Читать книгу: «Фобос»
Глава 1
Когда страх выползает из снов
За темнотой был шумный прибой и далёкий ропот чаек. В темноте чувствовался запах бурлящего солёного моря. Она поняла, что спит. Никогда раньше у неё не было столь удивительного и чёрного, словно занавесь, сна. Она смотрела в темноту и знала, что может в любой миг проснуться, стоит только ей открыть глаза. Но просыпаться не хотелось. В темноте был не только шум моря и солёный бриз, но и нарастающий с каждым вздохом страх. Надвигался кошмар, и почему-то ей казалось, что кошмар она увидит не во сне, а наяву. Но что бы такого она могла увидеть, открой она глаза? Вообще-то, говорил разум, ничего ужасного. Она была не одна. Она всё ещё чувствовала шершавую щеку, что лежала на её бархатной ладони. Рядом с ней лежал и тихо спал муж. Открой она глаза, то увидела бы трепыхающуюся ткань палатки, в которой они лежали. Увидела бы бледный диск луны, просвечивающий синюю ткань. Повсюду тишь да гладь. Место, которое она нашла специально для их последней совместной ночи. Но даже после всех доводов глаза открывать не хотелось. Страх уже настолько сильно щекотал сердце, что оно, недовольное, в панике начало биться. Так не пойдёт. Нужно открыть глаза и страх уйдёт.
Она пошевелила рукой, той, что лежала под его головой. Пошевелила второй – тоже всё в порядке. Значит никакого сонного паралича, коего она сильно боялась ещё с детства. Мозг сразу выдавил из памяти чудовищный образ, который она увидела в окне своей детской. Образ, увиденный ею на обложке отцовской книги и впечатавшийся ей в мозг на всю жизнь. Гигантская, занимающая пол неба фигура с длинными изорванными крыльями, щупальца вместо подбородка и длинные когти на мерзких, оплетённых водорослями руках. Позднее она узнает, что за чудище привиделось ей в лунном свете, и поймёт, что это всего лишь сказки психически больного депрессивного расиста из Провиденса, но воспоминание о той жуткой ночи так никогда и не забылось и вот, всплыло и сейчас.
Была не была – нельзя потакать детским страхам в тридцать два года. Нужно просто открыть глаза. И она открыла их. Разум её не обманул. Вот муж, лежащий перед ней и улыбающийся приятному сну. Вот купол палатки, хоть и маленькой, но столь уютной. Вот и диск луны, пробивавшийся сквозь плотную ткань. Разум не ошибся, но сердцу это не помогло. Страх никуда не делся. Он стал ещё сильнее.
Вдруг ей показалось, будто море шумит сильнее, чем мгновение назад. Вдруг ей почудилось, что под покровом луны и прибрежного гула к ним навстречу идёт убийца. В его руках нож или пистолет. Это не могло быть правдой. У них с мужем были враги, но неужели готовые пойти на такое? Но вдруг это просто маньяк, который выследил их по дороге? Конечно, это быть реальностью, ведь по пути сюда они с супругом ни от кого не скрывались и их могли выследить.
Боже, что за глупые мысли! – закричал разум. Тем более, она знала, что там, рядом с берегом, её охраняет «ангел-хранитель».
Она глубоко вздохнула и медленно выдохнула, как советовали делать ей психолог, но и это не помогло. Вот-вот, и нагрянет паника. Тяжело дыша, она коснулась мужа, но не успела его растормошить. Не успела, потому что её остановил тяжелый, нарастающий из самых далёких глубин моря гул. Он ужасал и очаровывал, притягивал к себе. Она не верила, что слышит его, но то было фактом – тем более, ничего не могло повредить её психике. После вечернего тяжелого разговора они с мужем выпили по бокалу вина и не более того, наркотой тем более не баловались, так что и галлюцинаций быть не могло. Но что это такое гудело там – за непроглядной тканью?
Тут она подумала, что у страха глаза велики. Она расстегнёт молнию и увидит далёкий пароход, только и всего. Не потребуется будить мужа, который мог рассердиться за её глупый каприз. Тем более, такое уже бывало раньше.
Убедив себя, что её испуг не имеет никакой причины, она села у входа в палатку и коснулась язычка молнии. Просто не обращать внимание на страх и посмотреть на море – только и всего. Тогда страх точно уйдёт. Не может быть иначе. А если она что-то там и увидит, то сразу проснётся и поймёт, что это был кошмар. Всего-навсего кошмар, приснившийся на незнакомом месте посреди холодного берега Чёрного моря.
Резким движением она расстегнула молнию.
Но то, что она увидела под лунным светом, не успокоило её, не заставило проснуться. Нечто с равнодушными алыми глазами смотрело на неё. Нечто, исходящее из далеких глубин моря, гудело и роптало. Нечто, было оно – ужас из снов.
Она не могла поверить своим глазам и, часто дыша, пыталась закричать, но не могла. Горло сковал непередаваемый, всеобъемлющий ужас. Вдруг, гигантское чудовище, оказавшееся так близко к берегу, приподнялось, ушло в темноту, разбрызгивая пенные волны. Оно ушло, а через секунду раздался страшный громовой раскат, а за ним расколотое небо осветила молния. На фоне вспышки возник его образ – крылья чудовища раскрылись, а затем раздался новый оглушающий звук…
Она не успела понять природу этого звука. Девушка рухнула в палатку почти на то же самое место, где лежала раньше. Её застывшее в ужасной гримасе лицо оказалось перед лицом мужа, который так и сопел себе под нос и легонько улыбался. Девушка не успела понять, что новым звуком, заполонившим её голову, был последний удар её слабого сердца.
Глава 2
Мандраж
Он сидел и смотрел на свою руку. Из головы пропали все мысли, оставив место лишь воспоминанью. Кисть его дрожала, стучали зубы, а в памяти всплывали новые и новые эпизоды из недавнего прошлого. Растерзанные трупы, безумные взгляды, нож, вонзившийся в его спину, смех, крики, выстрелы и вдруг…
– Эй, мужик! – послышалось издалека. – Мужик!
Илья Бродский спрятал руку, посмотрел перед собой. Молодой патлатый бармен стоял перед ним и держал в руке две бутылки. Виски и водка. И зачем он их притащил?..
– Тебе, наверное, уже не наливать? – оказывается, Илья успел сделать заказ. Нет, ему нельзя пить. Он сжал подбородок, и тремор остановился.
– Ты прав, лучше не надо. – Илья засунул руки в карманы пиджака – их всё ещё потряхивало.
– Ну ладно. Странный ты, мужик.
Илья поднял голову и вопросительно уставился на бармена. Обычно так смотрят люди, которые услышали про себя оскорбительную шутку. В глазах пылает огонь и одновременно надежда на извинение со стороны обидчика. Извинение, которое прикроет вскрытую правду.
– Как ты меня назвал? – спросил Илья, чуть повысив голос. Этого хватило, чтобы бармен потупился и посмотрел по сторонам, то ли не желая, чтобы их сцену кто-либо увидел, либо выискивая охрану.
– Я без претензии. – добавил Илья, хоть по его взгляду, прямому и вызывающему, этого нельзя было сказать.
– Ну «мужик». А чё?
– Как думаешь, сколько мне лет?
– Не знаю. Тридцать… пять?
Илья поднял бровь. Кисти прекратили дрожать, будто пытаясь соответствовать реальному возрасту Ильи. Такую цифру, громкую, как приговор, ему озвучили впервые.
– Мне двадцать шесть. – и даже голос его стал посвежее.
Бармен тоже удивился, снова забегали его глаза, на бледной коже запылал румянец.
– Ты прости, если что. И… у меня… другие клиенты, если ты не против.
– Ага. – «плесни-ка мне вискаря» – ещё хотел добавить Илья да передумал.
Сконфуженный бармен ушел, а Илья вдруг задумался, действительно ли он похож на того, чья «официальная» молодость подходит к концу. Ему правда было двадцать шесть, или ещё точнее, двадцать шесть с половиной. Он не был красавцем и всегда понимал это. Ещё с раннего детства у него были рытвины на обеих щеках, которые всегда накидывали ему пару лет от реального возраста. Но за последний год на его тощем лице появились новые черты. Он наклонил голову и увидел себя на идеально чистой стойке пара. Его шевелюра стала несколько больше и потрёпаннее. Русые волосы уже давненько не стрижены – повода не было. На щеках, закрывая рытвины, появился изрядный слой жесткой и такой же русой щетины. Тоже не было повода брить. Ещё сильнее изменились его глаза – покрытые красной сеточкой капилляров, они выглядели смертельно уставшими. Мешки под глазами выдавали его бессонные и подчас пьяные ночи. Поэтому нечего было удивляться десяти годам, что ему накинул бармен. К тому же, Илья из принципа всегда носил, что на работу, что на выход, хорошо на нём сидевшие костюмы, которые в последнее время он совершенно не гладил и всё по той же причине – не было повода.
Но совсем недавно этот повод был. Год назад или хотя бы полгода назад никто не дал бы ему этих тридцати пяти. Накинули бы максимум два-три года из-за костюма и рытвин. Именно год назад случилось то, что заставляет его руки до сих пор дрожать и… и о чём он не любит вспоминать. А ещё пять месяцев спустя случилось нечто, что отняло у него повод гладить одежду и постоянно бриться. Всё из-за женщины, конечно. Илью утешало лишь то, что она не бросила его, нет. Но уж лучше бы они расстались чем та идиотская, патовая ситуация, которая не может завершиться вот уже пять с лишним месяцев, и которая не даёт ему покоя по ночам. Марина, так её звали, отвлекала его своей нежной заботой от ужасов прошлого и благодаря светлым мыслям о ней он мог спокойно спать. Но не теперь. Теперь всё иначе. И чтобы забыться, он снова пришел сюда, в этот бар, напиться и забыться до утра. Дома он всё ещё опасался выпивать, считая это одним из признаков алкоголизма, но всё чаще начинал отходить от этой заповеди, ведь здесь, в кругу весёлых, превосходно одетых и дорого пахнущих людей он оказывался лишним человеком, который не походил уже на молодого. Он казался тем самым мужиком, который приходит в клубы, покупает себе выпивку, садиться в дальний угол и наблюдает за весёлой молодостью, которую уже никогда не вернёт. Который будет жалеть, что никогда раньше не был так весел и так беззаботен.
Жуткие мысли всё бегали в его голове и сводились к одной единственной идее, способной завершить круговорот тяжелых дум. Выпить. Он должен выпить.
Вдруг до поры тихая музыка взревела. Позади Ильи, на танцполе, раздались восторженные крики. Зал в моменте потемнел. Вдоль потолка включились неоновые лампы. Долговязый клубный вечер подошел к концу. Начиналась зажигательная ночь, в которой Илье не было места. Он встал, поднял воротник пиджака и побрёл вдоль стены к выходу. Так он и ушел. Никто не заметил его отсутствия так же, как никто не замечает упавшего с зелёной ветки желтого листа.
Илья вышел на улицу и закурил. Год назад единственной его сигаретой была та, что он попробовал на злополучной командировке, но очередные порции стресса довели его до второй, а затем до третьей, четвёртой сигареты. Так он и пристрастился к ним. Они не успокаивали, но позволяли мыслям отвлечься хоть на короткий миг. Клуб находился в ложбине, рядом с широким проспектом и потому напоминал кроличью нору. Наверху, по дороге рассекали на страшных скоростях машины. Стоял октябрь, но было по-ноябрьски холодно. Однако, устойчивого к холоду Илью это не пугало. Он, наоборот, терпеть не мог излишнего тепла, которое расслабляло голову, мышцы и нервы. Илья был и оставался фанатом закалки в чём неустанно благодарил отца – важного человека из полиции, который, несмотря на свой полковничий чин так и не отрёкся от диссидентского либерализма. Он, Владимир Бродский, то и дело ругал власть, но скорее по привычке, чем по искреннему пожеланию души.
Давненько он к нему не заглядывал. Отец жил недалеко отсюда, но в пол-одиннадцатого точно спал – биологические часы, натренированные за годы службы его не подводили. Ровно через восемь часов отец проснётся, включит телек, который Илья уже лет пять не смотрел, и будет потягивать любимый «Винстон», дым от которого Илья не мог терпеть до сих пор, и будет снова искать повод поругать неуклюжих большемордых чиновников.
Нельзя забыть о нём. Завтра же он поедет к отцу. Илья начал подъём вверх к дороге. Сигарета обожгла пальцы. Илья цокнул и кинул окурок на мокрый асфальт. Он вышел на дорогу. Мимо него тут же промчались машины. Взревели их двигатели, и они тут же пропали в глубине улицы. Илья знал таких гонщиков. Многократно видел таких смятых, как упаковки из-под сникерса, любителей адреналина и презирал их. Лучше уж кататься в автобусе, чем среди подобных суицидников.
Автобусов уже не было, но он мог заказать такси. Илья и этого не хотел. Выйдя на четырёхполосную улицу имени батюшки Ленина, Бродский решил повернуть к знакомой улочке, дорогу по которой протоптал ещё полтора года назад. «Не зарастёт народная тропа…» – лучшая цитата для описания этого пути.
Путь к ней – той, которую он любил странною волнующей любовью. К той, у которой был и муж и сын. Муж, который не любил её. И сын, который не знал, что такое – любить.
Илья шел, думая о ней, о Марине. Пусть он почти на пятнадцать лет её моложе, он обожал её. Обожал за то, что она была очень похожа на ту женщину, с которой Илья хотел, но не мог быть. Та, что волновала его сны многие годы. Та, что исчезла много лет назад, впервые, когда Илья признался в своих чувствах.
Вдруг, увидев незнакомый торговый центр, он понял, что прошел нужный поворот. Оглянувшись, он увидел здание с часами на фасаде. Была уже полночь, но Марина не спит. Илья это точно знал. Он вернулся к нужной, тёмной улице без фонарей и шагнул в темноту.
Её окно он найдёт через два проулка. В первом из них он увидел светящуюся красно-белую вывеску знакомого круглосуточного магазина с дешёвым спиртным. Он почти слышал его зов. Улавливал его частоту. Илья остановился, пригляделся к вывеске. Прошел мимо. Не сегодня. Точно не сегодня. Вон там, внутри старого кирпичного здания, нужный переулок с аркой. Он зайдёт в него, и зов утихнет. Если повезёт, он увидит её в окне, вспомнит о её теплой постели в январские морозы и вернётся домой. И постарается держаться подальше от алкомаркетов.
Он зашел в проулок, пробитый в доме старинной постройки, и чуть ли не бегом его преодолел. На всю жизнь он запомнил, как заходил сюда впервые – с ней, после третьего свидания. Она понравилась ему ещё задолго до знакомства. Он увидел её в участке, когда она заполняла какие-то бумажки по мелочной судебной тяжбе. Он увидел её и понял, что никогда ещё не видел женщину настолько похожую на…
Илья остановился, не доходя пары метров до внутреннего двора и зажмурился. В его голове рылись мучительные мысли о женщине, о которой ему нельзя думать. Главная запретная тема его жизни. Илья помял виски и проморгался.
Подняв голову, он сразу увидел её окно. Словно гонимый из отчего дома сын, мечтающий о возвращении в родные комнаты, Илья скрылся за мусорным баком и посмотрел на знакомое длинное окно на четвёртом этаже. В их последнее свидание они договорились, что она будет стоять у окна, если подвернётся случай встретиться. Но сейчас там никого не было. Только знакомый белый свет и белый потолок. Словно в морге. Скорее всего, она, её муж и сын сидели втроём у стола в глубине кухни и молча ужинали. Илья знал, что молча. Она сама об этом говорила. Вот если б она могла обратиться к нему за помощью, если б он мог применить все свои ресурсы…, то подобной стоянки у мусорного бака никогда не было бы. Но Илья опустил взгляд и пошел обратно. Она никогда не позволит помочь ей. А он никогда не предложит помощь. Гордыня? Конечно. Но как её преодолеть? Вот в чём вопрос. Словно гонимый из отчего дома сын, Илья уходил всё дальше от родного окна.
Он вернулся в своё маленькое жилище ближе к трём часам ночи. В его квартире-студии на девятом этаже было холодно, но не по вине коммунальщиков. Илья любил холод и частенько открывал балкон на проветривание. Пройдя по длинной прямоугольной квартирке, Илья закрыл дверь балкона. Он откинул заправленное одеяло, но остановился, похлопал по карману, где обнаружил сигарету и вернулся к балкону.
Он курил, смотря на другие двадцатиэтажные новостройки. Его дом находился в ложбине, поэтому его девятый этаж был примерно на уровне пятнадцатого этажа соседнего здания. Странное ощущение безопасности рождалось, когда Илья поднимал голову к верхушкам других домов, и благодарил их за то, что по утру они скрывают своими хрупкими телами убийственные лучи восходящего солнца. Когда он жил в общежитии лучи будили его ровно в семь утра, когда солнце только-только поднималось из-под другой общаги.
Золотые всё-таки были деньки…
Он кинул сигарету в окно и вернулся к длинному дивану-книжке. Левая его часть, ближе к телевизору, кланялась к полу и спать на ней было невозможно. Поэтому, как обычно, Илья прижался к стене, приложив в прохладным обоям лоб. Как делал это когда-то в детстве. И даже сейчас, в полудрёме, он будто бы ощутил на затылке дыхание, заставившее его сердце колотиться раза в три чаще, когда он был двенадцатилетним мальчиком. Дыхание его единственной настоящей, но недоступной во всех линиях его судьбы любви. Любви, часть которой он искал в той, что на другом краю города молча ужинала в компании равнодушной семьи.
Он вспомнил тёплое дыхание своей двоюродной сестры.
Илья улыбнулся и мгновенно уснул.
Глава 3
Свидетель
Снова выходной и снова дождь. Костя смотрел на небо и думал, как же было хорошо ещё месяц назад, когда казалось, что лето не ушло и наверняка ещё долго не уйдёт и, как всегда, останется на осень, съест октябрь и откусит чуть от ноября. Но этого не произошло. Шли последние октябрьские выходные, которые намеривались стать такими же холодными, как и остальные четыре свободных дня. Костя знал, что никого из его друзей не отпустят родители, но всё равно решил им позвонить. Он сидел у себя в маленькой комнате на первом этаже двухэтажного дома и смотрел в окно. Слушал гудки. Затем прослушал гудки на другой линии, где ему также не ответили. Стало слишком грустно.
Но он уже давно любил гулять один. Такая погода навивала приятную грусть, тоску, которую десятилетний мальчик ещё слабо понимал. Для него эта погода казалась ширмой, скрывающую загадку, от неё разило тайной. Именно за такой тайной он последует и сегодня. Костя оделся, выбежал в коридор, где накинул куртку, натянул ботинки, открыл было дверь, но вернулся, вспомнив о своём обязательстве.
– Мам!
– Оу! – послышалось в глубине дома.
– Я погулять!
– Тепло оделся?!
– Да!
– Ну иди! Если обманул, прокляну! – конечно, это была шутка, Костя её понял, но против указаний матери он идти не собирался, а потому ещё прихватил лежащие на обувнице синие перчатки.
Мама привыкла к его неожиданным уходам и не волновалась о них – у сына был телефон, да и что могло случиться в это время года в городке, в котором уже не было ни единого незнакомого лица?
Костя вышел из дома и направился прямо к видневшейся на конце улице лесной опушке. Там он снова найдёт старый бункер, где они с друзьями часто проводили время и снова будет глядеть на берег и на сталкивающиеся с каменистым берегом беспокойные волны.
Он прошел свою родную улицу, на которой провёл всю жизнь и на которой знал каждую кочку. Затем прошелся вниз, мимо домов, плавно поворачивавших левее, к холму, но Костя пошел направо, к переулкам, что вели к лесу. Ощущая сладкий запах дождя и слушая тишину, Костя приблизился к дубовой рощице.
Тропинка виляла между деревьями. Костя шел по ней и вспоминал, как на этой же тропинке когда-то давно воображал себе, что он доблестный рыцарь, идущий здесь навстречу врагам. У него даже меч был, пусть и деревянный. Сейчас не было того меча, но он, наверное, попросит у отца сделать ещё один. Пиная камешки, Костя ещё вспомнил, что хотел достать запылённый мешок со своими солдатиками, и понял, как хочет снова построить их и пустить в бой. Он снова подумывал повторить сюжет, когда из всех его десятков солдатиков выживет только один. Он думал об этом, не замечая, как шаг за шагом поднимался в горку. Не замечая впереди подлого камня, который сидел в земле не прочно, на который они друзьями постоянно ступали и даже не замечали его.
Парень поднимался на всё более отвесный подъём. Он начал помогать себе руками, потому как земля оказалась близко к его телу. И вот, он оказался почти на вершине подъёма, как вдруг нога ступила на камень, который он всегда считал надёжным. Камень выпрыгнул из своего гнезда, нога канула в пустоту, Костя ощутил свободное падание, закричал, но успел схватиться за ветку дуба и снова встать на ноги. Вниз побежали камни – они бряцали, ругаясь по поводу их нарушенного спокойствия. Костя посмотрел им вслед и ощутил подступившую к ладони боль. Он встал на ноги и глянул на неё. Ободрана в паре мест и жжется. Наверное, нужно домой. Но Костя посмотрел на вершину холма и вспомнил слова отца, что иногда боль нужно терпеть. Наверняка, отец не имел в виду именно такой случай, но Костя сжал зубы и пошел вперед.
До вершины холма он уже добрался без проблем.
Впереди, за неплотным строем деревьев, виднелась полоска моря, вид которого, словно горб, портил серый, поросший мхом бункер. На самом деле не бункер, а всего-то береговой ДОТ, но для Кости и его товарищей это был самый настоящий бункер. Наверное, такой же, в каком помер Гитлер.
Вход в бункер был замурован когда-то очень давно, но от кладки кирпича, загораживавшей проход, осталась только груда обломков. Костя перешагнул через неё и ступил в тёмный коридор. Зная это место уже много лет, Костя уверенным шагом направился к повороту в основное помещение ДОТа. Шаги его гулко отражались от стен. Пахло сыростью и чем-то ещё. Противным и едким. Костя привык к этим странным запахам и потому даже не поморщился. Он свернул по коридору направо и оказался в сплющенном, полукруглом помещении с амбразурой.
По полу разбросаны какие-то тряпки, куски кирпича, штукатурки. Костя прошелся вдоль стены, смотря себе под ноги, потом остановился спиной к амбразуре. Засквозило. По затылку побежал холодный ветерок. Ладони, спрятанные в карманах, начали замерзать. Скоро ему придётся повернуть обратно, домой. Чтобы ненадолго отсрочить это, Костя вытащил шерстяные перчатки. Сначала натянул одну, взялся за вторую, но надеть её не успел. Он обернулся лицом к берегу и глянул на пляж, который так часто казался ему полем боя, который он видел в каком-то фильме, где на берег высаживались солдаты. Но на сей раз ему было не до фантазий.
На песчаном берегу стояла синяя палатка, а перед ней фигура в чёрном. Человек стоял лицом к морю и держал руки на затылке. Затем он развернулся, упал перед палаткой и взвыл, подняв голову. Костя не мог свести со сцены взгляда и не понимал, что эта сцена значит. Человек встал, походил взад-вперёд, словно не понимая, где находится. Вдруг остановился и повернул голову прямо в сторону бункера. Костя вздохнул и раскрыл глаза. Ладони его ослабли, выронив перчатку. Он так и стоял, не сводя с чёрной фигуры взгляда. Парень не знал, видно ли его, но в голове сразу начали всплывать фрагменты их прогулок с друзьями. Как-то раз он был примерно на том же месте, что и этот человек, был там и без труда видел синюю куртку своего друга в амбразуре. В такой же синей куртке он был и сейчас. Вдруг, доселе неподвижный человек, побежал прямо к бункеру. Костя ничего больше не видел. Позабыв обо всём на свете, он пулей выскочил в коридор ДОТа.
Впереди были свет и свобода. Он выбежит и направится в любую сторону, в которую захочет и его никто не найдёт. Вот, он уже чувствует прохладный свежий воздух, он уже выбегает из бетонной кишки, как вдруг чувствует, что его нога сталкивается с чем-то непреодолимым.
Костя упал на каменистую тропинку и перевернулся. Над ним нависала фигура в чёрном капюшоне и чёрной медицинской маске. Человек наклонился, и Костя увидел его прищуренные наглые глаза.
– Пойдём-ка со мной, парень. Мы должны поговорить.
Как этот человек успел пробежать такое расстояние? Как он сумел забраться на вершину горы?
Всё просто – он суперзлодей. Как супермен, только наоборот. Костя, раскрыв глаза, часто дыша, набрал воздуха, чтобы закричать, но резкий удар по голове обрубил его связь с миром.
Глава 4
Герой
Я долго думал с чего начать рассуждения, но понял, что у меня нет подходящих слов, чтобы сразу, быстро и точно прийти к полному понимаю произошедшего. Не думаю, что имеет смысл говорить обо мне, о никчёмном идиоте, который не смог просчитать риски, о дураке, попавшему в просак. История эта долгая и бессмысленная. Сейчас, в редкие минуты, когда солнце проникает сквозь заколоченное окно моей конуры, я хочу думать лишь о приятных сюжетах моей недолгой жизни. А сейчас можно с уверенностью сказать, что жизнь долго не продлиться и закончится, когда мне и тридцати не исполнится.
Что я отношу к светлым моментам жизни? Вопрос на самом деле простой. Первое – мой брат. Второе – моя бывшая. Да, пусть мы и разошлись с ней, я, чёрт возьми, обожаю её. Обожаю, потому что она всё-таки превзошла себя. Стала лучше, чем была со мною. Можно даже сказать, что я ею горжусь. Но самым важным человеком в моей жизни был и остаётся мой брат. О нём-то я и хочу порассуждать. Раз уж появилась возможность, опять-таки благодаря ему записать все мои мысли.
Уверен, они, эти слова, станут в конце концов моим некрологом.
Который, я уверен, прочтут многие, но он был написан только для твоего взгляда, Герой.
Начну, пожалуй, с твоего погоняла. Мы всем двором начали звать тебя так после очередной драки, в которую я ввязался. Было лето. Хотя нет, уже начало сентября. Мы ведь шли со школы. Я навсегда запомнил дорогу из школы в дом бабушки. Дорога была прямой и короткой, но для меня бесконечно долгой. И всё потому, что на протяжении всего пути я дрался с одноклассниками и шакалами, что к ним присоединялись. Я был полным пацаном даже, можно сказать, толстым. И задиристым. Меня ненавидели и презирали, любили избивать и насмехаться. Так продолжалось в первом, втором и третьем классе, но всё изменилось, когда ты пришел в мой класс из другой школы для слабоумных. Никогда не понимал, почему тебя туда сдали, ты ведь был умнее каждого из нас. Ну да, в тебе были некоторые странности по известной причине, но слабоумным ты точно не был.
Ну и вот, в начале сентября, когда на меня снова напали толпой, ты неожиданно вступился за меня. Двое против десятерых. Ты был худым, слабым пацаном, но дрался отважно, это заметили все: и я, и враги, и зеваки со школы. Тебя били, ты поднимался, тебе угрожали палками – тебе было всё равно. По итогу нас, конечно, страшно побили. У нас обоих хлестала кровь из ноздрей, но проигравшим я себя, впервые за годы, не чувствовал. И я помню тот момент, когда мы уходили оттуда. Ко мне подошел парень, незнакомый мне, похлопал меня по плечу и воскликнул, шутя: «Веня, да у тебя появился свой герой!». Это была шутка, которую никто не воспринял всерьёз, но в следующий раз, когда мы снова дрались за школой, мы почти победили. Поколотили троих парней из класса, помнишь? Именно в тот момент, когда ты повалил на землю Широкого (помнишь его, да?) наши одноклассники и начали скандировать «Герой! Герой! Герой!». Прямо в такт твоим ударам по его роже.
Никогда этого не забуду.
Потом я узнал, почему ты не боялся. Почему лез в драку, даже когда исход был очевидным. Ты, чёрт подери, не умел бояться. Просто не мог себе этого позволить из-за диагноза. Из-за твоего умно названного диагноза. Хотя, должен признать, после стольких лет я не завидую тебе.
Спустя месяц драки сошли на нет и больше я никогда не дрался. Всё благодаря тебе, Герой. Ты спас меня тогда. Захотел спасти теперь. Я снова подвёл тебя, и ты пришел на помощь, но теперь, вижу, зря.
Надо было оставить меня в одиночестве на этой дороге, брат.
Я должен был принять эту участь и быть уничтоженным толпой.
Слышу голоса. Они вернулись. Жаль, столько мыслей осталось. Надеюсь, что скоро будет наша новая встреча, брат.
Вениамин закрыл блокнот и вместе с карандашом засунул в матрас. Он сумел разорвать старую ткань и смог спрятать свои мысли подальше от лишних глаз. Вот если бы брат сумел передать ему нож… всё закончилось бы раньше. Нож – хорошее средство. Универсальное. Способное убить как других, так и тебя.
Дверь открылась. На этот раз их было трое. Новый человек, которого Вениамин раньше не видел, держал в руке камеру. Над объективом мигал огонёк. Идёт запись. Крупный, здоровенный бородач посмотрел на тощую фигуру Вениамина и усмехнулся. Расстегнул ремень, сложил его и со всей силы ударил его по лицу.
Затем ещё удар.
Секунда, и ещё удар.
И так до бесконечности.
Глава 5
На берегу
Следователь областного управления полиции Краснодарского края Вячеслав Листов ехал на заднем сидении такси и хмуро глядел в окно. Все его десять складок скопились на лбу, что бывало крайне редко и при крайнем его недовольстве. Сегодня, в воскресенье, ему позвонили аж домой. С трудом подняв веки, он ответил, потому что номер показался ему знакомым. Голос на том конце воздушного провода заставил Листова подняться с кровати и внимательно слушать, потому что голос принадлежал начальнику областного управления. Звонил он с личного номера, который Листов не записал в прошлый раз, несколько лет назад. Очевидно, дело было крайней важности. Начальник заговорил, а Листов разочаровывался всё больше. Вызвать такси за счет управления и гнать до морского побережья. Пять часов пути под проливным дождём. Но просьба начальника звучала как приказ, поэтому пришлось впихивать свою тяжелую задницу в широкие брюки, рубашку и серый пиджак (пуговицы пришлось буквально натягивать, но застегнуть удалось лишь одну, нижнюю).
Вячеслав ехал и думал, что такого важного случилось близ провинциального южного городка, чтобы начальник просил его «побыстрее» ехать, пообещав два отгула в награду («один – за срочность, второй – за важность»). Интересно. Очень интересно. Листов глядел на мокрые тусклые холмы ещё примерно час, и тот же час размышлял о деле. Но по истечении этого часа он уже ни о чём не думал. Потому что спал.
Сон пролетел мгновенно. Будто внутренний киномеханик резко переключил пластинку. Вячеслав открыл глаза. За окном была глубокая долина, на краю которой виднелась тонкая полоска серого моря. По-прежнему лил дождь. По-прежнему Листову не нравилось сидеть в этой машине и вспоминать о деле. Пластинка, которую включил его личный киномеханик оказалась ещё противнее: ко всему недовольству следователя присоединилась ещё и головная боль, преследовавшая его в пути почти всегда, куда бы он ни ехал. Будь у Листова ещё больше места на лбу, то от его негодования появилась бы новая, одиннадцатая морщина. А так, будто напряжению больше некуда было деваться, оно полилось на таксиста.
– Далеко ещё? – пробурчал круглым голосом Вячеслав.
