Читать книгу: «Нищий барин», страница 2
– Завтра надо бы повторить, – угодливо говорит обладатель пятидесяти копеек.
– Вылечил уже, будешь нужен – позову! Отвезите его назад.
– Мне бы муки пеклеванной с собой. Я и купить могу! – не уходит лекарь.
– Ну, покупай, коли богат. Как раз на полпуда хватит, – смеюсь я.
А в голове мелькает: «За десять минут работы – косарь по-нашему! Не хило тут кровь пускают…» Опять не мои мысли.
Лекарь, наконец, уходит, и ко мне приводят Тимоху-Адама. Киваю Матрене, чтобы оставила нас одних.
– Ты понял, что случилось? – азартно шепчет таксист. – Мы в прошлое попали! Как в кино, понимаешь?
– Не видел я таких фильмов, – пожимаю плечами. – Но ты прав, тело точно не мое, а какого-то местного барина. Как меня до сих пор не раскусили, ума не приложу.
– А меня как? – Тимоха возмущённо разводит руками. – Я ж армянин, русский язык даже в школе не учил, а тут говорю, как на родном! Там мы погибли, а тут – живы! Ара! Давай тут жить! Ты, главное, не проговорись! – учит меня тертый жизнью армянский таксист.
– Я-то могила, – и смотрю с сомнением на товарища по несчастью. – А вот с тобой что делать будем?
– Бизнес, брат! – Тимоха расправляет плечи и лицо его светится энтузиазмом. – Хорошо жить будем! Я продавать умею!
А чего продавать? – всё-таки спросил я.
Всё! – посулил товарищ по несчастью.
– Ладно, ты чего выяснил, пока я в отрубе был?
– Жена у меня есть, молодая. Сегодня попробую… Ты сирота уже два года: папа погиб на войне, а мама недавно в горячке померла. Деревня у тебя – сто двадцать душ, и два хутора в придачу, итого – сто сорок душ крепостных. Долги имеются. Церковь строят: положен священник с псаломщиком… Храм будет двухъярусный – нижний тёплый, во имя Архистратига Михаила, а верхний – холодный, во имя Живоначальной Троицы.
– Бля! – вырывается у меня. – Как ты это всё узнал?!
– Поп рассказывал. Падла с посохом. Здоровый – жуть! – поежился Тимоха.
Наш разговор прервала… нет, не Матрена, а смешливая молодая девка, подавшая нам выпечку и чай в красивых чайных парах. Чай, заметьте, не из каких-нибудь травок, а настоящий, и, судя по аромату и объёму, дорогущий. Я под завистливым взором Адама шлепаю девку по заднице и выпроваживаю прочь.
– Да, барином быть лучше! – тянет через губу он. – А все ведь уверены в том, что ты меня выпорешь!
– Болтать будешь – и вправду выпорю, – спокойно отзываюсь я, дуя на горячий чай и заедая божественно вкусной ватрушкой.
Тимоха тоже не отстает.
– Ты, главное, не спались! Ни о чём не спрашивай, делай выводы из контекста, – учит меня Адам.
– Ты откуда такой вылез? У меня свой бизнес по продаже бумаги, а ты – таксёр! Нашел, кого учить!
– Не злись. Просто не хочу на костёр, – машет рукой армянин.
– Пошутил я про костёр. Нет такого уже нигде в этом времени, – сознаюсь я.
– Ты… А, ладно! Всё равно, без палева надо бы…, – остывает горячий южанин.
– Всё, теперь вали к жене. Если что, просись к барину, – обрываю я его.
Тимоха ушёл, а меня мутит. И слабость, не иначе как от этого дурацкого кровопускания. Но надо бы устроить шмон в своих покоях. Для начала подхожу к зеркалу. Из него на себя смотрю … я сам, но моложе. А ведь мои родители и деды тут жили. В этой самой деревне. Так что я могу быть предком самого себя. Хотя… не было у нас господ в родове! Не было! С другой стороны, барин и бастарда мог заделать. Или как это по-русски? Байстрюка? А ведь поперло мне – барин, да ещё молодой. Войны никакой не предвидится, вроде. До Крымской (когда, кстати, она?) далеко. Историю в школе не учил, так, книжки почитывал. Это плохо. Ладно, скажем «спасибо боже» за лишние годы жизни, пусть и в такой дыре, как наше село. Черт, а молитв-то я не знаю! Ну ни одной! Тут мой взор падает на молитвослов, лежащий на столике. Кроме него, там аккуратно разложены лист бумаги и чернильница с пером. Вот и как к этой находке отнестись? Писать-то пером я научусь, а правил языка не знаю. Ладно, хоть молитвослов почитаю – авось научусь говорить, как полагается.
Открываю книгу наугад. Слева – картинка, справа – текст. Много точек над буквами. Читаю:
МЛТВЫ ОуТРЕНIM.
Во имя Оца и Сна и стаго Дха. Аминь.
….
И дальше все в том же духе. Листаю. Год издания – 1811. Внезапно взор мой сфокусировался, и читать стало легче! Может, зрительная память прежнего хозяина тела сработала?
Осматриваю комнату. Вернее, здесь две комнаты, так как за ширмой стоят красивый резной стул без днища и ведро с крышкой под ним. Рядом имеется деревянная расписная лохань метра полтора в длину, явно для омовения. Ну что ж, быт барский постепенно проясняется! Думаю, барин-то жил неплохо, раз даже санузел в его покоях имеется. Пусть и с ведром… А лохань – просто произведение искусства, хоть и для купания.
На стенах видны следы покраски, словно кто-то пытался освежить интерьер, но не слишком старался. Вдоль длинной стены стоит кровать, над ней висят портреты родителей – те самые, кого я, по всей видимости, теперь должен называть "батюшкой" и "матушкой". Напротив – небольшой шкафчик с графинами и посудой. Среди всей этой стеклотары выделяется красивый чайный сервиз на шесть персон, явно не из дешёвых. А рядом, в уголке, стоят маленькие иконки, придавая всему этому пространству какой-то милый религиозный уют. На полочке там же покоятся четыре книги – может, в них что-нибудь интересное для местного барина?
В углу у самого входа, расположена большая икона – судя по всему, местная святыня, ведь для неё даже отдельную полочку выделили. Вся мебель скромная, но основательная: три стула, точнее, один стул и два полукресла с массивными подлокотниками. На полу – ковер! Красивый и дорогой на вид, хоть и чуть потертый. А я по нему обутый. Непорядок! Вон и тапки стоят аккуратненько, будто ждут, когда я соизволю снять сапоги.
Открываю ящики стола и сразу натыкаюсь на кое-что интересное. В верхнем ящике обнаруживаю кремнёвый пистолет, причём такого калибра, что его и пушкой не стыдно назвать. Рядом лежат принадлежности для чистки – шомполы, порох, коробка с пулями, штук сто, не меньше. Пули круглые, большие, такие, что пробить, наверное, могут и дубовую дверь. Среди принадлежностей замечаю какой-то странный предмет, похожий на кувшинчик, который вставляется под ствол пистолета. “Скорее всего, это для отмеривания пороха”, – понимаю я. Надпись на французском на нём. Трофей, что ли? Лезу дальше. В ящике пониже нахожу две трубки, изрядно прокуренные, ножик с красивой деревянной ручкой и пару пачек табака, заботливо завернутых в вощеную бумагу. И вот ещё одно сокровище – табакерка из дерева, расписанная в греческом стиле: на крышке древнегреческие герои, будто с античного барельефа сошли. Красота да и только!
Осторожно открываю самый нижний ящик и… Бинго! Деньги! Считаю. Тридцать семь тяжелых серебряных рублей, разного фасона. Копейки посчитал с трудом – вышло три рубля пять копеек. Но это ещё не всё. Ассигнации – двадцать пять красных десяток, сорок одна синяя пятёрка, двадцать одна зелёная трёшка, тридцать четыре горчичных рубля. Всё новенькое, год выпуска – прошлый. Бумагой набралось на пятьсот пятьдесят два рубля. Много это или мало? А кто его знает. Хотя лошадь же у меня пала! Вот и проверю.
– Матрена! Подь суды! – ору своей служанке.
Блин, я стал странно говорить, да и у Ары, заметил, акцент пропал. Чудеса.
– Шо, барин? – в комнату вплыла Матрена.
– Что с конём? – строго спрашиваю у неё.
– Ох, горе какое. Не выживет, наверное. Такие убытки у нас. А как теперь карету запрягать? Одним конём? А второго дорого купить…
– Сам знаю, что дорого, – деланно ворчу под нос. – Напомни, почем мы коня брали?
– Задешево брали. Двести пятьдесят рубликов отдали всего. Сейчас, поди, дороже, – вздыхает Матрена, причмокивая.
– Сколько там у меня? – начинаю прикидывать, глядя на ассигнации.
– Они один к трем с половиной идут к серебру, не хватит там, – с грустью в глазах говорит баба.
– А ты почем знаешь, сколько у меня?
– Так не было ничего почти. Ну вы и семью Петра продали за пять сотен… Никак запамятовали? Ой, горе!
– Что-то в голове шумит, – потираю я виски. – Посплю, пожалуй. А ты молодец. Да не переживай – деньги будут ещё, – уверяю я Матрену.
– Будут, если что опять продать, – не унимается Матрена. – А так только после урожая. А кого продавать? Четыре семьи по хуторам да сорок домов в деревне осталось, – напомнила она, вздохнув.
Служанка ушла, а я задумался. Тимоха сказал, что у меня сто сорок душ. То есть мужиков? Может, он перепутал, и всего сто сорок человек крепостных? А я ещё и семью продал. И конь один остался. Зато карета есть! Завтра гляну, что с этим добром делать.
Сон сморил меня, и я прилёг на мягкую кровать. Хоть разулся заранее, и то хорошо.
Разбудил меня, как ни странно, не мочевой пузырь, а петух! Убью, гада! Так спал хорошо, а как встал резко, опять замутило.
Раннее утро. После туалета осторожно выхожу во двор и оглядываю двухэтажный не шибко большой дом. Во дворе уже суетится мужик. “Мирон, вроде”, – всплывает в башке. Он колет дрова, и уже хорошая такая стопка дров аккуратно сложена под навесом. Девчонка, что давече подавала нам с Тимохой чай, носится с кормом для курей. Так вот чего петух орал – ему не курица нужна была, а пожрать. Сварить, что ли, его? Слева от дома расположена конюшня, справа – банька. Колодца не видать. Интересно, откуда воду берут?
Теперь самое время осмотреть дом. Не такой уж он и маленький. Есть большой, неплохо обставленный зал с дорогим ковром на полу и камином. Как бы пожара не сделать. Слева в торце находятся мои покои, справа – кухня и комнатки для слуг, которых у меня четверо: кроме Мирона и двух баб, есть и мой незадачливый таксист Тимоха, но он живет в своей собственной избе. Ну как своей? У своего отца. Остальные живут тут, в доме, где у каждого своя комнатка.
В барском крыле – ещё три большие комнаты. Одна из них – моя бывшая детская, как я понял. Позже гляну. Во дворе отмечаю фруктовые деревья, крепкий забор и широкие ворота с калиткой. Как раз в этот момент калитка открылась, и во двор зашёл Тимоха. Вид у него, мягко говоря, был нерадостный.
