Читать книгу: «Волчья ночь. Сборник рассказов», страница 2

Таежный хозяин

…Громко тикают на стене старинные часы. Красивые, резные, с гирьками в виде сосновых шишек на цепочках и потускневшим от времени золотистым циферблатом. Стрелки, вычурные, рельефные, показывают три часа. Раннее-раннее утро, скорее даже ночь. За окном его небольшой уютной кухоньки темно, хоть глаз коли. На плитке ворчит, закипая, старый пузатый чайник – давний собеседник.

Несуетно достает из настенного шкафчика засушенные по лету травки да черный байховый чай – он только такой и пьет. Душистый, пахнущий летней тайгой, он отменно вкусен с земляничным вареньем. Землянику он сам летом в сосновом бору собирал, отбиваясь от ошалевших от жары комаров. А когда-то он с ней вместе по ягоды ходил. Но вот уже пару лет как один живет, бирюк бирюком…

Чайник закипел, забренчал крышкой.

– Иду, иду, чего ты расшумелся…

Снял его с плитки, залил уже заложенные в заварник травы, сыпанул щедрую жменю чая и щепотку сахара – так чай лучше взопреет, наберет вкус и цвет. Отодвинул занавеску, бросил взгляд на небо – не светлеет ли? Нет, рано еще. Все дела переделал, к выходу все подготовил, и извечное охотничье нетерпение гнало его вперед, в тайгу. Наполненную запахами подступающей осени и перестоявших грибов, летящими на ветру паутинками и звонким цоканьем вечно сердитых белок…

Он всю жизнь в тайге, с самого раннего детства. Дед его был егерем, и и брал его с собой в тайгу на все лето. А потом он вырос и сам стал егерем. Вопрос о том, где работать после армии, для него не стоял. Он с детства знал, что будет егерем, как дед. Будет так же охранять тайгу и зверей, ходить по звериным тропам. Тайга была ему привычна и понятна как собственный небольшой домишко, поставленный еще прадедом в небольшой деревеньке у отрогов Саян.

В армии он как таежник и хороший стрелок попал в разведку. Учебка, потом служба в пограничной части в Приамурье, где он впервые узнал, что бывает зверь страшнее медведя. И имя ему – тигр. Огромные коты внушали ему почтение своей невероятной силой и умением прятаться в самых неприспособленных для этого местах. За всю службу он лишь дважды видел тигров, зато слышал их и находил следы постоянно. Низкий утробный рык и громкое мауканье вызывали невольное желание схватиться за автомат или укрыться в бытовке – столько мощи и угрозы в них было. Он как таежник прекрасно понимал, что противопоставить тигру не может ничего, кроме огнестрельного оружия. Но ему было очень жалко этих красивых зверей, и он в глубине души желал никогда не встретиться с тигром на узкой таежной тропе. Вернувшись в родные Саяны, Матвей сразу же устроился егерем на участок деда. И потекли беспокойные годы жизни в тайге.

Однажды он целые сутки носился по тайге, разыскивая попавших в западню тетеревов. После оттепели ударил крепкий морозец, и закопавшиеся на ночевку в сугробы птицы не смогли утром пробить толстую корку наста. Глухари с их невероятной силой в такие ловушки не попадали – хороший глухарь ударом крыла мог убить лису. А вот тетерева не могли выбраться самостоятельно, и гибли.

В другую зиму, когда сначала навалило небывалое количество снега, а потом установились лютые морозы, он на санях завозил в тайгу соль и сено, подкармливал косуль и лосей. Они не могли самостоятельно добраться до еды, из-за глубоко снега оставаясь на местах.

А уж сколько раз он спасал из попавших в промоины на реке косуль, и сосчитать невозможно.

Но и сам охотился, не без того. В тайге без охоты никак. Он никогда не стрелял без нужды и не бил зверя не в сезон. Сам не бил и другим не давал, за что был люто нелюбим разного рода начальством, любившим прибыть в тайгу на охоту. Приехать на зимовье, попариться в баньке да пострелять. Вне зависимости от сезона и наличия путевок. Таких он со своего участка гнал в шею. Его сто раз грозились уволить, да все как-то…

…Дед Матвей. Седой, как лунь, невысокий и крепкий, с удивительно большими руками. Ладони широкие, как совковая лопата, натруженные. Говорит мало, с хитрецой поглядывая на собеседника не по-стариковскими ясными ярко-синими глазами. Когда я впервые его увидел, он колол дрова. На звон топора я и вышел, в первый раз попав в эти места и побродив пару дней по тайге. В простой нательной рубахе и широких шароварах, заправленных в кирзовые сапоги, дед Матвей легко взмахивал топором и резко опускал его на стоящую на колоде чурку. Та с хрустом разваливалась на две части, разлетавшиеся в стороны. Я вышел на полянку перед зимовьем, сопровождаемый выскочившей мне навстречу лайкой. Она услышала меня задолго до того, как я увидел зимовье. Да я и не скрывался особо – шел привычно. Пес встретил меня, обнюхал и пошагал рядом, легко и пружинисто, как будто вот-вот сорвется в бег. Так и вышли к зимовью в паре. Пес сразу устремился к хозяину, повернувшемуся ко мне и державшему топор в опущенной руке.

– Здравствуйте, – я поздоровался приветливо, подходя ближе и протягивая руку.

Дед коротким взмахом воткнул топор в колоду и шагнул навстречу, протягивая руку в ответ:

– И тебе не хворать, – и улыбнулся широко, белозубо.

Рукопожатие у него было крепким, моя ладонь в его руке потерялась, как будто в валенок руку сунул.

– Дед Матвей, – отрекомендовался он и выжидательно глянул на меня.

– Денис, – я не остался в долгу.

Он кивнул, как будто соглашаясь, и пощел в зимовье.

Я же скинул рюкзак, повесил ружье на вбитый в бревенчатую стену клин, присел, вытянув вперед натруженные ноги. Потом подумал немного да и разулся, с блаженством пошевелив в воздухе пальцами. Портянки расстелил на лежащем неподалеку бревне – пусть просохнут.

Огляделся. Зимовье небольшое, приземистое, но какое-то… аккуратное. Светлые сосновые бревна, ладная крыша, крепкая дверь, рядом костровище с теплящимся костерком и стол с лавками. Чуть в стороне банька небольшая. Как-то здесь очень уютно. Бывает так: придешь к кому-то в дом, и уйти хочется – неуютно, и все тут. А бывает и наоборот. Вроде и нет ничего особенного, но тепло на душе становится. Здесь именно так и было.

Дед Матвей тем временем вышел из зимовья, неся в одной руке закопченный котелок, а в другой большую глубокую чашку, скорее даже тазик, в котором лежали несколько картофелин, луковица и кусок сала.

Я поднялся, подхватил рюкзак и шагнул к нему, с радостью ощущая под босыми ногами мягкую траву. И даже небольшие и каменно твердые сосновые и еловые шишки не заставят меня обуться, хоть и больно на них наступать.

Поставив рюкзак на лавку, достал из него банку тушенки, добрую краюху хлеба, пачку печенья. Дед Матвей только глянул искоса и принялся ловко чистить картошку. Я принялся за лук. Почистил, быстро нашинковал, потом вскрыл банку тушенки…

Вкуснющая похлебка уже доваривалась, когда дед Матвей принялся за расспросы – кто таков, откуда да куда…

Так за разговорами дождались наконец еды. Запах над полянкой витал умопомрачительный, и я уже готов был свои сапоги сжевать. Шел с утра, только чаю попив, а дело уже к полднику, так что…

Сели. Дед Матвей половником разлил наваристую похлебку по глубоким мискам, выставил на стол чашку с малосольными огурчиками и кулек с перцем. Заметив мое удивление, объяснил:

– Давеча в деревне был, так присолил малость.

Я свою порцию прикончил почти моментально, а дед ел вдумчиво, дуя на ложку и подолгу пережевывая. Заметив, что я уже расправился с похлебкой, кивнул на котелок – добавки, мол, налей, коли желаешь. Я желал. И вторую порцию ел уже так же, как дед Матвей. На костре тем временем закипел котелок. Дед оторвался от еды, забросил в бурлящую воду травки с чаем да несколько ягод дикой малины. Ух какой аромат поплыл над полянкой! Дед же, доев, выставил на стол банку земляничного варенья. Тут и печенье ко двору пришлось. Давненько я так вкусно не чаевничал!

…Посидели, пошвыркали горячим чаем вприкуску с комарами, коих крутилось вокруг нас великое множество. Потом дед Матвей поднялся, отправившись отмывать посуду. Я сунулся было помочь, но он махнул рукой – сиди, мол. Тогда я взялся за топор – хоть как-то отблагодарить деда за гостеприимство. Топор легкий, ухватистый. Топорище за долгие годы отполировано жесткими ладонями хозяина и ложится в руку как влитое.

Взмах – и расколотая чурка разлетается в стороны двумя аккуратными полешками, белеющими расщепленным нутром. Взмах за взмахом. Я вообще люблю дрова колоть. Отключается голова от всех и всяческих мыслей, и если топором работать умеешь, то и усталости не бывает почти. Переколол оставшуюся горку чурок да принялся поленья складывать. Присел на корточки, на сгиб руки накидал горку поленьев и понес к поленнице, вдоль стены на солнышке пристроившейся под небольшим навесом. Зимой такие дрова хорошо горят, жарко в гудящей печке.

Дед Матвей, на такое мое самоуправство глядя, лишь хмыкнул и отправился растапливать баньку. И вскоре над невысокой железной трубой закурился тонкий синеватый дымок. Я обрадовался. После двух дней прогулок по осенней тайге попариться в баньке – первое дело. А дед Матвей производит впечатление человека, банное дело знающего. Наверняка и веников у него набор, да и травок он запарит нужных. Но до бани еще далеко – пока она жар наберет…

Я подумал, подумал да и отправился в тайгу, грибов поискать да и просто отдышаться. Самая пора сейчас опята заготавливать, так что глядишь и набреду на хороший пень…

Тайга дышит полной грудью, торопясь поймать последние солнечные деньки перед долгим ненастьем. Сосны поскрипывают на легком ветерке, качающем их пушистые кроны, в воздухе летают невесомые паутинки, поблескивая в солнечном свете. Воздух напоен густым пряным запахом хвои и грибов, тонким ароматом увядания и трепетным ожиданием сна. Тихо и спокойно в тайге.

Толстый слой прелой хвои пружинит под ногами, заставляя шагать и шагать. Ружье привычно оттягивает плечо, уши ловят каждый звук – рябчиков в этих местах много, посвист слышен тут и там…

Спустился в небольшой распадок – тут тень и сырость, и пахнет совсем по-другому. Вокруг стоят рябинки вперемешку с осинами и березами, там и тут торчат колючие хмурые елки.

И на склоне, освещаемое мягкими солнечными лучами, лежит мшистое бревнышко, сплошь поросшее опятами.

Ух ты как! Щедра тайга, изобильна. Ну что ж, будем резать.

С опятами управился минут за двадцать, плотно набив заплечный мешок, да и отправился к зимовью. Вокруг постепенно темнело – осенний день недолог.

На подходе к зимовью меня вновь встретил дедов пес. Обнюхал мешок с опятами, качнул кончиком пушистого хвоста колечком и припустил назад. И то ладно.

Дед Матвей строгал что-то, сидя на лавке у стола и отбрасывая стружку в костер. Подошел, поставил мешок с опятами на землю. Дед глянул на мешок, потом на меня:

– Добрый запас. Сушить будешь?

– Это я не знаю, чего вы с грибами делать станете, – я тут же открестился от дальнейшей судьбы собранных опят, – вам в зиму пригодятся поди.

– Гм, – дед пожевал губами, затем отложил нож, поднялся легко. Подхватил мешок, перевернул чуть поодаль, на солнышке, разворошив грибы рукой. Густой запах опят разнесся над поляной.

– Пусть пока обсохнут чуть, на ночь приберу, а завтра на солнышке и дойдут. А пока расскажи-ка мне, какие у тебя на завтра дела?

– Да особенных планов не было. Побродить по тайге, рябчика поискать. Может на озерцо выйти на вечернюю зорьку, утку покараулить.

Дед кивнул:

– Дело доброе. Самый сезон счас. Озерко тут есть неподалеку, верно. И утка там садится часто. Давеча хороший табунок крякаша там видел. А скажи-ка мне еще – пули есть у тебя? Или картечь?

– На утку? – не понял я вопроса.

Дед засмеялся раскатисто, утирая слезы рукой:

– Ну ты даешь, охотник. Утку кто же картечью берет? Лучше уж майкой драной загонять, и то толку больше будет…

Отсмеявшись, сказал уже серьезно:

– Медведя тут много, нешто следов не видал?

– Видал, как не видать. Есть и пуля, и картечь. В одном стволе завсегда держу, – я невольно начал говорить в его диковинной манере, сам того не замечая.

Дед вскинулся:

– На предохранитель ставишь хоть?

– Конечно, – я даже возмутился слегка. Но потом язык прикусил – дед Матвей хотя бы в силу возраста меня поучать может. А мое дело на ус мотать да помалкивать.

Дед же, усмехнувшись, продолжил:

– А то был у меня друг, царствие ему небесное. Шибко любил с ружьем побродить. Хорошее у него ружье было, бой точный. Вот только одна беда – предохранитель не работал совсем. Я ему сто раз говорил починить, а он все отнекивался. Как-то по зиме зацепил курком за ветку… или что там у него вышло, не знаю. Да только когда нашли его, была у него нога прострелена и артерия пробита. За пару минут ушел. Так что…

Помолчали. Что говорить? И так ясно все.

А потом была баня. В маленькой парной был устроен всего один полок, в углу примостилась старая чугунная печь, обложенная окатышами. В маленькое окошко едва-едва пробивался предвечерний свет. Пахло травами, дубом и мылом. На печке стояло ведро с кипятком, в котором отмокал дубовый веник. Париться вдвоем здесь бы не получилось – очень тесно.

Дед предложил пойти мне первому:

– После меня у тебя уши в трубочку свернутся. Очень я жар люблю.

Я в общем тоже жара не чураюсь, но спорить с хозяином не стал. Сказали первым идти – иду.

Попарился от души, нагоняя в уставшее за день тело дубовый дух. Поддавал на камешки, окунаясь в горячий пар, хлестал себя веником, обливался ледяной водой…

Напарившись, выскочил из бани – хорошо! Вечерняя прохлада обняла со всех сторон, остужая и освежая. Дед сидел на лавке, ворошил палкой угли в костре. Рядом стоял котелок, из которого он мне немедля и налил полную кружку горячего, пахнущего смородиной, чая. Придвинул банку с вареньем, усмехнулся по-доброму, глядя на мое красное лицо, и ушел париться сам…

А я остался пить чай. Стемнело, и комары принялись за меня с новой силой. Но меня комарами не напугать, я стойкий. Вызвездило, обещая завтра ясный день Из тайги доносились тихие шорохи, над головой проносились летучие мыши, мелькая стремительными силуэтами. Кобелек свернулся калачиком у костра и сонно глядел в огонь.

Дед Матвей появился из бани не скоро, раскрасневшийся и довольный. Подсел к столу, принял от меня кружку с чаем, сделал глоток, блаженно выдохнув. Посмотрел на меня внимательно:

– Деня, а давай завтра вместе на утку сходим. На утреннюю. А потом я в обход, а ты гуляй себе.

– В какой такой обход? – удивился я.

Дед хлопнул меня по плечу:

– Егерь я местный. Ты не усек что ль?

Я почесал в затылке:

– Да где ж я усеку, если ты без формы. Я как пришел, ты все время в исподнем, – я хмыкнул.

Дед хмыкнул в ответ, сказал:

– Так ить вижу, что человек ты нормальный. Чего ж перед тобой регалиями козырять? А то хочешь давай со мной в обход?

Я покачал головой отрицательно:

– Не, дед Матвей, не пойду. Я лучше тут погуляю где-нибудь. Или помощь нужна?

– Да не, какая помощь, – дед махнул рукой, – пойдем спать лучше. Подъем-то ранний.

В зимовье было темно хоть глаз коли. Свои вещи я пристроил в углу, достав только спальник. Бросил его на нары, раскатал и завалился, вытянувшись блаженно. Сон пришел незаметно. Вот только слышал ровное сопение деда, и уже… утро.

…До озера шли около часа. Оно открылось передо мной внезапно, и я уже не смог оторвать взгляда от водной глади с отражавшимся в нем рассветным солнцем.

Над водой с посвистом крыльев пронесся табунок уток и с плеском упал на воду, пуская широкие круги по воде и призывно крякая. Дед Матвей ушел от меня метров на двести по берегу, выбирая позицию поприглядистей. Я двинулся в другую сторону, косясь изредка на воду. Нашел место, устроился. От воды тянет сырой прохладой и тиной, стоит оглушительная тишина. Только утки крякают и плещутся, ныряя иногда. Я не спешу стрелять, хочу насмотреться сначала. Очень люблю этот момент до первого выстрела, когда ты еще не разрушил эту тишину.

Вот солнце поднялось чуть выше, и дед Матвей выстрелил, накрыв пару уток густой осыпью дроби. Одна из них забилась на воде, а вторая просто распластала крылья. табунок с шумом поднялся с воды и устремился прямо на меня. Я вскинул ружье…

– Б-бах! Б-бах!

Приклад тяжело боднул в плечо, сизый дымок пороховой гари потянулся над водой. Упала одна утка, недалеко от меня, в прибрежную траву.

Переломил стволы, гильзы выскочили на траву – позже подберу. Зарядился, уселся. В воздухе вкусно пахнет порохом – началась охота…

За пару часов подбили с десяток уток – больше и не нужно. Часть съедим сразу, часть закоптим. Ну а завтра еще поохотимся, если нужда возникнет или желание.

Дед Матвей сказал, протягивая мне уток:

– На-ка, унеси в зимовье. мне с собой таскать не с руки.

Я принял от него уток да и пошел к зимовью неспешно. Занялся чудесный день, теплый и ясный, и идти по тайге было большим удовольствием.

На месте выпотрошил уток, напихал им внутрь наломанных тут же можжевеловых веток – так они три дня могут пролежать. Но мне столько не нужно, вечером будем коптить.

Выпил чаю и пошел в тайгу. Бродил до вечера, слушая рябчиков и выглядывая тетеревов. Однако наткнулся на глухаря. Огромный черный петух стоял на тропе, поглядывая по сторонам. Я припал на колено, вскинув ружье и ловя его на мушку – оптики не было. Расстояние – метров сорок, в одном стволе пуля, во втором – двойка, самое то. А глухарь стоит, не шевелится даже, как на выставке. Даже стрелять жалко, очень уж красив.

Задумался даже – стрелять или нет? Утки набили, с голоду не пухнем… Но, с другой стороны, такой трофей…

Буду стрелять. Второй глухарь в жизни будет, если возьму. Задержал дыхание и плавно потянул спуск. Бахнул выстрел, отдачи даже не ощутил. Глухарь упал на землю, забился шумно. Я рванул к нему бегом. Пока бежал, птица затихла. Подошел, не веря себе – неужели и правда добыл? Протянул руку, взял его за шею, поднял… Увесистый! никак не меньше десяти кило. Вот это трофей! Можно и возвращаться…

Вернувшись на зимовье, я застал деда Матвея. Он как-то по-особенному суетился, быстро и очень экономно двигаясь. Рядом с зимовьем стоял старенький «Урал» с люлькой.

– Что стряслось?

Он не ответил сначала. Я не стал мешать, выпотрошил и глухаря, набил можжевельником, забросил в лабаз, к уткам. Дед Матвей наконец обратил на меня внимание:

– Тут недалече рыбаки на озере стояли. Медведь их подрал и ушел. Они его подранили, надо добрать. Иначе добра не будет. Идешь со мной?

– Конечно, – я не думал ни секунды.

Сборы заняли совсем немного времени. Я прихватил все наличные пули и картечь, забросил рюкзак в люльку. Туда же запрыгнул пес, а я устроился за спиной у егеря. Мотоцикл рванул с места, с небольшим креном входя в повороты – спешили мы очень. До рыбацкого стана добрались минут за 40. Там уже никого не было – пострадавших отправили в деревню и оттуда в город, в больницу. На месте осталась изорванная палатка, вся заляпанная кровью, да чей-то сапог.

Дед Матвей соскочил с мотоцикла и закружил по полянке, высматривая следы., кобелек крутился рядом. Нашел, определил направление, куда скрылся медведь. Запрыгнул на мотоцикл и покатил следом за собакой, уверенно взявшей след. Лавировали между сосен, но было понятно, что скоро мотоцикл придется бросить. Раненый медведь стремится укрыться, забравшись в глухую крепь…

Так и вышло. Спешились. Кобель ждал, нетерпеливо потявкивая. Пошли за ним. Тут и там на кустах виднелись кровавые потеки – сильно кровит. Должен силу терять, хотя медведь на рану крепкий… Посмотрим.

Шли по следу около двух часов, пока не уперлись в глубокий балок, заросший черемухой и осиновым молодняком вперемешку с невысокими елками. Здесь, точно здесь. Пес лает неистово, но внутрь не идет – страшно ему. Мы с дедом Матвеем подошли ближе, принялись осматривать местность. Я бегом обежал балок, ища место выхода. Не нашел, не вышел медведь. Затих, не шумнет даже. Вот и думай, чего с ним там? То ли ранение все же серьезное и он обессилел. То ли затаился и ждет момента для атаки. Не-е-ет, вниз нельзя точно. Но и ждать его здесь тоже никак. Пошел к егерю. тот стоял, прислушиваясь чутко. Услышав меня, сделал мне страшные глаза – никшни! А мне чего? Я стою, не дышу даже вроде бы. Наконец дед сказал мне шепотом:

– Здесь он, выжидает. Не сильно ранен, кровь светлая везде. Но потерял много.

Я слушал напряженно, палец на курке, в обоих стволах давно по пуле заряжено. Дед же продолжил:

– Он злой сейчас, так что будем выманивать.

С этими словами он подобрал с земли здоровенный сук и с силой бросил его в самую гущу осинника. Недалеко сук пролетел, завяз в ветках. Но медведь рявкнул негромко, но так, что у меня чуть колени не ослабли. Ох и силища в нем…

Дед же подобрал еще один сук и бросил его чуть дальше. Медведь взревел еще громче, но не дернулся в нашу сторону. Дед газами показал мне – теперь ты. А сам взял карабин на изготовку, отступив на пару шагов назад.

Я с громким треском сломал о колено подобранную ветку и забросил ее в кусты. Одну, потом вторую. И тут зверь не выдержал. С диким ревом он рванулся к нам, с треском ломая подлесок. Я отскочил, вскидывая ружье и готовясь выстрелить в любой миг. Пес с лаем отскочил в сторону, но медведь так и не вышел из зарослей.

Тааак, это уже становится интересным. И долго нам тут палками в него кидать?

Дед, видимо, думал так же. Он положил ладонь псу на загривок и сказал негромко:

– Ату!

Пес стрелой сорвался с места и исчез в зарослях. Я-то думал, он боится, а он просто без команды ничего не делает. Да и дед своим другом рисковать не хотел. Вот так.

Из зарослей донесся бешеный, остервенелый лай, рев медведя, а потом пес выскочил к нам и рванул в сторону. Снова нырнул в заросли уже с другой стороны… короткая пауза и вновь лай и рев, а потом я уловил движение в подлеске… миг и медведь перед нами. Огромный!

Пасть угрожающе распахнута, отчетливо видны желтые вершковые клыки и синеватый язык. Волна звериного запаха шибанула в нос, слышу его тяжелое дыхание и клокочущий в груди рев.

Увидел нас, остановился на миг – кобель висел на его ляжке, но медведь как будто не обращал на него внимания. Он смотрел на нас, прямо на меня, и такой жутью на меня повеяло, что я чуть не выстрелил.

Медведь опомнился и притопнул передними лапами, слегка приподнявшись на задних, а затем заревел, широко распахнув пасть. И тут дед Матвей выстрелил.

Я видел, куда вошла пуля – прямо в распахнутую пасть, выбив из затылка кровавый фонтанчик. Медведь рухнул, как подкошенный. Кобель продолжал терзать его ногу.

Я шагнул было к нему, но егерь поднял руку, останавливая меня. Я спросил одними губами:

– Что?

Дед сказал вполголоса:

– Уши торчком. Живой он. Дострелить надо бы.

Я кивнул – понял мол, снова вскинул ружье, прицелился и выстрелил медведю за ухо – он лежал ко мне левым боком.

Зверь содрогнулся весь от удара пули и вытянулся. Попадание пули 12 калибра с расстояния в пару метров гарантировало результат.

Егерь кивнул удовлетворенно, шагнул к медведю, присел на корточки. голова зверя была размером почти с сидящего на корточках деда, как мне показалось тогда. Ох и здоров. Шкура его лоснилась – нагулял за лето жирок, приготовился к зимовке. И что его понесло к рыбакам? Наверняка те не сжигали отходы, а просто прикапывали их рядом с лагерем, и зверь пришел на запах. Всегда так бывает в медвежистых местах. Медведь – хозяин в тайге, и по-хозяйски пришел проверить, чем это таким вкусненьким тут пахнет. И наткнулся на людей, спящих и беззащитных. Дальше все известно.

Мы ворочали медведя, пытаясь найти ранение, которое ему сумели нанести рыбаки. Нашли. Кто-то из них всадил дробовой заряд медведю в шею, под самым подбородком, ничего особенно не разрушив, но больно зверю было.

Распотрошив медведя и отрубив передние лапы, мы отправились в обратный путь. Каждая лапа с огромными, сантиметров по пятнадцать, когтями, заняла по рюкзаку. Здоров был, жалко даже.

Словно услышав мои мысли, дед сказал:

– И чего его вынесло на дураков этих? Гулял бы себе, жирок нагуливал. Спать бы лег, а весной детишек наделал бы. Эх… вся пакость в тайге от человека, точно тебе говорю…

До зимовья добрались в молчании. Там я быстро ощипал пару жирных крякашей и сообразил шулюм.

Поели тоже в молчании. Настроение у деда было аховое. Медведя ему было очень жалко. Не меньше, чем рыбаков этих непутевых.

Уже перед сном, когда пили чай, дед Матвей сказал, глядя в огонь:

– Всегда нужно помнить, кто в тайге настоящий хозяин. И вести себя подобающе…

Наутро я уехал, прихватив трофейного глухаря и пару уток. Дед Матвей провожать меня не стал – с утра он умчался в деревню. Пусть мужики приедут и медведя заберут. А шкуру ему отдадут потом… Но перед уходом не забыл затеплить костерок и подвесить над огнем котелки с шулюмом и чаем.

Я позавтракал, вспоминая его добрым словом. Очень он по-хозяйски все делает, душевно и гостеприимно. И обо мне позаботился. Так что я выложил из рюкзака тушенку, сахар с солью и другой припас, оставил в зимовье – деду Матвею пригодится.

Шел по тайге к лесовозной дороге и думал о том, кто все же хозяин в тайге?…