Ва-банк для Синей бороды, или Мертвый шар

– Играете на бильярде? – спросил Бородин и даже как будто дружески подпихнул локотком в бок. Но, возможно, фиакр просто качнуло.

Ванзаров ответил неопределенно. Не то чтобы ему не были знакомы контр-туш, краузе, абриколь и прочие карамболи, но раскрывать свои пристрастия перед незнакомым господином было крайне нерасчетливо. А вот рассчитывать Родион Георгиевич умел с удалью завзятого математика. Недаром в духовные наставники выбрал старину Сократа и его логику… Ну да ладно, не будем отвлекаться.

Нил Нилыч запел прямо-таки канарейкой. Для начала скромно сообщил, что не знает в столице и окрестностях другого игрока, способного уложить его в русскую пирамиду. Слава о бородинском мастерском ударе и крученых шарах достигла, кажется, самых отдаленных уголков мира, поклонники специально приезжают в Петербург, чтобы посмотреть, как он играет. Авторитет его в мире бильярда настолько непререкаем, что стоит Бородину появиться в бильярдной зале, как противники в панике бросают кий и сдаются, так что в последнее время он даже заскучал, не имея достойного соперника. Мастерство досталось по наследству от батюшки, который тоже был не дурак шары погонять, но истинных высот достиг благодаря личному таланту и усидчивости. И вообще, как было бы чудесно, чтобы по бильярду проводился турнир, если не европейского масштаба, то хоть российского! Тогда все награды и кубки были бы у Бородина. Как же иначе.

– Сколько вам лет? – вдруг спросил Ванзаров.

Нил Нилыч хитро подмигнул:

– Угадайте. Проверим, какой вы проницательный сыщ… чиновник полиции.

– Между сорока и сорока пятью.

Мастер бильярда расплылся в победной улыбке:

– Благодарю за комплимент. Мне сорок восемь! Удивлены?

– Что ж до сих пор не женаты?

Проскочила интонация уж слишком личная, совсем не такая, какой требует непринужденная беседа. Но, кажется, Бородин не заметил.

– Ай, как-то не сложилось, – легкомысленно ответил он. – Играл несколько верных партий, но всякий раз случался фукс. То одно, то другое… Но в самое ближайшее время намерен этот вопрос решить положительно. Пора бы уже детишек завести, надо же кому-то передать мастерство, да и годы берут свое… Хо-хо! А позволите вас спросить о том же?

Родион, застигнутый врасплох, смог отбиться только с помощью своего обожаемого Сократа. Уродливый мудрец, как известно, относился к семейной жизни как к подвигу, почему и говорил: «Женишься ты или нет – все равно раскаешься». Или: «Брак, если уж говорить правду, зло, но необходимое зло». И даже: «Если попадется хорошая жена, будешь исключением, а если плохая – станешь философом». Пробормотав нечто подобное, Ванзаров аккуратно перевел разговор на происшествие, но Бородин внезапно замкнулся, отговорившись, что лучше увидеть своими глазами.

Показался Крестовский остров, «прицепленный» к Петроградской стороне хлипким деревянным мостком. Под ударами копыт помост раскачивался и подрагивал, словно нежная барышня, попавшая в дремучую чащу. Счастливо миновав переправу, фиакр углубился в древесную зелень, среди которой петляла грунтовая дорожка.

Цель поездки несложно было разглядеть издалека. Дом был построен полвека назад, но построен как-то затейливо. Будто архитектор задумал воздвигнуть массивное дворянское гнездо, но потом плюнул и соорудил что попало. Одноэтажный дом, широко раскинувшись на лужайке, казался хронически недостроенным, чем и гордился. Гостей встречал парадный подъезд с большими полукруглыми окнами, по бокам подъезда торчали два выступа. Один был явно нежилой, с наглухо закрытым окном, зато в противоположном створки распахнуты, внутренности комнат прикрывает портьера. С правой стороны особняка виднелся широкий эркер с множеством окон. Вдоль дороги протянулся невысокий заборчик, подпираемый шеренгой кустов крыжовника. Чуткий нос чиновника полиции уловил волнующий аромат.

Фиакр въехал в настежь распахнутые ворота. Бородин соскочил и пригласил следовать за ним. Встречать гостя и хозяина никто не спешил. Ни прислуга, ни конюх, ни домочадцы не показались. В широкой зале, в которой Ванзаров очутился прямо с порога, было прохладно. Среди привычного хаоса мебели и домашних мелочей, каких в любой квартире собрано предостаточно, выделялся роскошный бильярдный стол с новеньким сукном. Но и здесь никого не было. Зато поблизости слышались женские всхлипы. Ничего более таинственного или преступного зоркому взгляду сыскной полиции не попалось. Нил Нилыч замешкался и вдруг сказал:

– Будет лучше, если сначала увидите… Пойдемте.

Любезный хозяин пригласил гостя выйти вон, они прошли мимо коня, за что-то обозванного Буцефалом, занятого уничтожением цветочной клумбы, которую, впрочем, уже трудно было испортить, и вышли на задний двор. Забор, прикрывавший дом с фасада разве что от зайцев, внезапно обрывался. В дальних углах двора виднелись деревянные постройки, служившие баней, дровней, сараем и, кажется, конюшней. Посреди двора возвышалось сооружение из жаростойкого кирпича, обугленное и обгоревшее. Невдалеке виднелся широкий стол, заставленный стеклянными банками и кухонными принадлежностями. И опять никаких следов разбоя или другого гнусного преступления, если не считать медной сковороды, которая печально плавала в луже варенья. Подозвав гостя жестом, Бородин указал на сооружение из двух широких тазов: один накрывал другой.

– Вот, – сказал Бородин с некоторой тревогой и даже оглянулся по сторонам.

Ванзаров предоставил событиям развиваться своим чередом. Нил Нилыч решительным жестом сорвал верхний тазик. Под ним обнаружился другой, поменьше, тоже перевернутый кверху днищем, прикрывавшим что-то на поверхности сахарных ягод. Уже явно труся, Бородин прикоснулся к покрывашке и быстро сдернул ее. Под такзиком оказалась горка колотого льда.

– Там, – сдавленным шепотом выдавил мастер бильярда. – Смотрите сами.

Твердой рукой Родион Георгиевич разгреб подтаявшие осколки.

5

Создания мрачной фантазии вроде нежити или привидений английских замков не так пугают, как тихий шорох в пустом доме или чья-то тень за углом. Ведь реальное менее ужасно, чем то, что создает наша фантазия. Воображение порождает страх. Изо льда кто-то смотрел. Прямо в Ванзарова уставился немигающий взгляд.

Воображение услужливо преподнесло образы одноглазого Вия, затем чудовищного карлика, прячущегося в варенье, а напоследок водяного-недоростка (большой в таз с ягодами не поместится). Как только сознание прогнало одуревшее воображение, до Родиона дошло, что на него смотрит всего лишь глаз. Один глаз. Сам по себе.

Глаз смотрел не мигая потому, что мигать ему было нечем. Зрачок помещался в беловатом глазном яблоке с прожилками сосудов, за которым виднелся хвостик оторванного нерва. И больше ничего. Попросту глаз изъяли из человеческой головы и поместили среди кубиков льда, сахара и несваренной малины. Играть в гляделки с немигающим зрачком оказалось трудно. Прямо невыносимо трудно. И Ванзаров отвел взгляд.

– Как вам?

Родион хотел было сказать, что приходилось видать и не такое: расчлененные трупы, изувеченные трупы, сгнившие трупы, трупы на любой вкус и предпочтение. Правда, все больше в учебниках криминалистики и на фотографиях из полицейского архива. В реальной практике ему лишь раз досталась отрезанная рука, да и та лежала рядом с мужем, ставшим жертвой ревности подруги. А вот так, чтобы глаз находился без жертвы преступления, – никогда. Но вместо назидательного мнения опытный сыщик, пардон, конечно, смог выдавить многозначительное:

– Понятно…

Хотя ничего не было понятно. К тому же робость перед анатомическими подробностями еще не до конца выветрилась из стального сердца. Больше всего сейчас требовалась подсказка и помощь его друга и коллеги – эксперта Лебедева, но ее ожидать было бесполезно. Светило криминалистики и лучший знаток всего, что связано с научной частью расследования преступления, отбыл к волнам теплого моря, чтобы предаваться неге, ничегонеделанию и приударять за хорошенькими женщинами, которые, как известно, на юге водятся в изобилии. Оставалось рассчитывать только и исключительно на себя. Это не радовало. Вот, например, как определить, чей глаз: человеческий, коровий, а может, крупной собаки?

Заставив себя посмотреть, Родион все же склонился к мнению, что глаз человеческий. Уж больно неприятно на душе. Но вот чей именно – мужчины или женщины, какого возраста или роста, – понять совершенно невозможно. И все же цвет радужки – морская волна – напомнил, так некстати, некие васильковые глазки, которые Ванзаров заставил себя забыть.

– Вам знаком этот глаз?

Вопрос заставил Бородина несколько усомниться в умственных способностях юноши. Он честно признался, что видит его впервые.

Родион уже пожалел, что не сдержался. Действительно, узнать глаз знакомой персоны на его привычном месте – среди век, ресниц, носа и бровей, – в конце концов, труда не составит. Но вот так, в виде белесого шарика, наверное, даже Лебедев не справился бы.

– Так и обнаружили – среди льда?

Повернувшись к тазику спиной, Нил Нилыч изобразил дружелюбную улыбочку:

– Представьте картину: вижу сладкий утренний сон, в который врывается омерзительный визг. Думаю: наверняка какая-нибудь дворняга под колеса попала. Лежу, дремлю. Вдруг визг смолкает и начинаются истошные крики Аглаи…

– Кто такая Аглая?

– Аглаюшка – нянюшка, воспитала меня вместе с матерью. Так и живет с нами, ангел, а не женщина, сама доброта и любовь. Теперь у нас вроде домоправительницы… Да, так вот кричит она что-то несусветное, вроде проклинает кого-то. Тут уж не стерпел и, как был в ночной рубашке, выбежал во двор. Что же вижу? В луже варенья сидит Тонька…

– Кто такая Тонька?

– Наша кухарка! Так вот, сидит она в свежем крыжовенном, воет, а над ней ярится Аглая. Подхожу, выясняю, из-за чего сыр-бор. Няня показывает на тазик с малиной. Я-то сначала не разглядел, а как понял, в чем дело, аж дурно стало. Нет, ну подумайте, средь бела дня в своем варенье найти чей-то глаз!

– Моя тетя как-то раз купила на Апраксином рынке банку клубничного, – доверительно сообщил Ванзаров. – Открыла, а там таракан засахаренный. Безобразие, конечно. Но полицию не вызывала.

Мудрое замечание заставило Бородина опять усомниться в правильности рекомендации полковника Вендорфа. Уже не так дружелюбно он спросил:

– По-вашему, ничего странного – найти на заднем дворе часть человеческого тела?

– Я бы так не сказал, – уточнил Родион. – Но и принимать близко к сердцу не стал бы.

– Почему же?

– Скорее всего, это чья-то глупая шутка. Быть может, местные хулиганы решили попугать. Сидели в кустах и животы надрывали, когда ваши женщины подняли панику. Все это вполне может разобрать местный пристав. У ваших домашних глаза на месте?.. Ну, вот видите. Думаю, и дела-то никакого нет.

– А я так не думаю, – упрямо сказал Бородин. – Потому и обложил глаз льдом, чтобы настоящий полицейский специалист выяснил, что случилось. Но, кажется, ошибся.

Вызов, брошенный недрогнувшей рукой бильярдиста, был поднят чиновником полиции, тщательно осмотрен, взвешен на предмет выбора между ним и бабушкиным вареньем и, наконец, принят.

– В таком случае прошу изложить настоящие причины вашего беспокойства. Потому что этого… – Ванзаров кивнул на тазик с малиной, – … явно недостаточно для серьезного расследования.

Поеживаясь под буравящим взглядом, который, казалось, так и просверливает внутренности, Бородин подумал, что юнец не так уж и прост, как кажется, а может, и вовсе придуривается – сам же аккуратно проверяет да прощупывает. С ним надо играть штосом: честно и в лоб.

– Нянька кричала о каком-то роковом проклятье, которое висит над нашей семьей и всех погубит.

– Вы когда-нибудь слышали о нем? – спросил Ванзаров без тени иронии.

– В том-то и дело, что нет. Наша семья – тихий, мирный и очень дружный кружок, в котором никогда ничего трагического, а уж тем более рокового не случалось. Мы самые мирные обыватели, если хотите.

– Ваша няня упоминала еще и рок?

– Насколько понял… А еще, – Бородин замялся и наконец решился, – глупо признаваться, но я действительно испугался. Какое-то чувство подсказывает, что все это неспроста, за всем этим что-то есть, какая-то недобрая тайна, которая угрожает и мне, и моим близким. Ну разве можно с этими домыслами пойти к приставу?

Вот это Родион очень хорошо понимал. Местный хранитель порядка в лучшем случае выслушал бы, а потом повертел бы пальцем у виска. И делать ничего не стал бы. Не так усердна полиция, как ее представляют. Но Ванзаров отнесся иначе.

Придя в сыскную полицию, юноша искренне верил, что станет бороться с выдающимися преступниками, разоблачать захватывающие тайны и разгадывать запутанные происшествия. Романтический туман быстро рассеял ветер грубой реальности, но щемящее чувство неудовлетворенности и, если хотите, вера в чудо остались. Родиону так хотелось быть великим… ну, что поделать, придется сказать это запретное слово: «сыщиком». И уж если к слову «сыщик» он приобрел стойкое отвращение, то стать великим чиновником сыскной полиции не отказался бы. И сейчас ощутил, вернее, услышал в глубинах органа интуиции тихий звоночек, который тренькнул: «Берись, Родион, тебя ждет удивительное дело, останешься доволен». А уж своей интуиции Ванзаров верил, как Лебедеву.

– У вас водка есть?

В растерянности Бородин даже нос почесал:

– Пять сортов. Какую предпочитаете? С закусочкой или так, на занюх?

Что тут поделать! Сплетни о жутком пьянстве в полиции не то чтобы были беспочвенными, но уж к коллежскому секретарю Ванзарову отношения не имели.

– На службе – никакую, – ответил он. – А еще позвольте баночку, чтобы сохранить улику.

Без Лебедева это было все, на что он способен.

Прикасаться к глазу Нил Нилыч вежливо, но твердо отказался. Задержав дыхание, Родион большим и указательным пальцами придавил комочек. На ощупь оказался слизковат и похож на гнилую сливу, которая готова лопнуть от нажима. Нырнув в водку, шарик кувыркнулся и уставился на чиновника полиции.

Улика в прямом смысле слова накрылась медным тазом. Чтобы мухи не садились или женщины, случайно увидев, не упали в обморок. Тщательно оттерев пальцы, с которых, все казалось, не сходит слизь, Ванзаров сказал:

– Поброжу в округе, может, что-нибудь обнаружится.

Бородин изъявил горячее желание следовать за сыскной полицией, куда бы ни закинула судьба.

6

Кого заносило в прерии, тот знает, как подкрадывается к жертве леопард. Пригнувшись к земле так, что и спины не видно, бесшумной тенью скользит в траве. Ни один стебелек не дрогнет, никакая веточка не хрустнет. Коварно и осторожно подкрадывается пятнистая кошка к своей добыче, прикрываясь до последнего травой, и лишь в решительный миг делает бросок. Наш местный «леопард» прилично возвышался над зеленой травушкой, никуда не прятался, хотя двигался аккуратно и неторопливо.

Изображать из себя следопыта прерий Родиона заставила логика. Никто более на это не был способен. Логика была неумолима: раз глаз оказался в варенье, то все остальное, в чем он помещался, должно быть неподалеку. Ах да, тут надо сделать важное отступление.

Еще только увидев этот глаз, Ванзаров сразу подумал об убийстве. Трудно представить, чтобы из живого человека изъяли глаз и этот человек дальше принялся разгуливать по Невскому проспекту как ни в чем не бывало. Скорее всего, кого-то умерщвили, после чего у него и одолжили глаз. Зачем? С этим вопросом предстояло серьезно разобраться. Но если найти того, кто лишился своего ока, будет проще протянуть цепочку. Быть может, это кто-то, близкий к Бородину.

Полицейская практика подсказывала Ванзарову, что убийца, совершив преступление, оставляет отрезанные части недалеко от самого тела. Родион покопался в кратком архиве памяти и смог обнаружить всего два случая, да и то похожих отдаленно. Так, в 1892 году в съестной лавке было найдено тело с отрезанной головой. Следствие выяснило, что убитый – фейерверкер^[2] Голубев, содержатель постоялого двора. Убийцей оказался его друг и собутыльник Иванченков, с которым они пьянствовали два дня и допились до того, что затеяли драку. Попавший под руку кухонный нож сделал свое дело. При первом же допросе Иванченков во всем сознался.

Второй случай был в 1893‑м и до омерзения походил на первый. На станции Плюса Варшавской железной дороги обнаружили труп неизвестного с отделенной и изуродованной головой. Энергичный розыск открыл, что убит гимназист Мякотин, который ехал со своими старшими приятелями. Они и позарились на его деньги. Предъявленные неопровержимые улики вынудили бывших гимназистов признаться в жестоком убийстве по причине длительного пьянства. И это все. Никогда еще сыскная полиция не сталкивалась с отдельно лежащим глазом в сахаре и малине.

Трава в этом году выросла сочная и густая. Разглядеть в ней что-то оказалось затруднительным. Ванзаров принялся за розыск по строго научной системе. Сначала обошел дом со стороны деревянных построек в поисках помятой растительности, как это бывает, когда волокут мертвое тело. Но кругом трава росла прямо. Только вблизи эркера виднелась свежая тропинка. Смяла ее преступная нога или невинная, зелень не докладывала. Ясно одно: человек шел и тяжести за собой не волок. В других местах и того не было, как будто около особняка никто не ходил недели две, а то и больше. Пришлось, к сожалению, признать: вблизи тело не обнаружить.

Быть может, скрывалось оно где-то за дальними деревьями? Но и здесь ждала неудача. Ничего похожего на след от тела или само тело раздобыть не удалось. Как ни печально, но и пятен крови не было. Залезать в небольшой пруд и шарить по дну коллежский секретарь счел недостойным себя. Оставалась надежда, что преступник проявил чудеса осторожности и шагал так, чтобы не смять травы. Но, быть может, обронил или бросил еще какой-нибудь орган? Сгодилась бы любая мелочь: хоть нос, хоть ухо.

Уже не зная, что ищет, Родион медленным леопардом рассекал траву, отодвигая кусты носком ботинка. Кроме камней да гнилых листьев на земле, не попадалось ничего мертвого.

– Ох ма! – вдруг вскрикнул чиновник полиции.

– Что?! Что там?! – эхом взвизгнул испуганный Бородин, который все это время следовал тенью леопарда, не отставая и не открывая рта.

– Белый гриб огромного размера.

– Фу ты… Разве можно так пугать, Родион Георгиевич! Я уж подумал, что… У нас их тут много бывает в урожайный год. И в лес ездить не надо.

– Что же подумали?

– Не знаю, может, руку или голову нашли…

От такой находки Ванзаров не отказался бы. Но убийца не захотел облегчить розыску дело. Следовало признать: удаление глаза произошло в неизвестном месте, находящемся от особняка на неизвестном расстоянии, и при этом нахождение самого тела также печально неизвестно. Судя по всему, преступник не крался к дому по зарослям, чтобы коварно подбросить глаз в варенье, а преспокойно подъехал или подошел по дорожке, заглянул во двор и испортил кухарке готовку. Было в этом что-то омерзительно простое и примитивное.

И все же поиски в траве дали неожиданный результат. Решительным шагом, при котором уже надо придерживать шашку, приблизился местный городовой Лялин и строгим тоном потребовал отчет: по какому делу двое господ приличного вида, даже не пьяные, шляются вот уже с полчаса по окрестным кустам, словно потеряли что-то. А может, замышляют противозаконное?

Ответа Лялин не дождался, а отвечать пришлось самому и даже вытянуться по стойке «смирно», когда узнал, какого господина посмел обеспокоить. Похвалив его за бдительность, Ванзаров расспросил о перемещениях подозрительных лиц в округе сегодня утром. Городовой доложил, что находился на посту, как и полагается, с седьмого часа, за всем, конечно, не уследишь, участок большой, но, по его наблюдению, никого подозрительного не было. Потому как народу-то почти и не было. А кто проходил – так все свои, местные. Родиона подмывало вытащить глаз, но, пожалев нервы Лялина, отпустил постового с миром.

На заднем дворе все было по-прежнему: медный таз прикрывал улику, ни одного домашнего не объявилось.

– Испугались, приходят в себя, отсиживаются по комнатам, – пояснил Бородин.

– Сколько держите прислуги?

– Сейчас только кухарка Тонька и лакей Орест. Скоро вернутся конюх Митька, дворовый работник Никодим, он же истопник и плотник, и еще горничная Дарья. Мы их на лето к родне в деревню отпускаем. Аглае приходится за троих управляться.

Вынув пока единственную улику, Ванзаров предался созерцанию. В водке глаз чувствовал себя превосходно, смотрел на чиновника полиции, широко раскрыв… вот ведь проблема: что бы глазу широко раскрыть? Ну да ладно…

Как опытный экспериментатор, Родион взболтал содержимое. Глаз послушно запрыгал шаловливым мячиком. От такого исключительного зрелища Бородина охватило чувство омерзения. Он предательски булькнул.

– Экий вы нежный, – задумчиво проговорил Ванзаров, хоть и его слегка подташнивало. – Пора взяться за свидетелей.

– За кого? – спросил Нил Нилыч, глубоко и медленно выдохнув.

– За ваших домочадцев попрятавшихся. Надеюсь, позволите?

– Конечно… Раз надо… Только умоляю: уберите куда-нибудь эту гадость. Не пугайте маменьку и Аглашу.

Ванзаров пообещал, но тут же выставил банку вперед:

– И все-таки: вам никого не напоминает? Может, вспомните?

Нил Нилыч охнул и стремительно удалился в дом.

7

«Прибытие поезда» братьев Люмьер открыло эру кинематографа один раз и надолго. А вот прибытие паровоза из Первопрестольной в Имперскую открывает сезон охоты каждый день. Безжалостные хищники слетаются стаей, ждут в нетерпении и, стоит появиться несчастным жертвам, набрасываются, вырывая сочные куски. Каждый извозчик знает: ловить приехавших прямо с поезда – дело выгодное. Попав в большой город, пассажир становится похожим на слепого котенка. Вот тут-то его и надо брать тепленьким. А потому в назначенный час у площади Николаевского вокзала собирается целый эскадрон пролеток, сами извозчики дежурят у выхода. И на перроне за руку хватали бы, жаль, не пускает полиция. Но этого места бывает достаточно. Жертва сама идет в пасть.

Ступеньки вагона третьего класса кое-как одолел господин домашнего склада в помятом костюме. Одним добродушным, если не сказать простецким видом он возбуждал жажду наживы. Багажа с ним было немного, а сказать честно, почти никакого: потертый портфель да куль, замотанный в платок и самые простецкие веревки. Внутри мерно позвякивали банки, как видно, с вареньем. Господин только шагнул от вагона, как на него налетела какая-то фигура, а тут еще мальчишка в ногах запутался. Незнакомец отшатнулся и, сняв шляпу, искренне извинился, что причинил неудобство, после чего стремительно растаял в толпе. Пожилой господин даже не успел поклониться в ответ. Ему стало стыдно, что, оказавшись в столице, первым делом проявил неуклюжесть.

Вежливость петербургских жителей не знала границ. Упитанный извозчик обрадовался незнакомому приезжему как родному и так уж мило уговаривал нанять его, дескать, провезет недорого и с ветерком. Хоть в планах господина числилась скромная конка, но дружелюбный напор сломил экономность.

Извозчик ехал не спеша. Чего господин не замечал, наслаждаясь видом витрин, модно одетой публики и вообще оглушенный столичным духом. Пролетка остановилась у здания Министерства иностранных дел на Дворцовой площади. Повернувшись с облучка, извозчик попросил недорого, три рубля. То есть в шесть раз больше, чем того стоило. Господин испугался, но делать нечего: столичные цены, столичная дороговизна. И полез за кошельком. Во внутреннем кармане его не оказалось. И в наружных карманах тоже. Как, впрочем, не оказалось и часов. Господин признался, что кошелек потерял, и спросил извозчика, куда ему приехать, чтобы вернуть долг завтра. Но ванька принимать на веру не стал, а схватил портфель и баул, после чего выкинул пассажира, назвав обидным словом, хлестнул лошаденку и был таков.

Господин остался на главной площади империи без копейки денег и без вещей.

8

Говорят, дом – отражение семьи. Или народная мудрость оплошала, или характер этой семьи был загадочен. В обширном помещении кроме бильярдного стола нашли приют всевозможные вещицы. Имелись разнообразные китайские вазы, там и сям располагались бронзовые безделушки и фигурки кастлинского литья, по стенам вольно красовались картины вперемежку с офортами и фотографиями каких-то бородатых предков, по полу катились волны разношерстных ковров, а с потолка свешивалась люстра, бережно укутанная чехлом, в прорехах которого виднелись хрустальные сосульки. В большую гостиную, как для себя назвал это помещение Родион, выходило целых пять дверей, через проход, украшенный драпри, виднелась гостиная поменьше, а еще отрастал короткий коридорчик несуразного вида. Но самое поразительное располагалось в дальнем углу: пол с потолком соединяла спиральная лестница из кованого металла, перила которой завершались мощной львиной лапой. Для чего понадобилось это сооружение, ведущее в никуда, догадаться было не по силам даже сыскной полиции. Быть может, все тот же архитектор замахнулся на второй этаж, а потом бросил и от лени накрыл чердаком.

Где-то в отдалении тикали часы. Всхлипы утихли. Бородин гостеприимно выжидал, пока Ванзаров осмотрится и принюхается, лишь полюбопытствовал: угодно ли собрать всех в одном месте? Родиону было угодно как раз обратное. Он просил отвести его в комнату кухарки. Но Нил Нилыч, смутившись, предложил начать с маменьки: неудобно не представить хозяйке дома гостя, хоть и приятного во всех отношениях, но все-таки. И не дожидаясь согласия, нырнул в ближайшую дверь, из которой почти сразу выплыло передвижное сооружение на скрипящих колесиках.

Родион торопливо поклонился. А когда выпрямился, был сражен открывшимся зрелищем. На величественную спинку кресла из старинного резного дуба, увенчанную двумя сферами с символами Зодиака, опиралась дама удивительной красоты. С такого лица картины писать бы – истинное воплощение родины-матери вообще и материнства в частности. Дама была в летах, но сколько этих лет ею прожито, казалось совершенно неважным. Удивительным образом она сохранила обаяние молодости, чистоту кожи, ясность взгляда и спокойную мудрость женщины, пожившей и знающей в этой жизни немало. Назвать ее пожилой, а уж тем более старухой язык не повернулся бы: прямая спина и золотистый отлив аккуратной прически без единой искорки седины.

Ванзаров оказался не в состоянии составить мгновенный портрет, потому что и так было очевидно: госпожа Бородина исключительная женщина. Нестерпимо захотелось положить голову ей на колени, чтобы погладила и назвала Родиошу «хорошим мальчиком». Да и сам матерый бильярдист будто уменьшился ростом, став маленьким, послушным мальчиком. Хотя ничего такого на самом деле не происходило: Нил всего лишь покорно ждал за спинкой стула-коляски. Сооружение тоже нерядовое: вместо привычного инвалидного кресла к старинному стулу приделали четыре колеса-валика и площадку для ног, в результате чего мебель отдаленно смахивала на детскую игрушку – коня на колесиках.

Отогнав наваждение, чиновник полиции выслушал, как его представил Бородин, и еще раз поклонился. Дама ответила такой теплой и нечеловечески доброй улыбкой, что Родиону потребовалась вся сила воли, чтобы не растечься сиропом.

– Очень приятно, Филомена Платоновна, – сказала она голосом, пропитанным материнским теплом, как губка мылом. Редко, когда имя^[3] настолько точно отражало внешний образ персоны. За сладостным туманом нельзя было не заметить ее глаза цвета морской волны.

– Кажется, Родиону Георгиевичу хочется узнать, сколько мне лет.

Чиновник полиции стал отнекиваться, но его просили не церемониться.

– Не больше пятидесяти… – выдавил он.

Его наградили самой материнской из всех улыбок этого мира:

– Как нехорошо обманывать… Но все равно спасибо за комплимент: мне шестьдесят три, молодой человек.

И ему протянули руку для поцелуя!

Касаясь губами тонкой, почти девичьей кожи, Ванзаров ощутил волнующий аромат духов, какие женщина использует для соблазнения. Шальные мысли, залетевшие ему в голову, мы оставим без комментариев.

Вполне овладев собой, Ванзаров сумел вернуться к делу.

– Я вряд ли могу быть полезна, – печально сообщила Филомена Платоновна.

– Маменька не может передвигаться без посторонней помощи, – вставил Бородин.

– Нилушка, зачем эти подробности… Он славный мальчик, не правда ли? Я воспитала его добрым, чутким, отзывчивым. Его любят и ценят в обществе. И сам он всегда готов помочь любому. Недаром кормила его грудью до пяти лет…

– Маменька!

Взрослый мужчина зарделся, как шаловливый мальчуган. Родион хорошо понял состояние мужчины в два раза старше его: и с ним проделывали подобный фокус родительской любви и нежности, от которой хотелось провалиться или повеситься тут же при гостях.

– В этом нет ничего постыдного. Ребенок, выросший на материнском молоке, здоровее и добрее прочих. Он так долго не мог оторваться от моей груди.

– Ну маменька!!!

– Так, что происходило нынче утром? – Чиновник полиции принялся спасать остатки мужского достоинства бильярдиста.

– Эту ночь, как и все прочие, я спала плохо, почти совсем не сомкнула глаз. От духоты не спасали и открытые окна. Забылась тяжелым, мучительным сном только под утро. Внезапно меня разбудил чей-то пронзительный крик. Я позвала, но ко мне никто не явился. Крики продолжались, слышался голос Аглаи и рыдания Антонины, но я не знала, что случилось, и самые черные мысли уже овладели мной. Я вся извелась, пока не появился Нилушка и не объяснил происшествие.

Ванзарову показалось, что ему зачитали вслух какой-то сентиментальный роман. Или так бывает со старыми людьми?

– Насколько понимаю, окна вашей спальни выходят на правую сторону дома, где эркер, – спросил он. – Кто-нибудь проходил утром?

– Ах нет. Я никого не замечала.

– Что может означать появление у вас на заднем дворе гл… – Родион осекся под страшным взглядом заботливого сына, – все это происшествие?

– Ума не приложу, – неожиданно резко сказала госпожа Бородина. – Думаю, чья-то очень жестокая и глупая шутка.

– И все же предложили обратиться в полицию…

– Нет, Нилушка настоял. Я отговаривала, но мой мальчик не послушался.

– Прошу прощения, Филомена Платоновна, что вынужден спросить, но это мой долг. У вашей семьи есть в прошлом некие тайны, о которых кто-то захотел напомнить подобным образом?

– Нет. Никаких тайн нет и быть не может, – ответила дама строго. – Мы простая и открытая семья. Помогаем, чем можем, бедным и не задираем нос. В нас нет дворянской спеси. Деньги моего мужа не сделали нас хуже или злее. Надеюсь, господин сыщик, вы мне верите?