Путешествие натуралиста вокруг света на корабле «Бигль»

Пресмыкающихся здесь очень много. Из них самое интересное тригоноцефал – змея, которая, если судить по величине ядоносных каналов ее зубов, должна быть чрезвычайно ядовитой. Некоторые натуралисты причисляют тригоноцефала к гадюкам, некоторые – к гремучим змеям. Таким образом, тригоноцефал является как бы промежуточным звеном между этими двумя родами. В подтверждение этого взгляда я сделал следующее наблюдение.

Заостренный хвост тригоноцефала кончается небольшим расширением; когда змея ползет, она всё время двигает хвостом, и он, ударяясь о сухую траву и ветви, производит особый шум, слышный на расстоянии целых шести футов. Когда животное сердится или пугается, хвост его непременно начинает колебаться и колеблется очень быстро. Это характерное движение было заметно даже на трупе змеи, – до тех пор, конечно, пока труп сохранял раздражимость.

Стало быть, тригоноцефал действительно имеет сходство и с гадюкой и с гремучей змеей. Обстоятельство, заслуживающее особого внимания, ибо оно доказывает, что каждый признак, даже не связанный с общей структурой животного, имеет склонность постепенно изменяться.

Зрачки тригоноцефала представляют вертикальную щель в пестрой, медно-красной радужной оболочке; челюсти у основания очень широки, а нос выдается вперед треугольником. Мне никогда не случалось видеть ничего более безобразного, исключая разве некоторых вампиров. Вероятно, это отталкивающее впечатление объясняется тем, что голова этих животных несколько напоминает человеческое лицо, и потому легче судить о ее безобразии.

Из числа бесхвостых земноводных я нашел только маленькую жабу, замечательную своей окраской. Лапы и живот этой жабы выглядят так, как если бы ее окунули в густые чернила, дали им высохнуть, а потом пустили бы животное ползать по доске, выкрашенной самой яркой киноварью. Если бы она еще не имела клички, ее хорошо было бы назвать Diabolicus (дьявол). В противоположность своим родичам, которые выходят только ночью и любят влажные, темные убежища, эта маленькая жаба ползает среди белого дня на самом припеке по сухим песчаным холмам или по бесплодным равнинам, где нельзя найти ни капли воды. Влажность в своем теле она поддерживает, вероятно, росой, которую впитывает кожей; известно, что кожа этих земноводных обладает способностью всасывать влагу. В Мальдонадо я нашел такую жабу в столь же сухой местности, как Байа Бланка; желая доставить животному удовольствие, я принес его к маленькой луже; но оказалось, что эта жаба не умеет плавать и без моей помощи она бы утонула.

Здесь много видов ящериц, но только один интересен своими нравами. Эти ящерицы живут на голом песке морского берега; по их буроватым чешуйкам разбросаны белые, желтокрасные и грязно-голубоватые крапинки. Благодаря такой пестрой расцветке этих животных очень трудно отличить от окружающего их песка. Если спугнуть эту ящерицу, то она, притворяясь мертвой, вытягивает лапы, сжимает тело и закрывает глаза; если ее опять потревожить, она быстро зароется в рыхлый песок. Тело у этой ящерицы сплюснутое, а ноги короткие, поэтому-то она и не может спасаться бегством.

Я скажу еще несколько слов о том, как животные в этой части Южной Америки проводят зиму. Когда мы в первый раз высадились в Байа Бланка, 7 сентября 1832 года, мы думали, что в этой сухой и песчаной стране вообще не водится ни одного живого существа. Но, раскапывая землю, мы нашли несколько насекомых, больших пауков и ящериц в полуоцепенелом состоянии. 15 сентября уже появились некоторые животные, а 18-го (за три дня до равноденствия) повсюду стали заметны признаки начинающейся весны. Равнины украсились цветами розовой кислицы, дикого гороха, герани и энотеры; птицы начали нести яйца; медленно заползали разнообразные жуки; ящерицы, эти неизменные обитательницы песчаного грунта, забегали по всем направлениям.

Первые одиннадцать дней нашего пребывания в Байа Бланка, пока вся природа была еще погружена в сон, средняя температура, измерявшаяся на нашем корабле через каждые два часа, равнялась 10,5°, а в полдень редко поднималась выше 13°. В следующие одиннадцать дней, когда всё ожило и зашевелилось, средняя температура была 14°, а в полдень термометр показывал 15–21°. Следовательно, достаточно было повышения средней температуры на 4° и несколько большего усиления тепла в полдень, чтобы возбудить жизнь в природе. В Монтевидео, откуда мы только что прибыли, в продолжение двадцати трех дней, между 26 июля и 19 августа, средняя температура, по данным двухсот семидесяти шести измерений, равнялась 15°; средняя температура самого жаркого дня 18,5°, а самого холодного 7,8°. Самая низкая точка падения термометра была 5°, самая высокая 21°. Несмотря на эту высокую температуру, почти все жуки, многие пауки, улитки и наземные моллюски, жабы и ящерицы лежали в оцепенении под камнями. А в Байа Бланка, где климат холоднее лишь очень не на много, той же самой температуры было вполне достаточно, чтобы разбудить все живые существа.

Это доказывает, что толчок, необходимый для того, чтобы вывести животных из спячки, зависит не от абсолютной степени теплоты, но строго соразмеряется с климатом, свойственным данной местности. Достоверно известно, что под тропиками зимняя или, вернее, летняя спячка вызывается не холодом, а засухой. Я сначала с удивлением замечал в окрестностях Рио де Жанейро, что маленькие лужи, только что образовавшиеся после дождя, через несколько дней уже кишели взрослыми жуками и моллюсками, которые, вероятно, до тех пор лежали там в оцепенении. Гумбольдт рассказывает удивительный случай, как однажды на том самом месте, где спал молодой крокодил, погруженный в засохшую грязь, построили хижину.

Упомяну еще об одном животном, о зоофите, – думаю, что это род морского пера. Этот зоофит представляет собою прямой мясистый ствол, облепленный в шахматном порядке полипами; этот ствол обнимает упругую каменную ось длиной от восьми дюймов до двух футов. Один конец ствола усечен, другой заканчивается червеобразным мясистым придатком. Около этого придатка в мешок входит поддерживающая ствол каменистая ось, наполненная зернистым веществом. Во время отлива можно видеть сотни этих зоофитов, торчащих своими тупыми концами над поверхностью илистого песка, точно срезанная солома на жнивье. Если к ним прикоснуться или толкнуть их, они с силой прячутся в песок и исчезают в нем. При этом упругая ось должна согнуться на нижнем конце, где она вообще несколько изогнута. Вероятно, эта упругость и дает зоофиту возможность снова подниматься из ила.

Каждый полип, хотя он тесно соединен со своими собратьями, имеет отдельный рот, тело и щупальца. В крупном зоофите таких полипов должно быть несколько тысяч, и, однако, все они движутся одновременно и единообразно; стало быть, они тоже связаны общей центральной осью, вдоль которой движутся питательные соки; яйца же образуются в специальном органе, и тут невольно приходит в голову вопрос: что же такое особь?

Всегда интересно бывает разгадать, на чем основаны баснословные рассказы старинных путешественников; нравы нашего зоофита, кажется, объясняют одну из таких басен. Капитан Ланкестер, путешествовавший в 1601 году, рассказывает, что на острове Сомбреро в Ост-Индии он нашел в морском песке маленькую ветку, похожую на молодое деревцо. «Если ее захочешь сорвать, – пишет он, – то она уходит в песок и скрывается от глаз, и нужно держать ее крепко, чтобы она не ушла. Когда ее сорвешь, то видно, что корнем служит ей большой червяк, и, по мере возрастания дерева, червяк, этот уменьшается. Когда, наконец, он совсем превратится в дерево, то растение пускает корни в землю и становится большим. Это превращение – самое чудесное, что мне доводилось видеть во всех моих путешествиях. А если сорвать это деревцо молодым и снять с него кору и листья, то оно, высыхая, затвердеет, как камень, и станет похоже на белый коралл. Таким образом червяк два раза изменяет свою природу. Мы собрали и привезли домой много экземпляров этого растения».

Пока я жил в Байа Бланка, ожидая прибытия «Бигля», жители этого местечка находились в постоянном волнении по поводу слухов о ходе борьбы между войсками генерала Росаса и дикими индейцами.

Однажды распространилась весть, будто маленький отряд, стоявший на одном из постов по линии к Буэнос Айресу, был вырезан весь до последнего человека. На следующий же день из Колорадо пришло триста человек под начальством коменданта Миранды. По большей части это были индейцы (mansos, то есть мирные) из племени кацика Цернанцио. Они провели здесь ночь, и нельзя себе представить ничего более дикого, чем их бивуак. Одни напились до бесчувствия, другие сосали теплую кровь убитых ими на ужин животных и, насосавшись до рвоты, валялись в грязи и в запекшейся крови.

Эта картина напомнила мне стихи Гомера:

 
Тут повалился он навзничь совсем опьянелый, и на бок
Свисла могучая шея, и всепобеждающей силой
Сон овладел им; вино и куски человечьего мяса
Выбросил он из разинутой пасти, не в меру напившись.
 

(«Одиссея», песньIX.)

Утром они получили приказание идти по следам враждебных индейцев хотя бы до самого Чили. Впоследствии мы узнали, что дикие индейцы ушли в пампасы и след их каким-то образом затерялся.

Обычно один взгляд на rastro, то есть на след, открывает индейцам целый ряд событий. Если показать след тысячи лошадей, они тотчас же скажут, сколько из них было под седлом и сколько вьючных. По неровности следа индейцы видят, очень ли устали проехавшие лошади. По остаткам пищи они определяют, спешили преследуемые или нет. Наконец, по общему характеру следов они вам скажут, как давно проехали всадники. След десятидневный или даже двухнедельный они считают еще достаточно свежим, чтобы по нему можно было узнать все эти подробности.

Мы слышали, что Миранда прошел по прямой линии от западного конца Сиерры Вентаны к острову Чолечель, лежащему на семьдесят лье вверх по Рио Негро. Переход в двести или триста миль по совершенно неизвестной стране! Какое другое войско на свете может двигаться так свободно? Здешним солдатам проводником служит солнце, пищей – конина, постелью – седло и чепрак, и, если дать им немного воды, они пойдут хоть на край света.

Несколько дней спустя я видел, как новый отряд шел в поход против индейского племени, стоявшего у малых соленых озер. Пленный кацик выдал их стоянку. Испанец, который привез приказ об этом походе, очень умный человек, рассказал мне все подробности последнего дела, в котором он участвовал. Несколько индейцев, взятых в плен, рассказали, что к северу от Колорадо стоит одно племя, туда тотчас же послали двести солдат. Они открыли индейцев по облаку пыли: индейцы как раз отправлялись куда-то на лошадях. Местность была гористая, и, вероятно, войско зашло далеко внутрь страны, – Кордильеры были в виду. Всех индейцев, считая женщин и детей, было около ста десяти человек, и все они были взяты в плен или убиты; солдаты рубят кого попало.

Индейцы теперь так напуганы, что не оказывают дружного сопротивления; каждый бежит в одиночку, забывая даже жену и детей. Но если их догнать, то они, как дикие звери, дерутся до последней капли крови, не считаясь с силами противника. Один умиравший индеец схватил зубами палец своего врага. Тот выдавил ему глаз, но индеец не разжал зубов. Другой раненый, держа наготове нож, притворился мертвым, чтобы нанести еще хоть одну смертельную рану. Испанец рассказывал также, что однажды он гнался за индейцем: преследуемый взмолился о пощаде, но в то же время исподтишка отвязывал от пояса бола, чтобы опутать ими голову преследователя и поразить его.

– Но я сбросил его саблей на землю и, соскочив с лошади, перерезал ему горло ножом…

Надо признаться, что всё это очень невесело. Но еще хуже то, что всех женщин старше двадцати лет испанцы совершенно хладнокровно режут после сражения. Когда я выразил свое негодование по поводу такой бесчеловечности, собеседник мой ответил:

– Что делать? Ведь иначе их станет так много!

Здесь каждый искренне убежден в законности этой войны, раз она ведется «против варваров». Кто бы мог поверить, что в наше время в цивилизованной христианской стране совершаются подобные жестокости! Детей испанцы не убивают, но продают или отдают в услужение, – вернее, в рабство.

Во время сражения четыре индейца бросились в бегство. За ними погнались; одного убили, остальных взяли в плен. Оказалось, что это гонцы или посланники большого индейского войска, соединявшегося для общей защиты близ Кордильер. Племя, к которому они были посланы, собиралось держать большой совет; конина для пиршества была уже изжарена, и пляски подготовлены: в это утро гонцы должны были вернуться к Кордильерам. Это были замечательно красивые люди, стройные, высокие (больше шести футов ростом) и все моложе тридцати лет.

Конечно, пленники знали очень много такого, что было бы полезно знать испанцам. Чтобы вынудить у них признания всех трех поставили в ряд. Первые два на все вопросы отвечали: «No se» (не знаю), и были расстреляны один за другим. Третий тоже сказал «No se» и прибавил: «Стреляйте; я мужчина и сумею умереть». Ни одним словом не выдали они общего дела своей родины. Кацик, о котором я упоминал выше, вел себя совсем иначе: он спасся от казни тем, что выдал испанцам план военных действий своих собратьев и место их сборища в Андах. Думали, что теперь там же скопилось до шестисот или семисот индейцев и что к лету число их удвоится. Индейцы собирались послать гонцов к племени, расположившемуся около малых соляных озер, недалеко от Байа Бланка; этих-то индейцев и выдал кацик. Следовательно, связь между индейцами налажена от Кордильер до берегов Атлантического океана.

План генерала Росаса заключается в том, чтобы перерезать всех индейцев, бродящих отдельными группами, остальных же согнать в одно место и летом, при содействии чилийцев, напасть на всех сразу. Такие кампании предположено делать три года сряду. Я думаю, что для главного нападения лето выбирают потому, что летом в равнинах нет воды, и индейцы принуждены следовать по строго определенным направлениям. Если бы индейцы отошли на юг от Рио Негро, то очутились бы в обширной пустынной стране и избежали бы опасности, но возможность такого отступления отнята у них договором, заключенным с техуэльчами. Условия этого договора таковы: за каждого индейца, убитого на южном берегу реки, генерал Росас платит техуэльчам известную сумму; если же они пропустят неприятеля через Рио Негро, то будут сами истреблены испанцами. Главным образом война идет с теми индейцами, которые живут близ Кордильер. Племена, обитающие в восточной стороне, по большей части соединились с Росасом и служат в его войске. Но генерал, думая, подобно английским политикам, что друзья могут со временем сделаться врагами, ставит их всегда в первые ряды, чтобы их мало-помалу перебили.

В числе нескольких девушек, взятых в этом сражении, были две очень красивые испанки; они были уведены индейцами в детстве, и теперь умели говорить только по-индейски. Судя по их рассказам, они шли из Сальты и, следовательно, прошли расстояние около тысячи миль по прямой линии. Вот по каким обширным пространствам бродят эти вольные индейцы! Но, как ни огромны эти пространства, можно ручаться, что лет через пятьдесят к северу от Рио Негро не останется ни одного индейца. Война так кровопролитна, что долго продолжаться не может; христиане убивают каждого попавшегося индейца, а индейцы платят христианам тем же.

Грустно следить за тем, как шаг за шагом индейцы отступают перед испанскими завоевателями. Рассказывают, что во время основания Буэнос Айреса в 1535 году здесь были индейские селения в две-три тысячи жителей. А сейчас целые племена стерты с лица земли; но и уцелевшие понемногу возвращаются к первобытному состоянию: вместо того, чтобы жить большими селениями, занимаясь охотой и рыбной ловлей, они кочуют по необделанным полям, не имея ни жилища, ни определенных занятий.

Я слышал еще об одном сражении при Чолечеле, происходившем за несколько недель перед только что описанным. Чолечель очень важный пункт: здесь переправляют лошадей, и поэтому он довольно долго служил войскам главной квартирой. Когда отряд пришел туда в первый раз, он уже застал там индейцев; двадцать или тридцать человек этих индейцев удалось убить, а кацик спасся, и спасся совершенно замечательным образом!

На всякий случай индейские вожди всегда имеют наготове одну или две лошади про запас. Кацик вскочил на одну из таких лошадей, захватив с собою своего маленького сына. Лошадь была без узды и без седла. Чтобы укрыться от выстрелов, индеец держался на коне тем особым способом, каким обыкновенно сидят в таких случаях индейцы: рукой он обхватил шею лошади, а ногу положил ей на спину и повис на одной стороне. В таком положении индеец мчался во весь дух, и все видели, как он трепал свою лошадь по голове и разговаривал с нею. Преследователи употребляли все усилия, чтобы догнать его; начальник отряда три раза переменил коня, но всё было тщетно, старый индеец спасся и ускакал вместе со своим сыном.

Мне невольно рисуется прекрасная картина: нагой бронзовый старик с маленьким сыном скачет на белой лошади, точно Мазепа, спасающийся от погони.

Однажды, видя, как солдат высекал кремнем огонь, я признал в его камешке обломок наконечника древней стрелы. Солдат сказал мне, что кремень этот найден около острова Чолечель, где таких камней очень много. Обломок был от двух до трех дюймов длиной, то есть вдвое больше тех наконечников, которые употребляют теперь на Огненной Земле. Он был сделан из матового, непрозрачного кремня молочного цвета, и все углы его были нарочно обломаны.

Известно, что индейцы в пампасах уже не употребляют лука и стрел, кроме разве одного племени, живущего в Банда Ориенталь, далеко от степных индейцев, и примыкающего к лесным и пешим племенам. Поэтому можно думать, что кремневые наконечники стрел служат памятниками древнего быта индейцев, того быта, который предшествовал появлению в Южной Америке лошади – событию, внесшему великие перемены в нравы и обычаи ее обитателей.

Глава шестая
От Байа Бланка до Буэнос Айреса

Поездка в Буэнос Айрес. – Рио Саусе. – Сиерра Вентана. – Третий пост. – Перевозка лошадей. – Бола. – Куропатки и лисицы. – Характер местности. – Длинноногая ржанка. – Теру-теро. – Град. – Естественные стены Сиерры Тапальгуен. – Мясо пумы. – Мясная пища. – Гвардиадель Монте. – Как скот влияет на характер растительности. – Кардон. – Буэнос Айрес. – Корраль для убоя скота.

8 сентября. – Я нанял гаучо в проводники до Буэнос Айреса. Это было не так легко сделать, как кажется: то отец боялся за сына и не пускал его, то я сам боялся ехать с человеком, про которого рассказывали, будто он такой трус, что если увидит вдали страуса, то непременно примет его за индейца и пустится бежать со всех ног.

До Буэнос Айреса почти 400 миль, и дорога всё время идет по необитаемой местности. Мы отправились в путь рано утром; поднявшись на несколько сот футов из зеленой долины, в которой лежит Байа Бланка, мы очутились на огромной безводной равнине. Почва ее состоит из рассыпчатого глинистого известняка. Из-за чрезвычайной сухости климата на ней растет только засохшая трава, и нет ни одного куста или дерева, которые хоть сколько-нибудь оживляли бы утомительное однообразие пустыни. Погода была хорошая, но в воздухе стоял туман. Я подумал, что такое состояние атмосферы предвещает бурю, но гаучосы сказали, что туман происходит от пала, или пожара, пущенного по равнине, где-то далеко от берега.

После длинного перехода, во время которого мы два раза меняли лошадей, мы доехали до Рио Саусе: это глубокая, быстрая речка, не более двадцати пяти футов шириной. На берегах ее стоит второй пост по дороге к Буэнос Айресу; несколько выше есть брод, где вода не доходит лошадям и до брюха; но начиная с этого места и вплоть до впадения речки в море течение так быстро, что через нее невозможно переехать; поэтому-то Рио Саусе и представляет надежный оплот против индейцев.

Гаучо говорил мне, что во время летней жары этот ручей периодически разливается в одно время с Колорадо, а это может происходить только благодаря таянию снегов в Андах. Кажется невероятным, чтобы такая ничтожная речка, какою представлялась мне тогда Саусе, могла протекать через весь материк! Если бы поток этот представлял остаток большой высохшей реки, то вода, как известно из других примеров, была бы в нем соленая. В зимнее время, по всей вероятности, следует искать источники этой чистой и прозрачной реки у подошвы Сиерры Вентаны, где много ключей.

Я подозреваю, что равнины Патагонии перерезаны многими руслами, которые наполняются водой только в известное время года. Вероятно, такой характер имеет река, впадающая в море у берегов Порт Дезире, а также Рио Чупат, на берегах которой производившие съемку офицеры нашли множество пористого шлака.

Так как мы приехали немного ранее полудня, то переменили лошадей, взяли в проводники солдата и тотчас отправились к Сиерра де ла Вентана. Эту гору видно с якорной стоянки в Байа Бланка, и капитан Фиц Рой определил ее высоту в 3340 футов – вышина очень значительная для восточной стороны южноамериканского материка.

Я не думаю, чтобы кто-нибудь из путешественников всходил до меня на эту гору; даже около Байи редко кто мог сказать о ней что-либо толком. Ходили смутные слухи, что там есть каменный уголь, золото, серебро, есть леса и пещеры. Всё это возбудило во мне сильное любопытство, но кончилось разочарованием.

До Сиерры де ла Вентаны было около восемнадцати миль; путь шел по плоской равнине. Добравшись до подошвы главного возвышения, мы сначала не могли найти воды и думали, что придется переночевать не пивши. Но, осмотрев местность повнимательнее, мы все-таки разыскали воду; ручейки, скрытые между хрупким известняком и рыхлыми обломками, были не видны даже на расстоянии нескольких сот ярдов. Не знаю, есть ли еще где-нибудь такая уединенная и печальная груда скал; она вполне заслуживает свое название «Hurtado», то есть одинокая. Гора крутая и неровная; деревьев и кустов на ней нет совсем, мы даже не могли отыскать палок для вертела, а костер развели из чертополоха.

В начале ночи роса смочила попоны, под которыми мы спали, а к утру замерзла. Равнина хотя и казалась горизонтальной, но незаметно поднялась на вышину восьмисот или девятисот футов над уровнем моря. Утром (9 сентября) проводник посоветовал мне подняться на ближайшую вершину, с которой, как он думал, мне можно будет пробраться к четырем пикам, венчающим гору. Карабкаться по таким изрытым скалам очень утомительно. Пять минут подвигаешься вперед, следующие пять – назад. Наконец я все-таки добрался до гребня этого возвышения, и тут мое разочарование было безгранично.

Глубокая долина, или ущелье, перерезывала горную цепь надвое и отделяла меня от четырех пиков. Ущелье это очень узко, но дно его ровно и представляет удобный проход для конных индейцев, потому что соединяет между собою равнины, лежащие по северной и южной сторонам этой горной цепи. Я спустился в ущелье, но, проходя через него, увидел двух пасущихся лошадей и тотчас же спрятался в высокую траву, чтобы высмотреть, кому они принадлежат. Но так как не видно было ни малейшего следа индейцев, то я осторожно стал подыматься на вторую вершину. К двум часам я добрался до нее, но это стоило мне больших усилий: через каждые двадцать ярдов я чувствовал судороги в обоих бедрах и каждый раз думал, что не буду в силах спуститься вниз. Во всяком случае, надо было возвращаться другим путем, нечего было и думать еще раз перелезть через гребень.

На две другие вершины я уже решил не взбираться, они были немногим выше первых, с геологией которых я уже ознакомился, так что не стоило подвергать себя новым трудам. Я думаю, что судороги в ногах были вызваны переменой мышечной работы, тех есть внезапным переходом от утомительной верховой езды к еще более утомительному карабканью по скалам. Этот урок стоит запомнить, потому что иногда он может быть причиной больших затруднений для путешественника.

Восхождение на эти возвышенности далеко не оправдало моих ожиданий. Даже вид, открывавшийся с горы, не представлял собою ничего замечательного: равнина гладкая, как море, но без его богатых оттенков. Однако картина всё же была непривычная, а та опасность, которой я подвергался, любуясь ею, придавала ей остроту, точно соль в кушанье. Опасность, правда, была очень ничтожна, в этом не приходится сомневаться, потому что мои товарищи развели большой огонь, чего здесь не делают никогда, если есть хоть намек на возможную близость индейцев.

К закату солнца я добрался до нашего ночлега – выпил много мате, выкурил несколько сигар и улегся спать. Ветер был сильный и холодный, но я спал лучше, чем когда-либо.

10 сентября. – Утром мы отправились в путь и, подгоняемые попутным ветром, к полудню приехали к посту Саусе. По дороге мы видели много оленей, а около горы одного гуанако. Равнина, примыкающая к Сиерре, перерезана несколькими оврагами, и нам пришлось сделать большой крюк, чтобы найти место, удобное для перехода.

На этом посту мы ночевали, и разговор по обыкновению шел об индейцах. Прежде Сиерра Вентана была очень важным сборным пунктом, и года три-четыре назад здесь происходили большие побоища. Мой проводник участвовал в одном деле, где было убито много индейцев; он рассказывал, что женщины взобрались на вершину горы и с ожесточением продолжали битву, бросая вниз огромные камни, и многим из них удалось спастись.

11 сентября. – К третьему посту мы приехали в сопровождении лейтенанта этого же поста. Говорят, что от второго поста до третьего – сорок пять миль, но здесь определяют расстояния наугад и большею частью преувеличивают их. Дорога была интересна, она шла по сухой равнине, покрытой травой, а слева виднелись низкие холмы – продолжение тех холмов, через которые мы проехали подле самого поста.

Не доезжая станции, мы встретили коров и лошадей, которых охраняли пятнадцать солдат; несмотря на это, многие животные, как нам говорили, все-таки затерялись. Чрезвычайно трудно пасти стада в равнине: стоит ночью приблизиться пуме или даже лисице, и лошади непременно разбегутся в разные стороны. Разбегаются они также и во время грозы. Несколько времени тому назад один офицер вел из Буэнос Айреса пятьсот лошадей, а к войску привел меньше двадцати.

Вскоре по поднимавшемуся облаку пыли мы догадались, что навстречу нам едет толпа всадников. По длинным распущенным волосам мои спутники еще издали узнали в них индейцев.

Индейцы обыкновенно ничего не носят на голове, а только обвязывают ее ленточкой. Черные волосы, рассыпающиеся по загорелым лицам, придают им еще более дикий вид. Встреченные нами индейцы оказались отрядом из мирного племени бернанцио. Они направлялись к озерам за солью. Все индейцы едят очень много соли, а их дети сосут ее как сахар. В этом они вовсе непохожи на испанских гаучосов, которые при таком же образе жизни почти вовсе не употребляют соли. Мунго Парк говорит, что люди, которые питаются растительной пищей, всегда большие любители соли.

Индейцы дружелюбно кивнули нам головой и проскакали мимо, гоня перед собою табун лошадей; стая тощих собак следовала за ними.

12 и 13 сентября. – Я пробыл на этом посту два дня в ожидании отряда солдат, который, как любезно сообщил нам генерал Росас, отправлялся на днях в Буэнос Айрес. Генерал советовал мне воспользоваться этим конвоем. Утром мы побывали на нескольких соседних холмах, чтобы посмотреть местность и познакомиться с ее геологией. После обеда солдаты разделились на две партии и начали состязаться в метании бола. Они воткнули в землю две пики на расстоянии тридцати пяти ярдов одна от другой; на таком расстоянии ударить их и обвить шарами удавалось один раз из четырех или пяти. Бола можно бросать и на пятьдесят и на шестьдесят ярдов, но не достаточно метко. Это, впрочем, не относится к тем случаям, когда бола бросает всадник, потому что тогда к размаху руки человека присоединяется движение лошади, и можно, говорят, верно бросать бола даже на расстоянии восьмидесяти ярдов.

Чтобы дать понятие о силе удара этих шаров, я расскажу случай, происшедший на Фолклендских островах. Один молодой испанец рассказывал нам, как во время междоусобной войны он пытался убежать от гнавшегося за ним огромного человека по имени Люсиано. Люсиано кричал беглецу, что хочет с ним переговорить, и приказывал остановиться, но тот продолжал бежать и уже вскакивал в лодку, когда Люсиано пустил в него бола. Удар по ногам был так силен, что испанец упал без чувств. Когда молодой человек пришел в себя, Люсиано переговорил с ним и отпустил. Испанец рассказывал нам, что у него на ногах остались глубокие рубцы от обвившихся вокруг них ремней.

Вечером я, мой проводник, лейтенант поста и его солдаты собрались вместе. Солдаты эти принадлежали к самым разнообразным расам. Был среди них один молодой и красивый негр, один полуиндеец-полунегр и один старый чилийский рудокоп цвета красного дерева. Когда они сели вокруг огня и стали играть в карты, я отошел в сторону, чтобы хорошенько полюбоваться этой сценой, достойной кисти большого художника. Они сидели у подошвы невысокой скалы, так что я смотрел на них сверху. Вокруг людей лежали собаки, оружие, остатки дичи; длинные копья были воткнуты в землю. Далее на темном фоне рисовались лошади, приготовленные на случай опасности. Как только тишина пустынной равнины нарушалась лаем собак, один из солдат немедленно отходил от огня и, приложив голову к земле, всматривался вдаль. Даже когда начинал кричать беспокойный теру-теро, разговор прерывался, и все головы на несколько мгновений наклонялись и прислушивались.

До поста Саусе оставалось по крайней мере тридцать миль, а до следующего, с тех пор как индейцы недавно вырезали ближайший пикет, целых шестьдесят. Свое нападение индейцы совершили ночью и рано утром уже приближались к здешнему пикету; но тут их, к счастью, заметили, – все успели спастись и спасти лошадей; люди бежали врассыпную, но каждый захватил с собой столько лошадей, со сколькими надеялся справиться.

Маленький шалаш, сложенный из бурьяна, в котором спали солдаты, не защищал их ни от ветра, ни от дождя; можно даже сказать, что крыша помогала дождю собираться в более крупные капли. Единственная пища солдат состояла из животных, которых им удавалось поймать, – страусов, оленей, броненосцев; топливом служили сухие стволы небольшого растения, несколько похожего на алоэ. Единственная роскошь, которую они себе позволяли, заключалась в том, что они курили множество папирос и тянули свое мате. Мне не раз приходило в голову, что грифы, постоянные спутники человека в этих печальных равнинах, сидя терпеливо на соседних буграх, думают всегда одно: «Вот придут индейцы, то-то будет нам пир». Утром мы все отправились на охоту. Выехав в поле, мы разделились и условились в назначенное время (тут чрезвычайно искусны в точном определении времени) съехаться со всех сторон на одно ровное место и пригнать туда всю дичь. Я ездил на охоту и в Байа Бланка, но там верховые распределяются полукругом на расстоянии лишь четверти мили один от другого.