Нерон. Император Рима

Клавдий еще не успел закончить свой обед, когда вошел Нарцисс и шепотом произнес: «Мессалины больше нет». Император с открытым ртом уставился на него, но ничего не ответил и не спросил, сама ли она покончила с собой. Он просто попросил подать еще одну чашу вина и продолжил есть и пить, пока, по своему обычаю, не уснул на своем месте и не захрапел, откинувшись на спину.

Новости сразу передали Агриппине, которая, скрывая свое безграничное удовлетворение, пришла на следующий день во дворец с очевидной целью утешить своего потрясенного дядюшку. Проснувшись утром, он сначала не мог поверить, что Мессалина мертва, а позже, осознав это, нашел успокоение в абсолютном молчании относительно всего произошедшего, не подавая ни одного признака печали или любого другого чувства. Когда привели его двух детей, оставшихся без матери, Клавдий поцеловал их, не выказав никаких эмоций. К Агриппине и пришедшему вместе с ней Нерону он тоже не проявил никакого особенного интереса.

Сенат, глубоко потрясенный безумным поведением Мессалины, испытал огромное облегчение от ее смерти и тут же распорядился, чтобы ее имя удалили со всех посвящений, а статуи немедленно убрали. Большие почести выпали на долю Нарцисса за мужество, с которым он, рискуя жизнью, призвал императрицу к ответу во имя блага своего хозяина и государства. И все вокруг выражали глубочайшее удовлетворение исходом этого ужасного дела.

Тем временем во дворце Агриппина энергично обсуждала ситуацию с Нарциссом и двумя его коллегами – Палласом и Каллистом.

Опасность заключалась в том, что скандал с Мессалиной мог привести к новому всплеску ностальгии по республике без императора, если двор не сможет быстро измениться в лучшую сторону. Трое мужчин понимали, что Агриппина, какой бы она ни была в своей личной жизни, стояла за прежнюю строгость, как в дни Августа, и это было именно то, чего хотел народ. Внешне она была целомудренной, благочестивой, образцово добропорядочной. Она повлияла бы на двор и спасла бы его от катастрофы.

В результате они попросили ее остаться, и она, эта женщина с твердым суровым лицом, которая с помощью интриг, а возможно, убийства вознесла себя к высотам власти, любезно согласилась сделать это. Агриппина думала только о том, как продвинуть своего сына, и его взросление, за которым она пристально наблюдала, вызывало единственное теплое чувство в ее холодном сердце. Через него она надеялась обеспечить себе власть. Теперь было бы нетрудно привлечь к нему внимание императора с тем, чтобы, в конце концов, обеспечить ему императорский трон. На пути у него стоял только нездоровый Британник. Но его как сына недостойной Мессалины можно будет постепенно опорочить или устранить совсем.

Все ее планы зависели от двух вещей. Во-первых, необходимо, чтобы Клавдий жил, пока Нерон не достигнет возраста, когда сенат сможет признать его императором. Во-вторых, самого Нерона нужно с помощью самого сурового воспитания превратить в подобие второго Августа – образца молодого мужчины, хранителя древних традиций Рима. Только в таком обличье он мог бы быть принят народом, который так устал от скандалов.

История не говорит определенно, что Агриппина сразу переехала во дворец. Однако можно предположить, что это было так на основании заявления Тацита, согласно которому теперь она постоянно входила и выходила в апартаменты дяди и вскоре начала оказывать на него влияние, практически как его жена. Ее главный враг был мертв, и она уже держала в руках свою победу. Впервые за долгие годы Агриппина вздохнула свободно. Таким образом, маловероятно, что она ограничилась бы чем-то меньшим, чем жизнь под одной крышей с дядей, которого она намеревалась подчинить своей воле.

Глава 5

49 год, женитьба императора Клавдия на матери Нерона. Обручение Нерона с дочерью Клавдия Октавией. 50 год, усыновление Нерона Клавдием

Нельзя сказать, была ли теперь демонстрация твердых моральных устоев и пуританского отношения к соблюдению приличий, которые в этот распутный век так ярко характеризовали Агриппину как сторонницу суровой старой римской школы, исключительно политической позой, или отчасти это было веление ее холодного, властного ума, одержавшего победу над чувственной натурой. Агриппина определенно понимала важность нравственной порядочности в данной ситуации. И все же демонстрация такого поведения и даже нечто более глубокое, вероятно, было вызвано, как мы уже говорили, ее отвращением к дурным порокам ее брата Калигулы и позднее к мерзостям придворного общества в целом, в особенности к тем, в которых участвовал ее главный враг – Мессалина. От ужаса, а затем от ненависти Агриппина надела личину самой строгой добродетели, стремясь как можно сильнее контрастировать с развращенностью ее врагов. Но, как в случае вулкана с покрытой снегом вершиной, под этой личиной таился неистовый пожар, который в конце концов вырвался наружу, и невозможно сказать, была ли ее сдержанность в период триумфа действительно вызвана неприязнью и отвращением к распущенности светских кутил или всего лишь политической хитростью.

Те, кто считал ее целомудрие фальшивым, позднее заявляли, что вскоре после переезда во дворец она вступила в тайную любовную связь с Палласом, самым привлекательным из тех троих, кто управлял империей от имени Клавдия. Но эта история, вполне возможно, основана на ошибочной интерпретации ее дипломатичной сердечности в отношении этого невероятно богатого и могущественного человека, отвечавшего за личную казну императора. Стоит упомянуть, что Паллас был братом Феликса, прокуратора Иудеи, к которому однажды в качестве пленника привели святого Павла. Большое уважение, которым он пользовался, можно объяснить и тем, что он поочередно был женат на трех дамах царских кровей – Друзилле, правнучке Антония и Клеопатры и, следовательно, кузине самого императора, правнука Антония и Октавии; еще одной Друзилле, сестре царя Ирода Агриппы II и вдове царя Эмесы; и третьей принцессе, имени которой мы не знаем. С учетом этих фамильных связей и того факта, что теперь Паллас объявил себя потомком царей Аркадии, вполне вероятно, что Агриппина считала его подходящим объектом для соблазнительных предложений, независимо от того, намеревалась ли она доводить эти предложения до реальных результатов.

Светоний сообщает, что Агриппина делала непристойные посылы и самому Клавдию, «пользуясь тем, что их близкие родственные отношения допускали поцелуи и нежности, способные разжечь в нем страсть». Тацит пишет практически то же самое. Однако верить этим утверждениям означало бы безосновательно отвергать альтернативную возможность, а именно, что такое нежное отношение вполне могло быть вызвано бурной радостью Агриппины, которой наконец удалось утвердиться в качестве сиделки, домоправительницы и компаньонки несчастного императора.

Но независимо от того, как расценивать реальное поведение Агриппины, ясно, что очевидная всем внешняя респектабельность являлась ее сильной стороной. Именно благодаря тому, что она появилась в императорском дворце под маской педантичной, богобоязненной, трезвомыслящей молодой матроны и вдовы, все трое интриганов, стоявшие за троном, – Нарцисс, Паллас и Каллист, – дружно приветствовали переезд во дворец Агриппины и ее сына Нерона. Они видели, что покойный император Калигула, а вслед за ним недалекая Мессалина превратили дворец в сознании народа в роскошный публичный дом, а их хозяин, император Клавдий, являвшийся предметом всеобщих насмешек, ничего не мог сделать, чтобы исправить положение вещей. Они считали, что единственная надежда на возрождение императорского престижа заключается в том, чтобы продемонстрировать способность двора к изменению и возвращение к строгой морали времен Августа. А тут, как нельзя кстати, появилась известная своей добродетельностью Агриппина, праправнучка Августа, готовая посвятить себя задаче наведения порядка в доме своего дяди. И если эта строгая благочестивая матрона изъявляла намерение уступить себя Клавдию или Палласу, то не все ли равно, пока она делала это строго конфиденциально.

Правда, ее отношения в ранней юности с братом, а затем с кузеном Лепидом не были забыты окончательно, и многие люди считали ее соблазнительницей и убийцей ее мужа Криспа, но благодаря годам, проведенным во вдовьем затворничестве, эти инциденты отошли на задний план. Правда и то, что, нападая на Мессалину, она продемонстрировала опасную хитрость, но, возможно, это было оправдано. Более того, очевидно, что она намеревалась в дальнейшем использовать свое положение в интересах своего сына Нерона, но он был неплохим юношей и, как правнук незабвенного Германика, вероятно, в свое время стал бы более популярным императором, чем кто-либо другой, с учетом того, как строго его воспитывали.

Наконец эти трое сошлись на том, что Клавдию нужно найти новую жену, поскольку они чувствовали, что приятная компания могла бы помочь продлить его жизнь, и, значит, продлить их пребывание на службе, в которой их заинтересованность после смерти Мессалины возросла с новой силой. Нарцисс говорил, что императора нужно повторно женить на Элии Паэтине, от которой у него была дочь Антония, но с которой он развелся семь лет назад по требованию Домиции Лепиды, чтобы иметь возможность жениться на ее дочери Мессалине. Однако Каллист возражал против этой идеи на том основании, что разведенная женщина, если ее снова берут в жены, становится невыносимо самодовольной. Он внес предложение, что императора следует женить на Лолии Паулине, бывшей жене Калигулы, обладавшей, как уже было сказано, несметными богатствами.

Однако Паллас, оставшийся член троицы, имел свой интерес. Агриппина завела с ним особенную дружбу, если не больше, и он чувствовал, что самую большую пользу из этих тесных взаимоотношений можно извлечь, если возвести его новую союзницу в ранг императрицы. Агриппина являлась прямым потомком Августа, и этот брак соединил бы линию Юлиев с линией Клавдиев. На тот момент ей было не больше тридцати трех лет, и если бы она не вышла за Клавдия, то непременно вышла бы за какого-нибудь другого человека, и этот человек, возвысившись с помощью брака с ней, мог бы начать метить на трон и, таким образом, создал бы им проблемы.

Кажется, для Агриппины эта идея стала неожиданностью, поскольку она вполне могла считать, что брак с братом отца в народном представлении является чем-то запретным. Но теперь, когда Паллас сделал такое предложение и оно в конце концов получило одобрение обоих его коллег, она немедленно переключила свое безраздельное внимание на выполнение задачи по соблазнению Клавдия, как до того соблазнила Криспа. Задача оказалась довольно сложной, учитывая, что отношение Клавдия к Агриппине, согласно Светонию, было, по-видимому, любовно-отеческим, несмотря на тот факт, что он неожиданно начинал находить ее привлекательной как женщину. Он продолжал называть ее своей «дочкой» и «деткой», которую «качал у себя на коленях». Должно быть, прошло довольно много времени, прежде чем в его медлительном мозгу забрезжила мысль, что те ласки, которыми они обменивались, вели к более близким отношениям, тем более заманчивым для него, что считались запретными между племянницей и дядей. Но когда в один прекрасный день эти ласки наконец заставили его понять все потенциальные возможности сложившейся ситуации и обнаружилось, что Агриппина совсем не прочь помочь ему в этой шалости, Клавдий бросил играть роль ее заботливого дядюшки и стал ее пылким, хотя и не слишком бодрым любовником.

Тогда, внутренне торжествуя, но внешне сохраняя невозмутимость, она сказала троим вольноотпущенникам, что принимает возложенные на нее судьбой обязанности, и дала им разрешение предложить императору жениться на ней. Однако поначалу эта идея не захватила Клавдия. У него вызывала интерес и невероятно льстила его тщеславию мысль о том, что он способен пробить брешь в хваленой добродетели своей племянницы, но сделать ее своей женой в нарушение закона об инцесте было совсем другое дело.

Вместе с тем в определенных аспектах это предложение его привлекало. При его болезнях Клавдий не мог предаваться главной страсти своей жизни – погоне за женщинами – и чувствовал, что понимающая и не слишком требовательная жена осуществила бы его давнишнее желание. Агриппина явно считает его неотразимым, говорил себе Клавдий, и вместе с тем она не слишком темпераментна. Она спокойна, тактична и благоразумна. Она не станет насмехаться над его немощью, как это делала Мессалина, не станет причинять ему боль, крутя романы с другими, более дееспособными мужчинами под самым его носом. Она будет преданно защищать его честь и оберегать его от неуважительного отношения, с которым теперь нередко сталкивался император.

С другой стороны, Агриппина, несомненно, была женщиной волевой, и Клавдия совсем не привлекала мысль, что его станет муштровать умная энергичная жена. Он гордился тем, что ему удалось преодолеть ее пуританскую щепетильность, но понимал, что ее внешняя показная добродетель, которой он не смог бы придерживаться, осталась незатронутой тем, что скрытно от чужих глаз она уступила его похоти. Клавдий не питал склонности к строгостям традиционной римской жизни. В разумных пределах ему нравился беззаботный образ жизни греков, который привнес император Калигула. Он любил изысканную еду и опасался, как бы Агриппина не оказалась предпочтительницей простой стряпни. Он любил напиваться, а Агриппина практически всегда оставалась трезвой. Он любил окружать себя хорошенькими женщинами и веселыми мужчинами. Ему нравились непристойные шутки и выходки низкопробных театральных комиков, Агриппина же могла бы возражать против подобных вещей.

И потом, еще этот ее мальчик, юный рыжеволосый Нерон, для которого императору предстояло бы стать отцом в ущерб интересам его собственного сына Британника. Впрочем, независимо от того, женится он на ней или нет, Агриппина в результате обяжет его признать Нерона потенциальным наследником трона, что в конце концов будет еще хуже, поскольку Британник определенно слишком болезненный.

Так и не сумев прийти к окончательному решению, Клавдий сказал, что подчинится желанию сената. В связи с этим Агриппина обратилась за помощью к некоему Вителлию, который был в Риме сенатором, потом консулом и теперь цензором, а по характеру льстецом и готов был сделать что угодно, лишь бы втереться в доверие к новой хозяйке дворца. Любопытно, что в свое время он являлся прокуратором Сирии, и именно ему выпало сменить непопулярного Понтия Пилата, занимавшего эту должность, когда судили и распяли Иисуса Христа.

Вителлий пошел к императору и спросил, действительно ли он намерен подчиниться воле сената и народа в вопросе о женитьбе. На что Клавдий ответил утвердительно. Он заметил, что и сам не более чем часть народа, и потому всегда строго соблюдал все положения закона, и формально его место может свободно занять любой гражданин, который будет провозглашен императором. Получив такой ответ, Вителлий попросил Клавдия оставаться во дворце, а он тем временем поставит вопрос на рассмотрение сената. После этого он направился в вышеозначенное собрание. В сенате как раз проходило заседание, и Вителлий, прервав дискуссию, попросил разрешения немедленно обратиться к собравшимся с вопросом чрезвычайной важности.

Свою речь он начал, сказав, что непосильный труд по управлению страной стал бы для императора значительно легче, если бы он снова женился, но задача выбора жены – сложное дело, ибо нужно найти даму, которая сочетала бы в себе благородное происхождение, незапятнанную чистоту и определенные доказательства того, что она не бесплодна. Какую высокородную даму они могли бы назвать, спросил он, чтобы она представила доказательства своей фертильности, не скомпрометировав себя с точки зрения строгой нравственности? Затем он обратил внимание сенаторов на вдовую Агриппину, чья добродетель была хорошо известна, чье прекрасное происхождение не знало равных и которая определенно не была бесплодной, поскольку уже подарила миру сына. Конечно, добавил Вителлий, для Рима стала бы новшеством женитьба дяди на своей племяннице, но в других странах это обычная практика, и к тому же это не запрещено никаким писаным римским законом. В конце концов, когда-то браки между кузенами тоже считались незаконными, но теперь они общеприняты, и, если сейчас легализовать женитьбу дяди на племяннице, это уже очень скоро станет обычным делом.

Затем, к большому изумлению слушателей, Вителлий указал, что, в отличие от других цезарей, Клавдий никогда не был замечен в краже жены у мужа и, таким образом, теперь не мог бы согласиться с подобным способом обретения супруги с доказанной чистотой и фертильностью. Однако высокородная Агриппина, словно по воле провидения, является вдовой, родившей сына, и, взяв ее в жены, император создаст прецедент осмотрительного поведения и тщательного выбора невесты.

Эта замечательная речь возымела мгновенный эффект. Целый ряд сенаторов, жаждавших реформирования морального климата после выходок Мессалины, в сопровождении толпы сочувствующих горожан поспешили к дворцу, где Клавдий в смущении ожидал решения вопроса, и начали кричать за окнами, что они хотят видеть Агриппину своей императрицей, под чем они подразумевали, что больше не потерпят скандалов в семействе императора и требуют его немедленного очищения.

Помолвка была объявлена немедленно, и весь Рим пришел в возбуждение от этого небывалого чуда – кровосмесительной женитьбы императора на дочери его брата. Однако быстро был принят закон, легализующий подобные союзы, и вскоре все поняли, что в будущем во дворце все дела будут делаться в строжайшем соответствии с законом и приличиями. Казалось, эта помолвка фактически знаменует собой конец той власти, которой пользовалась фривольная и не признающая законов часть общества, и люди старой закалки, придя в себя от потрясения, вызванного побочным действием этого разрешения на брак, с радостью подумали, что теперь двор предстанет образцом для всей нации. Они очень легко забыли о связи Агриппины с ее развратным братом и о ее поведении в отношении покойного мужа Криспа. Не стали слушать и сплетен, что она уже спала с императором, а возможно, еще и с Палласом. Они предпочитали видеть только ее внешнее обличье – личину холодной высоконравственной вдовы, потомка сурового Августа и дочь любимого ими Германика, и как таковую радостно приветствовали ее в своем отвращении к распутству, которое едва не довело императорский трон до падения.

Агриппина была в восторге от своей долгожданной удачи, и если и испытывала некоторое отвращение к своим отношениям с вечно пьяным и преждевременно впавшим в маразм императором, то могла утешать себя мыслью, что после свадьбы необходимость поддерживать их будет недолгой. Как только она станет императрицей, то возьмет в свои руки одержимого слабоумного супруга и выбьет из него желание изображать любовника.

Осталось уладить только одно дело. Дочери Клавдия и Мессалины, маленькой Октавии, скоро должно было исполниться десять лет, и Агриппина считала, что девочку непременно нужно обручить с ее сыном Нероном, которому на тот момент было одиннадцать, чтобы иметь еще одну причину для его последующего восхождения на императорский трон. В народе сложилось стойкое ощущение, что дочь суверена является его наследницей и в некотором смысле передает своему мужу право на трон. Однако Клавдий обещал свою дочь Луцию Силану, блестящему молодому человеку двадцати четырех лет, уже искушенному в публичной жизни и связанному родством с семейством императора. Его мать Эмилия Лепида была дочерью той Юлии, которая приходилась правнучкой Августу и сестрой матери Агриппины. Когда Эмилия умерла, ее муж Юлий Силан женился на вдовой Домиции Лепиде, матери Мессалины, и, таким образом, Луций Силан и Мессалина были сводными братом и сестрой. Кстати можно заметить, что Мессалина увлеклась своим отчимом Юлием Силаном и предлагала ему присоединиться к неуклонно растущему сонму ее временных любовников, но он, будучи мужем ее матери, не мог ей подчиниться, что, в конечном счете, стоило ему жизни. Несмотря на эту неприятность, императрица и ее супруг, выбирая Луция Силана в качестве своего будущего зятя, считали его возможным преемником Клавдия на троне, если Клавдий умер бы до того, как Британник или Нерон достигнут возраста, когда кого-то из них можно будет провозгласить императором. Но смерть Мессалины положила конец этим планам. Агриппина не потерпела бы соперников своему сыну, она сразу же сосредоточилась на том, чтобы не только разорвать помолвку Луция Силана и Октавии, но и убрать его с дороги, расчищая путь своим честолюбивым намерениям.

Ей снова понадобилась помощь Вителлия, у которого в этом деле имелся свой интерес, поскольку его сын женился на сестре Луция, Юнии Кальвине, но потом по какой-то неизвестной нам причине развелся с ней. В результате Вителлий нанял людей, чтобы они разнюхали о каких-нибудь прегрешениях молодого человека, которого желала уничтожить Агриппина. Они узнали, что он находился в особенно нежных отношениях со своей сестрой Юнией Кальвиной, и Вителлий сразу довел этот факт до сведения будущей императрицы, чья репутация строгой моралистки теперь не вызывала сомнений. Агриппина с негодованием сообщила Клавдию, что человек, за которого император просватал бедную маленькую Октавию, с точки зрения нравственности не годится девочке в мужья, поскольку он совершил инцест со своей сестрой. Клавдию, чья кровосмесительная связь с племянницей теперь была оправдана законодательно, полагалось возмутиться, и он тут же приказал снять Луция Силана со всех публичных должностей, и в конце декабря 48 года этот приказ был выполнен властью самого Вителлия как римского цензора.

Обвинение, судя по всему, было совершенно необоснованным, поскольку его отвергал не только Тацит, но и Сенека, который любовно называл Юнию Кальвину «самой красивой и веселой девушкой из всех». Однако в Риме того времени любовная связь между братьями и сестрами была в большой моде благодаря Калигуле, который, считая себя наследственным фараоном Египта, использовал традиционную египетскую практику браков братьев с сестрами, чтобы оправдать свою противоестественную любовь к сестре Друзилле. Так, например, царица Клеопатра, жена прадеда Клавдия Антония, была замужем за своим братом. У самой Агриппины в ранней юности была подобная связь с братом, хотя позже она, несомненно, утверждала, что это не ее вина. Ее первого мужа Гнея Агенобарба обвиняли в таком же неподобающем поведении в отношении его сестры Домиции Лепиды, а ее второй муж Пассиен Крисп тоже являлся приверженцем такой практики, по крайней мере, так считал Калигула. Это было распространено повсеместно, и Агриппина делала вид, что борется за чистоту нравов, в то время как на самом деле она уничтожала Луция Силана.

Поначалу несчастный молодой человек не мог поверить, что его падение окончательно, но со временем понял, что его преступление – это родство с Августом, и значит, возможность предъявить претензии на трон. Сознавая, что ему нечего ждать пощады от Агриппины, если она станет императрицей, Луций Силан принял решение убить себя в тот день, когда Клавдий будет праздновать свою свадьбу с ней. Тем временем Юния Кальвина была выслана из Рима, и, забегая вперед, скажем, что она пробыла в изгнании десять лет, пока после смерти Агриппины ее наконец не вернул Нерон.

Свадьба Агриппины и Клавдия состоялась в начале 49 года, и в этот же день Луций Силан перерезал себе горло. В октябре того же года было публично объявлено о помолвке Нерона и маленькой Октавии.

Теперь уже не осталось сомнений, что, если Клавдий проживет достаточно долго, следующим императором станет Нерон, а не болезненный Британник. Правда, два оставшихся брата Луция Силана, являясь потомками Августа, могли в конечном счете причинить императрице неприятности, но Агриппина зорко следила за ними и, по-видимому, сочла, что на данный момент судьба их брата будет для них достаточным предупреждением. И конечно, возведение Нерона в ранг предполагаемого наследника не обошлось без помощи со стороны Палласа, Нарцисса и Каллиста – трех самых могущественных служителей двора, поскольку эти люди участвовали в свержении Мессалины и, следовательно, не могли ждать пощады от ее сына Британника, если бы он стал императором. Для них было жизненно важно, чтобы преемником Клавдия стал не он, а Нерон. И эта необходимость, от которой зависела их жизнь, обязывала их любой ценой обеспечить успех вновь обретенного императорского пасынка.

Через несколько месяцев, 25 февраля 50 года, уверенность, что этот мальчик в конце концов взойдет на трон, стала еще определенней, поскольку Клавдий официально признал его своим приемным сыном. До той поры, как уже было сказано, он звался Луций Домиций Агенобарб, но после этого усыновления получил новое имя – Нерон Клавдий Цезарь Друз Германик. Ему только что исполнилось двенадцать лет, и он все еще был слишком молод, чтобы Клавдий мог, даже если бы хотел, публично назвать его наследником трона. Обязанности императора предполагали, что его носитель является лидером нации и это работа для взрослого мужчины, не передающаяся по наследству. Однако в семейном кругу решение этого вопроса было предрешено заранее.

Тем временем Агриппине требовалось избавиться от любой опасности, угрожающей ее собственному положению, с учетом того нежданного обстоятельства, что теперь, когда они были женаты уже год, Клавдий стал проявлять растущее беспокойство в отношении нового порядка вещей. Несмотря на то что император удостоил ее титула Августа, которым никогда прежде не наделяли императрицу, пока был жив ее супруг, и разными другими способами демонстрировал, как высоко ее ценит, он, без сомнения, находил ее вмешательство в домашние и государственные дела несколько утомительным.

Ему не нравилось, что его ограничивали в удовольствиях, и вообще… Реформы реформами, но он не видел никаких причин, почему дворец нужно было лишать всей его веселости. Агриппина в тесном сотрудничестве с Палласом, хранителем личной казны Клавдия, установила жесткий режим экономии. Она просматривала все хозяйственные счета, следила за всем, что творилось на кухне, и урезала развлечения императора до минимума. Более того, она уже не была его «деткой» и «милой», которая позволяла Клавдию обнимать и ласкать себя, как когда-то прежде. Агриппина превратилась в его неумолимую сиделку, холодную и равнодушную, и было ясно, что она никогда не позволила бы себе завести от него ребенка, даже если бы Клавдий сохранил способность стать отцом. Вместе с тем она не разрешала ему иметь никаких связей с другими женщинами. Была, например, красивая женщина по имени Кальпурния, на которой император в минуты непослушания часто останавливал свой взгляд. Но Агриппина быстро заметила это и сделала так, что несчастную даму выслали из Рима как нежелательную персону.

Однако более серьезный повод для беспокойства давали ей действия богатой Лоллии Паулины. Как мы помним, это та самая дама, которую Каллист первоначально хотел сделать женой Клавдия. Утратив надежду стать императрицей, она обратилась к неким халдеям-гадателям, чтобы выяснить, как долго может продлиться супружеская жизнь императора с ее соперницей. Об этом сообщили Агриппине, которая со свойственной ей непримиримой ненавистью к любой женщине-сопернице сразу устроила так, что Лоллию Паулину обвинили в попытке воспользоваться магией, чтобы расстроить союз Клавдия с Агриппиной. А Клавдий, который через Каллиста вполне мог намекнуть злосчастной женщине на свою благосклонность, теперь был вынужден изгнать ее из Рима, попутно конфисковав значительную часть ее огромного состояния.

Однако даже это не удовлетворило Агриппину. Она отправила вслед за несчастной изгнанницей своих людей с приказом предать ее смерти и не успокоилась до тех пор, пока не увидела ее отрубленную голову. Когда эту голову доставили ей, Агриппина сначала ее не узнала. Но помнила о некоторых особенностях зубов Лоллии Паулины, поэтому собственными руками открыла мертвый рот и после этого осталась довольна. Бывший доброхот убитой женщины Каллист скончался примерно в то же время. И хотя говорят, что его конец был вызван естественными причинами, предположение, что он имел отношение к делу Лоллии Паулины, не лишено вероятности.

Абсолютно бессердечная во всем, кроме любви к своему сыну, Агриппина не останавливалась ни перед чем, чтобы обезопасить свое положение, чтобы она могла свободно возвращать доброе имя императорскому дому, давать советы и руководить своим глупым мужем и поддерживать дыхание жизни в его дряхлом теле, пока ее любимый Нерон, воспитанный идеальным пуританином, не будет готов предстать перед народом как достойный преемник Августа с ней в качестве его могущественной императрицы-матери.

Двенадцатилетний Нерон был довольно толстым маленьким мальчиком с веснушчатым лицом, близорукими голубыми глазами и волосами, цвет которых можно было бы описать как бронзово-рыжий. Он уже демонстрировал признаки интереса к разным видам искусства, поскольку любил рисовать красками и лепить фигурки из глины. Кроме того, делал попытки писать стихи, которые напевал, аккомпанируя себе на маленькой арфе. Все эти увлечения необходимо было из него выбить.

Нерону хотелось читать книги по философии и искусству, но мать не позволяла ему этого. Она воспитывала его благородным римлянином старой школы, иными словами, таким, который, подобно Августу, должен был, отказавшись от стремлений своего ума и талантов, посвятить себя простой традиции быть хорошим гражданином, тем, кто должен всегда держать в секрете свои небезупречные наклонности и мелкие грешки, а миру демонстрировать невозмутимое пуританское лицо.

Агриппина хотела этого во славу Рима, во славу императорского дома и вместе с тем не понимала, что, следуя своему желанию, делает из сына обычного лицемера. Однако была одна вещь, которую она не могла сделать. Нерон на всю жизнь остался честным человеком, искренним в своих добродетелях и откровенным в своих пороках. И благодаря этой неистребимой особенности его жизнь и жизнь его матери потерпели крушение.