Необитаемая земля. Жизнь после глобального потепления

Адаптация к изменениям климата часто рассматривается в аспекте рыночного компромисса, но в грядущие десятилетия компромисс заработает в обратном направлении и относительное процветание потребует более агрессивных действий. По некоторым оценкам, каждый градус потепления обойдется, к примеру, Соединенным Штатам в 1% ВВП (100), а согласно одной недавней статье, при потеплении на 1,5 °C мир будет на 20 триллионов долларов богаче (101), чем при 2 °C. Если поднять температуру еще на один-два градуса, потери вырастут до колоссального уровня – это вмененный налог на экологическую катастрофу. Согласно одному исследованию, при потеплении на 3,7 °C ущерб составит 551 триллион долларов (102); суммарное мировое денежное состояние составляет на сегодня около 280 триллионов (103). При текущем уровне выбросов мы придем к потеплению на 4 °C к 2100 году; помножьте это на 1% ВВП, и вы получите абсолютную невозможность экономического роста, который в мировом масштабе не превышал 5% в течение более чем сорока лет (104). Группа обеспокоенных ученых назвала это «стагнирующей экономикой» (105), но в конечном итоге это предполагает, что экономика и ее рост перестанут быть нашими главными ориентирами, которыми современное общество оправдывает все свои притязания. Слово «стагнирующая» также приведет к паническому пониманию того, что наш прогресс может замедлиться, что мы осознали лишь в последние несколько столетий, а не идти циклично, в чем мы были уверены на протяжении тысяч лет. Более того, в условиях стагнирующей экономики всё – от торговли до политики и войны – кажется просто борьбой за выживание.

Столетиями мы смотрели на природу как в зеркало, в котором мы сначала представляли, а затем рассматривали самих себя. Но в чем мораль на сей раз? Ничему новому глобальное потепление нас не научит, поскольку у нас нет времени, чтобы усвоить его уроки; в данном случае мы не рассказываем историю, а проживаем ее сами. Вернее, пытаемся: угроза-то огромная. Насколько огромная? В одной статье от 2018 года были приведены устрашающе подробные вычисления. В журнале Nature Climate Change группа ученых под руководством Дрю Шинделла^[31] попыталась количественно оценить страдания, которых можно было бы избежать, если бы потепление составило 1,5, а не 2 °C, – иными словами, насколько повысится уровень страданий при дополнительном потеплении всего на полградуса. Их вывод: при потеплении на 2 °C только лишь от загрязнения воздуха погибнет на 150 миллионов человек больше (106), чем при потеплении на 1,5 °C. Позже в тот же год МГЭИК в своем прогнозе повысила ставки (107): в промежутке от 1,5 до 2 °C речь идет о сотнях миллионов жизней^[32].

Если вам трудно воспринять такие цифры, то знайте, что 150 миллионов человек – это эквивалент двадцати пяти холокостов. Это втрое больше, чем число погибших в результате китайского «Большого скачка» – а это абсолютный рекорд за всю историю человечества по численности погибших от невоенных событий. Это более чем в два раза превышает потери от Второй мировой войны, события с наивысшей абсолютной смертностью в истории. Но, разумеется, прирост смертности начинается не с 1,5 °C. И не удивительно, что он уже в процессе, со скоростью около семи миллионов смертей в год (108) только лишь от загрязнения воздуха – это наш ежегодный холокост, но кто виновен в его причинах?

Вот о чем говорят, называя изменение климата «экзистенциальным кризисом» – драмой, в которой мы суматошно мечемся между двумя чудовищными сценариями: в лучшем из них нас ждут смерть и страдания в масштабе двадцати пяти холокостов, а в худшем – угроза вымирания. Нам не хватает словарного запаса для обсуждения изменений климата, поскольку в этой области нам доступен лишь фрагментарный язык, через который нас приучили посредством культуры неунывающего оптимизма воспринимать это как некое преувеличение.

Факты приводят в ужас, а масштабы драмы, проистекающей между этими двумя крайностями, невообразимо велики – настолько, что она охватывает не только существующее человечество, но и все возможные сценарии будущего. Глобальное потепление, как ни странно, уместилось всего лишь в два поколения всей истории человеческой цивилизации. Сначала был развернут проект по тотальному покорению всей планеты; проект, чей выхлоп в виде ядовитых выбросов легко расправляется со льдами, сформировавшимися за тысячелетия, и так быстро, что таяние заметно невооруженным глазом, уничтожая природно-климатические условия, стабильно существовавшие практически всю историю человечества. Это дело рук первого поколения. Перед вторым поколением стоит совсем иная задача: сохранение нашего общего будущего, предотвращение разрушений и разработка альтернативного пути развития. И в данном случае нам не с чем проводить аналогии, разве что с мифологией и теологией и, возможно, с чем-то вроде холодной войны с гарантированным взаимным уничтожением.

Мало кто осмеливается бросить вызов потеплению, но с учетом глобальности климатических изменений наша пассивность оправданна – вот вам еще одно распространенное заблуждение. В сказках, комиксах, на церковной скамье и в кинотеатрах истории о судьбе человечества прививают нам противоестественную пассивность, и не удивительно, что это произошло и в случае с угрозой изменения климата. Ближе к концу холодной войны тема ядерной зимы проникла во все уголки популярной культуры и психологии; непрекращающийся страх перед тем, что эксперимент человечества может прекратиться из-за двух групп высокомерных враждующих политиканов, из-за нескольких пар рук, в нетерпении зависших над кнопками самоуничтожения планеты. Но угроза изменения климата еще более драматична и в глобальном смысле более демократична, с коллективной ответственностью каждого, как бы сильно нас это ни пугало; тем не менее мы лишь частично понимаем эту угрозу, и то не очень конкретно или целостно, меняя одни страхи на другие, предпочитая игнорировать самые мрачные события нашего возможного будущего, смешивая воедино наш политический фатализм и веру в технологии; мы словно с помутившимся разумом ждем реализации так хорошо знакомых нам мечтаний любого обывателя: что кто-то другой придет и бесплатно решит наши проблемы. Приверженцы более панических настроений едва ли отличаются меньшей пассивностью, принимая климатический фатализм за климатический оптимизм.

За последние несколько лет, по мере того как экологические процессы планеты становятся более разрушительными, климатические скептики перестали спорить о том, меняется климат или нет, поскольку из-за экстремальной погоды изменения стали бесспорным фактом; но теперь они говорят о том, что причины этого процесса неясны, предполагая, что наблюдаемые изменения являются результатом естественных природных процессов, а не человеческой деятельности и вмешательства. Это очень странный аргумент: если планета нагревается с бешеной скоростью в устрашающем масштабе, то невозможность контролировать потепление и даже полностью осознать его суть должна беспокоить нас не в меньшей, а по логике в большей степени.

Понимание того, что причина потепления находится в нас, должно успокаивать, а не угнетать, какими бы невообразимо масштабными и сложными ни были процессы, его запустившие; понимание того, что мы сами несем ответственность за все его карающие последствия, должно давать надежду, причем не только абстрактную. В конце концов, глобальное потепление – это результат вмешательства человека. И положительным моментом осознания своей вины является тот факт, что мы всё еще можем повлиять на ситуацию. Неважно, насколько неуправляемой нам кажется климатическая система – со всеми ее бурлящими тайфунами, непредсказуемым голодом и жарой, кризисами с беженцами и климатическими конфликтами, – мы все являемся ее авторами. И мы еще не дописали историю.

Кое-кто, например нефтяные компании и покровительствующие им политики, – гораздо более активные авторы. Но бремя ответственности слишком велико, чтобы взвалить его только на них, хоть нам и приятно думать, что вопрос можно решить, устранив нескольких злодеев. Мы все вносим небольшой вклад в свои будущие страдания всякий раз, когда включаем свет, покупаем билет на самолет или не приходим на выборы. И теперь мы совместными усилиями должны написать следующий акт пьесы. Мы сконструировали катастрофу, и мы же можем сконструировать способ ее избежать – или, скорее, сконструировать путь в сторону еще большей путаницы, которая тем не менее дает надежду на то, что грядущие поколения смогут пойти дальше по новому пути – возможно, в сторону более светлого экологического будущего.

С того момента, как я начал писать про потепление, меня часто спрашивают, вижу ли я хоть какие-то причины для оптимизма. Но я и есть оптимист. Перспектива того, что в течение следующих нескольких столетий люди могут сформировать климат, который будет на 6 или даже 8 °C теплее – когда крупные участки планеты по всем существующим стандартам станут необитаемыми, – упомянутая выше путаница, в моем понимании, обнадеживает. Потепление на 3 или 3,5 °C принесет страдания, превосходящие все, что когда-либо испытывало человечество со всеми его невзгодами, напастями и войнами. Но это не фатальный сценарий; на самом деле он намного лучше того, по которому мы движемся. И при наличии технологии сбора углекислого газа из воздуха или геоинжиниринга, который охладит планету за счет задерживания газа в атмосфере, мы можем придумать новые решения, которые помогут привести планету к состоянию, которое мы бы сегодня назвали мрачным, но не апокалиптическим.

Еще меня часто спрашивают о моральном аспекте размножения в таком климате, о том, стоит ли заводить детей (109), какова будет судьба планеты и, что более важно, судьба самих детей. В процессе написания этой книги у меня родилась дочь Рокка. Отчасти этот выбор был сделан в заблуждении, в добровольной слепоте: я знаю, что нас ждет климатический кошмар, который неизбежно коснется и моих детей, – вот почему потепление является всеобъемлющей угрозой, затрагивающей всех. Сценарий этих событий еще не дописан, но мы уже запустили их своим бездействием и так же можем их остановить. Изменение климата предполагает мрачное будущее на десятилетия вперед, но я не считаю, что адекватной реакцией на этот вызов являются отступление и капитуляция. Я думаю, мы должны сделать все возможное, чтобы наш мир жил и процветал, а не сдаваться раньше времени, когда еще никто не проиграл и не выиграл, и подготовить себя к страшному будущему, создаваемому теми, кто в меньшей степени обеспокоен вопросами климата. Сражение, определенно, еще не проиграно и не будет проиграно до тех пор, пока мы не вымрем, ведь, как бы сильно ни нагрелась планета, всегда есть вероятность того, что следующее десятилетие принесет больше или меньше страданий. Признаюсь, что я воодушевлен всем тем, что увидит Рокка и ее братья и сестры, через что они пройдут, чем будут заниматься. Она будет воспитывать своих детей около 2050 года, когда число климатических беженцев может исчисляться десятками миллионов; ее старость начнется к концу столетия, в финальной точке всех прогнозов потепления. В промежутке она будет наблюдать, как мир борется с реальной экзистенциальной угрозой, а ее поколение создает свое новое будущее и будущее поколений, которые станут их продолжением на планете. И она будет не простым наблюдателем, а действующим лицом одного из интереснейших повествований. Возможно даже, со счастливым концом.

Откуда такой оптимизм? Углекислый газ висит в атмосфере десятилетиями, а некоторые обратные связи простираются на еще больший временной период, что придает потеплению характер бесконечного вялотекущего зла. Но изменение климата – это не преступление из прошлого, которое мы должны раскрыть; одной рукой мы каждый день уничтожаем нашу планету, а другой рукой пытаемся как-то это исправить. А это значит, как хладнокровно заметил Пол Хокен^[33], что мы можем прекратить разрушения точно таким же образом (110) – коллективно, суматошно, как неординарными способами, так и самыми банальными. Проект по отключению всей промышленности от ископаемого топлива невероятно сложен и должен быть реализован, по мнению многих ученых, достаточно быстро – к 2040 году. Уже сейчас перед нами открыто – широко открыто множество путей, конечно, если мы не окажемся слишком ленивыми, близорукими и эгоистичными, чтобы вступить на них.

Причинами доброй половины выбросов Британии (111), по недавним подсчетам, являются неэффективное строительство, выброшенная и неиспользованная еда, электроника и одежда; две трети энергии в Америке тратится впустую (112); глобально, согласно Международному валютному фонду, мы субсидируем добычу ископаемого топлива в объеме пяти триллионов долларов в год (113). Так дальше продолжать нельзя. Слишком медленная реакция, согласно другой оптимистичной статье, может обойтись миру в 26 триллионов долларов уже к 2030 году (114). И это тоже надо остановить. Американцы выбрасывают четверть своей еды (115), а значит, углеродный след среднего блюда на четверть выше, чем должен быть. Это не может продолжаться. Пять лет назад почти никто в интернете даже не слышал про биткоин; в 2018 году ожидалось, что его майнинг вот-вот будет потреблять больше электричества (116), чем производят все солнечные панели в мире. Падение биткоина не дало этому пророчеству сбыться, но стриминг видео вряд ли ждет такая же судьба: в 2019 году один аналитический центр заключил, что количество выбросов углерода в результате стриминга интернет-порнографии сравнялось с количеством выбросов всего населения Бельгии.

Вот лишь несколько причин, по которым «климатический нигилизм», как его называет канадский активист Стюарт Паркер, является на самом деле очередным заблуждением. Все, что произойдет дальше, будет делом только наших рук. Будущее планеты определит кривая роста развивающихся стран, где проживает большинство людей: Китая, Индии и, всё больше, Африки к югу от Сахары. Но это ни в коей мере не оправдывает Запад, где среднестатистический житель производит в разы больше выбросов, чем почти любой житель Азии, причем просто по привычке. Я выбрасываю много испортившейся еды и почти ничего сдаю на переработку; оставляю включенный кондиционер; я купил биткоин на пике спроса. Никакой необходимости во всем этом нет.

Но это не значит, что Западу надо понизить уровень жизни до глобальной бедности. По некоторым оценкам, 70% энергии, производимой на планете, теряется в виде избыточного тепла (117). Если бы средний американец оставлял такой же углеродный след, как средний европеец, то выбросы углекислого газа в США снизились бы вдвое (118). Если 10% самых богатых будут ограничены таким же уровнем, то количество глобальных выбросов уменьшится на треть (119). Так почему бы им этого не сделать? Чем более мрачными становятся новости, поступающие от ученых, тем сильнее западные либералы отрицают свою «климатическую вину», успокаивая себя трансформацией индивидуальных потребительских привычек в некий высокоморальный экологический перформанс: отказываются от говядины, пересаживаются на «Теслы», не летают в отпуска на другие континенты. Но климатические расчеты показывают, что образ жизни отдельных граждан не даст заметного эффекта, пока не будет масштабирован на уровне политики. И это масштабирование не будет казаться невозможным, как только мы поймем всю серьезность ситуации, не беря в расчет ретроградную климатическую политику одной американской партии^[34]. А ситуация такова, что это масштабирование обязано произойти.

Аннигиляция находится лишь на самом кончике климатической кривой нормального распределения, и ничто не мешает нам свернуть от нее в сторону. Но в промежутке от настоящего момента до вымирания будет достаточно ужасов, и мы пока еще даже не начали осознавать, что значит жить в таких условиях – как это повлияет на наше политическое, социальное и культурное равновесие, понимание и отношение к истории и к природе; что мы живем в мире, погибающем по нашей вине, и горизонт человеческих возможностей значительно сузился. Мы еще можем прийти к счастливой климатической развязке – вернее, создать ее через технологии сбора углекислого газа и геоинжиниринга или в виде технологической революции, энергетической или политической. Но это решение, если оно вообще появится, возникнет на мрачном горизонте, затуманенном нашими выбросами, словно глаукомой.

Те, кто восхищается несколькими столетиями западного триумфализма, особенно склонны рассматривать историю человеческой цивилизации как непрерывное покорение Земли, а не как историю нестабильного общества, которое, подобно плесени, растет хаотично, не имея четких приоритетов. Хрупкость нашей цивилизации, ощущаемая во всех областях деятельности человека, – это великое экзистенциальное прозрение в отношении глобального потепления, но оно только начинает расшатывать нашу веру в собственное превосходство. Впрочем, если бы мы задумались на одно поколение раньше, то, скорее всего, предсказуемо увидели бы новый тип политического нигилизма, появившегося в регионах мира, уже в наибольшей степени пострадавших от глобального потепления, – на Ближнем Востоке, – выражаемого через суицидальные спазмы теологического насилия. Когда-то этот регион величественно назывался «колыбелью цивилизации». Сегодня политический нигилизм распространился почти везде, через многие культуры, появившиеся, словно отростки, из ближневосточных корней. Мы уже оставили позади узкое окно экологических возможностей (120), которые позволяли человеческой цивилизации развиваться, но не только, – в этом окне находилось все, что мы воспринимаем как историю, ценим с позиции прогресса и изучаем в политическом контексте. Что произойдет, когда мы начнем жить за пределами этого окна и, возможно, посмотрим на него издалека? Ответ на этот вопрос и является темой данной книги.

Ничего нового во всем этом нет. Научная база, лежащая в основе следующих двенадцати глав, была собрана из интервью с десятками экспертов и из сотен статей, опубликованных в лучших научных журналах за период около десяти лет. А поскольку наука всегда экспериментальна и постоянно развивается, некоторые приведенные прогнозы никогда не сбудутся с абсолютной точностью. Но это будет честный и открытый рассказ о нашем коллективном понимании тех многочисленных угроз, которые принесет потепление планеты всем, кто на ней живет и надеется, что так будет всегда и ничто не нарушит привычного порядка бытия.

Мало что будет сказано о самой природе, и совсем ничего – о незавидной судьбе животных, о чем уже так красиво и поэтично говорили другие, что, подобно нашей близорукости в отношении уровня морей, грозит отвлечь нас от понимания того, как глобальное потепление повлияет на нас с вами, на человека как биологический вид. До последнего времени нам было проще сочувствовать климатической судьбе любых других видов, кроме нашего, вероятно, потому что нам сложно понять или признать нашу ответственность и сложность происходящих изменений и гораздо проще провести простой подсчет жертв, не вдаваясь в вопросы морали.

Вместо всего этого нас ждет калейдоскопический подсчет гуманитарных издержек человеческой жизни, как это происходило на протяжении одного поколения, в результате чего на планете станет еще больше людей; что означает текущее глобальное потепление для здоровья населения, политики, конфликтов, производства еды и поп-культуры, для жизни в городе и психического здоровья людей; как мы представляем наше будущее по мере того, как начинаем осознавать окружающее нас со всех сторон ускорение истории и сокращение числа возможностей, которое это ускорение наверняка принесет. Расплата неизбежно обрушится на нас каскадом через саму природу, но ущерб окружающей среде – это лишь часть проблемы, поскольку пострадают все. Возможно, я принадлежу к меньшинству, которое считает, что наш мир потеряет значительную часть того, что мы считаем «природой», если мы сможем жить так же, как жили в мире, оставшемся позади. Но проблема в том, что не сможем.

II. Элементы хаоса

Тепловая смерть

Люди, как и все млекопитающие, существа теплокровные; для выживания нам необходимо постоянно охлаждаться, как это делают собаки, когда дышат с высунутым языком. Для этого окружающий воздух должен быть не слишком высокой температуры, чтобы поглощать тепло с поверхности кожи и не допускать перегрева внутренних органов. При семи градусах потепления это станет невозможным в ряде областей экваториального пояса планеты (1), особенно в тропиках, где проблема усугубляется влажностью. И эффект будет быстрым: за несколько часов тело человека сварится как изнутри, так и снаружи (2).

При потеплении на 11 или 12 °C более половины населения Земли при нынешнем распределении умрет от прямого воздействия тепла (3). В обозримом будущем, конечно, такого не произойдет, но, согласно ряду прогнозов, бесконтрольные выбросы в итоге приведут нас к такой ситуации за несколько столетий. Даже при пяти градусах, по некоторым подсчетам, значительная часть планеты станет совершенно непригодна для жизни человека (4). При шести градусах в нижней долине Миссисипи любой физический труд в летний период станет невозможным, и все жители США к востоку от Скалистых гор будут страдать от жары больше, чем кто-либо в мире сегодня (5). Нью-Йорк станет горячее современного Бахрейна (6), одной из самых горячих точек планеты, а температура в Бахрейне «вызовет гипертермию даже у спящих людей».

К 2100 году мир вряд ли потеплеет на 5 или 6 °C. МГЭИК предлагает нам медианный прогноз со значением выше 4 °C при сохранении текущего уровня выбросов (7). Это приведет к последствиям, которые сегодня кажутся невообразимыми: природные пожары с площадью в шестнадцать раз больше земель американского Запада, сотни затонувших городов. Города в Индии и на Ближнем Востоке, где проживают миллионы людей, разогреются настолько, что пребывание на улице в летнее время станет смертельно опасным, – и на самом деле это произойдет намного раньше, уже при двух градусах потепления. Можно начинать беспокоиться прямо сейчас, не дожидаясь худшего сценария.

В отношении жары существует один ключевой фактор, так называемая температура по влажному термометру. Измерить ее может любой человек в домашних условиях: достаточно положить термометр во влажный носок и раскрутить его в воздухе. В настоящее время в большинстве регионов мира максимум «влажной температуры» составляет от 26 до 27 °C; крайней границей для жизни является отметка в 35 °C, после которой люди начинают умирать от избытка тепла. То есть у нас в запасе есть 8 °C. Но «тепловой стресс» наступит гораздо раньше.

Вообще-то он уже наступил. Начиная с 1980 года число опасных волн жары увеличилось в 50 раз (8), и это не предел. Пять самых жарких летних периодов в Европе (9), начиная с 1500 года, произошли после 2002 года, и в итоге, предупреждает МГЭИК, в ряде регионов работа на улице в это время года станет опасной для здоровья (10). Даже при соблюдении парижских норм такие города, как Карачи и Колката^[35], (11), будет ежегодно накрывать смертельная жара, как это произошло в 2015 году, когда в Индии и Пакистане погибли тысячи людей. При 4 °C смертельная волна жары, пришедшая в Европу в 2003 году и убивавшая по 2000 человек в день (12), будет считаться нормальным летом. Это стало одним из худших погодных явлений в истории всего континента, в результате чего погибло 35 тысяч европейцев (13), в том числе 14 тысяч французов; как ни странно, но немощные люди перенесли это относительно легко, пишет Уильям Лангевиш^[36], поскольку в богатых странах они наблюдали за событиями из больниц и домов престарелых, а наибольшая смертность постигла сравнительно здоровых стариков, многие из которых остались дома одни, пока их семьи спасались от жары в отпуске, и в некоторых случаях трупы гнили неделями, пока их не находили родственники.

Но будет еще хуже. В 2017 году исследовательская группа под руководством Этана Коффеля^[37] подсчитала, что при текущем сценарии число дней, которые будут теплее самых теплых дней по нынешним меркам, может вырасти в 100 раз к 2080 году (14). Возможно, и в 250 раз. Коффель использовал единицу измерения «человеко-день», через которую выражается количество людей, на которых погода влияет за определенное число дней. Каждый год будет от 150 до 750 миллионов человеко-дней при температуре влажного термометра, эквивалентной наиболее суровым современным – то есть вполне смертельным – периодам жары. Каждый год число человеко-дней с невыносимой влажной температурой будет составлять миллион – при таком сочетании жары и влажности люди просто не смогут выживать. К концу столетия, по оценкам Всемирного банка (15), самые холодные месяцы в Южной Америке, Африке и Тихоокеанском регионе будет теплее, чем самые теплые месяцы в конце ХХ столетия.

Разумеется, смертоносная жара случалась и раньше; летом 1998 года в Индии из-за нее погибло 2500 человек (16). Но с недавних пор пики температур стали выше. В 2010 году в России от волны жары умерло 55 тысяч человек (17), в Москве каждый день погибало 700 человек. В 2016 году, в разгар волны, жарившей Ближней Восток несколько месяцев подряд, температура в Ираке поднялась до 37 °C в мае, до 43 °C в июне и до 49 °C в июле, и в большинство дней температура опускалась ниже 37 °C только ночью (как пишет The Wall Street Journal, шиитский мулла в Эн-Наджаф провозгласил, что жара стала результатом применения Америкой электромагнитного оружия, и некоторые местные метеорологи с этим согласились (18)). В 2018 году рекордно высокая температура в апреле была зарегистрирована на юго-востоке Пакистана. В Индии из-за одного дня с температурой выше 35 °C ежегодная смертность повысилась на 0,75%; в мае 2016-го в течение нескольких дней температура превышала 49 °C. В Саудовской Аравии, где температура летом часто приближается к этому значению, каждый летний день на электростанциях сжигается 700 тысяч баррелей^[38] нефти, в основном ради работы кондиционеров по всей стране (19).

От жары они, конечно, спасают, но кондиционеры и вентиляторы уже потребляют 10% всего производимого в мире электричества (20). Ожидается, что к 2050 году спрос на кондиционеры вырастет втрое, а возможно, и вчетверо (21); согласно одной оценке, уже к 2030 году число кондиционеров в мире увеличится на 700 миллионов штук. Согласно другому исследованию, к 2050 году в мире будет более девяти миллиардов различных охлаждающих устройств (22). Но – без учета зависящих от климата Арабских Эмиратов – с позиций экономики и тем более экологии не очень разумно оптом кондиционировать все самые горячие регионы планеты, многие из которых также являются самыми бедными. Вне сомнений, самый жесткий кризис наступит на Ближнем Востоке и в странах Персидского залива, где в 2015 году индекс теплового стресса достиг отметки в 72 °C. И всего через несколько десятилетий два миллиона мусульманских паломников физически не смогут совершать свой ежегодный хадж (23).

Но суть не только в хадже и Мекке. В неспокойном Сальвадоре не менее четверти населения (24) – в том числе больше четверти мужчин – будут страдать от хронической болезни почек, что станет вероятным результатом обезвоживания от работы на полях, которые они спокойно обрабатывали всего двадцать лет назад. С дорогостоящей процедурой диализа люди с болезнью почек смогут прожить около пяти лет; без нее продолжительность жизни составит несколько недель. Разумеется, тепловой стресс повлияет не только на наши почки. Пока я печатаю это предложение, находясь в калифорнийской пустыне в середине июня, температура за окном составляет 49 °C. И это не предел.

В чем-то это схоже с предсказаниями космологов, уверяющих, что вероятность эволюции столь сложного явления, как человеческий разум, в других местах Вселенной близка к нулю из-за непригодных для жизни условий: каждая необитаемая планета в космосе – это напоминание о том, сколь уникальные условия нужны для формирования уравновешенного климата, пригодного для жизни. Нам неизвестны случаи появления разумной жизни где-либо во Вселенной за пределами температурного диапазона «пояса Златовласки»^[39], который вместил всю человеческую цивилизацию и который мы теперь покинули, видимо, уже навсегда.

Насколько вырастет температура? Вопрос вполне научный, предполагающий экспертную осведомленность, но ответ на него почти полностью лежит в гуманитарной сфере – точнее, в политической. Опасность климатических изменений переменчива; неопределенность придает ей характер постоянно меняющейся угрозы. Когда планета потеплеет на 2 °C, а когда – на 3? На сколько поднимется уровень морей к 2030, 2050 или 2100 году, когда наши дети передадут планету своим детям и внукам? Какие города затопит, какие леса иссохнут, какие плодородные регионы вымрут? Эта неопределенность является одной из важнейших смысловых установок, которая войдет в нашу культуру из-за изменения климата, – пугающее отсутствие четкого понимания того, как хотя бы внешне будет выглядеть наш мир всего через каких-то десять-двадцать лет, когда мы будем жить в тех же домах и выплачивать за них кредиты, смотреть те же телешоу и апеллировать к тем же судьям в Верховном суде. И хотя наука еще не все знает о том, как климатическая система отреагирует на наши выбросы углекислого газа, неопределенность того, что произойдет, – пугающая неопределенность – проистекает не из недостатка научных знаний, а из того факта, что вопрос нашей реакции до сих пор открыт. Принципиально важно, сколько еще выбросов мы решим произвести, и это вопрос сферы не точных, а гуманитарных наук. Сегодня климатологи могут с довольно высокой точностью предсказать, куда обрушится ураган и с какой интенсивностью, в пределах недели после выхода тайфуна на береговую черту; и не только потому, что используют надежные климатические модели, а потому, что все вводные данные известны. Модели для глобального потепления ничуть не хуже, однако они не содержат ответа на главный вопрос: как мы себя поведем?

К сожалению, никаких выводов мы пока не сделали. За 75 лет с того момента, когда глобальное потепление начали воспринимать как проблему, мы не совершили никаких заметных корректировок в производстве и потреблении энергии, чтобы контролировать эти процессы и защитить самих себя. Слишком долго обыватели смотрели, как ученые прогнозировали стабильность климата и делали вывод, что планета как-то адаптируется; но никаких конкретных действий предпринято не было, как будто эти прогнозы должны были сбыться сами по себе. Глобальный рынок создал дешевую и более доступную зеленую энергию, но этот же рынок и поглотил эти инновации, то есть извлек из них прибыль, продолжая наращивать выбросы. Политики демонстрировали жесты глобальной солидарности и кооперации и тут же от этих обещаний отказывались. Среди климатических активистов стало нормой утверждение о том, что сегодня у нас есть все необходимые инструменты для того, чтобы избежать катастрофического изменения климата, даже очень масштабного. И это правда. Но политическая воля – это не тривиальный компонент, всегда лежащий под рукой. Ведь у нас также есть и инструменты для решения проблем мировой бедности, эпидемий и насилия над женщинами.