Гражданство. От равенства и достоинства к унижению и разделению

Учитывая, что главная идея в основе гражданства состоит в том, что это абстрактный статус, обладатели которого считаются равными, в мире идеального гражданства неграждане не могут претендовать на то, чтобы с ними обращались так же, как с гражданами. Более того, причины сложившегося распределения этого статуса вообще не принимаются во внимание: они не имеют абсолютно никакого значения, когда речь идет о возможных неравенствах. Государственная граница давно утратила свою прежнюю роль границы между империей – цивилизацией – и варварами, но двойственность логики римлян, приравнивавших границы государства к границам цивилизации, остается для нас повседневной нормой, хоть мы и не признаем этого открыто. Стоит сказать о ком-то «он не гражданин», и этого будет достаточно, чтобы оправдать принижение или даже игнорирование достоинства этого человека; такое объяснение всегда будет с готовностью принято. Таким образом, система гражданства – это инструмент посягательств на достоинство людей, находящихся как внутри страны, так и за ее пределами; единственное, что требуется, чтобы придать таким посягательствам логичный вид – лишить кого-то этого статуса.

Придание неравноправному статус-кво облика чего-то естественного, не вызывающего вопросов – вот чем заканчивается прославление моральности и достоинства гражданства.

Самая низкая явка на парламентских выборах в Эстонии в 2015 году зафиксирована в Ида-Вируском уезде^[5], где Нарва – крупнейший город. После выборов новый премьер-министр страны сказал в своей приветственной речи: «Nuudsest on meil vaja teha keerulisi otsuseid, raskeid valikuid ja leida vastused suurtele valjakutsetele». Как и вы, многие жители Нарвы вряд ли поняли эти слова. В представлении правительства Эстонии, раздираемого внутренними противоречиями постсоветского государства, лишь 3,86% населения города относятся к «этническим эстонцам», а остальные, в том числе и те, чьи семьи жили в стране много поколений, принадлежат к «русскоязычному» меньшинству. Меньшинство это воспринимается с неодобрением, его язык не допускается использовать в политическом контексте, а эстонское гражданство «русскоязычным» отнюдь не гарантировано¹². Из этого примера следует, что в глазах властей не каждый, кто является гражданином, живет у себя «на родине» и говорит на правильном языке, что бы 96,15% населения Нарвы там ни думали о своем родном городе или о русском языке, на котором они поют детям колыбельные.

Русскоязычного мэра Нарвы, которого избрали 46% населения с правильными документами, власти страны недавно оштрафовали за использование при исполнении официальных полномочий «иностранного языка» – языка, на котором говорят более 96% жителей его города¹³.

Похожие истории происходят и в соседней Латвии, власти которой жаждут наказывать за любые отклонения от недавно введенного «государственного языка». Мэра Риги, преимущественно русскоязычного города, оштрафовали за общение на русском в Фейсбуке с горожанами, которые «государственного языка» не знают¹⁴.

Хотя ab initio^[6] презюмируется, что юридическая истина влияет на реальность, она никогда не совпадает в полной мере с реальностью социальной. Масштабы расхождения между ними могут быть самыми разными, и Нарва, конечно, случай экстремальный, но при этом показательный. Таких экстремальных случаев немало. Идея о том, что граждане преимущественно остаются в стране своего гражданства и полностью принимают официальную культуру, приближается к истине лишь в самых отвратительных тоталитарных государствах: северокорейцы действительно живут в Северной Корее, а туркмены – в Туркменистане. Эти гражданства попросту угнетают людей: они затрудняют побег с любимой родины, тем самым попросту «выключая» остальной мир для их несчастных обладателей. Самые отвратительные тоталитарные государства, несомненно, куда ближе к маршалловскому идеалу, чем остальной мир, хотя вряд ли это кого-то утешит. Для их граждан планета за колючей проволокой государственной границы превращается в размытый и неопределенный миф. Но есть и места, где связи между гражданством и местом жительства нет по определению: свободные люди селятся, где им угодно, что бы там ни диктовали местные законы.

Вероятно, лучшее в иммиграционном законодательстве – это то, что оно редко действительно эффективно и, по сути, абсолютно не в состоянии запретить людям действовать по своему разумению, сколько бы стен ни было построено и какой бы замысловатой ни была их конструкция¹⁵. Как бы полезно ни было регулирование границ на практике и как бы распространены ни были учения близоруких идеологий, отказывающихся признавать мир за границей, основополагающее допущение в основе миграционного законодательства остается крайне сомнительным. Дело в том, что рассуждения в духе «это наше общество, мы отгородили эту землю» с глобальной точки зрения не имеют по-настоящему убедительных обоснований. Джозеф Каренс абсолютно прав по этому вопросу: «Ни один моральный аргумент не будет для нас приемлем, если он прямо ставит под сомнение тезис о равной моральной ценности всех людей»¹⁶. Вот почему любая граница создает столь непреодолимые этические трудности: доказать, что ей имманентно присуща некая ценность, невозможно. Аргументы в пользу стен, кто бы их ни приводил – уважаемый лидер или гнусный посетитель рюмочной, – вряд ли убедят тех, чье достоинство они отрицают по определению и кому они мешают жить. Люди, запертые внутри, полезут через стену даже под страхом смерти. Люди, оставшиеся снаружи, конечно, тоже полезут через стену, как происходило в Германской Демократической Республике и как происходит сейчас в США.

Крайне важно понять, что ни в одном государстве совокупность граждан не может полностью совпадать с населением, с обществом. Так складывается не только из-за глубокого неравенства между государствами и различий в качестве их гражданства. Нужно учесть и саму привлекательность разнообразия и непохожести: другое общество, даже если оно не лучше и не хуже вашего, притягивает именно потому, что оно не похоже на знакомое вам. Любопытство и стремление к новым открытиям – такая же часть человеческой натуры, как и желание порабощать других, прославляя подобных себе, отказывать другим в человечности и возводить стены. Гражданство воплощает в себе естественный конфликт.

Гражданство как статус порождает совокупность граждан – абстрактное, эфемерное общество, которое не совпадает с сообществом, включающим всех жителей какой-либо местности или всех чувствующих привязанность к ней, и по определению исключает всех «иностранцев» – тех, кто не обладает этим абстрактным правовым статусом. В этом смысле реальность гражданства параллельна реальности на улицах: не каждый из ваших соседей гражданин. Правовая реальность, лежащая в основе распределения гражданства, может, но не обязана учитывать социальную реальность. На деле большинство граждан могут находиться за пределами государства, как в Кабо-Верде или на островах Кука¹⁷. Ну и конечно, граждане могут быть незначительным меньшинством: например, в Катаре они составляют 12% населения, а в Объединенных Арабских Эмиратах – 11,32% (по оценкам за 2015 и 2016 год соответственно). Но не важно, относится ли негражданин к меньшинству или к большинству, в глазах закона он не считается равным гражданину. Такова «естественная» реальность во всем мире, которую гражданство призвано учредить и защитить, унижая тех, кто из нее исключен.

Этот беглый обзор допущений, лежащих в основе гражданства, подводит нас к двум основным функциям последнего. Суть гражданства заключается в том, чтобы провести через общество линию отчуждения и в результате сформировать новое сообщество из тех, кого признали гражданами – они провозглашаются истинными носителями идентичности, им предоставляют права и защиту, они вправе претендовать на равенство, достоинство и свободу, – а также защитить этот абстрактный коллектив от засорения иностранцами. Соотнеся две эти взаимосвязанные функции, Роджерс Брубейкер вывел несколько десятилетий назад одно из самых точных определений гражданства: «инструмент и объект замыкания»¹⁸. Таким образом, гражданство как статус одновременно учреждает и исключает, наделяя каждое государство двумя границами: иммиграционной границей и границей гражданства.

Государства различаются в зависимости от того, какая из двух границ непроницаема для людей, объявленных посторонними. Поселиться в Дубае очень легко, но получить гражданство Объединенных Арабских Эмиратов практически невозможно. В США дела обстоят наоборот: как только вы там легально поселились – чего добиться относительно сложно, – проблем с натурализацией обычно не возникает.

Случайность против выбора

Про статус гражданина важно понять следующее: наделение этим статусом не базируется на выборе. Это происходит случайным образом, но при этом и исследователи, и граждане активно этот процесс оправдывают. Подобная рационализация, конечно, выглядит более убедительной для обладателей элитарного гражданства самых развитых стран, чем для остальных 82% населения планеты¹⁹. На кону стоит очень многое, от экономического процветания в течение жизни до образования и продолжительности жизни, и поэтому гражданство играет основополагающую роль в жизни каждого человека. Исходя из этого, казалось бы, логика распределения гражданства должна быть особенно ясной и убедительной. На практике все наоборот. Распределение жизненных перспектив на планете вообще не зависит от личностных характеристик конкретных людей, которым присвоен тот или иной статус, кроме разве что цвета кожи в откровенно расистских странах, но таковых становится все меньше. А если не считать этих расистских стран, распределение гражданств с точки зрения отдельного гражданина совершенно случайное. Это гигантская проблема, учитывая, насколько кардинально отличается качество разных статусов гражданства. Гражданство как инструмент сохранения пространственного неравенства без какого-либо приемлемого материального обоснования, таким образом, представляет собой искажение справедливости.

Хотя правовой статус можно приобрести самыми разными способами, разница между ними, если абстрагироваться от скучных юридических подробностей, не так уж велика. В конечном счете распределение абсолютного большинства гражданств опирается на два основных подхода или, точнее, на их смесь. Оба из них корнями уходят в те времена, когда гражданства еще не существовало как такового. Это ius sanguinis — вы приписаны к юрисдикции, имеющей власть над обоими вашими родителями или хотя бы над одним из них, исходя из принципа кровного родства, и ius soli — вы приписаны к юрисдикции, имеющей власть над местом вашего рождения; ius soli – это преданность тем, кто управляет конкретной территорией. Порой эти два подхода представляются как конкурирующие, но оба традиционно играли решающую роль при определении правового статуса людей в самых разных контекстах: право всех стран мира, за единственным исключением Ватикана, содержит элементы обоих.

Принцип ius sanguinis древний, и его легко объяснить: сын раба – раб, дочь аристократа – аристократка, а сын бельгийца – бельгиец. Принцип ius soli сложнее, поскольку он опирается на территориальность, а не только на то, что сообщество находится под чьей-то властью. Соответственно, все рожденные на земле, подвластной английскому королю, были англичанами, а все, кто родился в США, – американцами. Аристократические титулы, как и зависимое положение рабов и крепостных, обычно наследуются по принципу ius sanguinis, хотя и с многочисленными исключениями – наследование только по отцовской линии, право первородства и многие другие. А вот подданство королю часто территориально: родившись на его земле, вы должны ему налоги, любовь, а если он потребует, то и жизнь – предложение, которое сделано вам случайным образом, но от которого невозможно отказаться. В разные исторические моменты самым популярным способом определения статуса был то ius soli, то ius sanguinis.

Но даже в случаях, когда статус определяется главным образом на основе принципа ius sanguinis, территориальная логика тоже таится где-то рядом. Отличный пример – Афины времен Аристотеля: статус гражданина имела крайне незначительная группа свободных мужчин, унаследовавших свой статус по отцовской линии, но при этом все официально прослеживали свое происхождение до мифического акта автохтонного рождения Землей самих Афин, как описали Стюарт Элден и другие. Хотя уже Платон в «Государстве» называл автохтонное рождение «благородной ложью», этот миф был чрезвычайно популярен и имел жизненно важную, хотя и ксенофобную, функцию – объяснить афинянам, кто достоин, а кто нет. «Они не были чужеземцами, и потому их потомки не считались метеками в своей стране, детьми пришельцев издалека, но были подлинными жителями этой земли, по праву обитающими на своей родине и вскормленными не мачехой, как другие, а родимой страной, кою они населяли», – указывает Аспазия в пересказе Сократа²⁰. Хотя в легенде фигурирует очевидная связь с местом, статус сына определялся статусом отца: «гражданство» было привилегией для незначительного меньшинства мужчин.

Прямо применять современные подходы к Древней Греции или Древнему Риму, разумеется, неуместно: это гарантированно может ввести в заблуждение. Дело не только в том, что тогдашнее «гражданство» не распространялось на рабов и женщин, а значит, нарушало ключевые принципы общности и равенства, которые сегодня расцениваются как фундаментальные элементы этого понятия. Главное – что моральная интуиция в этих обществах, их этические основы радикально отличались от наших. Тогда идея неравенства воспринималась как одна из главных ценностей, лежащих в основе человеческих отношений и отражающих якобы естественный порядок вещей. В то время бесспорным считалось, что люди принадлежат к естественно возникшим, несопоставимым между собой группам, а следовательно, индивидуальность, которой требует универсальное эгалитарное мышление, была невозможной. Напротив, современное гражданство, как и почти все ключевые положения современного права, имеет ярко выраженный индивидуалистический характер. Как убедительно показал Ларри Зидентоп, этот индивидуализм можно проследить на протяжении эволюции канонического права со времен раннего Средневековья, когда вера в спасение стала отражаться в праве как дело индивидуальное, а не клановое или племенное. Равенство душ в глазах Бога способствовало отказу от глубоко укоренившейся с древности веры в естественное неравенство²¹.

Этот новый индивидуализм заложил основы для идеи равенства перед законом, что в конечном счете привело к идее политического сообщества. Вера и подчинение стали его ключевыми элементами, приведшими к артикуляции правосубъектности. Принадлежность к христианской вере, допускающей индивидуальное спасение и, следуя аналогичной логике, принадлежность к политической системе через верность своему монарху, стали основанием для радикального изменения представлений о месте индивида в мире. Еще раз: этот коренной поворот заложил необходимую основу сегодняшней идеи справедливости, лежащей в основе современного гражданства. Кичан Ким, один из ведущих специалистов по иностранцам в средневековом праве, прекрасно это прояснил:

«Для римских и средневековых юристов ius personarum^[7]был именно механизмом неравного распределения свобод (libertas). Их закон (ius) был неравным, но он был основан на “справедливости”. Суть в том, что пока справедливость служит основой закона, закон не может обеспечить свободу всем. Неизбежно у кого-то она будет, а у кого-то нет. Лишь когда закон действительно опирается на веру, свободу можно беспрепятственно (gratiis) предоставить каждому во имя закона. Конечно, “каждый” здесь означает эксклюзивную категорию, определяемую узами веры: то есть каждый, кто принадлежит к мистическому телу»²².

Провозглашается, что мистическое политическое тело объединено общей верой и преданностью государю: как только это становится аксиомой, иностранец, не принадлежащий к этому телу, полностью списывается со счетов. Появление индивидуума с личной, а не групповой идентичностью, и с личными жизненными планами открывает дверь идее знакомого нам сегодня гражданства, а также позволяет отойти от ius sanguinis, предусматривающего племенное обособление. Таким образом, современное гражданство намного более тесно связано с сотериологией апостола Павла, чем можно было бы предположить. Коль скоро обещание равенства неизбежно ограничено рамками провозглашенного и единоподвластного сообщества, состоящего из официальных обладателей того или иного статуса, и учитывая, что разные гражданства столь неравны, крайне важно не принимать эгалитаристские рассуждения о гражданстве за чистую монету. Хотя идеологически современное гражданство противопоставляется устаревшей идее справедливости, основанной на презумпции неравенства, на практике оно как раз в том и состоит, что воплощает неравенство. Любой ганец, узбек или эквадорец – в отличие от обладателей элитарных гражданств – физически ощущает это на себе. Следовательно, существует огромный разрыв между господствующей эгалитарной идеологией гражданства и реальной его практикой, способствующей усилению глобального неравенства.

Существует огромный разрыв между господствующей эгалитарной идеологией гражданства и реальной его практикой, способствующей усилению глобального неравенства.

Правила гражданства в Америке, Австралии и Новой Зеландии в основном следуют правилу ius soli, а в остальных странах, в том числе в Европе – в основном ius sanguinis. Это, конечно, грубое упрощение. Ребенок, родившийся у американцев в Бахрейне, получит гражданство США, а ребенок иностранцев-резидентов Великобритании станет британцем. Исключения крайне важны. Это касается, например, количества поколений, через которое возможна передача гражданства для живущих за границей. Датчанам такая передача разрешена в течение только двух поколений, а для израильских евреев число поколений де-факто не ограничено²³. Гражданство может передаваться от поколения к поколению через мать, отца, обоих родителей и других предков, в том числе родившихся на территориях, которые более не входят в государство, предоставляющее гражданство – например, тех, кто родился в Венгрии до заключения Трианонского договора, который сократил территорию страны в несколько раз²⁴.

Чрезвычайно сложная сеть совершенно произвольных, но постоянно оправдываемых правил охватывает весь мир. Самая авторитетная база данных этих правил – EUDO Citizenship в Европейском университетском институте во Флоренции – сейчас описывает тридцать разных способов приобретения гражданства²⁵, причем некоторые из них, как продемонстрировала Кристин Сурак, объединяют более специфические категории, такие, например, как гражданство за инвестиции или гражданство за взносы²⁶. Подобное разнообразие ошеломляет.

Если вы всё еще считаете себя гордым гражданином только лишь своей страны, перепроверьте – может выясниться, что у вас есть и еще какой-нибудь неожиданный статус. Несчастный австралийский сенатор Ник Ксенофон недавно обнаружил, что является британским заморским гражданином^[8]. Это гражданство столь бесправно, что его обладатели не имеют даже права жить в стране, его присваивающей – Великобритании. Но все же это гражданство, и оно может повлиять на права и обязанности. Что касается Ксенофона, то оказалось, что он может лишиться права быть сенатором, поскольку Австралия – одна из немногих стран, которые дискриминируют лиц с двойным гражданством, запрещая им занимать высокие должности, включая выборные, таким образом, произвольно лишая многих австралийцев их пассивных политических прав. Хотя решение Верховного суда Австралии 2017 года, по которому конституция страны, оказывается, строго запрещает иметь двойное гражданство всем, кто занимает выборные должности²⁷, не пощадило, во всей своей абсурдности, даже президента австралийского сената, ситуация Ксенофона выглядела еще более абсурдно, учитывая, что его второе гражданство не дает никаких прав в Великобритании, стране гражданства – как британский заморский гражданин он не может ни проживать, ни работать на территории Британских островов²⁸. В итоге Верховный суд Австралии постановил, что подобное гражданство ничего не значит на практике, а посему может быть проигнорировано в австралийском праве, разрешив Ксенофону остаться в сенате²⁹, хотя это явно противоречит самой странной идее той нормы, которую суд был призван толковать и применить в деле Ксенофона: если гражданство, присвоенное австралийцу иностранным государством (что неизбежно происходит в соответствии с правом этого зарубежного государства), наносит ущерб политическим правам австралийца в соответствии с правом уже самой Австралии, то Австралии ли решать, насколько «реальным» и «значимым» является это гражданство иностранной державы, – особенно с учетом того, что речь идет о полноценном юридическом статусе по зарубежному праву, определять юридическое наполнение которого Австралия не вольна по определению? После дела Ксенофона прояснилось, что одного из британских гражданств оказалось недостаточно, чтобы нанести вред правам австралийца. А как насчет, например, ливийского гражданства? Или иракского? Они, без сомнения, «реальны», что не делает их более полезными для австралийского сенатора, чем статус британского заморского гражданина. По крайней мере, от последнего можно было бы отказаться, если бы австралийский суд признал его в достаточной мере «настоящим», играя в британские власти, к которым он как суд бывшей колонии, безусловно, не относится.

Хуже всего в современной Австралии приходится тем, кто не может отказаться от второго гражданства из-за особенностей иностранного, а не австралийского права. Это означает, что многие австралийцы де-факто отстранены от политической жизни по совершенно иррациональным причинам на основании, например, греческих, иранских или аргентинских подходов к гражданству, которые строго запрещают отказ от этого статуса. Особенно иронично то, что благодаря решению Верховного суда самой Австралии функционирование австралийской демократии подчиняется иностранному праву, над которым Австралия не имеет никакого контроля и которое с благословения Верховного суда имеет весьма серьезные последствия – лишает австралийцев права быть избранными и участвовать в управлении страной. Единственное исключение – если суд в продолжение решения по делу Ксенофона объявит (что маловероятно) и другим странам, а не только Великобритании, что какие-то из их гражданств недостаточно «настоящие». Но вряд ли на такие сомнительные шаги стоит опираться при восстановлении политической инклюзивности в австралийской демократии.

Учитывая, насколько сложна и часто непредсказуема эта паутина правил, существующая вследствие абсолютного суверенитета государств в вопросах гражданства – подтвержденного статьей 1 Гаагской конвенции, регулирующей некоторые вопросы, связанные с коллизией законов о гражданстве, – перед рождением ребенка чрезвычайно важно проверить правила получения гражданства. Правила эти часто, мягко говоря, неочевидны. Статья 1 Гаагской конвенции гласит: «Каждое государство само определяет в соответствии со своим законом, кто является его гражданином». Учитывая, что в мире насчитывается более двухсот государств и территорий, выдающих гражданство, подобное правило на деле означает «все возможно». Например, хотя в Нидерландах применяется правило ius sanguinis, ребенок, рожденный в Нидерландах у не состоящих в браке отца-голландца и матери-иностранки, до самого последнего времени не мог стать голландцем, если отец не подал официального заявления о признании отцовства до рождения ребенка. Если у колумбийской пары рождается ребенок за границей, ребенок не может претендовать на колумбийское гражданство до момента, пока родители не обратятся с запросом об этом к колумбийским властям, и не получит его, если они этого не сделают³⁰. Ребенок датчан, родившийся в одной из определенных датскими законами «зон конфликта» (например, в частях Сирии или Ливии), станет апатридом^[9], ибо по закону в таких зонах датчане не рождаются – а рождаются, видимо, только террористы³¹. Ну а ребенок, рожденный в Американском Самоа, не будет гражданином США. Он будет американским подданным без гражданства (non-citizen national), хотя Американское Самоа – территория, полностью находящаяся под суверенитетом США. Этот уникальный статус колониального подданства сейчас предусмотрен в США исключительно для американских самоанцев³².

Даже в момент автоматического присвоения гражданства по рождению может возникнуть множество правовых коллизий. Правила здесь довольно просты: международное право обычно не допускает безгражданства детей в соответствии с Конвенцией о сокращении безгражданства 1961 года. Таким образом, государства должны соблюдать правило ius soli в отношении всех детей, которые не получили гражданства при рождении³³. Ребенок без гражданства, рожденный в Беларуси, является белорусским гражданином³⁴. На бумаге все выглядит прекрасно, но на деле это правило могут и игнорировать и злоупотреблять им. В странах Персидского залива живет масса семей, не имеющих гражданства на протяжении нескольких поколений, поскольку государства-члены Совета сотрудничества арабских государств Персидского залива не придерживаются требований международного консенсуса о противодействии безгражданству. Вместо того чтобы дать гражданство местным апатридам, бидунам³⁵, государства Персидского залива покупают для них гражданство Коморских островов – нищего африканского островного государства, из года в год занимающего последние места по всем индексам развития. И как продемонстрировала Атосса Араксия Абрахамян, эта ужасная практика еще проблематичнее, чем кажется: людей, не согласных с подходами автократов Персидского залива к управлению государством, легко депортировать «на родину» на Коморские острова, где у них наконец-то появится шанс использовать свой новенький паспорт, на который они раньше не имели права как апатриды³⁶. Но как бы отвратительно это ни звучало, следует признать, что практика предоставления апатриду хотя бы какого-то гражданства в таком контексте явно расширяет возможности для бидунов, скрывающих свои политические убеждения: лучше иметь хоть какой-то паспорт и возможность путешествовать, чем не иметь никакого и быть не в состоянии вообще покинуть ОАЭ.

Международный консенсус по безгражданству можно не только полностью игнорировать, как в ОАЭ, но и соблюдать притворно. Латвийские власти наделили статусом «неграждан Латвии» примерно треть населения, в основном людей с русскими, украинскими и еврейскими корнями. При этом утверждалось, как ни странно, будто бы «негражданство» не равнозначно безгражданству³⁷. Хотя за последние два десятилетия число обладателей статуса «негражданина» и сократилось до 11% быстро тающего населения страны, на момент написания этой работы в Латвийской Республике по-прежнему рождаются дети с таким статусом^38[10]. На другом конце спектра – дети граждан таких стран, как ранее упомянутая Колумбия, которые не получают гражданства автоматически по праву ius sanguinis, если родились за пределами территории своей страны. Фактически это означает, что ребенок, родившийся у колумбийских родителей в любой точке мира, где соблюдается международное право по предотвращению безгражданства, приобретает гражданство по месту рождения во всех случаях, когда родители воздержались от регистрации ребенка в консульстве Колумбии как колумбийского гражданина³⁹. Такое воздержание от регистрации, хотя и вызывает немалое возмущение в Европе, абсолютно правомерно. Более того, во многих случаях оно наиболее логично с позиции интересов ребенка.

«Худшего» или «лучшего» метода распределения по кастам не существует. Недопустимы сами отвратительные допущения, благодаря которым возможно рациональное обоснование кастовой системы.

Таким образом, если кто-то скажет вам, что присвоение гражданства во всем мире происходит логично и четко, знайте, что это неправда. На макроуровне это все равно что считать логичным увековечение жестких архаичных кастовых структур. Но и на микроуровне такие утверждения проблематичны. Рождение на территории страны важно для гражданства уругвайцев, но не имеет значения для немцев. Должность штатного профессора в местном университете для немцев тоже не имеет значения, а вот в Австрии до 2008 года она была ключом к немедленному получению гражданства^[11]. «Активность в диаспоре» не имеет значения для австрийцев, но может сделать вас поляком. Наличие ливанской матери неважно с точки зрения ливанского права гражданства, но при наличии матери-еврейки, даже если у нее нет израильского гражданства, вы можете стать израильтянином. Эти правила крайне разнообразны, и примеров такого разнообразия бесчисленное множество: то, что в одной стране естественно воспринимается как образец для подражания, может показаться чуть ли не возмутительным в другой. В целом, однако, крайне важно осознать, что «худшего» или «лучшего» метода распределения по кастам не бывает и быть не может. Недопустимы сами эти отвратительные допущения, благодаря которым возможно рациональное обоснование кастовой системы.

Но даже само разнообразие регулирования создает проблемы. Незнание правил может привести к неожиданностям и глубоким последствиям для жизни ребенка; это зависит от того, как соотносятся правила предоставления гражданства в стране рождения ребенка и странах гражданства родителей. Если у датчанина, отец которого был натурализованным датским гражданином и который прожил свою жизнь за пределами Дании, и у иорданки родится ребенок в Москве, он может стать россиянином и лишиться возможности проживать с родителями в Дании без вида на жительство или даже въезжать в Данию без визы. Иордания не допускает передачи гражданства по правилу ius sanguinis от матери, а датское законодательство и законодательство ряда других скандинавских стран жестко ограничивают передачу гражданства ius sanguinis за границей⁴⁰. Следовательно, в этом случае ребенок, родившийся апатридом, получит российское гражданство по рождению, даже если Россия в целом не признает ius soli. Подобные случаи встречаются чаще, чем можно было бы ожидать, что иллюстрирует случайный характер наделения гражданством. Это не только приводит к сюрпризам, но и вызывает кумуляцию гражданств. Ребенок моего натурализованного немецкого друга, профессора трансильванско-еврейского происхождения, и его британской подруги (имеющей ирландского дедушку), родившийся в Нью-Хейвене, штат Коннектикут, разумеется, является американцем, британцем, немцем, венгром, ирландцем, израильтянином и румыном. Число таких людей растет, в том числе и за пределами Йельского университета, что придает дополнительный контекст смыслу и значению гражданства как концепции. Что самое важное, однако, человека всегда приписывают к какой-либо юрисдикции без какого-либо согласия с его стороны. Попытка не согласиться, бросить вызов власти, требующей вашей преданности, может в зависимости от обстоятельств привести к военному трибуналу, помещению в тюрьму или сумасшедший дом⁴¹. Официальный отказ от гражданства может обойтись очень дорого, сделать это бывает очень трудно, а зачастую и невозможно.