Перейти к аудиокниге
(Тулуза, июль 1931)
Любовь моя,
Вот уже три дня, как я здесь. Повсюду тишина – в ангарах, на поле, в кабинетах. Это лето спокойное, и с почтой все благополучно. Париж со всеми его драмами далеко-далеко, здесь ими не интересуются. Под окнами администрации насадили настурций, и они цветут – ни дать ни взять домик моряка на пенсии.
Вечером возвращаюсь в город. Здесь Мермоз[54], мы вместе ужинаем. Говорим о наших женах, они у нас выздоравливают. Я говорю: «моя жена…», Мермоз говорит: «моя жена…»[55]. Мы оба очень горды. Наступает ночь, и я долго брожу один, возвращаюсь усталый, без всяких желаний.
Городок то ли жив, то ли мертв, не поймешь. Мелкие страстишки без дальних прицелов. На террасах кафе толкуют о рыбной ловле, охоте, бильярде. Вспоминают незамысловатые любовные истории, героини сидят рядом, славные безликие курочки. Город, который больше никогда ничего не создаст, он заполнил свои музеи и не прибавит к ним ни одной картины, насколько нужно разбогател и тратит понемножку, не торопясь, ренты, годы и сердце. Ты мгновенно узнаешь эти счастливые городки, в которых все понемногу только ветшает. Где все договорились двигаться мелкими шажками только к старости.
Мы видели с тобой и другие. Помнишь, с балкона на улице Тагль мы смотрели на город, вспыхнувший революцией[56]. Сирены возле «Критики»[57], пушка на «Насьон». Сирены были великолепной песней, оживившей его грузное тело. А мы, глядя с балкона, говорили: «Город лихорадит…» А ночь на 1 января[58]? Я побежал будить тебя, потому что город снова грохотал как тогда, когда, раскачиваясь, сбрасывал Иригойена, и заодно раскачал во мне сердце. Я не знал, на какого тирана он ополчился в эту минуту, на что понадеялся, но сказал тебе: революция! А оказалось, что это Новый год. Праздновали вновь победившую жизнь. Меня это растрогало, тебя тоже. Я поклялся всю жизнь прижимать тебя к сердцу и отпраздновать с тобой множество Новых годов…
Я вспоминаю злую звезду на противоположной стороне земли, ее ведьминский глаз. Хотела бы ты ее увидеть? Я нет. Она умела ранить нам сердце.
Милая моя жена, спутница, достояние, я вам верен. Я буду любить вас во всех самых разных странах, и мы будем приручать звезды. Чтобы, сидя на террасе в теплые ночи, мы чувствовали: небо к нам ласково.
Берегите себя и пишите мне. Ваш
АНТУАН
Улетаю во вторник, возвращаюсь в среду.
(Танжер, конец июня или июль 1931)
Письмо будет коротким. Устал. Улетел из Тулузы утром. Завтра лечу в Касу. Послезавтра буду в Тулузе.
Погода была плохой. Я все время получал удар за ударом. Несколько раз, когда находил просвет голубого неба, спасался, поднявшись на три тысячи. Холод чистого мощного ветра сразу высушивал пот. Чистый холодный ветер не мертвит. Но ледяной поток был таким могучим, что я переставал продвигаться вперед. И я покидал мой неподвижный золотистый отдых и возвращался к земной безалаберности, тряске и невыносимой жаре.
Танжер – маленький мертвый город.
Дорогая, ложусь спать. Письмо, чтобы вас поцеловать. Чтобы передать всю мою любовь.
Может, лучше напишу из Касы.
Я люблю вас так, как даже себе не представлял.
АНТУАН
Поцелуй мою любимую мамочку. Напиши, что говорят о моей книге[60].
(Тулуза, конец июня или июль 1931)
Золотое перышко,
Больше не могу без вас жить. Приеду за вами. Золотое перышко, вы самая обворожительная женщина на свете. Фея. Я чуть не заплакал над вашим письмом. «Угрызения из-за моего плохого к вам письма все растут, доводят до безнадежности и слез…»[62]
Нужно быть Кетцалем, Золотое перышко, чтобы по-настоящему вас понимать. Восхищаться душой маленькой дикарки, золотым перышком, которому не дают раскладывать паштет для Юти на полу… Приезжайте ко мне, Золотое перышко, наполните мой дом вашим чудесным беспорядком. Пишите на всех столах. Они в вашем распоряжении. И устройте такой же беспорядок у меня в сердце.
Больше я с вами не расстанусь. Не хочу, чтобы не понимали мое сокровище. Я никогда вас ни в чем не упрекну. Ни о чем не пожалею. С каждым днем буду все благодарнее. Буду хорошим. И верным.
Ваши огорчения и мои тоже.
Ты однажды сказала мне, что я «правильный». Золотое перышко, я хотел бы быть всегда достойным тебя. И еще ты мне как-то сказала, что ты «совершенно счастлива». Золотое перышко, ты будешь еще счастливее, когда мы будем жить вместе в Касабланке. У нас будет маленькая машина. И через каждую неделю мы по целой неделе будем вместе. А те шесть дней, что меня не будет, ты можешь брать уроки рисования? Или арабского?
Золотое перышко, беру на себя обязательство сделать вас счастливой.
Ваш муж, ваш кетцаль,
АНТУАН
(Лион, июль 1931) Четверг
Любовь моя,
Мы провели день в Лионе. Я пришла из кино, и через час мы уезжаем в Сен-Морис[64].
Жду тебя в воскресенье, если ты не сможешь приехать, ПРОШУ, мой муж, телеграфируй мне в субботу как можно раньше. В любом случае телеграфируй.
Я немного нервничаю, вот и все. Со здоровьем все в порядке. Я уеду с тобой.
Я уже в порядке, а с тобой мне будет еще лучше, забери меня поскорее.
Обожаю тебя
Твоя
КОНСУЭЛО
(Сахара, лето 1931[65])
Золотое перышко, дорогая,
Дует сильный ветер, вздымает песок. Пустыня отменила все очертания и превратилась в движение. Ты сейчас спишь в двух тысячах километров в городе, где царит покой, а я сквозь щели барака слышу громкие жалобы песчаного ветра. Все мы устали, но сгрудились вокруг стола. Кто-то читает, я пишу тебе, но всем нам не по себе, нам, маврам в их палатках и собакам тоже, все мы скулим, кряхтим и долго ворочаемся, прежде чем уснуть. Вот такой он, песчаный ветер, Золотое перышко. Звуки вокруг будят, не дают спать. Мир стронулся с места, движется на комнатку, где мы читаем. Я подошел к двери, Золотое перышко, и сквозь длинные, быстрые, желтые дымки разглядел луну, ориентир, Золотое перышко, в нашем бегстве, буй, неподвижность над бегущей землей, земля побежала сегодня ночью, и это тревожит, Золотое перышко, зверей и людей.
Я тревожусь. Я оставил очень далеко свое сокровище. Она скучает, мечтает, купается, а меня нет рядом, чтобы встретить ее объятиями, проводить до пляжа, не дать зайти слишком далеко в мечтах и в море. Я далеко от нее в краю, лишившемся очертаний, где сегодня вечером сметены все барханы. Где земля под луной задумала начать прилив, где нет никаких других звуков, кроме свиста ветра, он бьет в дверь, бьет в стекла, а где-то далеко-далеко вдруг зазвучала грустная арабская мелодия, как песенка нескончаемого детства.
Золотое перышко, я зарабатываю нам на жизнь и мечтаю. Я куплю тебе маленькую машину, и ты сможешь совершать прогулки, будешь ездить по надежным дорогам, море для сокровища опасно, и тебе, я так думаю, не понравится песок, который может засыпать караван вернее, чем снег. Я подарю тебе все, что ты захочешь. Буду ласковым, сильным, любящим. И «правильным», Золотое перышко, буду стараться изо всех сил и всегда.
Здесь рассказывают красивые истории о сокровищах. Есть сокровища в одном месте, в другом, для мавров это святыни, белые не смеют к ним прикоснуться, потому что для них это запретная страна. Сокровища спят под луной долго-долго, а я представляю, как иду на поиски такой ночью, как сегодняшняя, меня засыпает песок, а сердце у меня переполнено надеждой. Не думаю, что мавры любят спрятанное золото, они любят его неприкосновенность. Оно – соль этих земель, оно их тайна. Сокровище, что мерцает сквозь песок, придает этой земле соблазн и горечь. Хорошо идти с караваном по звездам к такому спящему роднику. Разгребаешь песок, находишь стекло, камни, золото…
Титульный лист окончательного варианта «Ночного полета», который изначально назывался «Тяжелая ночь», весна 1931.
Но у меня другое сокровище, и мое обратное путешествие исполнено смысла. Ты все это вместе, Золотое перышко. Завтра ночью, когда ты будешь спать, мы будем командой в пути, у нас будет радио, луна, подсвеченный компас, мы будем сжимать кулаки, рассчитывая и борясь за то, чтобы я припал к моему прохладному роднику, чтобы нежные руки взяли меня в плен. Я буду спать в своем доме. Буду есть свой рис, целовать свою жену.
Мне хотелось бы написать тебе гораздо лучше, но песок душит нас, а дом трещит, как судно, что идет ко дну. Собаки забиваются под столы, а бедные мужья представляют, что им к своим женам придется плыть целых две тысячи километров против этого течения, одолевать его, изнемогать в нем…
Золотое перышко, вас так любят, что мыслями и сердцем ищут, чем бы вас одарить. Но находят немного, только огромную любовь.
(Касабланка, 1931)
Ночь такая тяжелая. Мне кажется, я вобрала ее всю в себя, такое у меня тяжелое сердце и так тяжело дышать.
Мой дорогой муж, у меня нет другого друга, который бы так понимал меня и умел любить так, как мне хочется.
У меня есть секрет, он не дает мне покоя. Я вам его открою: я вас люблю. Я люблю вас, дорогой Месье. Если я бываю неловкой или безразличной к вам, не надо на меня обижаться. Это значит, я устала. Мне стыдно вам сказать: я больна; мне стыдно вам сказать: у меня нет сил. Когда я уже ничего не могу, то я уже не я. Это не мои настоящие реакции.
Я себя пересиливала немного после операции, и теперь наступила расплата. Но я утешаюсь, вспоминая обещание утешать меня целыми ночами, если мне это понадобится.
Мой муж, я борюсь, чтобы стать для вас женой – сильной, красивой, умной, вашей. Может быть, она будет похожа на женщину вашей мечты. Вы поможете мне, мой любимый кетцаль. Я в отчаянии. Уверяю вас.
Мне нужно много спокойствия, много тишины, чтобы вникнуть в картины, которые мне самой неясны – нет, лучше сказать, в которых нужно всему найти свое место. А у меня их столько…
Иногда мне кажется, что я сумасшедшая. Но я не сумасшедшая, во всяком случае, в том смысле, в каком обычно это слово употребляют. Я теряюсь и с трудом нахожу сама себя, захваченная потоком своих мыслей. Вы же помните, иногда я говорю только для того, чтобы передать картину, которая у меня возникла, она рвется наружу, вот и все. Муж мой, я нормальная?
Я довольна нашей жизнью в Марокко[66]. Я мучаюсь потому, что часто вижу перед собой себя такую, какая я есть. Я люблю красоту, и, если передо мной не совершенное Золотое перышко, я злюсь, я рыдаю, потому что думаю, что однажды увижу перед собой красавицу Золотое перышко.
Вы тоже, дорогой, любите быть наедине с собой и часто бываете и умеете это. Я вами восхищаюсь. Я люблю говорить с вами, это надежнее, чем разговор с самой собой.
Я, я себе лгу, я гуттаперчевая, я стараюсь сотворить литературу почти бессознательно.
Мы стремимся себя выразить, не так ли, мое сокровище? Но очень мало людей, которые в присутствии других людей не искажают свою подлинность. И еще меньше тех, кому понравятся твои пристрастия или особенности, нравятся только произведения искусства.
Очень трудно найти друга, который поможет жить. Я бы очень хотела стать таким другом для вас, уже разбуженного. Буду ли я на это способна?
Для меня будет величайшим горем, если я не смогу вас опьянять. Любовь моя, я ваше дитя. Не оставляйте меня, возьмите с собой. Может быть, я не такая уж глупая!
А-а! Я расскажу вам об автомобильной аварии, в которую попали вчера Гийоме, я и г-н Герреро[67] ночью на дороге из Раба в Касабланку. Герреро не заметил мотоцикл без фонаря, из-за которого мы врезались в машину рядом с… (конец отсутствует).
(Касабланка, 1931)
Мой кетцаль,
Вы уже в небе, но я вас не вижу. Сейчас ночь, и вы еще далеко. Я жду, когда настанет день. Я засну, а вы будете приближаться к дому.
Я приду на поле вас встречать.
Мой дорогой муж, ваш мотор мурлычет в моем сердце. Я знаю, что завтра вы будете сидеть за этим столом, пленник моих глаз. Я буду смотреть на вас, прикасаться к вам… и жизнь в Касабланке обретет смысл для меня, и будет ради чего нести хозяйственные тяготы. И все, все, моя волшебная птица, станет прекрасным, как только вы будете мне петь.
«Да сохранит тебя Господь по своей милости».
ЗОЛОТОЕ ПЕРЫШКО
(Марракеш, 1931)
Моя любовь,
Оплакиваю твое отсутствие.
Мы прожили в Марракеше чудесный день. Солнце, миражи, взаимное тепло с Контом, мысли о тебе[69].
Я хочу подарить тебе чудный вечер с прогулкой среди старых серебристых олив вдоль озера Менара, освещенного солнцем[70]. Какой покой, какая нежность. Все это во мне, в моих глазах, в моих губах.
Возьми, дорогой! Я тебя целую!
Твоя жена, которая тебя обожает.
КОНСУЭЛО
Входной билет в «Лидо» на пляже Анфа в Касабланке, 1931
(Касабланка, 1931)
Моя дорогая жена злюка,
Зачем вы мне сказали, что я все усложняю, вместо того, чтобы упрощать? Зачем в минуту прощанья упрекаете за ничтожное опоздание в четверть часа и за то, что курица пережарилась? Целую неделю я буду жить вдали от вас, и других помощников, кроме воспоминаний, у меня не будет. А в поганые ночи работа у меня потяжелее, чем жарка курицы. И почему вы меня не провожаете? Почему никогда не приходите меня встречать? Почему вы были так неласковы сегодня со мной, когда я так нуждался в ласке?
Золотое перышко, вас любят до обожания, и в дни вроде этого лучше утаить от меня, что вы не так уж и счастливы, потому что в работе мне помогает и служит утешением мысль, что я работаю для вас, что у вас большая квартира, солнце, купанье, что вы сохранили ваш Мирадор[71], что нас ждут времена счастливее, с путешествиями и красивыми платьями.
Не надо мне говорить, что вы опять будете совершать сумасшедшие прогулки, потому что вдалеке, в пустыне, легко подкрадывается тревога. И отсюда, издалека, никак вас не защитишь, только любовью.
Золотое перышко, притворяйтесь, что вы счастливы.
ВАШ КЕТЦАЛЬ
Когда вы кажетесь счастливой, счастлив и я.
(Касабланка, 1931)
Мой муж,
Я чудесно провела вторую половину дня, глядя на бушующее море. Я думала о нас, о нашей любви и почувствовала, как я люблю мою любовь. Нашу любовь.
Я не сержусь на вас за нервозность перед отъездом, я сержусь на ее причины…
Дорогой, мы держим в руках сердце нашей любви. Не разбивайте его. Мы будем так плакать!
Завтра я вас не встречаю, и вы меня извините. Я лишаю себя ожидания вас, потому что иду к мадам де Бошан. Я хочу, чтобы у вас были друзья.
У меня тяжело на сердце из-за того, что вас нет. Дом пуст… пуст… печальные мысли не отпускают меня этой холодной ночью.
Ваше хрупкое
ЗОЛОТОЕ ПЕРЫШКО
(Касабланка, 1931)
Консуэло, как нехорошо.
Я не веду тебя к Антуану[72], сочувствуя твоему насморку, а когда возвращаюсь – очень скоро, чтобы не заставлять тебя ждать! – тебя нет дома. А пойти к нему был наш долг.
Теперь я один и куда-нибудь пойду.
(Касабланка, 1931)
Консуэло, если бы ты знала, как зло и плохо ты со мной поступаешь.
Мне уже было очень грустно, что ты не встретишь меня на поле. Для меня такое утешение после тяжелого путешествия увидеть тебя там и знать, что ты меня ждешь. Во многом ради тебя я делаю эту работу и рискую. У тебя нет никаких дел, и ты не можешь даже узнать, когда я прилетаю. И я приземляюсь совсем один.
И потом, потому что я болен, устал и невесел, ты ушла пить чай. Все твои приглашения пришлись на день моего возвращения: до чего же меня это огорчило. Возвращение для меня испорчено. Конечно, я не собирался заставлять тебя из эгоизма сидеть рядом со мной и смотреть, как я сплю, я сам тебе сказал, чтобы ты пошла в гости.
Но ты пошла еще и на ужин, сейчас час ночи, а тебя еще нет, и я умираю от беспокойства. Я ничего не понимаю. Ты не пришла на поле. И вечером ты тоже не спешишь вернуться. До чего же мне больно. В день моего возвращения моя жена в час ночи еще не вернулась.
«Ночной полет» получил премию «Фемина» в декабре 1931
Мне так плохо, тревожно, одиноко.
АНТУАН
(Ницца, 1933)
Да, мой милый Тоннио,
Я стараюсь устроить здесь для вас домашний очаг[73]. Не надо приводить меня в отчаяние из-за того, что я кричу на сестру[74] или на слуг, с вами я всегда ласкова. Что же вам еще надо? Даже своей собакой, когда вы здесь, я не могу покомандовать. Даже испортить листок бумаги, из-за него вы на меня кричите.
Но я вас люблю, а если вы злитесь, никогда больше не заговорю.
ВАША БАРТОЛИТА
(Париж, примерно 1935[75])
Девочка, дорогая, которая, не зная, а возможно, зная очень хорошо, причиняет мне такую боль. Но которой я, несмотря ни на что, заливаясь слезами, прощаю все, потому что она истерзана тревогами и беспокойством, а я полон нежности и бесконечно жалею ее. У меня так много любви, что я не умею ей за это пенять. Мне звонят и говорят, что она не хочет, чтобы мне говорили, где она. Для меня это конец света, я построил жизнь на этой любви.
Я мечтал писать под крылом маленькой птички, под защитой ее ласкового тепла, щебета, чистоты и чудесного трепета. Если бы она сейчас заговорила со мной, какая радость вспыхнула бы среди слез. Какое богатство прощения и готовности защищать открылось бы во мне. Но почему не тратятся запасы моего прощения? Почему всякий раз, когда я отдаю всего себя без остатка, меня пугает мысль: а вдруг все, что я отдаю, больше не понадобится? И моя кровь, плоть, сердце останутся без хозяина, потому что мне они больше не принадлежат. И не принадлежат больше моей светящейся жене.
О, моя любовь, только одна мысль переполняет меня. Нет горечи, нет заготовленных упреков. Нет даже слез. Я хочу одного: глубоко, бесконечно тратить свою жизнь на усмирение твоей тревоги. На приручение неведомого бога, который мучает тебя, привести тебя в мои объятия, как чайку, сбитую ветром, в теплое гнездо. Сделать тебя счастливой.
АНТУАН
«Моему Тоннио, его птенчик, который любит его бесконечно.
Консуэло. 1935»
(Париж, 1935) Полночь
Спокойной ночи, Тоннио,
Я вернулась, потому что вы меня об этом просили. Почему я должна сидеть одна, глупая птичка с остатками перышек? Мне холодно, ложусь очень грустная, может, ангел навестит меня во сне.
P. S. Не буди меня.
(Париж, очевидно, 1935)
По какой неизъяснимой тайной причине все так нескладно именно тогда, когда тебе меня не хватает? Идиотский поезд сломался, стоял полчаса, и я разминулся с тобой на три минуты.
Ждал от тебя телефонного звонка с 8 ч 15 до 10, не решаясь пойти поужинать. Вы могли бы, девочка, оставить мне записку.
В ночь с 30 на 31 декабря Антуан де Сент-Экзюпери потерпел аварию в пустыне Египта. Его трехдневное исчезновение взволновало его родственников и широко освещалось во французской прессе. Так же, как и его спасение 2 января 1936.
«Энтрансижан». 23 января 1936
Ожидание нервирует меня до крайности, я выхожу. Позвоню узнать, вернулись ли вы.
До свиданья, малыш. У меня есть новости для России[76]. Мне не нравится так с вами расставаться.
Все это очень странно.
АНТУАН
(Париж, площадь Вобан, конец июня – начало июля 1936[77])
Мой Тоннио,
У нас была вечеринка с ужином. Нашему будущему и настоящему домашнему очагу шезлонги и деревянные некрашеные столы помогли принять обжитый вид[78]. Господин Дора[79] пришел вместе с Галлимарами[80], Верты[81], Мили[82]. Я, дорогой, пила только воду, и я тебя жду.
Твоя жена
КОНСУЭЛО
Мой миленький муж, я впервые ночую на площади Вобан, я счастлива, и мне грустно, потому что ты призрак в моем сне, и я тебя нежно целую.
(на обороте)
Все призраки, собравшиеся на новоселье.
Консуэло, Сюзанна (Верт). Жанна (Галлимар) братья Миль, (зачеркнуто: Леон) Верт, Дидье (Дора) Гастон (Галлимар), Мико[83] и Макс Эрнст[84].
Думают о вас и вас ждут.
(на полях)
Я вас целую. Жанна (Галлимар)
«Тоннио». Рисунок Консуэло[85]
«Тоннио».
Рисунок Мишеля Галлимара или Мико
Гастон Галлимар.
Рисунок Мишеля Галлимара
Мишель Галлимар. Рисунок Гастона Галлимара
«Когда страданий избыток
Когда бьешь в огромный колокол
Когда бежишь боясь как бы не позабыть
Причаливаешь к блаженным берегам
Слышишь то что не умел расслышать
И от избытка счастья умираешь».
Автограф Антуана де Сент-Экзюпери,Игра в сюрреалистическую поэзию.
«Что делать если дыхание перехватило за шаг до победы
Что делать чтобы защититься от любви
Что делать чтобы пребывать здесь в тиши
Я куплю себе плоды разума буду ими счастлив
Буду спать с тенями
Научусь песням морских птиц».
Автограф Антуана де Сент-Экзюпери,Игра в сюрреалистическую поэзию.
«Когда решишь в добрую минуту открыть окно и жить
Когда ночью кричишь от безнадежности
Когда омываешь свои больные язвы
Ты тешишь свои иллюзии
Бежишь – но с чего – по камням
Больше не знаешь кем быть».
Автограф Антуана де Сент-Экзюпери,Игра в сюрреалистическую поэзию.
Эта и ещё 2 книги за 399 ₽
Чтобы воспользоваться акцией, добавьте нужные книги в корзину. Сделать это можно на странице каждой книги, либо в общем списке: