Читать книгу: «Москва. Кольцевая», страница 5
– Ну!
– И у него с сердцем стало плохо, представляешь? Прямо в метро, на этой вашей круговой…
– Кольцевой, – тихо поправила Аня.
– Да, на кольцевой. Остановилось сердце. Молодой парень, сколько ему? Как нам, выходит. Пока скорая приехала, он и умер. А у него жена, дети, у родителей он единственный сын, ну, ты представляешь, какая там трагедия. Мне как тетя Аделя это стала все рассказывать, я и слушать дальше не стала, невозможно просто…
Аня молча встала и, не обращая внимания на Элю, пошла в темный коридор. Ключи висели на крючке, как и обычно. Брелка на них не было.
«Я очень счастлив. Так, что сердце иногда замирает…» – вспомнилось ей. Дрожащими руками она стала выгребать содержимое из своей сумочки, просматривать все полки и даже заглянула под шкаф.
– Эля, на моих ключах был брелок? – крикнула Аня.
– Не знаю! – донеслось из кухни.
Кусочка можжевельника, так подозрительно ничем не пахнущего, нигде не было. Эля в кухне уже переключилась с чужой трагедии на майскую Ниццу. Аня обмякла на коврик для обуви, сжимая в руке одинокие ключи без брелка.
После окончания карантина Москва снова казалась ей пугающе большой и громкоголосой. Анину компанию переформировали, и она четыре месяца проработала на удаленке, а потом еще три – выбираясь в центральный офис только раз в неделю. Ощущения были похожи на те, когда садишься на велосипед после долгого перерыва – ездить не разучилась, но ехать страшно. В метро шумели вагоны, двигались эскалаторы, спешили, перепрыгивали через ступеньки люди, и Аня послушно следовала указателям, жалась вправо, обрабатывала руки в желтых автоматах. Сочинский синдром снова атаковал ее, как в первый день, и то и дело хотелось здороваться с незнакомцами и спрашивать: «Лусина, ты теперь принимаешь в Москве?», «Эль, надолго прилетела?», «Мама, какими судьбами?». Аня высматривала в толпе бирюзовый стаканчик, но все было серое, размытое, будто она смотрела на мир через мутную воду.
С Сережей они не общались, но от мамы она знала, что тот в карантин вернулся домой и вроде как-то устроился. Только услышав эту новость и порадовавшись за несостоявшегося мужа, Аня поняла, как ей было морально тяжело все это время и как Сережино неблагополучие мешало ей в полной мере радоваться своим успехам.
Она окончательно вошла в прежний московский ритм только к Новому году, словно заново познакомившись с городом после затяжной болезни. Москву украшали к праздникам, и только метро было неподвластно всеобщему настроению и по–прежнему встречало будничной серой толпой. Ане оставалось проехать до работы одну станцию, как неподалеку от себя она увидела руку, сжимающую небесно-голубой стаканчик. Нет, не небесный, а цвета моря, обласканного утренним солнцем. На стаканчике размашистым почерком было подписано: «Вартан».
– Девушка, вы на мне дырку протрете, – тут же сообщил ей хозяин руки и стаканчика. Им оказался молодой парень в клетчатом шарфе, совсем не похожий на диснеевского персонажа.
– Просто стаканчик красивого цвета, – пробормотала Аня.
– Красивого, зато кофе в нем – дерьмо. Ни за что больше не куплю, – он проследил Анин взгляд, пригвоздившийся к имени на стакане, – вообще-то, я не Вартан, а Иван. Но меня бесит эта мода ходить со своим именем, как с флагом. Всегда называю другое. Вчера я был Феликсом.
Ане нечего было сказать. В первый раз с того дня на кухне с Элей ей захотелось плакать, только она не знала, от чего – то ли от того, что мальчика у колонны, от которого она сбежала в свое первое взрослое утро, больше нет, то ли от того, что ничего не получилось с Сережей, то ли просто от счастья, что она живет, растет, и что в этом большом и красивом городе у нее все получается.
– Выходите на Проспекте? Я тоже, – заметил парень и встал с ней рядом.
Двери вагона открылись. Толпа вынесла их в пшеничное золото Проспекта Мира и понесла дальше, вверх.
