Читать книгу: «Когда вернусь в казанские снега…», страница 3

– Нет, он не вернётся, – сказала Ирина, – но вас, Барков, мы прощаем. И вас тоже, – сказала она Рафику.

Что-то загрохотало, и из трубы вылез, сияя белозубой улыбкой, сам чумазый Витёк с огромной чашей пунша. Над чашей трепетал голубой пламень.

– А вот и киселёк! – закричал он.

– Сюрприз! – захохотала подавальщица.

Собаки встали на задние лапы и уткнулись носами в наши локти.

А мы сидели, шумно пируя, словно рыцари и прекрасные дамы под закопчёнными сводами нормандского замка. Мы делили голубой огонь и перловку и бросали кости нашим собакам.

Боже мой, думал я, смертные люди! Ведь невозможно даже подумать, что всех нас когда-нибудь не станет, даже этих курсантов, даже Ирины, боже мой! Ведь в это невозможно верить, это невозможно понять. Что же делать? Может быть, верить друг в друга, в то, что соединило нас сейчас здесь, в то, что тянет сейчас всех людей во всём мире к этой нашей стойке? Ведь мы же все должны друг друга утешать, всё время ободрять, разговаривать друг с другом о разном, житейском, чуть-чуть заговаривать зубы, устраивать вот такую весёлую кутерьму, а не подкладывать друг другу свинью и не ехидничать. Но, к сожалению, как часто люди ведут себя так, будто не умирают они никогда, и лишь временами всё складывается так благополучно, как сейчас. Жаль, что вас не было с нами.

Уже два раза объявили по радио о посадке, когда к колоннаде подъехал открытый ЗИЛ-11 и из него вышел Герострат. Путаясь в своей тунике, он деловито прошёл за колонны. В руках он нёс канистру с бензином.

– Всё слава, всё стремление к славе, – ворчал он, обливая бензином стены Симферопольского вокзала. – Мало мне храма Афины, нет, надо ещё сжечь этот дворец… Пароход своего имени я уже того, а теперь, значит…

– Эй ты, Стратостат! – закричали курсанты, слезая с табуретки. – Не балуй, псих! По кумполу захотел?

Не знаю, чем кончился спор курсантов с Геростратом, потому что мы с Ириной пошли уже к поезду.

7

Яцека мы застали в мастерской. Он жарил себе пельмени. В центре помещения высилось нечто огромное, закрытое мокрыми тряпками.

– Во-первых, рад вас видеть, – сказал Яцек, – а во-вторых, и сам могу похвастаться. Получил заказ. Работаю над скульптурной группой «Мирный атом».

Он содрал тряпки, и мы увидели группу, выполненную пока что в глине. Здесь сидела женщина с чертами Ирины, а рядом с ней пытливый молодой учёный, смахивающий на меня, а за их спинами, положив им на плечи тяжёлые руки, высился отягощённый идеями мыслитель, напоминающий самого Яцека.

– Скоро я стану большим человеком, Миша, – сказал Яцек, – и тебя в люди выведу.

Всё так и получилось. Яцек вывел меня в люди. Ирина стала моей женой. Давно это было.

Арямнова Вера Николаевна

Родилась в 1954 году в рабочем посёлке Янаул (Башкирия).

С 1973 по 1991 год жила и работала в г. Набережные Челны, участвовала в строительстве автогиганта. Следующие 14 лет жила в Костроме, с 2006 года – в Казани, работала в газете «Республика Татарстан».

Автор книг: «Оловянный батальон» (2001); «Синица в небе» (2002); «Ангелы» (2011); «Дама с прошлым» (2011); «В стране родной» (2011).

Пёс

Муж Антониды превратился в пса. В крупного, хорошего пса непонятной породы. Произошло это постепенно. По какой причине, Антонида не знает – может, вирус какой подхватил, два года болтаясь вдали от семьи, а может, думает она иногда с обидой, без всякого вируса, по собственному желанию. Потому как ни разу не видела Антонида, чтобы мелкие – поначалу – изменения, которые замечали оба, его огорчали, или хотя бы удивляли. Он казался даже довольным, обнаруживая новые собачьи признаки на собственном теле.

А началось всё с запаха. Вернее, с его пропажи.

Антонида собирала рубахи Алексея в стирку. И по женской слабости, а скорее, по старой памяти, ведь женской слабости к мужу у Антониды к тому времени уже не осталось, прижала их к лицу и вдохнула запах. Вот тут-то и обнаружилось, что прежнего, родного духа от них не исходило – рубашки резко и явственно пахли псиной. Большого значения этому Антонида сначала не придала и, может, вскоре забыла бы об этом, если б не событие, последовавшее аккурат в тот вечер, когда выстиранные «Тайдом» с лимонным запахом рубахи она тщательно выгладила и повесила в шкаф на плечики – по две рубашки на каждое.

Закончив работу, она вошла в большую комнату, где последнее время спал на диване муж. Алексей смотрел телевизор, но на приход жены отреагировал, протянув к ней обе руки. Антонида легонько погладила его и присела на диван. Алексей с готовностью подвинулся и тут же, зевнув, потянулся во весь свой огромный рост. Одеяла не хватило, и одна нога выпросталась наружу. Ладно бы нога, а была это не нога, а собачья лапа. Рыжеватая на вид, с крупными растопыренными когтями. Антонида, вскочив, оторопело глядела на неё, а после перевела взгляд на мужнино лицо. Он тоже смотрел на лапу, и, похоже, она занимала его больше, чем донельзя удивлённая Антонида. Потом, как бы с сожалением, втянул лохматую под одеяло и через секунду снова выпростал, но уже не лапу, а свою, вполне человеческую ногу.

– Фу ты, причудится же такое! – облегчённо выдохнула Антонида и снова посмотрела на лицо Алексея.

Он, как ни в чём не бывало, смотрел на экран. «Куда ж это мне мозги-то повело, подумала Антонида, с чего мне всё это приблазилось?» Антонида устыдилась собственных галлюцинаций в отношении мужа и почувствовала себя виноватой перед ним.

– Алёша, можно я побуду с тобой, – жалобно сказала и обняла мужа. Тот заулыбался, глянул в глаза Антониде ласково и преданно. Она положила голову на плечо Алексея и вдруг услышала упругие, дробные удары в мягкую спинку дивана. Скосив глаза, увидела: крупный собачий хвост в лёгкую загогулину колотит, как бы от радости, по обивке дивана, и на ней остаются рыжеватые шерстинки. «Линяет…» – последнее, что подумала Антонида и хлопнулась в обморок…

Сначала Антонида пыталась разговаривать с Алексеем, надеясь остановить процесс.

– Я всегда изнутри был псом, – сообщил муж.

– Как это псом, я же влюбилась в тебя, замуж пошла, детей тебе родила! Никакого пса ты даже отдалённо не напоминал.

– Ну да, – ухмыльнулся Алексей, – я же старался тебе понравиться, на задних лапах перед тобой ходил.

– А почему же теперь не ходишь? – всхлипнула Антонида.

– Ну нельзя же всю жизнь на задних лапах проходить. Ты вот попробуй всю жизнь – на цыпочках…

На такой резон Антониде и не возразить было… Дальнейшие разговоры на эту тему муж обрывал лаем. Как только заговорит Антонида об этом, Алексей – в лай. А потом стал лаять и по другим поводам.

Совсем прохудилась на веранде крыша. Антонида купила рубероид, Алексей покрыл половину крыши и забросил дело. Как только она напоминала ему о приближающихся вместе с осенью дождях – начинал лаять. При этом у него то уши собачьи прорастали ненадолго, то нос покрывался шерстью, а то и вся голова превращалась в псиную. Антонида пугалась и отступалась от него. Что делать с крышей, никак придумать не могла. Не просить же соседа чинить – при живом-то хозяине! В округе все знали Алексея как мужика с золотыми руками и большой силищей. У всех на виду Алексей когда-то один этот дом из разрухи поднял: и фундамент под него подвёл, и крышу сменил, и веранду пристроил, и много ещё чего. Соседи, кажется, ещё не догадывались, что происходит с Алексеем.

Антонида весь этот ужас переживала вдвойне. Десятилетний Колька был свидетелем отцовских превращений, и хотя его-то малолетство хранило от глубокого переживания происходящего, Антониду, как мать, не спасало ничто. Она шла на работу. Сначала на одну, потом на другую – помимо основной, подрабатывала мытьём полов в двух магазинах и в подъезде жилого дома. Весь день таская с собой Кольку за руку, она чувствовала, что думает с ним об одном.

– Вообще-то, мам, я всегда мечтал о собаке. Как ты думаешь, папа когда-нибудь превратится в собаку насовсем? – высказался однажды Колька.

Антонида не сдержалась и заплакала.

«Насовсем» Алексей превращался в собаку довольно часто и собакой нравился ей больше, чем человеком. В собачьей ипостаси мужа проглядывала его бывшая человеческая сдержанность и дружелюбие. В человеческом же обличье и при частичных превращениях Алексей стал невыносим. Он чесался задней ногой, не снимая ботинка, добивался, чтобы вылизанные им тарелки и сковородки считались вымытыми, за стол с нею и Колькой садиться перестал, а издали, неотрывно и преданно глядя на людей, дожидался, когда Антонида поставит еду перед ним на пол. Колька порой забавлялся: служи! И Алексей, подмигивая сыну человеческим глазом, выхватывал подачку. Антонида впадала в истерику, Алексей начинал злобно рычать и скалить уже вполне собачьи клыки – он не выносил отрицательной эмоциональной реакции на своё поведение. А собакой ластился, лизал руки… Но однажды попытался обнюхать Антониду под подолом. «Прочь, прочь, пошёл вон», – закричала она не своим голосом, и пёс, поджав хвост, проворно выскользнул за калитку. Любопытно, что задвижку открыл быстро, вполне по-человечьи – передними лапами, встав на задние.

Быть женой полупса-получеловека невмоготу. Антонида тосковала и однажды излила тоску соседке Алле, рассказав всё. Алла была супругой бизнесмена. Новенький дом их горделиво возвышался среди других, выросший, как гриб, за одно лето. Мужики-соседи проходили мимо, отвернувшись, потому как у себя дома отбивались от жён, ставивших им мужа Аллы в пример. Доказывали жёнам – никакой работой денег таких не заработаешь, только воровством. Зато женщины относились к новой соседской паре уважительно-подобострастно, сразу признав за ней первенство над всей улицей. И шли к Алле с любой нуждой – позвонить, денег занять, помочь похлопотать о чём-то, просили советов. Алла соседок привечала: ведь никакие железные решётки на окнах не спасут от грабителей, а вот хорошее отношение соседей ввиду такой опасности дело совсем не лишнее.

Рассказ Антониды близился к концу, когда зашла Нина – позвонить с Аллиного телефона. А Антонида остановиться не сумела, досказала свою историю при ней. И если глаза Аллы по мере рассказа становились всё более удивлёнными и испуганными, то Нина как будто не нашла в нём ничего удивительного.

– Ну и чего ты ревишь-то?⁴ – строго сказала Антониде Нина. – Эко дело, пёс! Солидное существо, дом охранять станет. У меня вона – пятый год Васька пятак да хвост закорючкой отращиват, копыты, опять же. Да ещё хрюкат, как по пятаку-то хлопну газеткой или чем попало. Совсем превратится – куды его? На мясо, что ль? Никак нельзя, двои робят у нас, внуки.

– Женщины, вы с ума сошли, или разыгрываете меня?! – почти взвизгнула Алла. – Идите с Богом, думать надо было, за кого замуж выходите и от кого детей рожаете! И вообще перестаньте, всё это бред, бред!

– Дак вовсе не бред, Аль, – сказала Нина. – От винища всё. Сперва пьют-пьют, а под конец така мутация и выходит с имя. Ничё не понимают, ничё не делают, обыкновенный алкоголизьм. Только раньше не превращались, а теперь превращаются. Вона смотри, спида раньше тоже не было, а ноне есть. Мало ли какого сраму нанесло, и это тож…

Алла меж тем уже поднялась с дивана, совладав с собой. Вежливо выпроваживая женщин, вышла с ними на крыльцо. Глаза её вдруг округлились, она смотрела в направлении дома Антониды. У калитки стоял Алексей и, глядя на пробегавшую мимо собаку, преображался на глазах: встал на четвереньки, оброс шерстью, хвостом, завилял им и весело побежал за собакой…

– Ну вот и отдохнёшь от его теперь, – заявила Нина Антониде, – он за сучкой-то далеко убежит, может, с неделю его не будет, может, доле. Ты пока будку спроворь, он, может, больше в человечье обличье и не придёт, я об таком слыхала. Лучше б и не вертался, опосля того тебе с ним ещё хуже будет. Мне Ваську-то кастрировать пришлось, как он к соседской хрюшке в сарай зашёл. А твой не дастся – эко пёс какой громадный!..

Утро

И никого рядом!.. Никого, а Ваня же проснулся!

– Где мой дедушка… – попробовал захныкать, но понял, действительно – никого в доме. Он обвёл глазами знакомую комнату. Испанские, китайские, корейские, и даже покемоны отечественного производства отчуждённо смотрели с полок. Ваня вспомнил о великолепном красном мотороллере, который, вероятно, дожидается его на веранде, и немного приободрился.

– Няня! – на всякий случай громко крикнул мальчик.

– Ни няни, ни Бабочки, ни папы, ни мамы… – в окно просунулась морда Коня и широко улыбнулась: – Доброе утро, малыш.

– Где дедушка?

– Дедушка уехал вчера, ты же знаешь.

– Почему он уехал? – капризно спросил Ваня.

– Пойдём погуляем, там и поговорим.

– Мы пойдём в магазин?

– Лучше погуляем в Саду.

– Хочу в магазин! Купишь мне игрушку?

– Нет.

– Чупа-чупс?

– Но у нас же нет денег.

– Есть! Я сам куплю! – Ваня заглянул под подушку и достал оттуда дедушкин подарок – зелёную денежку с дядькой посередине.

– Хорошо, пойдём, – согласился Конь.

– Почему ушла няня?

– Не почему, а куда. Няня ушла за молоком. Она думала, ты будешь долго спать.

– А папа с мамой?

– Ну их просто опять нет. Они теперь в Дамаске.

– А я…

– А ты в Саду, со мной.

– Не хочу в Саду! Не хочу тебя слушаться!

– А по попе хочешь?

– А дедушка увидит, он тебе…

– Дедушка меня никогда не увидит, он видит то, что видит, а не то, что есть.

– А Бабочка тебя видит?

– Бабочка видит, но её тоже нет.

– Почему?

– Потому что ей нравится Гофман, а твоему дедушке нет. И они поссорились. Она ещё не знает, что дедушка уехал. Узнает, придёт к тебе.

– А кто такой Гофман?

– Человек маленького роста с причудливыми манерами и некрасивым лицом.

– Страшный?

– Страшно талантливый. Некоторые думают, он пьяница. А он талантливый писатель и мужественный человек. Он показал, что волшебство вторгается в земной мир. Ему удалось это как никому другому… Но ночь и волшебство одно, а среди бела дня строптивый судья сочинял заключения, в которых не боялся требовать освобождения хороших людей, хотя был нанят на службу Его Королевским Величеством совсем для других дел.

– И Бабочка его любит, да?

– Ну да. У них много общего. Например, мечта побывать в Венеции. И родились они в один день, только Гофман лет на двести раньше. Но это неважно, свой день рождения она всегда отмечает вместе с Теодором.

– Теодором?

– Эрнстом Теодором Вильгельмом – такое имя у Гофмана-юриста. А Гофман-писатель заменил Вильгельма на Амадея. Потому что он любил музыку Моцарта. Таким образом, Гофманов было два: Эрнст Теодор Амадей и Эрнст Теодор Вильгельм. А может, больше. Ведь он ещё и музыкант, и художник. Да ты скоро сам с ним познакомишься.

– Не хочу.

– Всё равно Бабочка вас познакомит.

– Ты меня любишь?

– Ну да…

– Тогда покатай.

– Садись.

Конь подогнул передние ноги и Ваня быстро устроился между его крыльями.

– А почему ты никогда не летаешь, у тебя же есть крылья!

– Ну я же не птица. И я старый.

– А дед мне купит самолёт. Он меня любит.

– Малыш, тебя все любят: и няня, и Бабочка, и папа с мамой.

– Хочу самолёт! Настоящий!

– А звезду с неба ты не хочешь?!

– А ты можешь достать?! – простодушно ахнул Ванюшка.

– Нет, – смутился Конь, – ты же знаешь, я не летаю…

Они помолчали, и Ваня погладил шёлковую гриву:

– Не переживай. Ты мне всё равно нравишься. Когда дед купит мне самолёт, мы вместе с тобой полетим за звездой.

Возле магазина Ваня спешился, скользнув вниз по крылу Коня. А когда Конь попытался вернуть крыло в прежнее положение, то болезненно охнул.

– Я сделал тебе больно? – забеспокоился Ваня.

– Да нет, я сам перестарался, опуская крыло вниз, чтобы тебе удобнее было слезать. Ничего, пройдёт, это просто застарелый остеохондроз. Он иногда даёт о себе знать. Ну вот, уже легче, – сказал Конь, с видимым усилием складывая крылья на спине. – Ну, пойдём в магазин.

Возле двери мальчик остановился, потому что увидел объявление: «Вход с собаками строго воспрещён. Штраф 50 рублей».

– Знаешь, Конь, ты подожди меня здесь, я один пойду.

– Малыш, мне бы не хотелось отпускать тебя по двум причинам: я должен видеть тебя, чтобы с тобой ничего плохого не случилось, а ты должен видеть меня, чтобы я существовал. Когда меня не видят, я не существую.

– Это больно?

– Когда-нибудь узнаешь. Дело не в боли, а в том, что может не получиться вернуться к тем, кого любишь.

– Видишь ли, ты слишком большой, ты просто не протиснешься в дверь магазина.

– Это не проблема. Смотри!

Конь трижды обернулся вокруг себя, с каждым оборотом становясь всё меньше. Взглянув, как в зеркало, в стеклянную витрину, горделиво сказал:

– Теперь протиснусь. Ну, как тебе мой размерчик?

– Теперь ещё хуже, – хмуро сообщил малыш. – Теперь ты… как Конёк-Горбунок, размером с собаку. А с собаками в магазин нельзя!

– Так давай не пойдём туда.

– Я хочу чупа-чупс и новую игрушку!

– Ладно, малыш, раз так хочешь – иди.

…В Саду шёл дождь и было темно. А в Ваниной комнате горел ночник. Мальчик не спал. Новый покемон стоял в ряду с другими и ничем не отличался от остальных, пищащих и поющих, поломано-хрипящих и молчаливых от роду. Ване хотелось с кем-нибудь поговорить, но покемоны, зайцы, медведи и прочая плюшевая братва оставалась к этому равнодушной. А няня давно спала. Ваня привык ходить по дому, после того как она засыпала, но сегодня путешествия по тёмным комнатам не привлекали. Мальчик выскользнул из-под одеяла и подошёл к окну. Всё-таки жалко, что Конь исчез, как только Ваня вошёл в магазин. Ваня сердился на Коня: не мог подождать! Но сердился он не очень, разгневаться всерьёз мешало какое-то ощущение, похожее одновременно на горячую жгучую точку в груди и на нестерпимый непрекращающийся звук – Ваня пока не знал, что это не даёт ему покоя стыд, не знал, как избавиться от дискомфорта. Он ещё не умел.

За окном по стволам и листьям катилась вода – капельками и струйками. Ваня вглядывался в темноту, надеясь обнаружить в Саду Коня, но тщетно. Неужели Конь больше никогда не вернётся, и это он, Ваня, виноват?..

– Мне плохо, Конь, – прошептал Ваня.

…На столике, между тремя вишнями и сухим сливовым стволом вспыхнула свеча. Дождь не гасил её. Ваня во все глаза смотрел на огонёк и постепенно различил силуэт напротив свечи – маленький человек, похожий на карлика, с крючковатым носом и загнутым вперёд подбородком сидел в странной, манерной позе, не касаясь спиной скамейки… Это был Гофман.

– Ты не знаешь, где Конь? – почти выкрикнул Ваня.

Дождь стекал по его полным щёчкам, и казалось, это слёзы.

– Не знаем, – ответствовал Гофман. Ваня заметил, что лицо его странно подёргивается. – Но Вы-то, молодой человек, должны знать. А мы нет, не знаем.

И не успел Ваня спросить, почему «мы», как увидел – прислонившись спиной к стволу одной из вишен, стоял ещё один Гофман. Гофманов было два! Этот, второй, держал в руках исписанный каллиграфическим почерком лист.

– А моя Бабочка тоже пишет, – обратился к нему Ваня, – она пишет стихи, рассказы и статьи.

– Знаем-знаем… Мои биографы любят отмечать, что я творил в состоянии полного одиночества. Они сильно преувеличивают… Но одиночество, перегруженность работой и отсутствие развлечений, призванные беречь наши природные силы и сообщать духу бодрость и выдержку, – всё это в течение длительного времени способно расшатать самый крепкий дух. Бабочка, я бы сказал, пока держится героически… А знаете ли Вы, молодой человек, что героизм противопоказан женской натуре?

– Не знаю, – честно ответил Ваня.

– А кем Вы сами собираетесь стать, филистером, Кошельком – как Ваш дедушка, или… музыкантом?

– Это почему мой дедушка – Кошелёк? – возмутился Ваня.

– Потому что всякий раз, когда ему надо подумать, вместо мысли у него из уха вылетает купюра. Я сам видел… Филистеры ценят деньги выше творчества.

– Значит, мой дедушка родился филистером?

– Филистерами становятся. Рождаются музыкантами, писателями, художниками. Человек может посвятить себя служению искусству или нет, но посвящать себя служению кошельку и желудку он не должен. Именно тогда в нём происходят необратимые извращения человечности.

– Это какие?

– Земные обязанности человека не ограничиваются обеспечением физического благополучия. А у филистеров нет другой цели. И всё, что ей мешает, отбрасывается, не принимается в расчёт, даже принимается в штыки. Например, отдать деньги, чтобы спасти кого-то, филистер не способен…

– Мне бы Коня спасти, – выдавил из себя Ваня заветную мысль.

– О, с Конём ты поступил как заправский филистер. Но не огорчайся. Раз исчезновение Коня не даёт тебе покоя, не всё ещё потеряно… В конце концов, наступило только утро твоей жизни, и ты ещё можешь кое-что исправить.

– А Коня, Коня я смогу увидеть?

– Видите ли, юное создание, Конь Вам был дан авансом. Вы ещё ничем не заслужили его увидеть. Но Вы кровный внук Вашей Бабочки, родились и пока живёте в мире, созданном ею. И она подарила Вам Коня – этого мудреца из мира грёз, чудесного мира снов и сказки. Чтобы Вы не были одиноки, чтобы Вы общались с его недюжинною натурой. Ведь только общение с недюжинными натурами развивает и вкус, и душу. А Вы… предали его на несуществование. Из-за покемона. Может быть, мир бесконечного количества игрушек Вам бесповоротно дороже?

– Не бесповоротно. Мне скучно с игрушками. Я хочу разговаривать с Конём и летать.

…Ваня проснулся в своей кроватке. Всё ещё была ночь. «Мне приснился Гофман, – подумал Ваня. – Мне…»

Малыш повернулся на другой бок и снова заснул. На сей раз ему приснился Конь. Он мчался, не касаясь копытами земли, крылья его были раскинуты широко и свободно.