Бой бабочек

16

В отделении корпуса жандармов на транспорте при Николаевском вокзале ротмистр Горленко Илидор Владимирович листал паспорт задержанного. Юноша был итальянским подданным, приехал из Рима через Берлин, судя по железнодорожному билету. Недавно ему исполнился двадцать один год. Юношу звали Фабио-Мария-Симон-Паскуале-Винченцо Капелло. Как понял Горленко, кое-как разбиравший итальянский, синьор Капелло проживал с матерью в Риме. При личном обыске в пальто, штанах, жилетке и стареньком пиджачке не было найдено ничего подозрительного: обрывки билетов на трамвай в Берлине, фантики, куриная косточка, моток ниток и около тысячи итальянских лир^[10].

Языковой барьер не позволял ротмистру понять, зачем Капелло занесло в Петербург. По виду юноше следует не то что путешествовать через пол-Европы, а сидеть дома да хлебать щи его итальянской мамы. Или что там итальянские мамы готовят любимым сыночкам? Он сидел перед ротмистром на табуретке такой жалкий и поникший, что даже Кокушкин, от которого он попытался сбежать, проникся жалостью.

Жалко не жалко, а добиться, что находится в чемодане, ротмистр не смог. Все-таки была вероятность, что это бомбист, который хитро маскируется. Горленко приказал унтеру открывать. Перекрестившись, Кокушкин поддел ножом хилый замок. И хоть синьор Капелло о чем-то жалобно просил, размахивая руками, унтер вскрыл и второй замочек.

– Чего ждешь, открывай крышку! – приказал ротмистр, невольно уклоняясь к стене.

Кокушкин зажмурился и медленно-медленно приподнял крышку чемодана.

Ничего не грохнуло.

Ничего не бахнуло.

И даже не шандарахнуло.

Синьор Капелло схватился за курчавые волосы и зарыдал так, словно потерял любимого человека. Кокушкин глянул и только крякнул в смущении.

– Что там? – спросил заинтригованный Горленко.

– Извольте сами взглянуть, ваше благородие…

Выйдя из-за стола, ротмистр подошел к табуретке, на которой поместили открытый чемодан. Внутри поверх жалкого бельишка лежала роскошная коллекция фотографий. На всех фотографиях была только одна женщина. Самая прекрасная женщина на земле. Ротмистр обменялся с Кокушкиным понимающим взглядом. Дело обернулось опереткой. Синьор Капелло был вовсе не бомбистом, а несчастным влюбленным, одним из армии таких же сумасшедших. Которые жили одной мечтой и не рассчитывали на большее.

– И этот свихнулся! – с жалостью произнес Кокушкин.

– Кавальерист, что тут поделать, – ответил ротмистр.

При знакомых звуках священного имени сердце синьора Капелло не выдержало. Он бросился к чемодану и закрыл собой прекрасную и недостижимую, рыдая в голос и орошая слезами любимый образ, чьи открытки скупал во всех городах Европы.

Горе синьора Капелло было столь глубоким и искренним, что Горленко распорядился в вокзальном буфете накупить всякой закуски. И даже выдал под это личные деньги. Кокушкин побежал исполнять с большим рвением. Теперь и ему стало жаль глупого влюбленного.

А после ротмистр лично напоил мальчишку чаем и заставил съесть все, что было принесено из буфета. Капелло набросился с такой жадностью, будто не ел три дня. Что было недалеко от правды.

Он еще долго не мог поверить внезапному счастью: страшные русские военные не ограбили его, а накормили, напоили и даже проводили в гостиницу, стоявшую недалеко от вокзала. И, кажется, сунули в карман русские купюры. Чего не случалось с ним ни в одном городе Европы, по которым он слонялся за своей звездой. Что за чудесные и странные эти русские военные! Или они тоже поклонники Кавальери?!

17

Есть люди, каких судьба одарила счастливым даром: они всегда оказываются в нужном месте и в нужное время. Эти счастливчики выигрывают в лотерею, получают наследство, находят старинный клад за печной задвижкой или покупают билет на первый трансатлантический рейс «Титаника». Ванзаров тоже обладал некоторым даром: он вечно попадал туда и тогда, где его никто не ждал. И лучше бы его там вовсе не было.

Вместо того чтобы выйти туда, откуда вошел, то есть через зал, Ванзаров пошел со сцены за кулисы и оказался в актерском коридоре. Как раз в тот ненужный момент, когда Вронский с перекошенным лицом что-то энергично рассказывал даме в красном платье. Заметив Ванзарова, он вздрогнул, бросил быструю фразу, указывая кивком головы на него, и натуральным образом сбежал.

Дама же развернулась к Ванзарову. Уперла руки в боки и посмотрела исподлобья, как тореро смотрит на быка. Дама была красива резкой, жаркой, кричащей, южной красотой цыганки в самом соку. Загорелая кожа спорила с цветом платья и угольно-черными волосами, а пронзительные глазки, с цыганским огоньком, прожгли дырку во лбу Ванзарова. Он, привыкший смотреть в глаза мертвым, не отвел взгляд. Чем вызвал у дамы интерес. Как видно, она считала, что любой мужчина тут же должен упасть к ее ногам. Не на того нарвалась, знаете ли…

И она поманила его пальчиком, украшенным перстнем с рубином.

Вообще в России полицию не принято подзывать пальчиком. А сыскную в особенности. Иностранка, как определил Ванзаров, не знает всех тонкостей русской жизни. И он подошел. Ему протянули для поцелуя руку, чуть более полную, чтобы считаться изящной. Зато беспощадно украшенную кольцами. Ванзаров счел, что простого поклона будет достаточно. Чем позабавил иностранку.

– Что вы здесь делаете? – спросила она по-французски, с грубым, каркающим акцентом, что выдавало в ней испанку. У немок не бывает такой загорелой кожи.

– В России не принято задавать вопросы полиции. Это полиция задает вопросы, – исправил Ванзаров ошибку женщины.

– Так вы из полиции?

– Из сыскной полиции, мадам, – с достоинством ответил Ванзаров.

Он сделал важное открытие для себя: когда красоты слишком много, она будто намазана густым слоем масла да еще с избытком рубинов, волшебства в его сердце не случается. Сердце его остается невозмутимо. Оно не прельстится излишней красотой. И даже полыхающими угольными глазами.

– Великолепно! Вы – сыщик! Как Арсен Люпен или Хэрлок Холмс!

Опять эти надоевшие сравнения. Ванзаров не счел нужным и бровью повести.

– Что вам угодно, мадам? – удивительно холодно спросил он, чем заметно поразил испанку.

– Что угодно мне?! Вы что, не знаете, кто я?!

– Не имею малейшего понятия. Вероятно, актриса или танцовщица. Гастролируете в России сольно или с труппой?

Обжигающая дама, считавшая, что видит мужчин насквозь и даже глубже, не верила очевидному: в Петербурге, где ради нее готовы умирать на дуэли, нашелся какой-то наглец, кто не знает ее! Он не врал, не кокетничал, он действительно не знал, кто перед ним. Но не слышать звездное имя невозможно! О, что сейчас будет!

– Я Каролина Отеро, – сказала она, ожидая, что наглый красавчик (это она отметила) будет повержен.

Ванзаров изобразил мину: дескать, обычное испанское имя, у нас своих Каролин и Катерин хватает, было бы чем хвастаться.

– Родион Ванзаров, – ответил он просто, чем окончательно поразил божественную Отеро. Она поняла, что беспомощна перед этим русским с крепким мужским телом.

– Это вас вызвали, чтобы спасти бедняжку Кавальери от угроз? – спросила она совсем другим тоном.

Ванзаров нахмурился, как подобает суровому русскому полисмену.

– Откуда вам это известно, мадам? Это тайна!

Она легкомысленно махнула пухлой ручкой.

– В театре не бывает тайн, всем и все сразу становится известно. Тем более что крошка Кавальери наверняка сама выдумала смертельную опасность.

– Зачем делать такие глупости?

– Ах, вы не человек театра, как вижу! Ну это же так просто: она получает письмо, якобы с угрозой, и, конечно, держит это в секрете. Но секрет узнают репортеры. Печатают в газетах. Публика приходит в волнение и бежит скупать билеты! Мерзкая и дешевая подлость, чтобы добыть популярность…

– Это ужасно, мадам! – Русский полицейский был самим воплощением закона. – Я был уверен, что ей угрожают неизвестные! Хотя что может угрожать итальянской певице в России, когда мы стоим на страже! Что ж, благодарю, вы облегчили мой труд.

Ванзаров поклонился и уже собрался покинуть прекрасную Отеро, когда в коридор буквально влетел Александров, будто получил пинок под зад.

– Господин Ванзаров! Вы здесь! Какое счастье!

Снова видеть хозяина «Аквариума» в его планы не входило.

– Что вам угодно?

– Господин Ванзаров, прошу простить мою глупость… Я же не знал, что вы… что вас… что защищаете Кавальери… Она рассказала, что вы прибыли помочь… А я-то, дурень, подумал, что… Простите сердечно, не бросайте нас…

Что именно подумал Александров, было понятно без слов, а отчаяние его было столь искренним, что Ванзаров дрогнул.

– С ней что-то случилось?

– К счастью, нет… Она зашла на сцену и увидела… ее… Зовет вас… Умоляю.

Других уговоров не потребовалось, Ванзаров поспешил обратно. А ведь не прошло и четверти часа, как он дал зарок не возвращаться.

Отеро ничего не поняла из нервного разговора, шедшего на русском. Она разобрала только одно ненавистное слово. И тут ее посетила счастливая мысль. Как оружие врага обратить против самого врага.

– Азардов… Из сыскной полиции… Ну, хорошо же, крошка Кавальери… Ты у меня спляшешь тарантеллу… – проговорила она по-испански, чтобы никто не мог понять, и, гордо подняв голову, вернулась в свою гримерную.

18

Она застыла в трагической позе, которая так идет героиням древнегреческих трагедий. Ванзаров на миг залюбовался скульптурной фигурой. Переход после крикливой испанской красоты к тихой красоте скорби был особенно чувствителен для него. Он глянул на Лебедева и получил жестикуляцию: дескать, что хотите со мной делайте, но я тут ни при чем, она сама пришла. Пристав с Турчановичем предусмотрительно скрывались в темноте зрительного зала, наблюдая за особым спектаклем. На такой билеты не купишь: неприкрытая правда жизни на сцене.

Стараясь не испугать мадемуазель, Ванзаров шел шаркая по сцене. И остановился рядом, чуть ближе, чем позволяют приличия.

– Фон-Сарофф! Как хорошо, что вы здесь, – сказала она, не повернув головки.

– Мадемуазель, – только начал он, но ему не дали продолжить.

– Не надо слов, все очевидно…

Кавальери так и стояла, сложив руки на декольте. И упорно смотрела на рогожку, под которой угадывались очертания тела. На немой вопрос: «Она видела?» – от криминалиста было получено немое подтверждение.

– Вы знали несчастную? – произнес Ванзаров то, что обязан был произнести. Раз уж вернулся.

– Что с ней сделали? Какие безжалостные и жестокие люди!

Женщинам нельзя говорить разумные вещи. Они принимают их как личное оскорбление. И итальянки такие же. Ванзаров не стал пояснять, что безжалостный человек всего лишь вздернул барышню на тросе. Остальное довершил равнодушный сквозняк. Разве такое объяснишь красивой женщине. К тому же Ванзаров не знал, как сказать по-французски «сыровяленая».

– Ужасно! – только и выдавил он.

– Это знак мне…

– Что вы, мадемуазель…

– Нет, не спорьте, милый Фон-Сарофф, я знаю, я чувствую. Сначала письмо, а теперь вот это. Они хотят моей смерти.

Набравшись храбрости, Александров подошел и услышал только последние слова.

– Чьей смерти? – спросил он по-русски.

– Госпожа Кавальери боится, что это убийство – предостережение для нее. Дескать, ее хотят убить.

– Господин Ванзаров, спасите меня и театр! – с дрожью в голосе взмолился Александров, подзабыв, как с час тому назад сулил приставу куш, чтобы только чиновник сыска поскорее укатил в отпуск и не сунул нос в грязные делишки. Люди театра такие переменчивые, однако.

– Приставу оставлены точные инструкции.

Александров даже руками всплеснул.

– Ну все, пропал я… Евгений Илларионович мастер в ладоши хлопать, а случись беда, толку с него, как с ребенка.

– Еще раз прошу простить, что так вышло с вашим племянником.

– Не стоит! Платоша быстро оправится…

– У него… падучая?

Георгий Александрович перекрестился:

– Избави Бог! Он с детства не может видеть мертвых… У него на глазах… Ну, это семейная боль наша, позвольте оставить ее в стороне.

– Как видите, истерики, которой вы так опасались, у мадемуазель не случилось.

– Чудо, просто чудо! Вы так на нее положительно влияете…

– Как она вообще на сцене оказалась?

– Да пес ее знает! Как нарочно, унюхала, куда не надо соваться. Ох уж эти итальянки…. Да и испанки тоже хороши. Вот они у меня где, эти звезды, – Александров выразительно показал на горло. – Если бы на русских певиц публика шла, ни за что бы не подписал контракты с этими истеричками. Из наших только Вяльцева залы собирает. Так у нее гастроли на полгода расписаны…

Господа так увлеклись, что позабыли о звезде. Чего делать не следует. Кавальери стоит в трагической позе, а у нее за спиной идет энергичная беседа по-русски, из которой ничего не понять. Мужчины ведут себя неподобающе в ее присутствии!

– Милый Фон-Сарофф! – сказала она, повернувшись и касаясь его руки. – Помните, что обещали защитить меня… Только на вас вся моя надежда.

И она двинулась прочь со сцены. Александров кинулся следом, но был отогнан взмахом ручки.

– Бурная сценическая жизнь у вас, друг мой, – сказал Лебедев, подойдя и помахивая саквояжем. – Что за вопрос был, пока не укатили в свою Грецию?

Ванзаров извлек угрожающее письмо.

– Аполлон Григорьевич, взгляните на почерк. Что скажете?

Прежде чем развернуть, Лебедев достал из глубин пиджака лупу. Какой же криминалист выйдет из дома без лупы? Повернувшись к освещению, он рассмотрел слова через увеличение, поводил лупой по чистой бумаге и, наконец, наставил лист к свету.

– Чудесная угроза, давно так не смеялся, – сказал он, возвращая записку.

– Вердикт?

– Сами что скажете? Вас же водкой не пои, дай только залезть в криминалистику. Что нам скажет по почерку ваша хваленая психологика?

– Проверить хотите? – спросил Ванзаров.

– Хочу, – искренне ответил Лебедев.

– У меня, конечно, нет такой роскошной лупы, как у вас, но и без нее очевидно: рука мужская, молодая, характер резкий, прямой, привыкший к дисциплине и строгости. Вышколенный. Угроза написана изящным, насколько могу судить, французским языком. Что выдает блестящее образование. Ну и любовь к театральным эффектам.

– Кого отнесете к такому набору?

– Военный. Армейский. Не флотский.

– Почему?

– У флотских нет привычки к таким длинным буквам: качка, потому и почерк короткий. Предположу, что разлет штрихов говорит, что это кавалерист.

– Ну и зачем вам я в таком случае? – спросил Лебедев с раздражением.

– Чтобы указать то, чего не вижу.

Лебедев многозначительно поднял палец.

– За что ценю вас, друг мой, так за отсутствие зазнайства. Без старика Лебедева – никуда?

– Никуда, Аполлон Григорьевич.

– Ну так вот… Скажу вам, какого полка кавалерист.

Ванзаров не скрывал легкого недоверия.

– Какого?

– Драгунского Нижегородского. И это – наверняка.

Победа была столь оглушающая, что Ванзарову просто нечем было парировать.

– Неужели научились по почерку полки различать? – только спросил он.

– Не верите? Ну как, лопнула психологика?

Такое нельзя было сносить даже от великого друга. Ванзаров достал листок и стал разглядывать на свет.

– Тут, кажется, от полкового штампа след остался…

Загадка оказалась разгадана так просто, но Лебедев был счастлив: его друг оказался на высоте.

– Вы правы, Ванзаров. Лист свежий, только из типографии. Наш офицер, написав угрозу в стиле опереток, сложил листок пополам. Вовремя сообразил, что подбрасывать письмо со штампом полка – довольно вызывающе. И ровно отрезал штамп. Не заметив, что краска отпечаталась внизу листа. Кто этот отчаянный и глупый герой?

– Понятия не имею, – честно ответил Ванзаров. – Это уже не имеет никакого значения.

Он еще раз повторил просьбу: вскрыть барышню до его отъезда. А напоследок напомнил Лебедеву, в котором часу отходит поезд на Одессу. «Чтоб друг помахал другу платочком на добрую дорогу и обронил слезинку», – как язвительно заметил Аполлон Григорьевич.

Пожелав Левицкому и штабс-капитану Турчановичу больших успехов в деле розыска преступника, а также во всех прочих делах участка, Ванзаров попрощался окончательно. Чем вверг пристава в тяжкие раздумья: как искать убийцу, он не имел ни малейшего представления. Да и желания. Остался единственный выход: искать так долго, чтобы дело закрыли по причине отсутствия обвиняемого. Так Левицкий и решил поступить.

19

Путешественнику со средствами Петербург всегда рад. Извозчик то и дело указывал приятному господину, который согласился на тройную цену, на дворцы и прочие памятники. И нарочно повез от Никольского рынка кружной дорогой. Пан Диамант только улыбался и внимательно запоминал окрестности. Взгляд его цеплял совсем не архитектурные красоты, а такие скучные вещи, как оконные рамы и двери. Судя по простоте и хлипкости запоров, в столице живут беззаботные люди. Можно было неплохо повеселиться, если бы не пан Обух.

На воровского старшину Диамант не обиделся. Он счел отказ личным оскорблением, которое прощать нельзя. И хоть слышал, что происходит с теми, кто ослушается Обуха, но дело шло на принцип. Дело шло о гордости, о шляхетском гоноре, о чести поляка, в конце концов. Мало того, что царица Екатерина родину закабалила, так теперь воровской старшина дозволения не дает! Тут жизни не жалко, чтобы доказать: варшавскому вору, польскому вору никто не посмеет приказывать.

Диамант – птица вольная, как белый орел гербовый. Летит куда хочет. И клюет там, где пожелает. А если за это жизнью заплатит, головы лишится или найдет конец в холодных водах Невы… Что ж, такая уж участь поляка: погибать на чужбине, но не сдаваться! Костюшко погиб в бою, и ему жизни не жалко. Лишь бы потом варшавские воры песни слагали: как пан Диамант в одиночку в столице проклятой империи подвиг беспримерный совершил! Он этих песен, конечно, не услышит. Не дадут ему с добычей добраться до милой Варшавы, где можно залечь на дно так, что не сыщут. Ловить его будут и полиция, и воры. Но ведь один шанс на удачу есть! А один шанс для поляка – это шанс. У русских – авось, у него – удача. Вдруг вывезет?..

Мысли эти приятно бодрили кровь. Извозчик что-то рассказывал про Невский проспект, его магазины и витрины, но пану Диаманту дела до них не было. Он молча улыбался. Пролетка свернула на Михайловскую улицу, к гостинице «Европейская». Где еще жить богатому гостю? Диамант соскочил легко и пружинисто и осмотрелся, пока извозчик возился с чемоданом. Его привлекали не дома, в Варшаве они куда красивее, его внимание привлек парнишка в фуражке, что старательно бежал за пролеткой, а теперь прикрывался углом дома. Парнишку Диамант приметил, еще садясь в пролетку. Не доверяет пан Обух знаменитому вору варшавскому, не поверил, что тот подчинится слову его. Умный, недаром старшиной выбран.

Диамант неторопливо отправился за извозчиком, который не поленился отнести чемодан за щедрую плату. Швейцар уже кланялся и открывал дверь. Диамант расплатился с извозчиком, дав еще чаевые, чтобы все видели, какой щедрый гость пожаловал, и предъявил паспорт портье. Бумагу делали лучшие варшавские мастера на станках, привезенных из Берлина. Качество изумительное. Портье особо не разглядывал гербовую печать и каллиграфический почерк. В книгу прибывших записал господина Витаутаса Смилгу из Вильно, выдал ключ и пожелал приятного пребывания. Диамант сунул под страницу книги синюю купюру, чем завоевал сердце и дружбу портье. Коридорному, который расторопно подбежал к гостю, дал рубль и ключ, чтобы отнес чемодан. Коридорный побежал прытью.

А Диамант, словно осматривая красоты интерьера, подошел к окнам, выходившим на Михайловскую улицу. Парнишка в фуражке грыз семечки и посматривал на двери. Пан Обух взял гостя под плотное наблюдение. Но ничего, еще не знает, с кем имеет дело.

Диамант пошел прогуливаться по гостинице. В Варшаве он детально изучил расположение ее коридоров и выходы. И теперь ходил, словно по знакомому дому. Он зашел в ресторан, где был встречен поклоном метрдотеля, восхитился витражом, уходящим под потолок, и, неторопливо прогуливаясь, оказался у дверей, ведущих в кухню. Тут медлить было нельзя. Он вошел и проскочил мимо поваров, которые за работой не разобрали, кто пожаловал. Оказавшись на черной лестнице, по которой постояльцы не ходят, Диамат спустился во внутренний дворик, а оттуда, никем не замеченный, вышел на Михайловскую площадь и сразу свернул налево на Большую Итальянскую улицу. Паренек в фуражке остался далеко позади. Пусть теперь ждет до глубокой ночи.

Диамант растворился в толпе столичных жителей. Перейдя Невский, поймал извозчика и приказал двигаться к театру «Аквариум». Тут уж поторговался как следует, сошлись на тридцати копейках. Извозчик провез через Дворцовый мост. Так что Диамант вполне мог насладиться видом Невы, в волнах которой будет плавать его мертвое тело. Но до этого еще далеко. Он приказал извозчику остановиться не доезжая театра и оставшийся путь прошел неторопливым шагом.

Выбрав столик на летней террасе ресторана, Диамант заказал бокал вина и что-то из легкой закуски. Наблюдать за входом в театр было неудобно, но знаменитый вор приспособился к обстановке. Он заметил, как из театра вышли трое мужчин. Вид одного из них Диаманту не понравился. И особенно его взгляд, цепкий, остановившийся на нем, Диаманте. Взгляд полицейского, и того хуже – сыщика. Уж их-то знаменитый вор умел отличать. Бросив купюру на стол, Диамант не спеша поднялся и пошел к проспекту. Пока не исчез из виду.

В одно ухо Ванзарову стонал Александров, умоляя не бросать его и театр в большой беде. В другое сопел Лебедев, недовольный долгими проводами.

– Аполлон Григорьевич, мне показалось или на террасе Диамант сидел? – спросил Ванзаров.

По лицу Лебедева скользнуло облако сомнений.

– Диамант? Варшавский вор вот так запросто сидит в петербургском ресторане? Да его фото в каждом разыскном альбоме красуется. Сам туда ставлю. Не может быть. Его бы первый городовой задержал. Не говоря уже о жандармах на вокзале. У них глаз наметан…

– Значит, показалось…

– Господин Ванзаров, умоляю, не бросайте! – Александров как повис пиявкой, так и не отставал. – Все что угодно! Бесплатное посещение всех спектаклей, покуда «Аквариум» будет стоять! Вам и… вашей семье!

Лебедев хмыкнул. От такого предложения и он бы не отказался.

– Благодарю, Георгий Александрович, я слишком долго ждал отпуска. Не беспокойтесь за мадемуазель Кавальери, ей ничего не угрожает.

Как специально, его прекрасная нимфа, звезда сцены, самая красивая женщина в мире торопливо вышла из театра и направилась к улице. Откуда ни возьмись, на всем скаку к ее ногам подлетела пролетка и встала как вкопанная. Лошади в пене поднялись на дыбы, но их держали крепкие поводья. Извозчик был силен. Хотя видом был странен: не по росту огромный кафтан, огромная шапка и борода, будто ненатуральная, съехавшая набок. Кавальери ничего не смутило. Она поднялась по ступенькам и села на диванчик. Извозчик, больше похожий на злодея, взял с места в карьер. Пролетка умчалась в сторону Островов^[11], обдав облаком пыли другие пролетки, в очередь ожидавшие седоков.

– Красивая жизнь у звезды! – только и сказал Лебедев.

Александров не разделял его восторга.

– Господин Ванзаров, вам не кажется, что это… похищение?

Безумный вопрос требовал спокойного ответа.

– Не беспокойтесь, никто вашу звезду не похитит. Если только сама себя не украдет, – сказал Ванзаров.

И этого Александрову было довольно. Он еще старался «спасти театр», но Ванзаров был непреклонен.

– Поражаюсь вашей стойкости и восхищаюсь ею, – сказал Лебедев, когда они вышли на Каменноостровский подзывать пролетку. – Променять внимание такой женщины на Грецию! Вы настоящий герой.

«Настоящий герой» ничего не ответил. У него не было подходящих слов, чтобы описать свою печаль.