История Англии. Как народ создал великую державу

2. Социальная структура Англии времен «Книги Страшного суда»

Спустя двадцать лет после завоевания Вильгельм отправил почти во все города, деревни и деревушки Англии специальных посланцев, уполномоченных созвать всех влиятельных людей каждой общины с тем, чтобы выслушать их и составить подробное описание экономической жизни страны. Задавались самые разные вопросы: сколько земли? Кто ею владеет? Сколько она дает дохода? Сколько плугов? Сколько нанимателей? Сколько рогатого скота, овец, свиней? Перепись эта была крайне непопулярной. «Стыдно даже об этом говорить, но он не счел за стыд это делать», – возмущенно сетует монах-летописец. Тем не менее ничто с такой убедительностью не свидетельствует о полнейшем покорении страны и о могуществе Вильгельма, как составление «Книги Страшного суда» всего через двадцать лет после сражения при Сенлаке. Ни одна страна не знала ничего подобного. Такой переписи одинаково невозможно было бы провести как в Англии саксонского периода, так и в феодальной Франции, и тем не менее у нас нет ни малейшего основания предполагать, что мероприятие это встретило сколь-либо заметное сопротивление со стороны даже самых могущественных баронов.

Перепись преследовала две цели: во-первых, получить сведения, необходимые для сбора гельда или поимущественного налога, и, во-вторых, предоставить королю подробную информацию о размерах и распределении богатств, земель и доходов его вассалов. Для истории этот документ представляет еще большую ценность, поскольку дает нам исчерпывающую, если и не абсолютно точную, картину социальной структуры Англии во время его составления. Сельскохозяйственной единицей экономики служило поместье (манор), наложенное на более ранний тауншип. Не стоит забывать, что страна в то время была еще почти полностью сельскохозяйственной. Некоторыми из этих маноров владел непосредственно король; остальные он даровал своим многочисленным мирским и церковным вассалам. Те, в свою очередь, имели некоторое число субвассалов, которые и являлись фактическими держателями поместий. Каждая деревня, даже самая маленькая и отдаленная, должна была вписаться в эту схему социального устройства, и все общество было разделено на ряд групп, поднимающихся шаг за шагом от серва на самом низу до самой верхушки – короля.

«Книга Страшного суда» подразделяла земледельцев на социальные группы и даже приводила их численность, так что у нас есть возможность привести приблизительные статистические данные о населении, принимая во внимание, что речь идет только о взрослых мужчинах, которые являлись фактическими держателями арендованной земли. Результаты можно представить в следующей таблице:

Увеличивая эти цифры в пять раз, чтобы получить среднюю численность крестьянских семей, и принимая в расчет те группы, которые остались невключенными (лорды и их непосредственные вассалы, управляющие манора, священники, монахи и монахини, купцы и ремесленники, безземельные наемные работники и отдельные земледельцы, избежавшие внимания королевских посланцев), мы получаем приблизительную численность всего населения 1,75—2 миллиона человек.

Социальные группы, учтенные в переписи, распределялись по различным частям страны весьма неравномерно. Больше всего рабов было на юго-западе, где их процент от общего населения составлял 24 в Глостершире, в Корнуэлле и Гемпшире – 21, а в Шропшире – 17. В Линкольне, Йоркшире и Хантингдоне о них не упоминается вовсе, в Восточной Англии или восточных центральных графствах их насчитывалось крайне мало. Бордарии и коттарии распределялись пропорционально, только некоторые графства имели более 40 и менее 20 процентов этой группы населения. Вилланы также размещались по стране равномерно, не считая только Восточной Англии и Линкольна, где было много свободных арендаторов, а также Эссекса и Гемпшира, где особенно многочисленны были бордарии и коттарии. Свободные арендаторы встречались только на востоке и в восточных центральных графствах, старой территории Денло. В Линкольне они составляли 45 процентов всего населения, в Суффолке – 40 процентов и в Норфолке – 32 процента. Если в Ноттингеме, Лейстере и Нортгемптоне их проживало внушительное число, то они почти совсем не встречались в остальных графствах. Для удобства близкая к ним социальная группа сокменов также причислялась к свободным.

Рассмотреть эти социальные группы по отдельности и проследить, как изменялась их судьба в последующие поколения, будет, пожалуй, наиболее верный способ изучения социальной истории того периода.

Рабы во времена составления «Книги Страшного суда» становились быстро исчезающей группой. В основном это была домашняя прислуга или пастухи и пахари на господской земле. Лорды считали, что экономически выгоднее нанимать своих личных работников и обрабатывать домениальные земли подневольным трудом сервов. Приблизительно около 1200 г. рабы исчезают, полностью поглощаясь более высокими по положению группами вилланов и коттариев.

Выше уже упоминалось о бордариях и коттариях, которые, по-видимому, были людьми одной и той же группы, включенными в списки в различных частях страны под разными именами. Они держали небольшие наделы, не входившие в общую систему общинных полей. Хотя большинство из них были крепостными, некоторые относились к разряду свободных арендаторов, и, когда в XIV в. началась волна раскрепощения, эта группа стремилась освободиться быстрее, чем вилланы, которые были слишком тесно связаны с хозяйством манора. Многие из тех, кто владел каким-нибудь ремеслом, платили оброки продуктами своего производства – холстами, кузнечными или столярными изделиями, вместо работы на господской земле. Вполне резонно, что положение ремесленников считалось менее рабским, поскольку они работали самолично, а не под надзором управляющих манора.

Вилланы, держатели наделов в общинных полях размером от 15 до 30 акров, являлись тем стержнем, вокруг которого вращалась вся жизнь манора. После нормандского завоевания их повинности были четко регламентированы и зачастую увеличены. Эти повинности делились на два вида: барщина и благотворительная работа^[10]. Барщина выполнялась в течение определенного числа дней каждую неделю – обычно в течение трех дней. Благотворительную повинность могли потребовать в любое время. Она считалась наиболее тягостной из двух, и от нее труднее было освободиться, поскольку отрабатывать ее приходилось в самый разгар уборки урожая или стрижки овец, когда труд виллана был необходим как в господском поместье, так и в его собственном.

Ясно, что при таких тяжких повинностях виллана основную часть работ в его хозяйстве должны были выполнять члены семьи – женщины и дети.

Между вилланами и коттариями существовала тесная связь. Наделами коттариев зачастую владели члены семей вилланов, у которых не имелось своей доли в общинных полях, в то время как наделы коттариев образовывали нечто вроде резерва, из которого можно было пополнить владения вилланов, если они по какой-то причине пустели.

С течением времени эти две группы все более и более объединялись с точки зрения закона под общим именем вилланов или сервов.

Как и рабы, группа свободных людей времен «Книги Страшного суда» постепенно становилась исчезающей. Уже в 1086 г. многих из тех, кто были свободными до нормандского завоевания, стали причислять к несвободным в результате изменения отношения к земельной собственности. Общая тенденция того времени заключалась в том, чтобы считать всякого крестьянина крепостным, если только он не предоставлял неопровержимых доказательств обратного. После составления «Книги Страшного суда» исчезновение свободных крестьян ускорилось, и когда в Англии снова появляется значительное количество свободных держателей небольших земельных участков, то это уже, как правило, не прямые потомки libri homines времен «Книги Страшного суда», а вилланы, которым удалось добиться определенной степени свободы.

Нормандцы ввели в Англии свод писаных и жестких феодальных законов, которые отражали усиление эксплуатации земледельцев и стремились слить всех земледельцев в единую массу сервов, «не владеющих ничем, кроме своего собственного брюха» и не защищенных никакими законами от произвола лордов манора, за исключением того предписания, что они не могли быть убиты или искалечены без надлежащего суда. Это означало повышение статуса раба, но для остальной части населения это было шагом назад – к отягощению бремени бытия и общих страданий.

Все ухищрения законников были направлены на дальнейшее увеличение этого бремени, и кроме того, что вилланы отрабатывали тяжкие повинности, они подвергались всякого рода притеснениям. Сельская мельница, например, принадлежала лорду, и все зерно следовало свозить туда для помола, что создавало такую благодатную почву для злоупотребления, что во всей средневековой популярной литературе не сыщется ни одного мельника, который не был бы пройдохой. К тому же точно так же, как король присвоил себе все леса, лорды маноров присвоили себе исключительные права над деревенскими пустошами. После того как стали строго требовать исполнение этих прав, вилланы не могли больше добывать торф и рубить дрова и у них не осталось пастбищ для выпаса свиней. Одновременно с этим появляется длинный свод правил об охоте, которые на долгие столетия тяжким бременем легли на сельское население Англии. И быть может, самое худшее заключалось в том, что все земли, отвоеванные у пустошей, включались в господский домен и становились недоступными для расширения площади общинных полей.

В целом, с учетом местных особенностей, мы можем применить к Англии обобщение, сделанное современником короля Джона^[11], папой римским Иннокентием III: «Крепостной трудится; его запугивают угрозами, изнуряют барщиной (принудительным трудом), избивают, лишают собственности; ибо, если у него нет ничего, он вынужден зарабатывать, а если он имеет что-либо, вынужден этого лишиться; проступок господина – это наказание крепостного; проступок крепостного – это оправдание господина за то, что он измывается над ним… О, беспредельное рабство! Природа породила людей свободными, но фортуна сделала их рабами. Крепостной должен страдать, и никому не позволено ему сочувствовать, он должен оплакивать свою судьбу, и никому не позволено плакать вместе с ним. Он не принадлежит самому себе, и ни один человек не принадлежит ему!»

Таково было законное положение вещей, которое лорды и их приспешники всеми силами стремились применять повсеместно. На практике закон до некоторой степени смягчался обычаем, и в среднем маноре в мирное время крепостной был в относительной безопасности. Законники могли утверждать, что крепостному «не должно знать сегодня, что ему прикажут делать завтра». Но на деле все работы были достаточно четко и монотонно распределены на целый год. Если ничто иное не помогало, само упорство и консерватизм виллана, его отказ изменить своему привычному образу жизни являлись мощным орудием для защиты старинных обычаев от нападения. Более двух столетий в каждом маноре не затухала напряженная борьба между крестьянским упорством и хитростью нормандского законника. Поначалу представителю закона удалось одержать ряд впечатляющих побед, однако дальше определенного предела дело не пошло. Даже в самые тяжелые моменты в маноре сохранялась основа незыблемых прав, которые признавали серва человеком, а не вещью, те самые остатки свободы, которые послужили отправной точкой для борьбы за получение дальнейших прав, когда в XIV в. экономические силы начали мощно действовать в другом направлении, превращая крепостного в свободного наемного работника или владельца небольшого земельного участка, который платил за свою землю уже не трудовой повинностью, а рентой.

Эту непрестанную борьбу следует учитывать при изучении политической истории того периода, ибо одно помогает понять другое, и ни один из этих факторов, взятых в отдельности, не дает возможности понять до конца весь ход истории той эпохи.

3. Королевская власть, бароны, церковь

Сыновья Вильгельма Завоевателя, Вильгельм II и Генрих I, продолжали проводить политику укрепления королевской власти за счет ослабления феодальных магнатов. Генрих, выдающийся среди королей своего времени умением читать и писать и, таким образом, умевший ценить и использовать в своих интересах аппарат образованных бюрократических чиновников, осуществил в стране целый ряд преобразований. Свое правление он начал с попытки снискать расположение саксов тем, что собрал и снова ввел в действие старые законы, которые к тому времени ошибочно приписывались Эдуарду Исповеднику. По мере возможности он привел эти законы в соответствие с новыми концепциями нормандского феодализма.

Генрих разработал судебный процесс, который со временем изъял управление судопроизводством из рук частных лиц и превратил его полностью в дело государства. В более ранние времена преступление прежде всего считалось проступком против самой жертвы или ее семьи и, таким образом, улаживалось уплатой соответствующей компенсации пострадавшим. Теперь преступление все чаще и чаще воспринималось как проступок, совершенный против «королевского мира»^[12], за который государство было вправе покарать преступника. Концепция «королевского мира», возникшая в позднюю англосаксонскую эпоху, становилась все прочнее с каждым новым этапом усиления власти государства.

Для ведения судов стали рассылать разъездных судей, также была введена новая форма процедуры с участием присяжных. Изначально присяжные были группой выборных людей, которые под присягой обязывались «представить» на суд всех людей в данной округе, подозреваемых в совершении преступления. Их избирали не за подлинное или предполагаемое беспристрастие, а потому, что считали лицами, уже осведомленными обо всех фактах. Суд присяжных не рассматривался как право каждого индивидуума, но как особая королевская привилегия. Это была новая форма судебного механизма, разработанная для привлечения дел в королевский суд, и никто другой не имел права воспользоваться им, не поплатившись за это. Государственный интерес в осуществлении судопроизводства заключался главным образом в получении денег. «Где правосудие, там большие деньги» – приблизительно так можно перевести правовой афоризм того времени. Корона желала привлечь как можно больше дел в королевские суды из-за взимаемых штрафов, и если рост королевских судов ослабил могущество знати, то это было скорее случайным, а не преднамеренным результатом.

Почти все нововведения Генриха преследовали финансовые цели, и одним из наиболее важных было учреждение специального ведомства, казначейства, для ведения сбора доходов. Значительную часть доходов короны приносили королевские поместья, остальное составляли государственные налоги и всевозможные феодальные сборы и ренты. Сбором доходов занимались шерифы каждого графства, передававшие их затем в казначейство. Казначейство являлось особой ветвью Curia Regis (Королевской курии), органа, состоящего из чиновников, посредством которых осуществлялась повседневная работа управления. Заседания Curia Regis проводились регулярно, тогда как феодальный «королевский совет», состоявший из главных арендаторов в том количестве, которое король считал необходимым для совета, собирался только несколько раз в году. Довольно скоро королевский совет начал распадаться на ведомства. Сам совет, объединявший самых влиятельных представителей светской и духовной знати, послужил зародышем парламента. Более тесный круг королевских советников, с которыми можно было совещаться изо дня в день, вырос в Тайный совет и, косвенным образом, в современный кабинет министров. Из Королевской курии, также разделенной, выросли Суд королевской скамьи, казначейство и ряд других судов. Большинство этих преобразований относятся к гораздо более поздней эпохе и упоминаются здесь ради удобства. В те времена они не воспринимались еще как самостоятельные органы, а скорее как различные формы, принимаемые советом для осуществления определенных видов деятельности, теоретически оставаясь все тем же королевским советом. Важно отметить, что именно из этого феодального органа возникла перманентная бюрократия для выполнения работы центрального правительства государства.

После смерти Генриха все эти преобразования были приостановлены, так как он оставил после себя наследницей престола только дочь Матильду. Группа влиятельных баронов отказалась признать ее и оказала поддержку племяннику Генриха Стефану Блуа. Последовало двадцать лет войны, в которой ни той ни другой стороне не удавалось одержать окончательной победы. Это было время, надолго оставившее о себе память в народе. Все самые худшие тенденции феодализма, которые подавлялись при нормандских королях, теперь вырвались на свободу. Феодальные междоусобицы и укрепленные феодальные замки возникали повсюду. Сотни местных тиранов убивали, терзали и грабили многострадальное крестьянство, повсюду царил хаос. «Никогда еще мучеников не истязали так, как этих людей», – сообщает нам летописец, повествуя об ужасах того времени.

И все же события, произошедшие при правлении Стефана, знаменательны не своими бедствиями, а исключительностью, тем фактом, что условия, для большей части Европы являвшиеся естественными, возникли в Англии только при исключительных обстоятельствах – из-за спора о престолонаследии и слабости короны, которая оказалась не способной восстановить порядок. Испытав на себе всю тяжесть необузданной феодальной анархии, народные массы приветствовали новую попытку короны обуздать произвол знати, хотя это продлилось недостаточно долго, чтобы все стало на свои места. В 1153 г. представители обеих сторон встретились в Уоллингфорде и достигли компромисса. Стефан был признан пожизненно королем, а после его смерти престол должен был перейти к сыну Матильды Генриху Анжуйскому.

В следующем году Стефан умер. Генрих, присоединивший к Англии и Нормандии свои обширные владения, стал, бесспорно, самым могущественным монархом в Западной Европе. Хотя теоретически его владения на континенте, наибольшая и богатейшая половина Франции, принадлежали ему на правах феодального держания, полученного им от французского короля, фактически он являлся их абсолютным правителем. Он сразу же повел борьбу с могуществом баронов, которое они приобрели за время предыдущего правления. Сотни замков были разрушены, и на их месте начали строиться неукрепленные помещичьи усадьбы, которые остаются характерными жилищами высших классов в Англии на протяжении всего Средневековья.

Государственный аппарат, созданный Генрихом I, был восстановлен и расширен. Все большей властью наделяются особые разъездные уполномоченные, которые представляют короля во всех частях страны, да и сам Генрих непрестанно объезжает свои владения. Отчасти эти поездки являлись вынужденными, поскольку большая доля государственных доходов поступала в виде зерна, мяса и другой продукции королевских поместий. Во времена, когда наземный транспорт был медленным и дорогостоящим, единственной возможностью использовать все эти продукты для короля и его двора было передвигаться из поместья в поместье и потреблять все на местах.

Все более широко в качестве постоянных представителей верховной власти использовались шерифы. В то же время за ними был установлен строжайший контроль и введены определенные ограничения на их способы обогащения путем ограбления населения графства и мошеннического хищения денег, причитающихся королевской казне. В 1170 г. была произведена широкомасштабная чистка, так называемое «Расследование шерифов», после чего более половины шерифов были отстранены от должности и заменены новыми, более тесно связанными с королевским казначейством. В интересах короны было пресечь все незаконные вымогательства, дабы как можно сильнее умножить свои собственные доходы. Почти все реформы этого периода имели своей целью увеличение и улучшение сбора королевских податей.

Помимо баронов, усиливающейся государственной власти пришлось столкнуться с претензиями церкви, которая желала быть признанной как независимая международная организация, выходящая за все национальные рамки. Противоборство между церковью и государством в Англии являлось только частью битвы, охватившей всю Европу и имевшей везде разный исход. В Германии, в 1177 г. в Каноссе, император Генрих IV вынужден был смиренно подчиниться папе Григорию VII, тогда как во Франции победа, по существу, осталась за короной. Вопрос упирался в двойственную роль церкви и ее служителей. С одной стороны, епископы и аббаты были феодальными лордами, владевшими обширными землями и доходами. С другой же стороны, они являлись представителями власти, имеющей международную организацию и штаб-квартиру в Риме. Корона желала самолично распоряжаться ими как своими феодалами; папство претендовало на собственную власть над ними, как над своими представителями. Положение осложнялось еще и тем, что чиновничий аппарат, от которого зависела верховная власть, почти целиком состоял из церковников, кроме того, церковь всегда поддерживала корону в ее борьбе против баронов, в то же время предъявляя свои претензии на независимость. Успех происшедшего позднее баронского восстания против короля Иоанна в значительной степени обязан исключительной поддержке, которую церковь оказывала мятежникам.

При Вильгельме I было достигнуто неустойчивое равновесие, но уже в следующее правление началась длительная борьба за инвеституру – за право назначать высших должностных лиц церкви. И лишь только в 1106 г. удалось достичь соглашения, согласно которому корона отвоевала право отбирать новых епископов, которые избирались затем капитулами кафедральных церквей, формально рукополагались папой и, в конце концов, приносили присягу верности королю как его феодальные вассалы. По сути, это явилось победой короны.

При Генрихе II борьба приняла новую форму. В то время как корона стремилась возбуждать все больше и больше дел в рамках собственных судов, церковь отстаивала право судить всех клириков в особых церковных судах. Эти суды действовали на основании канонического права, и наказания налагались гораздо менее тяжкие, чем в обычных светских судах. Не стоит забывать, что к клирикам относили не только священников, но и гораздо более многочисленную группу людей низкого положения – настолько большую и значительную, что всех, кто умел читать, стали причислять к клирикам, предоставляя им возможность судиться по законам канонического права. Центральной фигурой в борьбе между церковью и государством был Томас Бекет, личность и карьера которого явились ярким воплощением двойственного положения церкви его века. Бекет, будучи сыном богатого лондонского купца, поступил на службу к королю и стал канцлером, с неутомимым рвением проводя в жизнь реформы Генриха, направленные на централизацию власти короны. Когда Генрих пожелал распространить эти реформы и на церковь, он сделал Бекета архиепископом Кентерберийским, рассчитывая, что тот будет способствовать его начинаниям. У Бекета, однако, имелись собственные идеи, и он выступил против короля с не меньшей энергией, с какой прежде действовал ради его интересов.

После долгой борьбы Генрих достаточно опрометчиво позволил своим придворным убрать архиепископа. Последовавший за этим скандал, вероятно обдуманно поднятый церковью, принял такой размах, что Генрих вынужден был отказаться от своих планов и позволить церковным судам продолжать разбирать дела всех преступных клириков. Практика «привилегий духовенства» просуществовала вплоть до самой Реформации. Убийство Бекета^[13] повлекло за собой любопытный и неожиданный результат. Он был канонизирован, и гробница Бекета в Кентербери стала одним из популярнейших мест паломничества. Два века спустя было написано первое великое классическое произведение на английском языке, что стало возможным благодаря слиянию саксонского и нормандского французского. Это были знаменитые «Кентерберийские рассказы», в которых описывалось содержание бесед и досуга группы типичных паломников, направлявшихся к усыпальнице святого Томаса.

Однако победа церкви оказалась неполной. Государству пришлось передать ей уголовные дела, гражданские же по-прежнему оставались в ведении королевских судов. В течение того же периода развивается так называемое общее право^[14], свод законов, действующий на всей территории страны и отменяющий все местные законы и обычаи. Это общее право в уголовных делах опиралось на принципы и практику англосаксонских законов эпохи, предшествующей нормандскому завоеванию. После нормандского завоевания в судебных процессах, касающихся землевладения и прав собственности, была разработана сложная система делопроизводства по общему праву. Благодаря силе общего права римское право, которое принято за основу большинством европейских кодексов, не привилось в Англии. В результате церковное каноническое право, основанное на принципах римского права, оказалось изолированным, ослабленным и осталось чуждым основной тенденции правового развития. Здесь мы сталкиваемся с еще одной противоречивой особенностью классовых отношений феодального периода. В то время как церковь в основном поддерживала королевскую политику централизации против баронов, последние выступали противниками церковных судов. Эти суды отнимали дела у местных феодальных судов, точно так же, как и у королевских судов, и бароны подозрительно относились к любой попытке церкви ввести в стране римское право по той причине, что оно служило укреплению государственного абсолютизма. Такого же рода причины объясняют нестабильность союзов и постоянный переход на другую сторону, что свидетельствует о существовании трехстороннего антагонизма между короной, баронами и церковью в Средние века.