Цитаты из книги «Наш китайский бизнес»
Земную жизнь пройдя до половины, приходишь к мысли, что нет ничего точнее, больнее и правдивей банальностей.
"Зяма, как и всякий российский интеллигент, страдала раздвоением личности. То есть она не очень и страдала, просто жила каждую минуту с разных точек зрения. Поворачивала эту данную минуту и так и сяк, рассматривала ее под разным освещением. С одной стороны, конечно, но с другой стороны..."
– Ты знаешь, – сказала Зяма, вдруг вспомнив, – мне мой дед всегда на все даты упрямо дарил золотые вещи – кольца, цепочки. А я не люблю золото, я люблю медь, кожу, черненое серебро. И я страшно злилась на него – зачем ты даришь такие дорогие украшения, когда я их все равно не ношу! На восемнадцатилетие я выпрашивала у него джинсы, тогда они только в моду входили. Что ты думаешь? – торжественно преподносит в коробочке на черном бархате золотые серьги с сапфиром. А я сапфир терпеть не могу. Я говорю – деда, ты что – издеваешься? Тогда он мне говорит: мамэлэ, ты принадлежишь к такому народу, что в любую минуту должна быть готова подкупить охранника в гетто.
– Твой дед был умницей. Он много пережил?
Любой порядочный человек думает когда-нибудь о самоубийстве.
Она его очень любила. Он добрый, хороший, дурацкий мальчик. Несчастный писательский ребенок. Что он видел в жизни, кроме ее вечно обращенного внутрь себя взгляда. А в детстве, когда он просился идти куда-нибудь с нею, она говорила: «Я возьму тебя, если ты всю дорогу будешь молчать». Все отдано им – пустым теням, игре зеркал, потусторонней яви… Все брошено в эту, вечно алчущую жертв, геенну...
Писательница N. подумала при этом: при таких деньжищах, конечно, об имени заботиться уже не нужно. Любопытно, подумала она, может ли мультимиллиардер представиться в обществе Жопой, защитят ли его мультимиллиарды от улыбок окружающих
– «Гости съезжались на дачу…» Вот магия великих фраз! – продолжал он. – А почему, собственно, великих? Что, собственно, такого значительного заключено в этих трех словах? Ничего. Гости. Съезжались. И куда – не в палаццо какой-нибудь, не в замок, наконец, не в поместье графини Потоцкой, а на дачу, эка невидаль! «Все смешалось в доме Облонских». Да просто мы эти фразы десятилетиями повторяем, а до нас их десятилетиями повторяли наши мамы и бабушки. Притерлось. Отполировалось, как старые штаны на заднице, сверкает и отбрасывает в подсознание солнечные зайчики… Повторяйте все за мной двадцать раз кряду: «А пойду-ка, сдам бутылки»… Что? Прислушайтесь – не потяжелела ли эта фраза, не пропиталась ли, как ломоть белого хлеба – в соевом соусе, подливкой дополнительного смысла? А теперь попробуем повторять ее каждое утро, продрав глаза: «А пойду-ка, сдам бутылки!»
– Да ведь их здесь не принимают, – заметила писательница N., не отводя взгляда от восходящей к Иерусалиму застывшей гряды холмов.
Значить, встретились однажды два человека, — объявил он распевным зачином, — и вот один другому говорит (он выпрямился, приосанился и проговорил презрительно): «Динаху!»… а тот ему: «Сам динаху!»…
Долгая пауза, покачивание, глубокое размышление. Затем с новым воодушевлением, изменив голос на яростный тенорок:
– А я тебе сказал: «Динаху!» (баритоном)… А я в ответ тебе: «Сам динаху!» (Пауза.) Советую: нэхай будэ бэсэдэр!..Витя стоял рядом со своим ящиком, привалясь к прохладной стене подъезда, пытаясь понять, что все это ему столь мучительно напоминает?
Пока не понял наконец: его бесконечный внутренний диалог с его собственной жизнью.
Она была абсолютно нормальным человеком… В общепринятом смысле, конечно. Как говорит Доктор – ну что вы заладили, батенька, – сумасшедший он, сумасшедший… Может, он и сумасшедший, но ведь мыла-то не ест?.. Мыла она не ела. Но втайне за любым писателем, и за собой в том числе, оставляла право на некоторые – не извращения, зачем же, и не отклонения, а, скажем так, – изыски психики.
он выжил. Его не уложили поперек чьих-то ног, и на него никого не положили, и не отправили в печь… Он выжил. И вот уже пятьдесят лет он кайфует. Просто радуется жизни. В частности, и таким образом…
