживленно жестикулировал руками.

– Не хватает только запаха, – зажав пальцами нос, сказал он. – Очень оригинально!

Затем он поднял мою лепешку вверх и продемонстрировал всему залу. Я заливалась хохотом, больше всего меня веселило его серьезное лицо и слова, с которыми он это делал. Французский юмор кардинально отличается от нашего, поначалу мне было сложно понять его, но вскоре я стала мыслить, как они. Все смеялись, но не злобно, а с умилением, что меня совсем не обижало. После того как все затихли, Марсель взялся за меня заново, он подробно объяснял мне пропорции смеси, и в процессе мы выяснили, что эта глина имеет некоторые добавки, поэтому ее консистенция совсем иная. В отличие от обычной, она также имеет кучу преимуществ: из нее можно изготавливать более тонкие, прочные и долговечные изделия.

Я внимала всему, что говорил Марсель, и это было непросто, параллельно я рассматривала его лицо и тело, думая о нем как о человеке, а не как о педагоге. Его лицо казалось мне не симпатичным: слишком узкое и вытянутое, нос с горбинкой, больше, чем нужно, слишком впалые глаза, и зубы в нижнем ряду стоят в шахматном порядке. Есть и плюсы: он высокий и сложен хорошо, на голову выше Филиппа, но менее ухоженный. У него часто бывает грязная голова, руки всегда испачканы краской, но это простительно в силу его работы. Брюки тоже запачканы, ботинки всегда одни и те же. Все свое время Марсель проводит в студии, у него нет обручального кольца, из чего можно сделать вывод, что он холост. Хотя кольцо, возможно, и есть, но лежит в кармане или дома на полке, опять же в силу того, что руки всегда в краске и в глине. Но тогда почему его жена или подруга ни разу не явилась в студию и почему он не торопится к ней?

Урок закончился, группа стала расползаться, станки пустеть, тишина заполняла студию постепенно, аккуратно пробираясь к самой глубине. Марсель собрал стулья, слил воду из ведер и смел остатки высохшей на полу глины. Это привычная процедура после занятия, обычно, когда он берется за веник, я уже покидаю его, любезно благодаря за проведенное занятие, но в этот день мне совсем не хотелось идти домой. Канун Нового года – город суетится, магазины полны людей, страшный ажиотаж настигает человека в этот непростой период времени. Мне же в такие моменты всегда очень грустно и хочется чем-то себя занять, погрузиться с головой, чтобы не думать о празднике. Подарки я купила еще на прошлой неделе: Филипп получит шарф, Арлетт – духи, а Жюст – новый фартук с вышивкой спереди. Я все продумала заранее, так что торопиться мне было некуда. Марсель вопросительно посмотрел на меня, перед тем как выключить свет.

– Ты остаешься до завтра? – пошутил он.

– Я бы еще поработала, – призналась я, – если вы не против.

Он покачал головой и кинул мне ключи через зал. Я не поймала, они пролетели мимо рук и со звонким шлепком упали на пол.

– Извини, – сказал Марсель, – я думал, ты поймаешь.

Он втянул голову в плечи и бросился вслед за ключами.

– У меня проблемы с координацией, я могла бы сама поднять их, ничего страшного, – произнесла я, когда Марсель вложил ключи мне в руку.

В этом обществе меня воспринимали как "нормальную" – никто даже не догадывался о протезе, хотя небольшая хромота все же была заметна. Мне это нравилось, я чувствовала себя уверенно и комфортно, пряча свой недуг под плотными брюками и модными французскими ботинками. У меня был свой стиль, я, конечно же, не была похожа на местных модниц в узеньких туфельках и плотно облегающих юбках. Но я бы не носила их и при полном здравии, это совершенно не мое.

Марсель еще раз попрощался и недоуменно закрыл за собой дверь, его шаги слышались несколько секунд, а потом исчезли за глухим хлопком еще одной двери. Тишина повисла, словно тяжелое, непосильное бремя, она давила на меня изнутри, заставляя мое сердце биться чаще. Мне хотелось бежать, бежать и не оглядываться назад, но не физически, а морально, будто бы убегая от самой себя. Я встала и включила музыку – радио, на которое был настроен приемник, прокручивало старую французскую песню, некоторые слова мне удалось разобрать: их смысл заключался в том, что простить можно все, если человек того желает. Это стало моим утешением, я творила, пытаясь выразить свои чувства в куске серой однородной массы, но мои эмоции были настолько противоречивы, что мне никак не удавалось их изобразить, получалась какая-то бессмысленная ерунда…

С этого дня Марсель начал обращать на меня все большее внимание, я не ставила перед собой такой цели, но его общество было мне приятно. Вскоре он пригласил меня посетить выставку в Версале, и я с радостью согласилась. Он рассказывал о стиле барокко и других направлениях, я старалась внимать каждому слову, но, к сожалению, мой французский еще не был так хорошо отточен, чтобы понимать всю его речь.

Мы стали узнавать друг друга, у нас было много общего – он тоже любил смотреть на Сену, есть на улице, гулять ночью, рисовать пальцем, мог часами напролет сидеть за гончарным кругом и вытягивать глину в узкую трубочку, пока спину не начнет ломить в области позвоночника.

Марсель жил на окраине Парижа, в маленькой квартире, с очень пушистым псом Тео, это имя означало "дар", из чего сразу становилось понятно, откуда взялся этот милый питомец. Жил одним днем – жил сегодня, и в этом он находил свою свободу, словно птица, расправившая крылья и парящая надо всеми в небесной высоте. Это казалось его самым большим преимуществом и недостатком одновременно. Только такой человек, как мне казалось, был способен понять меня, поверить в то, что, возможно, я когда-нибудь ему поведаю. Но до этого дня было еще далеко.

Марсель был очень открытым и искренним со мной, а я, наоборот, сдержанной и скованной и совершенно не торопилась раскрываться: а вдруг это снова ошибка? Я более не хочу страдать, не хочу рисковать тем, что у меня есть сейчас.

Мне было хорошо с Марселем, время пролетало незаметно, мы виделись каждый день, и у меня появились свои ключи от студии. Я помогала убираться и делала все, что просил Марсель. Это доставляло мне удовольствие и радость. При этом я продолжала жить с Филиппом, что терзало меня, словно внутренние часы, неумолимо тикающие где-то в грудной клетке.

Как-то в разговоре я сказала, что планирую найти работу, потому как хочу остаться в Париже навсегда. Марсель обрадовался и стал размышлять на тему, чем бы я могла заниматься.

Солнце уже садилось, это был один из первых теплых дней, Марсель пригласил меня прогуляться по набережной после занятий в студии, мы делали это достаточно часто, особенно когда погода благоволила. Во Франции весна приходит быстрее, чем у нас, она теплая и не такая переменчивая, наступает и уверенно господствует до тех пор, пока озорное лето не сменит ее своим душевным теплом. Мы спустились на набережную и не спеша побрели вдоль нее, я достала из сумки кукурузные лепешки и протянула ему. Их мне дал месье Жюст еще днем, и сейчас они были очень кстати. Марсель жадно откусил и осмотрел меня непривычно внимательно.

– Что у тебя на шее? – спросил он после небольшой паузы.

– Кожа, – спокойно ответила я.

Марсель не понял моей шутки, что придало моим мыслям грустный оттенок. В этом наш дуэт с Филиппом был идеальным, он бы обязательно отшутился в ответ, и мне бы пришлось хорошенько подумать, чтобы сравнять счет.

– Это монета, – поправилась я, взглянув на него.

– Я вижу, – он приблизился так, что я почувствовала его теплое дыхание. – Но зачем она висит у тебя на шее? Я видел ее и ранее.

– Она там всегда! – уверенно заявила я. – Это вроде талисмана, напоминающего о моем долге.

– И что он напоминает тебе? – довольно небрежно спросил он.

– Долг! Это мой долг, – сказала я, будучи уверенной, что он все равно ничего не поймет.

– Твой язык нужно развивать, ты говоришь, но я ничего не понимаю, – он засмеялся. – Перед кем этот долг? Этот человек здесь?

Я молча посмотрела на небо, звезд не было, только одинокие облака, словно баржи, лениво проплывали мимо.

– Нет! Он очень-очень далеко, так далеко, что не описать словами.

– Туда можно долететь на воздушной технике?

– Такую технику еще не изобрели.

Он снова не понял.

– Шучу! – я взяла его под руку и зябко прижалась. – На улице еще холодно для долгих прогулок.

– Ты уедешь обратно, чтобы вернуть этот долг? – Марсель озабоченно продолжил тему.

– Да, но это будет нескоро, должно пройти много лет.

– Послушай, я, кажется, нашел для тебя работу. Я хочу открыть студию для детей, скоро внизу освободится часть склада, в этой комнате можно будет проводить занятия, ты будешь учителем, как тебе? – он немного отстранился от меня и вопросительно взглянул в глаза.

– Конечно! Мечтать о таком не могла! – я захлопала в замерзшие ладоши.

– Тогда договорились. Я буду рассчитывать на тебя. Ты имеешь опыт общения с детьми?

– Да. У меня есть племянник, мы отлично ладим.

Я вспомнила это маленькое орущее чудовище, которое старалась обходить стороной. Но сейчас выбора не было: не согласиться было бы глупо, и к тому же для меня это будет в новинку. А вдруг я найду с ними общий язык? В любом случае нужно попробовать! Настроение поднялось, кровь побежала по венам активнее и согрела замерзшие конечности, мы направились к развилке, на которой обычно прощаемся и расходимся в разные стороны.

На следующий день Филипп пригласил меня на ужин в одну из его любимых пиццерий. Я съела пасту с вялеными томатами и жареный бутерброд с сыром и какой-то странной колбасой. Филипп выпил вина и съел лазанью. Я чувствовала себя предателем, мне казалась, что я обманываю нас обоих, но на самом деле я не обманывала никого, просто недоговаривала некоторых вещей.

– Знаешь, у меня появился друг, он ведет уроки в мастерской, где я занимаюсь лепкой.

Филипп перебил меня:

– Это здорово! – и поднял руку, чтобы подозвать официанта.

– Это еще не все, – возмутилась я.

– Прости, я тоже хотел сообщить тебе что-то, но это подождет, продолжай.

– Нет уж, – я занервничала, – давай сначала ты, раз уж начал!

Я взяла его бокал и сделала глоток вина, чтобы снять возникшее напряжение.

– Я хотел сказать…

Официант подкрался незаметно и встал немного позади Филиппа, словно тень.

– Ты будешь еще что-то? – спросил Филипп, заметив его.

– Да! Пожалуй, бокал вина. И чай. Спасибо.

– Два бокала и чай. Спасибо.

Я не хотела, чтобы этот разговор смешался с подсчетом денег, беседой с официантом, переместился на улицу, где часть его была бы утеряна, и в результате вовсе был прекращен, потому что любопытный таксист навострил свои красные уши. Мне хотелось договорить здесь, сидя за столиком, в спокойной, непринужденной обстановке. Я собралась и попыталась настроить себя на то, что какой бы ни оказалась новость Филиппа, я приму ее спокойно и не буду паниковать, ведь из любой ситуации есть выход, даже если его в данный момент не видно. Официант принес заказ, расставил на столе и молча исчез.

Я решила не тянуть и, сделав глоток вина, вопросительно кивнула. Филипп посмотрел мне в глаза, затем отвел взгляд и сказал:

– Скоро мне нужно будет уехать в Москву, мои труды здесь закончены, а там меня ждут новые проекты, есть много разных планов, которые осуществимы только в Москве.

Он поднял бокал и пристально посмотрел сквозь него, в обоих его зрачках появилось искаженное отражение могучей пустоты. Ему было стыдно за то, что он не исполнил всех своих обещаний, но об этом мы оба молчали. Я была готова к чему-то подобному, просто не знала, в какой именно форме он захочет избавиться от меня. Я думала о Марселе, о своей жизни в Париже и о том, что будет завтра. Уезжать я точно не планировала, это было бы полным провалом. Но и к самостоятельности я была еще не готова – эх, если бы он подождал буквально пару месяцев…

Ладно, нужно отталкиваться от реального: у меня есть Марсель, он хорошо относится ко мне и не бросит в беде, я уверена. Работа тоже почти в кармане, однажды у меня получилось, значит, получится и еще раз, это уже проторенный путь для меня. Я не учитывала только одного: Марсель не знает о том, что у меня нет ноги, но рано или поздно мне все равно придется рассказать ему об этом.

Мне предстояло сделать прыжок с одного плота, на котором я плыву по реке, на другой – это сложно, нужно не упасть в воду и не сломать новый плот, ведь он хрупкий, и пока неизвестно, выдержит ли вообще он мой вес. Мне стало не по себе от этих мыслей, успокаивало только одно: жизнь передо мной в долгу, значит, плот, который неожиданно приплыл мне на подмогу, не такой уж и хлипкий, он выдержит ровно столько, сколько понадобится, иначе весь план, задуманный самой жизнью, рухнет в одночасье.

Тишина за нашим столиком царила и властвовала, Филипп тоже ушел глубоко в свои мысли.

– Я не поеду, – уверенно заявила я. – Останусь тут.

– Но послушай, как ты сможешь прожить тут одна? Это невозможно, ты и говорить толком не можешь.

– Говорю я уже достаточно хорошо, понимаю еще лучше, так что с этим я справлюсь. Скоро у меня появится работа – я буду обучать детей лепке.

Филипп злобно усмехнулся:

– Как ты себе это видишь?

– Непросто, и я не уверена, что справлюсь, но если я не попробую это сейчас, если сдамся и пойду по легкому пути, уеду с тобой в Москву, то буду думать об этом всю оставшуюся жизнь и сожалеть. Все страхи можно победить, стоит лишь сделать шаг им навстречу, как они мгновенно улетучатся, словно клубок табачного дыма. Так уже было с операцией, я решилась и не жалею, даже несмотря на то, что все вышло не так, как было задумано. Да, я лишилась ноги, но приобрела новую жизнь, новую страну и новые эмоции. Я не поеду. Это мое окончательное решение.

Филипп расслабил напряженные мышцы лица, моя уверенность в себе ослабила затянутое на его шее чувство ответственности, он сделал еще один, последний, глоток вина и подозвал официанта, знаком попросив принести счет.

Мне было не по себе, в душе ныла печаль, я не держала Филиппа, не хотела быть ему обузой, я хотела отпустить его и снять с него все обязательства, мне хотелось, чтобы он ценил это, чтобы гордился мной, чтобы этот вечер был прекрасным и надолго запомнился нам обоим. Но все было не так, он погружался в свои мысли и старался как можно быстрей закончить ужин.

– Почему ты такой холодный, такой равнодушный? – Слезы неожиданно подступили и скопились в глазах. – Я ведь так стараюсь не мешать тебе, хотя у меня тоже могут быть претензии, ты ведь обманул меня.

– Давай лучше не будем об этом, – он оглянулся по сторонам, будто ждал кого-то.

– Знаешь, мне кажется, что мне ты можешь сказать правду, я ведь никогда не упрекала тебя ни в чем.

– Правду?! Ты хочешь правду?! – его глаза налились гневом, а на шее проступили синие пульсирующие вены. – Да меня уже тошнит от твоей справедливости и правильности, от всех твоих попыток быть незаметной!

От неожиданности я всхлипнула громче, чем можно было себе позволить в общественном месте. Его ладони напряженно сжимались в красные, наполненные кровью кулаки, готовые ударить меня. Я вспомнила все, что говорила Арлетт: как же она была права!

Филипп наклонился ближе к столу, словно змея, извивающаяся вдоль поверхности, и полушепотом продолжил:

– Ты не должна была соглашаться на эту операцию, не должна. Твой докторишка же предупреждал тебя. Почему ты его не послушала? Думала, сделаешь лучше всем? Думала, привяжешься ко мне навечно? Я ненавижу тебя, ненавижу твои хромые шаги в ночной тишине, ненавижу тебя по утрам, твою улыбку, твой смех!

Передо мной сидел совсем не тот человек, с которым я жила последние несколько лет. Его будто подменили, зачем он выплеснул на меня все это, почему не стерпел, даже если ему было невмоготу, ведь до нашего расставания оставались считанные дни. Сейчас я отдала бы многое за то, чтобы вскочить и выбежать на улицу, но мне пришлось пройти через еще одно, возможно, последнее унижение в глазах Филиппа. Я неуклюже встала и, прихрамывая, направилась к выходу. Слезы катились градом, воздуха не хватало, я закрывала лицо рукой, но это все равно меня не спасало, я старалась ускорить шаг – моя хромота становилась более явной, а шаги мельче. Он смотрел мне вслед, его взгляд прожигал мне спину, и казалось, это будет длиться вечно.

Я вышла на улицу и вдохнула полной грудью, позволив себе расплакаться в голос. Как же жалко себя, ну почему он такой, почему? За что? Я вспомнила Андрея Сергеевича, теперь он казался мне не таким уж мелким и жалким. Неожиданно сзади подошел молодой человек, он озабоченно спросил, что у меня случилось и может ли он чем-то помочь. Я помотала головой и испуганно направилась прочь, все еще продолжая хныкать и горестно вздыхать. Вечер был на удивление теплым, или меня горячили события вечера, небо темное, безоблачное, улицы пустынные и одинокие, лишь сутулые фонари приветствовали меня своими желтыми тусклыми лучами. Я просто брела прямо, без цели и желания. По улице проехал большой белый фургон, он остановился метрах в пятистах и включил рыжий левый поворотный сигнал, а затем с гулом скрылся из виду, я пошла за ним. Эта улица была мне знакома, мы ходили по ней с Марселем, в конце есть полукруглое желтое здание, в нем кафе. Если я, верно, иду, то дом Марселя буквально в получасе ходьбы от него. Я уверенно направилась вперед, ноги уже устали, но это сейчас было совсем не важно.

"Зачем я иду к нему?" – спрашивала я сама себя, и в ответ у меня снова корчилась плаксивая гримаса, а из глаз катились горькие слезы. Я не могла сдержаться, не могла взять себя в руки, это был очередной сбой, но сейчас к нему прибавились еще и отсутствие жилья, денег и какой-либо опоры. Как хорошо было лежать в теплой больничной палате и упиваться своим горем месяцы напролет, зная, что сейчас откроется дверь и еда сама войдет ко мне ровно в назначенное время, можно спать сколько угодно, хоть днем, хоть ночью, и не думать о том, где мне придется ночевать сегодня. Наверно, Филипп уже остыл и сейчас жалеет обо всем, что наговорил мне, наверно, ждет меня и волнуется, опять испытывает тягостное чувство ответственности, желает всеми силами избавиться от меня, запихнув в самолет, летящий в Москву.

Тут меня осенила мысль – я поняла, что привело его в ярость: у него нет дел в Москве, он просто решил отвезти меня обратно, вроде собачки, что вернули в питомник, потому что выяснилось, что за ней нужно убирать какашки, кормить и выгуливать. Но план его провалился, когда я отказалась возвращаться. Теперь все встало на свои места, все стало понятно. Что ж, будь по-твоему – больше ты никогда не увидишь мою тошнотворную улыбку и не услышишь мои хромые шаги, клянусь, никогда! Даже если мне придется ночевать под мостом, я не вернусь в его квартиру, которую еще недавно любила всем сердцем. Я вытерла рукавом слезы и стремительно направилась вперед.

"Марсель", – думала я и согревалась теплыми мыслями о том, что он будет рад меня видеть, это был тот самый прыжок с одного плота на другой, совершенный не по плану, а в экстренном режиме. Я сосредоточенно расправила руки в стороны, пытаясь поймать равновесие своего тела, согнула ноги в коленях и уставилась взглядом в точку, в которую мне предстояло приземлиться.

Тело ломило и трясло от усталости и напряжения, зубы стучали, голова раскалывалась от непривычно долгого плача, нос заложило. Я периодически всхлипывала, стоя перед домом Марселя и смотря в его теплые желтые окна, расположенные на пятом этаже. Спальню тускло освещала прикроватная лампа, а в кухню простирался свет из коридора. Приглушенные тона говорили о спокойствии, скорее всего, он уже собирался ложиться спать или смотрел телевизор. Я постояла еще немного, а затем направилась к нему, приготовив заранее историю, которую расскажу, когда он удивленно спросит меня, что приключилось этим вечером, и вообще обо всем, что происходит в моей жизни. Я уверена, он пожалеет меня, приютит, укутает теплым пледом и будет возмущенно качать головой, наливая мне крепкий сладкий чай, в то время когда я поведаю о том, как поступил со мной Филипп.

Я постучала в дверь. Затем еще раз, немного громче. Поправила волосы и отошла от двери на шаг назад. Мне никто не открывал. Он, конечно же, не ждет гостей в такой час, ему нужно время, чтобы одеться, я ждала. Может, он в ванной и не слышит стук, может быть, решил, что кто-то ошибся дверью. Я снова постучала, в этот раз я была настойчивее и увереннее.

Через минуту послышались шаги, ключ в замке повернулся, и в узкую щель вылез нос Марселя. Он, полуголый, возмущенно таращился на меня из темноты, окруженный облаком приятного ванильного аромата. Сердце застучало в груди, пульсировало в висках, я не находила слов, потому что задуманная мной исповедь должна была изливаться в теплом уютном кресле, а не в темном холодном подъезде.

– Это я, – сказала я и почувствовала всю нелепость этих слов.

Он приоткрыл дверь чуть шире, затем оглянулся назад и снова посмотрел на меня. Черт, он был не один, наверно, с девушкой, мне захотелось провалиться сквозь землю.

– Ты что-то хотела? – спросил он.

– Да я просто шла мимо и увидела свет, я подумала, может быть, зайти, обсудить предстоящую работу.

Он переминался с ноги на ногу, раздумывая, что ответить. Мой визит был ему явно не в радость.

– Но если ты занят, то это может и подождать, – сказала я и опустила глаза.

Не знаю почему, но я все еще испытывала надежду на то, что сейчас он распахнет передо мной дверь и пригласит войти, это глупо и очень стыдно, это был край моего безрассудства, но если этого не произойдет, то мне придется ночевать под мостом. Я ненавидела себя, ненавидела Филиппа, ненавидела эту операцию, этот город, эту страну и весь этот мир в целом.

– Может, в другой раз? – он пожал плечами и неловко улыбнулся, будучи все еще в шоке от моего появления, его взгляд был холодным и чужим, совсем не таким, каким мне казался ранее.

– Мне больше некуда пойти! – произнесла я. – Могу я остаться?

По шее разлилась жгучая, удушливая краска, на коже выступила испарина, я пылала алым цветом как никогда.

– Нет! – уверенно произнес он. – Это невозможно! Ты не так меня поняла! – возмущенно кричал он, раздувая огромные ноздри.

Я заплакала в голос, может, это дурной сон, может, я проснусь от ночного кошмара, сотру пот со лба и в блаженном успокоении прижмусь к подушке и обернусь теплым одеялом, чьим бы оно ни было: больничным или одеялом в квартире Филиппа. Клянусь, если это окажется сон, то я внемлю намеку и завтра же начну работать над собственной независимостью. Но сегодня, сейчас мне нужна помощь, очень нужна. Я пошла по ступенькам вниз, пребывая в полной прострации.

Я перепрыгнула на другой плот, но, даже не успев очутиться на нем, с треском ушла под воду, брызги разлетелись так высоко, что их можно было услышать за сотни метров. Это оказался вовсе не плот, а, скорее, обман зрения, иллюзия, и теперь течение несет меня вдоль берега, позволяя изредка высунуть голову на поверхность, чтобы сделать глоток воздуха. Вода холодная, я бултыхаюсь в ней, пытаясь справиться, но это смешно, я так слаба и бессильна перед ней, что все мои попытки тщетны. Я бьюсь и царапаюсь о камни и ветви, встречающиеся у меня на пути, лицо, обожженное ледяной водой, горит, руки и ноги почти не чувствуются. Я готова сдаться, я закрываю глаза и перестаю сопротивляться потоку.

– Постой! – окликнул меня Марсель.

Я обернулась.

– Иди сюда! – он распахнул дверь.

Я мигом поднялась и зашла к нему. Он скрылся за дверью спальни, скрипнула дверца шкафа, звякнул брючный ремень, он одевался. Я тяжело дышала, зубы стучали, словно деревянные дощечки, то ли от холода, то ли от страха. Из спальни слышался шепот Марселя и еще один голос, но, к удивлению, не женский. Сейчас мне было все равно, что происходит там, но после, когда все успокоится, я обязательно вернусь к этим мыслям. Марсель плотно закрыл за собой дверь опочивальни и пригласил меня на кухню.

– У меня немного времени, и я не хочу вникать в твои проблемы, прости. У каждого они есть, и я не готов решать их. Но я вижу, что тебе плохо, не хочу знать причину, – он жестикулировал, будто отторгая что-то неприятное. – Вот ключи от студии, там, в кладовке, есть раскладушка, старая, но спать можно. Я дам тебе немного денег, потом отдашь, когда заработаешь. Больше не приходи ко мне, если я тебя не приглашал. Мы друзья, но жить вместе – нет!

Я кивала и поддакивала, сидя на стуле в кухне Марселя, стало тепло, я немного успокоилась и перестала всхлипывать.

– Я вызвал такси, оно приедет через несколько минут, я провожу тебя вниз.

Мы вышли из кухни в холл, он снова зашел в спальню и что-то сказал, через узкую щель я увидела молодого человека, он сидел в распотрошенной постели абсолютно голый. Мы встретились взглядом, и я тут же сделала шаг назад, чтобы скрыться. Не знаю, что в таких случаях надо говорить: «О боже!» или «О черт!»? Я склонялась ко второму, но этот день был явно не предназначен, чтобы судить кого-то, ведь на скамье подсудимых сидела я, а все они были присяжными заседателями, сидели за высокими деревянными трибунами и смотрели сверху вниз, мне стоило склонить голову, чтобы ее не снесли с моих плеч, и жалобно вымаливать сострадание. Я так и поступила.