Солнечное затмение

– Что за комплекс?

– Ну, микрорайон по-другому, этакий прямоугольник в несколько дворов, окружённых по периметру дорогами. Как Манхэттен в Нью-Йорке, видел? (Он утвердительно кивнул и усмехнулся). Вот у нас так весь город. Прилегающие друг к другу комплексы, как правило, не враждуют между собою, а вот дальше… Дальше начинается. Могут избить и отнять деньги, даже если сам не отдаёшь, уже с лежачего могут снять какие-нибудь понравившиеся вещи, хорошую олимпийку, например, перчатки, обувь. А однажды у нас вообще был случай, когда в соседнем со мной доме пацана, который как раз-таки мотался, в его собственном подъезде какие-то залётные с другого комплекса пацаны избили до полусмерти, голову пробили, куртку кожаную сняли. По нашему комплексу сразу, конечно, сбор объявили, при этом уже было неважно, мотаешься, не мотаешься – надо было идти, искать, потому что такое с каждым может произойти, набрали человек пятьдесят, я тоже был, ходили, вычисляли, но так никого и не нашли. Может, потом нашли, но я не слышал этого.

– Ну а как вот обычные люди живут? Не все же такие?

– Естественно, не все. Да как? Дома сидят. Я тоже после девятого класса из школы ушёл и поступил в СПТУ, и учёба меня увлекла настолько, что я практически всё время после занятий проводил дома, учился, даже почти не гулял, сразу оказавшись в числе неправильных пацанов. И ничего, знаешь, очень даже хорошо было.

Саша ничего не говорит, как будто ждёт продолжения.

– Всё это ещё с детства начинается, ну или с отрочества, – продолжил я. – Помню, когда мне было десять лет, однажды мы как обычно играли во дворе в футбол и к пацану, который жил в соседнем с моим подъезде, а ему было уже четырнадцать лет, подошли старшаки лет примерно восемнадцати и позвали его. Позвали его так тихо, но настойчиво, и он как будто знал, что за ним придут. Мы почему-то прекратили игру и наблюдали за тем, как старшаки дали ему голубя, обычного живого голубя, и он ничего не сказал, а просто пошёл с ним в сторону подъезда, в котором был открытым вход в подвал нашего дома. Пацаны постарше на нашей площадке зашептались, что Эдик пошёл убивать этого голубя. Мне стало страшно, маленький был, и я не мог понять, почему и за что он просто взял эту несчастную птицу и с покорным видом пошёл убивать её. Всё стало ясно через четыре года, когда в ноябре девяносто третьего в доме через дорогу от моего, в соседнем комплексе, один пацан из параллельного класса зарезал своего же одноклассника, причём тот, который зарезал – мотался, а тот, кого зарезали – нет, он был таким записным бóтаном, сидел дома, ни к какой группировке не принадлежал. Я даже представить не мог такой ситуации, при которой он мог бы довести этого отморозка до убийства. Наверное, я почему-то уверен, это был некий способ самоутверждения, как с тем голубем.

– Ну, это уже вообще жесткач какой-то, – отреагировал Саша. – Убивать-то зачем?

– Я не знаю, это лишь догадки мои, размышления. Но если даже за то, что ты с другого комплекса, могут избить и покалечить, глаз выбить, например, то невольно можно и такое предположить.

– Как вы там живёте-то?

– Да как? Нормально живём. Жили точнее, для меня уже. Я жил. Ничего – выжил. Вот даже в армию пошёл служить. У нас, конечно, пацаны призывного возраста уходили служить в армию, но в целом старшаки всегда говорили нам…

Саша прервал меня, взмахом руки указав на солдат впереди нас, которые находились внутри образованной боевыми машинами границы лагеря. Солдаты, казалось, только что закончили свои дела по размещению на новом месте, жгли костёр и пили чай из алюминиевых кружек. Видимо, это и были миномётчики. Один из них держал оружие стволом вверх, крепко прижав к спине. Скорее всего, именно он сейчас на посту. Заметив нас, он понял, что мы свои, но для вида всё-таки крикнул:

– Стой, три!

– Два! – отчеканил я и заметил своему товарищу. – Видимо, цифру три называть проще всего.

– Да, – улыбнулся Саша. – Главное, чтобы не было проблем с арифметикой. Или со слухом.

– Здорово, парни, – начал я. – Миномётчики?

– Да, а вы откуда знаете? – ответил тот, который, как я предполагал, был часовым. – А вы кто?

Узнав, что мы разведчики и в патруле, он провел нас немного дальше, туда, где образованный военной техникой периметр нашего лагеря уходил влево и показал куда-то вперёд. Только сейчас я заметил, что он немного встревожен.

– Смотрите! – сказал он и показал рукой в темноту. – Оптика есть?

– Обижаешь, – показал я на свой прицел ночного видения, а у Саши на груди висел ночной бинокль.

Мы приникли к окулярам своих оптических устройств, пытались всмотреться в окружавшую нас темноту, но не видели ничего заслуживающего внимания. Первым не выдержал Саша.

– Куда смотреть-то? – спросил он.

Миномётчик показал нам направление и мы устремили свои взоры на склон горы напротив нас. Где-то там, в темноте, исходил тонкий свет, источник которого определить с такого расстояния было невозможно.

– И что это может быть, интересно? – спросил я, не обращаясь ни к кому конкретно.

– Так я откуда знаю? – искренне изумился миномётчик. – Вы же разведчики, вы и узнавайте!

– Да, резонное замечание, – заметил Саша. – Свет горит постоянно?

– Да, сколько наблюдаю, столько и горит.

– Это сколько примерно?

– Примерно час.

– Кому-нибудь докладывал? – спросил Саша.

– Нет, наш командир батареи где-то там, в штабе.

– Понятно, – отчеканил Саша. – Мы тогда сами доложим дежурному по части. Мало ли что. Хотя может быть какая-нибудь свеча. Свеча горела на столе, свеча горела…

– А может быть это…того…, – замялся часовой.

– Что? – немного укоризненно спросил Саша.

– Бáхнуть туда из миномёта? – несколько виновато спросил он.

– Ну, ты что, совсем что ли? – полувопросительно-полуутвердительно ответил мой товарищ.

Мы шли и молчали, а Саша, видимо решил возобновить разговор, который мы внезапно прервали, но так и не продолжили.

– А вот тот парень…, которому голову пробили, он как? С ним потом всё нормально было?

– Да, – ответил я. – Всё хорошо, продолжил учиться, потом даже, вроде бы в техникум поступил, больше не мотался, но поддержку имел.

– Это как?

– Так, что его никто в нашем комплексе не трогал, но если бы тронул, то имел бы дело с теми, кто старше и намного серьёзнее, с теми, кто был в настоящей группировке.

– Да уж, твой рассказ меня просто поразил – даже не думал, что такое возможно, – Саша как будто ещё находился под впечатлением. – Возможно, это я тебя должен был удивить, а получилось наоборот.

– Ты, честно говоря, меня тоже удивил своим рассказом о гомосеках и их клубе, у нас бы такого точно не было – и хорошо! – ответил я. – Видишь, какой контраст: у вас фривольные голубые вечеринки, у нас драки с монтировками и кастетами. И то, и другое, наверное, плохо.

– Зато видишь, как твоё желание исполнилось? – с улыбкой сказал Саня.

– Это какое такое исполнилось?

– Ну как? – всё так же с улыбкой продолжал он. – Ты же хотел быть частью некой общности? Ты ей стал – в армии! Чем тебе не общность людей, сплочённых единой целью?

Да, я как-то не подумал об этом сразу. Мы продолжили свой путь к дежурному по батальону. Для этого нам пришлось сойти с периметра и зайти в глубь лагеря. Внутри лагеря, казалось, вообще никто не спал: солдаты практически всех подразделений полным ходом устанавливали палатки, монтировали оборудование, работа которого необходима в полевых условиях, кое-кто принимал пищу. Мы же примерно через четверть часа дошли до штаба, часовой у которого, издали завидев нас, выкрикнул пароль и им, конечно же, опять оказалась цифра «три», доложили дежурному офицеру об увиденном, показали ему в ночной бинокль тусклый свет на склоне горы и, выслушав от него что-то вроде «не до вас сейчас», «ерунда какая-то» и «вот вас бы самих туда послать», продолжили свой путь дальше.

IX

На следующее утро во всей красе представилась нам раскинувшаяся вокруг панорама и я с удивлением заметил, что окружённая со всех сторон горами площадка, на которой мы располагались, была намного больше, чем я себе представлял, и мы были ближе к подножью гор, нежели к центру огромного пространства. Прямо напротив нас, с другой стороны воображаемой хорды этой большой окружности, тоже у подножья гор, виднелось небольшое селение, шириной примерно метров в триста-четыреста.

Прекрасное августовское утро обещает умеренно-жаркий день. По небу плывут редкие облачка, слабый ветерок, и всё вокруг говорит о том, как прекрасен мир. Пока даже не хочется думать о плохом, о том, что нам, возможно, предстоит в будущем, очень хочется насладиться этим прекрасным летним днём.

Старший лейтенант Валиев ушёл в штаб нашего общего сводного батальона, поручив Олегу Баркову провести зарядку. На сей раз обошлись без пробежки, но с обязательными отжиманиями на кулаках, которые если и были привыкшими к асфальту нашего плаца, то здесь, по крайней мере, у меня, болели от этой каменно-твёрдой почвы, испещрённой маленькими канавками, как будто вода в них лилась во время дождя крохотно-узкими ручейками.

Во время завтрака на полевой кухне, о месте расположения которой узнали парни из нашего последнего ночного патруля, мы поняли, что что-то не так с питьевой водой, потому как крепкий и сладкий чёрный чай сильно отдавал хлоркой. Это могло означать, что воду добывали где-то рядом из открытого водоёма и нещадно её хлорировали для избежания кишечных заболеваний. В пункте постоянной дислокации для этой цели нам давали отвар из какого-то растения, которое мы называли «колючкой», за его колющиеся стебли, поскольку собирали его сами же. Большинство считали вкус этого отвара препротивнейшим, но отвар этот всегда должен был находиться во фляжке на поясе. Мне же, к удивлению некоторых моих товарищей, вкус колючки не то чтобы нравился, но не был противен и помогал победить жажду в нестерпимо жаркие дни. Здесь уже колючки не было и мы с сожалением заметили, что лучше бы была она, чем эта хлорированная вода.

Наш командир вернулся из штаба одновременно с нами и построил нас перед палаткой. Он был явно чем-то недоволен.

– Кто вчера во время дежурства заметил свет на склоне горы? – он показал рукой в знакомом нам с Сашей Бодровым направлении.

– Мы, товарищ, старший лейтенант, – незамедлительно ответил Саша. – Я и Маринин.

– И что вы сделали? Доложили дежурному по батальону?

– Так точно, – ответил Саша. – Только дежурный по батальону сказал, что ему не до нас сейчас, а мы просто передали дальше по смене: Панчишину и Мохову.

– Всё ясно, – резко сказал Валиев. – Так, юноши! Сейчас едем на тактические занятия. С собой – только оружие и боеприпасы. Обедать будем здесь. К машине!

Валиев скомандовал «По местам!» и мы заняли свои места. В десантных отделениях боевых машин, насколько я знаю, никто никогда не ездит, ведь опыт афганской войны и чеченской кампании показал, что при попадании в машину выстрелом из гранатомёта, особенно в случае если снарядом кумулятивным, внутри создаётся избыточное давление, которое и убивает тех, кто там находится. Для предотвращения этого люки в машине необходимо держать открытыми. Бывает, что при подрыве детонирует и боекомплект. При таком положении шансов выжить у тех, кто внутри, практически нет. Старший лейтенант Валиев об этом нам сказал ещё в поезде, и о том, что на технике мы будем передвигаться только на броне, кроме тех, кому штатным расписанием предписано быть внутри. Но в любом случае с открытыми люками. Места было довольно много, учитывая, что десант каждого из наших трёх экипажей состоит из двух-трёх человек, и мы с Володей Шварцманом заняли места позади башни, свесив ноги в называемые «бабочками» люки десантного отделения.

Да уж, как будто в нашей части мало было тактических занятий. Но сейчас мы ехали в совершенно новой местности, в условиях среднегорья по всё ещё мирным и необстрелянным дорогам. Проехав около часа, за который мы ещё несколько забрались ввысь, миновав несколько блок-постов дагестанской милиции, мы, наконец, выбрали площадку для стоянки, которая была прямо рядом с уходящим вверх по склону горы невысоким лесом. Все мы, кроме механиков-водителей, разбились на две группы, в одной из которых было пять человек, в другой – шесть, разошлись шагов на сто друг от друга и каждой из групп надлежало найти другую, самим при этом оставаясь незамеченными. Оружие применять запрещалось и магазины мы отстегнули – всё было почти так же, как в месте нашего постоянного пребывания, хотя в воинской части мы всё же занимались с пристёгнутыми магазинами. Отличие было ещё и в окружавшей нас местности: здесь были горы и лес, а в пункте нашей постоянной дислокации – степь да степь широкая. Командир сказал, что всё очень серьёзно, и что необходимо обращать внимание на следы, ветки, помятую траву и всё то, что может вызвать подозрение. Я оказался в группе под началом сержанта Олега Баркова и нас было шестеро; другую, как полагается, возглавил старший лейтенант Валиев.

Старший лейтенант Валиев был двадцатичетырёхлетним дядькой, среднего роста, худощавый, но жилистый, прекрасно физически развитый и необыкновенно ловкий: на тактических занятиях в воинской части он с быстротой и сноровкой тигра преодолевал искусственные двухметровые препятствия, быстро бегал, отлично стрелял.

Первые шагов тридцать по направлению к нашему «противнику» мы шли в колонну по одному, друг за другом, довольно быстро, но затем Олег, шедший впереди, видимо, что-то услышал, поднял вверх руку и мы резко присели на корточки, ожидая и прислушиваясь к каждому шороху. Мне показалось, что я услышал что-то впереди слева от себя и по реакции остальных товарищей понял, что они слышали то же самое. Однако ничего кроме этого услышать так и не удалось.

Следующие пятьдесят метров мы преодолели не менее чем за полчаса. Колючие ветви деревьев и кустарников не позволяют двигаться бесшумно и быстро, а жара просто прижимает к земле. Мы хотя и привыкли к жаре в своей воинской части, но здесь она казалась какой-то другой: иногда, как сейчас, жестокой и дáвящей, от которой не спастись даже в листве деревьев и кустарников, а иногда, особенно во второй половине дня, милостивой и очень даже приятной. Почему-то сейчас было действительно всё не так, как на занятиях по тактике в нашей воинской части. Не было бравады и чувства игры – игры для взрослых, но всё же игры – занятия по тактике воспринимались, как тяжёлая нудная работа, которую необходимо знать назубок и выполнять строго по схеме, в которой, однако, иногда, можно было высунуться из укрытия на своей позиции и дать в направлении «противника» очередь-другую холостыми патронами.

Какое-то время спустя мы всё же осмелели и пошли, но медленно, шаг за шагом, след в след, пошли в сторону группы старшего лейтенанта Валиева. Шли, стараясь не задевать веток и у нас это довольно неплохо получалось. Потом мы резко свернули влево, где перед нами оказался небольшой уклон, преодолев который, как мне казалось, мы должны уже наткнуться на наших товарищей из другой группы. Не успели мы все пройти этот небольшой склон, как слева от себя услышали треск сработавших ударно-спусковых механизмов. «Бах-бах, убиты!», – кто-то ещё сказал из кустов и мы увидели наших товарищей. Я так и не понял, как они нас подловили: то ли пропустили и потом встретили, то ли обошли справа и зашли сзади нас, когда мы уже стали спускаться по склону.

Олег Барков выразил уважение командиру и свой восторг его тактическому умению, но старший лейтенант Валиев был очень недоволен. Он заявил, что «всё плохо, плохо и очень плохо», что если он-то «точно сможет спрятаться в таких условиях, в случае чего», то мы-то, мы-то что будем делать?

На этой минорной ноте мы поехали обратно.

X

Проблема с водой, как оказалось, была проблемой насущной. Я не знаю, есть ли какой-то вред от чрезмерного употребления хлорированной воды, но предполагаю, что есть. Так же предполагал это и кто-то из наших сослуживцев в других подразделениях, потому как после обеда мы выяснили, что ими обнаружен некий ручей, спускающийся с горной цепи и что вода в нём вполне пригодна для питья.

Ручей этот приспособили для удовлетворения всех потребностей, связанных с водой: примерно в середине горного хребта из ручья набирали воду для еды и питься, чуть пониже – купались, а ещё ниже, у самого подножья, стирали бельё. К моему удивлению, вода в этом ручье была совершенно тёплой, что не укладывалось в моё представление о горных ручьях. Командиры подразделений были не в восторге от этой идеи, боясь, несомненно, вспышки какой-либо кишечной болезни, но поделать просто ничего не могли, потому что привозная вода была отвратительной настолько, что даже крепкий чай с сахаром не заглушал вкус хлорки. В свободное время, а вечером было и оно, солдаты шли на водопой и стирались, купались, смывая с себя дневную пыль.

В конце дня, когда уже было темно, в лагерь доставили откуда-то длинные пустые ящики из-под стреляных реактивных снарядов системы ГРАД – это означало, что наши сослуживцы из реактивного дивизиона уже вовсю обстреливали позиции боевиков. Только около нашей палатки лежали порядка двадцати таких ящиков, из которых мы быстро соорудили нары – на них было удобнее спать. Также к всеобщей радости привезли большое количество поддонов с минеральной и газированной водой Нарзан. На следующее утро мы обнаружили, что её настолько очень много, что можно даже не только пить, но и принимать душ с этой водой. Некоторые из нас так и поступили после зарядки, которая сегодня включала в себя и кросс порядка трёх километров – всё как обычно в нашей воинской части. За завтраком кто-то сказал, что место, где мы находимся, называется Пластилиновой долиной из-за глиняной почвы под ногами и из-за того что когда она намокает, превращается в вязкую густую грязь, по консистенции напоминающую пластилин.

Наконец, первые из нас вступили в настоящие боевые действия. В Ботлихе уже пылало вовсю и именно сегодня танковая рота из нашего сводного батальона в полном составе ушла в направлении этого населённого пункта.

Нам же после обеда выдали новую форму. Сначала это было удивительно, ведь перед самой отправкой мы уже получили по новому комплекту. Но когда мы увидели, что это была за форма, сразу стало понятно, что лишней она точно не будет. Это был светло-коричневого цвета горный костюм, так называемая «горка», сделанная из материала, напоминающего плащ-палатку. Такую форму не надо подшивать подворотничком – уже большая радость, ведь даже пребывание в полевых условиях не даёт освобождения от ежедневного подшивания свежего подворотничка. На горку же его просто некуда подшивать. Как нам сказали, эта форма практически непромокаемая, нервущаяся, с капюшоном, резинками вокруг колен для удобного приспособления к голенищу ножа разведчика. Пока, правда, такого ножа ни у кого нет.

После обеда наш разведывательный взвод в полном составе (в этот раз без Шварцмана) поехал на полигон находящейся неподалёку воинской части, где мы стреляли, стреляли и стреляли каждый из своего оружия. Погода стоит великолепная и косые лучи вечернего солнца бьют в очередную горную цепь за стрельбищем.

Стреляю я неплохо, на твёрдую четвёрку, но иногда получается и на отлично, несмотря на некоторые проблемы со зрением. По крайней мере, сегодня я с первого раза попал в ростовую фигуру с расстояния в четыреста метров. Выполнение армейских нормативов даже приносит удовольствие, когда всё получается. Честно говоря, пока только не понятно, почему мы всё ещё находимся здесь, в тылу, в то время как наши танкисты уже отправились в самое пекло боевых действий.

На обратном пути, на броне машины, я сидел с правой стороны башни, держась рукой за металлический штырь, на который насаживается установка для запуска противотанковой управляемой ракеты и так засмотрелся на окружающие нас красоты, что на одном из поворотов чуть не слетел в обрыв, хотя и не скалистый, земляной, покрытый ещё зеленою травой, но достаточно крутой, чтобы сломать себе что-нибудь. Благо, что Илья Лавров, наводчик-оператор нашего экипажа, успел схватить меня за капюшон, когда я при повороте машины налево под действием центробежной силы подался дальше, вперёд. Красота здесь неописуемая! Слева от нас стремится ввысь большая гора, покрытая зелёною растительностью, а впереди дорогу перекрывает ещё одна огромная, широкая в основании, исполинская зелёная громадина, из-за чего кажется, что дорога просто теряется где-то в её необъятном подножии, но она резко устремилась влево вниз, вдоль основания той горы, рядом с которой мы едем. В этот раз мы ехали первыми и Сергей Мовчан, наш механик-водитель, скорее всего, подумал то же самое, что и я, но на скорости примерно в сорок или пятьдесят километров в час, насколько я мог судить сидя на броне, успел среагировать и повернуть штурвал влево, отчего только я один, а не весь экипаж, едва не отправился ощутить на себе местные красоты.

Справа от зелёного исполина нам открылась ещё более величественная и уже скалистая гора, которая оказалась ещё выше этих двух. Илья заметил, что сюда надо приезжать не с автоматом, а с фотоаппаратом. Сейчас даже и не верится, что мы находимся в районе боевых действий.

На следующий день в обед приехали танкисты и всё, что мы думали о боевых действиях или как-то представляли себе – всё это было на их лицах. Мы облепили их машины не хуже чем дагестанские мальчишки несколько дней назад. Люди вернулись живые и невредимые, чего не скажешь о танках. Три танка были со сбитой динамической защитой, с прочерченными по бортам следами попаданий от выстрелов из гранатомётов. На одном из танков насчитали четыре попадания от таких выстрелов, все по касательной, динамическая защита сорвана, а кое-где карманы с титановыми пластинами были не сбиты, но издевательски разворочены, вывернуты наружу острыми зазубренными лохмотьями, как будто раскрытые акульи пасти были прилеплены к бортам машины. Механик-водитель этого танка до сих пор остаётся бледным, как призрак, несмотря на то, что все механики, как правило, всегда чумазы от солярки. Танкисты ничего внятного рассказать не могли, многие заикались и понятно, что где-то там, в Ботлихе, они попали в серьёзную передрягу. Командира танковой роты с ними действительно не было.

Теперь по ночам в патруле стали проверять несение службы в каждом из подразделений нашего сводного батальона. Несколько дней прошло в этом месте в полном спокойствии и так или иначе кто-то начал расслабляться. Часовые спали прямо перед своими палатками, кто-то – на наблюдательных пунктах вокруг лагеря. У таких мы просто даже не забирали, а собирали оружие как бесхозные вещи, ненужно валявшиеся рядом с «отдыхающими», из которых кое-кто даже храпел, и наутро передавали его командирам. Пароли устанавливали на каждую ночь, но по-прежнему самой популярной цифрой у запрашивающего пароль была цифра три.

Нарзану было не просто много, а очень много. По утрам, после зарядки и перед завтраком, я полюбил принимать душ из трёх бутылок этой прекрасной газированной минеральной воды. Вскоре в одну из ночей прошёл лёгкий дождь и после него мы уже самолично удостоверились, почему это место называется Пластилиновой долиной – вода уходит в почву очень и очень медленно, превращая её в жидкую слякоть. В эту ночь я был в патруле с Сашей Ливановым из Калуги, наводчиком-оператором третьего экипажа. Командир направил нас подальше от лагеря, примерно на километр, чтобы мы обошли его примерно на таком радиусе. Когда возвращались назад для смены, наткнулись на наблюдательный пункт сапёрного батальона – каждое подразделение, расположенное у края лагеря, обязано было выставлять на ночь такой пост.

– Стой, трииии! – закричал часовой, назвав привычную нам цифру.

– Трииии! – ответил я, не сбавляя шагу, зная, что сегодня пароль «шесть».

– Стой! – последовал резкий окрик. – Стрелять буду!

– Триии! – ещё раз выкрикнул я.

– Стооой! – прокричал часовой и выстрелил длинной очередью поверх наших голов, – Лооожииись!

Мы буквально рухнули наземь и закричали на часового, который тотчас огонь прекратил и запросил пароль повторно, назвав теперь цифру «четыре». С арифметикой у нас проблем не было, и Саша ответил правильно. Часовой позволил нам подойти, а когда приблизились, возникло сильное желание врезать со всей пролетарской ненавистью по этой сейчас невинно улыбающейся роже.

Но если здесь, на периметре, было спокойно, то в глубине лагеря несение ночной службы у каждого расположения представляло собою жалкое зрелище. На входе в одну из больших палаток, на сорок человек, в своеобразном тамбуре, крепко сжав автомат в руках, сидя спит часовой. Осторожно, чтобы не разбудить его, мы прошли внутрь, окинули взглядом сонное царство и я, поскольку вошёл первым, взял ближайший к выходу автомат из самодельной пирамиды.

XI

Утром следующего дня в штабе был разбор полётов и скандал.

Оказалось, что автомат, вынесенный нами из палатки, принадлежал одному из командиров взвода мотострелковой роты. Старший лейтенант Валиев автомат, конечно же, вернул, но не забыл напомнить, что службу должны нести добросовестно все и везде, в любом месте, где бы ни находились. Командир взвода тоже получил нагоняй, однако больше всех пострадал тот часовой, который вечером следующего дня снова стоял на посту, но уже у штаба батальона и с деревянным автоматом. Несомненно, это было наказание за такой серьёзный проступок, но также было и удивительно, как скоро наши умельцы смогли выпилить абсолютно точно похожую на автомат Калашникова деревянную модель.

Бóльший скандал, как оказалось, был ещё впереди, но сегодня днём от нас, разведчиков, командование батальона потребовало выделить один экипаж для выполнения боевого задания, какого – никто не знал, конечно же. Поехал третий экипаж, командиром с ними поехал старший лейтенант Валиев. Быстро собрались и уехали, а мы оказались предоставлены сами себе. Олег Барков как всегда, будучи старшим в отсутствие нашего командира, распределил ночные дежурства и остаток дня мы посвятили наведению порядка в палатке и самим себе. Что можно было бы поделать? Я бы с удовольствием почитал книги или газеты, но ничего этого у нас не было, почта к нам не приходила, да и как она могла к нам прийти, если мы сами только что уехали из части? Да и знала ли она, эта почта, куда надо доставлять письма и газеты?

Между тем, уже стемнело, а наши товарищи так и не вернулись. Какое-то нехорошее чувство щемило в груди, а ведь ещё часов шесть назад я позавидовал им в том, что они едут, а я остаюсь, но сейчас я уже не был уверен в том, хотел бы я оказаться на их месте или нет. И самое главное, никто ничего не знает и никто ничего не говорит. Как пришло время отбоя, Олег Барков скомандовал спать без каких-либо возражений, потому что отсутствие товарищей может быть «по плану», может быть и нет, но это не повод не поддерживать дисциплину в нашем подразделении. Возразить ему было трудно, как потому что с ним были все согласны, так и потому что это было бесполезно: Олег обладал богатырским телосложением и твёрдым непреклонным характером.

Сегодня от безделья спать совсем не хочется, поэтому надо просто лежать и думать о чём-то приятном. Но я не могу сконцентрироваться абсолютно ни на чём, мысли блуждают и разлетаются, как листы бумаги на ветру у неловкого писателя, о Насте думать не хочется – слишком грустно, о матери – слишком тягостно, как там она сейчас одна? Мечтать? Да, только мечтать. Я не успел придумать, о чём можно мечтать и заснул, слушая сквозь сон, как редкие капли дождя стучат по тенту палатки.

Не знаю, сколько я проспал, но вот сквозь сон я услышал привычное уже и негромкое рычание подъезжающей машины, нашей машины! Значит, скорее всего, всё нормально. Олег, оказывается, был на улице, и я услышал его зычный голос: «Ну что, где были, парни?». «Там, где стреляют», – ответил механик-водитель Игорь Авдеев.

Очень хорошо… что все вернулись невредимыми… ведь невредимыми? Очень хочется спать…

– Парни, подъём! – через неопределённое время разбудил меня как всегда громкий голос Олега Баркова (что же он, вообще не спит сегодня?). – Подъём! Подъём! Потоп!

Я не сразу понял, в чём дело, но сильнейшая барабанная дробь дождя в туго натянутую брезентовую палатку быстро привела меня в чувство, я подскочил и сразу же угодил в воду, которая была внутри уже по щиколотку: плавает всё, что не закреплено или не находится на нарах. Еле успев поймать свои кирзовые сапоги с портянками внутри, я успел правильно намотать последние, натянуть сапоги и быстро оделся – нам, судя по всему, предстоит весёлая ночка! Мы пока даже не знаем, что делать, но вот старший лейтенант Валиев стал командовать спокойно, трезво, рассудительно: если у кого надет свитер – свитер снять, положить в вещмешок; вынуть из вещмешка лопатку; вещмешок, спальный мешок – на нары, лучше всего прижать, если есть чем. Оружие – на отдельные нары.

На улице ливень стоит стеной, а сильный ветер превращает его в подобие накатывающихся волн. Стараясь перекричать весь этот природный шквал, старший лейтенант Валиев призвал нас набрасывать на стенки палатки грунт с целью её отягощения – для того чтобы она просто не уплыла. Грунт представляет собой жидкую глину где-то там глубоко внизу, под водой, и вместе с водой мы выбрасываем её на палатку со скоростью, с которой, наверное, никто из нас никогда не копал. Вода стекает, как ей и положено, вниз, а глина оседает на покатых стенках палатки. Стоять долго на одном месте нельзя, потому что глина засасывает и с каждым движением лопаты приходится делать шаги, чтобы не завязнуть. Тем из нас, кто в берцах, намного удобнее из-за плотной шнуровки; тем же, кто в сапогах, как я, необходимо таким образом танцевать на месте. Вода тем временем продолжает прибывать и приближается к краю голенища сапогов, которые у меня подвёрнуты внутрь. Ливень хлещет по лицу и временами причиняет боль. «Да уж, всё не так на этом Кавказе, – подумал я. – Даже ливень не такой, как у нас». Наша непромокаемая форма именно такая, по крайней мере, поначалу. Но уже через несколько минут работы все промокли с головы до пят, потому как горка если и оставалась непромокаемой, то вода заливалась за шиворот, в рукава, в сапоги – она была везде. Крупная капля попала мне прямо в уголок глаза. «Кавказ, Кавказ – хрен тебе в глаз!», – вспомнил я фразу из подростковой книги, проклиная эту погоду. Ту же самую работу, только изнутри, делают наши товарищи, набрасывают глину на стенки палатки – таким образом, получается своеобразный бруствер, из которого монолитом вырастают тонкие стены нашего жилища. Примерно через час ожесточённой борьбы со стихией старший лейтенант Валиев остановил нас, удовлетворённо посмотрел на палатку, потрогал её и даже… улыбнулся.