Шак Непобежденный. Автобиография настоящего монстра НБА

Парнем, о котором он говорил, был Джон Кончак. Он был громадным, неповоротливым белым чуваком, который даже не был хорош, но «Атланта Хокс» все равно подписала с ним контракт на целых 15 млн долларов. Ему дали прозвище «Джон Контракт».

У моего отца было два билета на игру «Сперс», и мы с ним пошли посмотреть на Джона Кончака. Мы сидим где-то на верхотуре, на худших местах, какие там есть, но я смотрю на этого парня и думаю: «Я могу быть лучше него».

Так что теперь мне есть на что нацеливаться. Тогда-то я и начал исправляться. Когда пацаны в поисках развлечений заходили ко мне, я отвечал им: «Простите, я больше не могу с вами водиться». Даже девочки – с ними я тоже сократил общение.

До той поры я все равно умудрялся находить себе проблемы почти что на каждом шагу. Одну весну я играл в команде AAU вместе с Чарльзом «Бо» Аутло, и отправился в Темпл, Аризона, для участия в турнире. Мы играли с командой из штата Вашингтон, и один парень там постоянно грубо фолил на мне. Я сказал ему, что ему не стоит делать это впредь, но он сделал, и тогда я развернулся и ударил его в лицо.

Людям из AAU это не слишком понравилось, и они выпнули меня. Бессрочно. Я довольно сильно приложил этого пацана, поэтому меня отправили домой. К счастью для меня, отца дома не было. Он уехал на сборы на пару месяцев и какое-то время еще должен был отсутствовать, поэтому он не знал о произошедшем – вплоть до сегодняшнего дня. Прости, Сержант.

Поскольку я не мог больше выступать в AAU, я отправился на армейскую базу и стал играть там с военнослужащими. Мой отец в то время заведовал спортзалом на нашей базе, и я всегда мог видеть, как он наблюдает за мной из окна. Он ни разу не вмешался, когда эти здоровяки молотили меня, но позже, вечером того дня, он сказал мне: «Не позволяй этим людям пинать тебя. Умей постоять за себя, сынок».

С девятилетнего возраста Сержант обучал меня азам игры, а потом говорил мне: «Иди играть». Если я отправлялся в парк, чтобы поработать там над чем-нибудь, он не увязывался следом, не падал мне на хвост. За свой прогресс я должен был отвечать сам.

Я уже готовился к выпускному году в школе, а Бо Аутло все так же играл за мою старую команду в AAU. На тот момент он был, пожалуй, лучшим игроком в Сан-Антонио. Теперь они увидели, как я хорош, и сочли, что со мной у них будет шанс на чемпионство, поэтому решили меня вернуть.

Мне приходится вести себя осторожно и избегать проблем, ведь я хочу играть за эту команду. Мне приходят письма почти из всех колледжей страны, и я думаю о том, что вся эта затея с баскетбольной карьерой может в итоге сработать, если я просто научусь не терять самообладания.

Сержант присутствует практически на всех моих матчах в старшей школе, и его трудно не заметить. Он так яростно наседает на арбитров, что моему тренеру даже не приходится утруждаться. После какого-нибудь неверного решения рефери можно было услышать голос моего отца, орущего с трибун: «Тупой ты, судейка!»

Мой отец собирался сделать все, чтобы я не упустил свой шанс. Все должно было быть правильно. Как-то раз посреди матча он встал и начал кричать мне, потому что моя игровая майка не была заправлена в шорты. Подобные вещи сводили его с ума. В итоге игру буквально остановили, для того чтобы я мог заправиться. Если бы в том спортзале на пол упала булавка, вы бы услышали. Все знали, что с сержантом Филипом Харрисоном шутки плохи. Большую часть моей карьеры в старшей школе он провел, крича мне с трибун: «Тащи его к корзине!»

Мы играли в классе 3А, и все там завидовали «Коул Кугарс». Я получал все внимание, всю прессу. Другие школы хотели обыграть меня и нашу команду самым беспощадным образом.

В нашей школьной баскетбольной программе не было места изыскам. Мы переодевались в помещении школьной группы, потому что отдельной раздевалки у нас не было. В то время я сильно увлекался рэпом и знал все тексты всех песен. Вдобавок мы сочиняли свои собственные. Одной из лучших песен был ремикс песни нашей школы. Она начиналась примерно так: «Славься наша альма-матер, да здравствуют зеленый и золотой». Мы добавили к этому свой бит, вкинули парочку бранных слов, нацепили свои пластиковые цепи со значками Mercedes, и народ просто покатывался со смеху от нас.

Тренер Мадура котировал только кантри. Когда он слышал мою рэп-музыку, он начинал орать: «Выруби этот мусор!» Тренер Мадура умело обращался с нами. Он очень сурово относился ко мне, но на площадке позволял мне многое, что я очень ценил. Он использовал меня для того, чтобы разбивать прессинг соперника. Мне бросали мяч, и я тащил его по площадке. Мои навыки работы с мячом были на высоте. Но главным образом, я умел забивать.

Помимо Дага и Джо, которые были участниками сборной штата по футболу и баскетболу и обладали внушительной скоростью у нас был еще пацан по имени Даррен Мэйти, который умел отлично управляться с мячом. Другим футболистом в нашей команде был Дуэйн Сайрус, еще один тру-спортсмен, добавлявший нам мышечной массы. Еще у нас был Джефф Петресс, умевший недурно бросать.

А еще был Робби, которого мы прозвали Duke of Juke. Робби получал мяч, бежал к корзине, как ошалелый, выкидывая по пути безумные финты, а добежав, отбрасывал мяч назад. Как-то раз мы играли, и Робби помчал к корзине, на ходу устроив шоу финтов в фирменном стиле Duke of Juke, но получив шанс на лэй-ап – вокруг него не было вообще никого, я серьезно, – он, вместо того чтобы забросить мяч, откинул его мне обратно на линию штрафного.

Я кричу ему: «Роб, ты что вытворяешь? Ты мог сделать лэй-ап. Такое надо забивать».

Роб вдруг останавливается посреди игры и со всей дури лупит мячом об пол. «Послушай сюда, – орет мне в ответ Duke of Juke, – стипендия мне не светит, сучара. А ты бери и бросай чертов мяч!»

Он был прав. Я был единственным, кому светила стипендия. Все замыкалось на мне.

В Техасе я нарвался на крайне неприятных людей. Расизм там процветал. В местах вроде Эшертона, Техас, и Пфлюгервилля, Техас. Если в те места приезжали чернокожие ребята вроде меня, местные встречали их плакатами с обезьянами. Когда ты ребенок, такое сильно ранит. Я и так уже стеснялся своих размеров, и такое отношение мне совсем не помогало. У меня не было выбора, кроме как учиться как-то справляться с этим.

Когда я играл за ЛСУ против команды Университета Миссисипи, мой партнер Стэнли Робертс бросал штрафные, и всякий раз одна половина зала скандировала: «Магилла!», а другая вторила ей: «Горилла!» Если его это и бесило, он этого не показывал. Я смотрел на него и думал: «Стэнли делает все правильно. Нельзя принимать это близко к сердцу». Если не можешь научиться смеяться над самим собой, долгая и несчастная жизнь тебе будет обеспечена, особенно если ты еще и ростом 2,13.

Марк Кьюбан, владелец «Даллас Маверикс», называл меня Толстяком Албертом, когда я бросал штрафные. Когда я впервые это услышал, я счел это уморительным. И из-за этого промазал. На самом деле, не совсем из-за этого, я ведь все время мажу штрафные, но байка получилась неплохая.

На третьем году моего обучения в старшей школе Коул мы были непобедимыми, мы буквально перевернули вверх дном весь мир техасского баскетбола. Приходя на тренировки, я не знал, кого встречу там на этот раз. В один день туда мог приехать Дэйл Браун из ЛСУ. В другой день Джерри «Акула» Тарканян из университета Невада-Лас-Вегас. А днем позже Джим Вальвано из Северной Каролины. Я с радостью их принимал.

Полагаю, это немного одурманило меня. Я прошел путь от неуклюжего ребенка, который, как считали все вокруг, вообще не умеет играть до настоящей знаменитости. Все и каждый в Сан-Антонио говорили обо мне.

Впрочем, тренер Мадура не собирался позволять мне задирать нос. Как-то раз на тренировке он дал нам двухминутную передышку на водопой, и я вышел из спортзала, сходил в ванную и неспешно вернулся обратно на площадку. Меня не было минут пять от силы, но к тому времени, как я вернулся, команда уже была на корте, выполняя упражнения.

Тренер Мадура устроил мне взбучку. «Быть может, весь остальной мир и считает тебя какой-то там суперзвездой, но мы тут с примадоннами не возимся», – сказал он.

Я был разгорячен. Конечно, я злился, но по большей части мне было стыдно. Я ничего не ответил, но когда мы снова начали играть, я начал заколачивать данки. Один за другим. После тренировки тренер Мадура рассмеялся и сказал: «Наверное, мне стоит почаще на тебя орать».

На третий год в школе мы с командой пробились в финал чемпионата штата. К игре против команды «Либерти Хилл» мы подошли без единого поражения. Они вообще не умели играть в посте. Это была команда из тощих белых чуваков, игравших во flex-нападение. Они бросали трешки отовсюду. В первой четверти я набрал три фола. Вскоре после этого схватил и четвертый, и всю третью четверть вынужден был просидеть на скамейке. Это очень раздражало. В какие-то моменты я действительно фолил на этих мелких чуваках, но порой они ныряли на пол, как только я оказывался от них на расстоянии в полметра. Рефери не понимали, что делать с парнем моей комплекции, поэтому их решение было таким: «Если сомневаешься, свисти фол большому пацану».

Когда твой лучший игрок вынужденно отсиживается на скамейке из-за четырех фолов, а твоя команда набирает в каждой атаке по два очка – в то время, как соперники набирают по три, – спустя время становится ясно, что у вас большие проблемы.

И все же у нас оставался шанс выиграть матч на последних минутах. Я вышел бросать штрафной, и если бы я реализовал оба броска, а потом мы успешно бы отзащищались, у нас как раз осталось бы время, чтобы попытаться вытащить игру.

Но я смазал оба броска.

Вот тогда это и началось – вся эта история со штрафными. Возможно, это было своего рода проклятие. Я, правда, не знаю, но с тех самых пор у меня были проблемы со штрафными бросками.

У каждого есть собственная теория о том, почему я не умею бросать штрафные: кто-то говорит, что у меня слишком большие кисти рук, кто-то, что дело в голове, что я слишком много раз меняю технику исполнения, что я недостаточно разгибаю руку, что мне нужно произносить молитву перед каждым броском, что мне нужно съедать перед матчем ровно три бутерброда с арахисовым маслом и обязательно без корочек на хлебе. Безумные теории.

У моей мамы были свои идеи на тему того, что я не умею бросать с линии. Когда мы жили в Германии, я частенько валял дурака, и как-то раз залез на дерево и упал с него, сломав себе запястья. Кажется, мне тогда наложили пару гипсов, но я не уверен. Они как будто зажили сами по себе, вот только с тех пор я не могу сгибать кисти рук назад, вообще. Как бы то ни было, мама считает, что корни моих проблем со штрафными бросками именно в этом.

К выпускному году в Коуле у нас начались проблемы на тренировках, потому что в команде не было игрока, который мог бы играть против меня на равных. Тренер Мадура нанял Херба Мора, бывшего боллера из Коула, до сих по удерживавшего рекорд школы по количеству набранных очков в одной игре. Он был моим учителем по геометрии и главным соперником на тренировках. Он был ростом под два метра и мог неплохо меня отмутузить. Он научил меня джамп-хуку.

И вскоре я начал доминировать. Выпускной сезон в старшей школе вот-вот должен был начаться, но сперва мне нужно было выбрать свой будущий колледж.

Люди всегда писали, что мой переход в ЛСУ был решенным делом, учитывая мои давние дружеские отношения с тренером Брауном, но это было не совсем правдой. Я чувствовал себя обязанным изучить все варианты – обязанным перед самим собой и своей семьей.

Мои родители не ездили со мной на собеседования в колледжи, хотя я уверен, что отец хотел бы на них присутствовать. Он переживал по поводу возможных скрытых выплат, о которых мы то и дело слышали.

Нелегальная вербовка студентов процветала, но я могу честно заявить, что во время своих поездок в колледжи я такого толком не видел. Несколько человек пытались всучить мне стодолларовые бумажки. Клали их мне в руку, когда пожимали ее и говорили: «Вот, убери в карман», но никаких мешков с деньгами и машин мне не предлагали. Оно и к лучшему. Если бы такое случилось, Сержант бы прикончил предлагавшего на месте.

Я посетил пять разных школ. Первой на моем пути была Северная Каролина, университет в Чапел-Хилл. Рик Фокс, позже ставший моим партнером по «Лейкерс», подобрал меня на тачке и вообще хорошо ко мне отнесся, но тренер Дин Смит решил погладить меня против шерсти. Он усадил меня в кресло в своем кабинете и сказал мне буквально следующее: «Я – Дин Смит. Вот, чего я добился. Я довольно крут, а ты вообще слышал про Майкла Джордана? Так вот я его тренировал». Он рассказывал мне о том, как много всего он выиграл, но я и так все это знал.

А еще я знал вот что – Дину Смиту гораздо больше меня нравился еще один парнишка из Техаса ростом 2,13. Он только что подписал парня по имени Мэтт Венстром, и поэтому я был для УНК лишь запасным вариантом.

Последнее, что мне сказал Дин Смит: «Если ты придешь к нам, ты сможешь стать как Майкл, как Джеймс Уорти, как Сэм Перкинс». Я вежливо кивал головой, а сам думал: «Нет, я поеду куда-то, где смогу стать первым».

И еще меня очень раздражало то, что Мэтт Венстром нравился им больше, чем я. Мне этот парень не нравился вообще. Я его не знал, но уже ненавидел его за то, что все говорили, будто у него больше преимуществ, чем у меня.

Кстати говоря, Венстром и правда оказался в Северной Каролине. По-моему, он набирал в среднем около двух очков за игру. А потом стал профессионалом и сыграл за «Селтикс» целых пять минут. Полагаю, Дин Смит никогда не говорил никому из своих рекрутов: «Ты вообще слышал про Мэтта Венстрома? Так вот я его тренировал».

В следующие выходные я посетил NC Стэйт, университет Северной Каролины в Роли, потому что очень хотел узнать, как идут дела у моего идола Чарльза Шеклфорда. Он приехал за мной на машине, и мы здорово поладили. У нас был один размер ноги. Мы обменялись парочкой баек о жизни в старшей школе. Мне нравился оригинальный Шак и нравился университет. Но тем вечером Шак спутался с какой-то девчонкой и оставил меня одного. В итоге мне пришлось тусоваться с парнем по имени Ави Лестер. Он играл на позиции четверки и умел высоко прыгать. Мы с ним отправились погулять, чтобы тоже познакомиться с какими-нибудь девочками, но удача нам не улыбнулась.

Тренер NC Стэйт Джим Вальвано был очень энергичным человеком, полным энтузиазма. За пару недель до моего визита он приезжал в дом моих родителей и разбил там наш стеклянный столик. Он немного нервничал и ерзал, и у него с собой были чемоданчик и книжка, которые он бросил на столик, разбив его вдребезги. Он был в таком ужасе. Он все время повторял: «Ох, простите меня, я заплачу за это, я за все заплачу».

Сержант сказал ему: «Ни за что платить вы не будете. Это правонарушение».

Мой отец всегда четко давал всем понять, что такое правонарушение.

Мне очень понравился NC Стэйт и очень понравился тренер Вальвано. Он сказал мне: «Нам очень нравится то, как ты играешь. Мы собираемся поставить тебя в пару к Шаку».

Звучало отлично, но скажу вам правду: я стал звездой буквально за одну ночь.

МНЕ ПОНРАВИЛОСЬ БЫТЬ ЗВЕЗДОЙ, И Я ХОТЕЛ ПРОДОЛЖАТЬ

ЕЙ ОСТАВАТЬСЯ, А У НИХ УЖЕ БЫЛА СВОЯ ЗВЕЗДА.

Следующей моей остановкой был университет Техаса в Остине. Тренером там был Том Пендерс. Он был чокнутым, пользовался автозагаром, но мне он тоже очень понравился. Он посетил много моих матчей в старшей школе. В Остине мы играли за чемпионство штата, поэтому я был наслышан о городе и знаменитой Шестой улице, где у них находились все бары, рестораны и клубы.

Единственной проблемой Техаса было то, что он находился слишком близко. Мне нужно было немного личного пространства. Нужна была свобода.

Мне было нужно убраться подальше от отца.

Фигурально выражаясь, с девяти лет до двенадцати я был заточен в тюрьме – личной тюрьме Сержанта. Потом, с двенадцати до четырнадцати, я жил в общежитии для бывших заключенных Сержанта. А когда мне исполнилось пятнадцать и баскетбольный пазл начал складываться воедино, меня освободили, но лишь условно. Так что, когда мне исполнилось семнадцать и я уже стал крупнее отца, я начал думать: «Я уже мужчина. Нужно начинать грести самостоятельно».

Разумеется, я по-прежнему безумно любил маму и не смог бы уехать слишком далеко.

Четвертой школой, которую я посетил, был Иллинойс. Я сошел с самолета, и меня подобрал Ник Андерсон. Впоследствии он стал моим хорошим другом и партнером по «Орландо Мэджик». Короче, Ник потащил меня на рынок на улице Максвелл. Это здоровый блошиный рынок, и там было вроде прикольно, вот только пока мы там гуляли, кто-то залез ко мне в карман. Мой бумажник украли. Уверен, что если бы тренер Лу Хенсон узнал об этом, он бы натурально обосрался. Я не стал рассказывать ему. Просто улыбнулся, пожал ему руку и сказал, что поездка складывается хорошо.

Тренер Хенсон мало говорил со мной. Он был настроен дружелюбно, но не собирался оголтело навязывать мне свой институт. Я сомневался, что смогу играть в Иллинойсе. В те времена они были очень сильны. У них были Ник Андерсон, Кендалл Гилл и Змей (Кенни Норман), а еще Кенни Бэттл.

Заключительная поездка была в ЛСУ. Я три года обменивался письмами с тренером Брауном, поэтому уже неплохо его знал. Я отправился на собеседование, и он отвез меня к себе домой – очень красивый дом с бассейном на заднем дворе. Увидев его, я сказал: «Вау». Никогда раньше я не видел таких красивых домов.

Тогда тренер Браун сказал мне: «Сынок, ты, наверное, думаешь, что этот дом очень и очень неплох, да? Если будешь слушать то, чему я собираюсь тебя научить, однажды сможешь купить себе такой дом, рядом с которым этот будет выглядеть халупой из гетто».

Хм-м-м-м. Мне это понравилось.

Тренер Браун сказал: «Я давно за тобой наблюдаю, и мне нравится, как ты прогрессируешь. Я знаю, что ты, скорее всего, выберешь другое место, но мне бы очень хотелось потренировать тебя. Ты, наверное, смог бы выходить здесь в старте, хотя я не совсем уверен».

Я слушал его вполуха вплоть до этой фразы. Я такой: «Чего? Он не уверен, что я смогу выходить в старте?» Остаток дня я был немного подавлен. Все вокруг говорили мне, что я величайший, а этот парень вдруг говорит мне, что он не уверен, смогу ли выходить в старте за его команду.

Игроки ЛСУ отвели меня в TJ Ribs на обед. Это ресторан неподалеку от кампуса, где куча всего посвящено ЛСУ: там даже выставлен приз Хайсмана, который Билли Кэннон завоевал в 1959-м. Владелец ресторана подошел ко мне и сказал, что, раз я приехал в ЛСУ, он будет внимательно наблюдать за мной.

Предыдущие четыре школы совершили одну ошибку – никто из них не сводил меня на футбольный матч. Тренер Браун попросил одного из своих игроков из ЛСУ, Вернела Синглтона, сводить меня. Я сижу на большом футбольном стадионе, вокруг люди, шум-гам, горит свет, и вдруг свет вырубается, а на меня наводят луч прожектора. Стадионный диктор начинает выкрикивать: «Поздоровайтесь с баскетболистом номер один среди старшеклассников – Шакилом О’Нилом! Пошумите как следует, если хотите, чтобы в следующем году он приехал играть сюда!»

Люди начинают сходить с ума. Я сижу на трибуне в окружении почти двадцати тысяч беснующихся человек и думаю про себя: «Черт, да эти люди меня знают!» Я начинаю оглядываться вокруг и вижу рядом таких горячих девчонок, каких никогда не видал, и они тоже машут мне. Я говорю одной из них: «Так если я приеду сюда, мы с тобой станем друзьями, ведь правда?» Она подмигивает мне и, посылая воздушный поцелуй, говорит: «Однозначно».

Дело с концом. Я подписываюсь в ЛСУ.

Тренер убедил меня, но теперь ему предстояло иметь дело с моим отцом, у которого были собственные твердые убеждения. Когда они оказываются за одним столом, Сержант глядит на Дэйла своим фирменным убийственным взглядом, но тренер Браун совсем не выглядит запуганным. Он говорит Сержанту: «Очевидно, что я здесь потому, что ваш сын – талантливый игрок. Сейчас все программы будут наперебой рассказывать вам о своих спортивных комплексах и о том, как они пробьются в финал Четырех, а еще обо всех деньгах, которые смогут заработать для Шакила.

Я же лишь хочу, чтобы вы знали, что я в первую очередь вербую личность, а уже потом баскетболиста, и если ваш сын решит послушать то, чему я собираюсь его научить, велик шанс, что и через двадцать пять лет я по-прежнему буду занимать место в его жизни. И притом значительное место».

Так он убедил Сержанта одобрить мой выбор. Могу сказать вам, что все, что сказал мне в тот день тренер Браун, действительно сбылось. Покинув ЛСУ в 1992-м, я перешел в NBA и заработал там миллионы долларов. Приобрел дом в Орландо площадью почти в шесть тысяч квадратных метров, в котором есть крытый спортзал, сигарная комната, кинотеатр и бассейн глубиной пять метров. И Дэйл Браун действительно занимает место в моей жизни. Он – член моего кружка доверенных лиц, а это очень и очень малочисленная группа.

Как только я даю согласие ЛСУ, я сразу же становлюсь рок-звездой в старшей школе Коул. Я скоро буду звездой студенческого баскетбола, поэтому уже сейчас начинаю вести себя соответственно, хотя еще продолжаю играть за «Кугарс».

На какое-то время мы теряем Джеффа Петресса из-за его плохих оценок, но это не имеет значения. Пацан по имени Эрик Бейкер тоже умеет забрасывать, и вот мы снова непобедимы, а я получаю все внимание прессы и начинаю думать, что я – Мужик. На наших играх каждый вечер аншлаги. Детишки выстраиваются в очередь, чтобы попросить у меня автограф. Партнеры начинают называть меня Shaquille the Deal, а иногда просто The Deal.

Чувство было потрясающее. Я так много времени провел в размышлениях о том, смогу ли когда-нибудь добраться до этого момента в своей жизни – особенно после того, как меня отцепили от команды в Германии. А теперь, как и говорил мне Сержант, все начало складываться как надо. Я правда думал, что я особенный, мама всегда говорила, что я таким стану.

И вот однажды я прихожу в школу и иду по левой стороне холла и замечаю, что все остальные идут по правой. Когда я сажусь за стол обедать, все встают из-за стола, как только я опускаю свой поднос. Я думаю: «Это еще что за черт?» Все подстроил Джо Кавальеро. Он думал, что я стал слишком задаваться. Он думал, что я забываю о команде и слишком сосредоточен на себе. Он был прав. Мне нужно было присмиреть. Джо собирался проследить за тем, чтобы я это сделал, потому что иначе мы не смогли бы побеждать.

Это дерьмо продолжалось с неделю. Мне было несколько одиноко, но у меня были Walkman и моя девушка-принцесса, так что могло быть и хуже. Несколько дней я думал: «Да пошли вы, парни. Кому вы нужны? Через три месяца я буду в ЛСУ».

Но я уловил посыл. Он был схож с тем, чему меня научил отец, когда я маленьким мальчиком по имени Шон играл в баскетбол в YMCA. Был матч за чемпионство. Мой отец был тренером, а парни из другой команды из кожи вон лезли, пытаясь меня обыграть.

У нас был довольно большой отрыв, и отец взял тайм-аут, снял меня с игры и выпустил пацана, который вообще играть не умел. До конца оставалось пять минут, а этот пацан постоянно терял мяч и лажал, что бы ни делал. Не успели мы оглянуться, как уже уступаем 10 очков, и мне нужно снова выходить, чтобы спасать игру. Я такой смотрю на отца и говорю: «Какого хрена? Зачем ты это сделал? Мы пытаемся победить». Он сказал мне: «Не всегда суть в том, чтобы победить любой ценой. Каждый заслуживает шанса. Ты должен развивать игроков рядом с собой. Так поступают великие игроки. Твоя задача – проследить за тем, чтобы все получилось».

А теперь я в выпускном классе старшей школы, и моя задача – проследить за тем, чтобы все получилось. В каждой игре я забирал себе мяч на первые семь владений, и мы обычно отрывались в счете – 10:2 или 14:4. Как только это происходило, я начинал продвигать мяч по площадке и подавать его Даррену Мэйти или Джо. Моя работа состояла в том, чтобы играть разыгрывающего центрового и делать так, чтобы все в команде были задействованы. Вместо того чтобы красоваться и забивать каждый раз, когда мы в нападении, я занимался вот этим. Так я сплачивал нас. Мой отец всегда учил меня командному баскетболу. «Невозможно выиграть в одиночку», – повторял он мне снова и снова.

Во время учебы в старшей школе я пережил много разного дерьма. Зависть просто зашкаливала. Люди ненавидели меня просто за то, что я был большим и хорошо играл.

Мы играли в Сабинале, Техас, городке примерно в 90 милях к востоку от Дель Рио, где пролегает мексиканская граница. Мы едем туда в командном автобусе, и тут я выглядываю в окно и вижу громадное пугало. Мы подъезжаем ближе, и я осознаю, что это пугало в 2 с лишним метра, как бы я. На нем надета джерси с моим номером, а на шее висит аркан. Все настолько шокированы этим, что не знают, что говорить, поэтому в нашем автобусе становится очень тихо.

Теперь я в бешенстве. До той поры я никогда особо не сталкивался с расизмом в своей жизни. Моей первой мыслью было: «Наверное, они пытаются пошутить». Но в аркане не было ничего смешного. Скорее всего, тут был расизм, но я просто не хотел в это вдаваться. Возможно, я просто не хотел в это верить.

Поэтому я решил расценить это так: эти люди набросили мне на шею аркан, значит, они хотят меня убить. А это значит, что я должен войти в то состояние, когда могу убивать взглядом. Я сказал своим партнерам: «Эти люди заплатят за это».

Мы заходим в спортзал, я в наушниках, я готов испепелить взглядом этих говнюков, а они оказываются кучкой мелких белых пацанов. Теперь я по-настоящему в бешенстве. Неужели вы, хилые ботаники, всерьез думаете, что победите меня? Я так не думаю.

Я выхожу и даю им то, что они хотели. Веду себя, как обезьяна. Данкаю и раскачиваюсь на кольце, воплю как бешеный. Хотели? Получите. Я вел себя совершенно безумно. Они думают, что я рехнулся. И теперь я смотрю им в глаза и вижу, что они напуганы. Мы сделали их. Самые легкие сорок с чем-то там очков, какие только у меня были.

В выпускной год меня часто дразнили по-разному. По какой-то причине людям это нравилось. В Саутсайде, школе, в игре против которой я гнул кольца, меня любили называть Шакзиллой или Фрикзилом. Я из тех ребят, что принимают критику и обзывательства двумя способами. Можно либо дать им задавить тебя и повесить нос, либо увидеть в этом мотивацию и постараться прыгнуть выше головы.

А вот то, чего они не понимали. Мой отец все время обзывал меня по-разному. Плакса. Слабак. Я все это уже слышал. Он начал это делать с тех пор, как мне стукнуло три года. Он знал, что меня ждет. Он подготавливал меня.

На плей-офф штата 1989 года команда моей старшей школы отправилась по-прежнему непобежденной, и я начал думать об истории нашей маленькой армейской базы, которая никогда ничего не выигрывала. Мы пришли из ниоткуда и могли выиграть чемпионство, и я говорил себе: «Я сделаю так, чтобы это случилось».

После одной из наших побед телевизионный репортер сунул мне в лицо микрофон и спросил: «В чем секрет успеха школы Коул в этом году?» Я ответил: «Секрет – это я».

Давления было много, но я хорошо справлялся. Я не хотел повторения ситуации третьего сезона. В Региональном финале мы снова встретились с «Либерти Хилл», и я наколотил 44 очка и сделал 18 подборов, а еще забил пять штрафных бросков в заключительную минуту, вырвав у них победу. Будем считать, что мы квиты.

Потом мы катком проехались по «Хирн» в полуфинале чемпионата штата, отмеченным одним из самых любимых моих моментов времен старшей школы. Один из моих парней навесил мне мяч на данк, но у меня был неудобный угол для атаки, поэтому я отбил мяч о щит, а потом вколотил его в корзину. Зацените, мне кажется, видео еще есть на YouTube.

И вот мы в Остине, Техас, перед решающей игрой за титул штата. Место забито до отказа – установлен новый рекорд посещаемости в чемпионате 3А. Мы играем против «Кларксвилла», и все в раздевалке нервничают, кроме меня. Я не нервничаю, потому что знаю, что мы победим. Мы обязаны победить. Для меня нет других вариантов.

Я оглядываю своих парней и вижу, что они напряжены. Очень напряжены. Каждые пять минут кто-то выбегает в туалет. Теперь пришел мой черед идти, и мне надо сходить по-большому. Я подтираюсь, и тут мне приходит идея. Она определенно мерзкая, но я думаю, что она может сработать. И вот я выхожу в раздевалку с салфеткой, покрытой дерьмом. Я начинаю бегать за своими партнерами по комнате с салфеткой в руке. Они все орут, воют и смеются, и вот уже время нам выходить, и они выходят уже расслабленными. Сработало.

План «Кларксвилла» на игру был таким же, как у всех остальных – попытаться заставить О’Нила перебрать фолов и вынудить его бросать штрафные. У них был игрок в посте по имени Тайрон Вашингтон, который все время выдвигался на броски с 4,5 метра. К перерыву он набрал двадцать четыре очка, но мы приняли решение оставить меня в тылу и оберегать корзину, вместо того чтобы выпрыгивать на него, пытаясь защищаться от него на периметре.

Он все время поддразнивал меня, говоря: «Ты сможешь меня опекать». Я просто рассмеялся ему в лицо. Я сказал ему: «Почему бы тебе не подойти поближе, где играют настоящие пацаны?»

Мы рано оторвались в счете и, в общем-то, так и не отдали преимущество. И конечно же, я снова влип с перебором фолов, и наш девяти- или десятиочковый отрыв, который у нас был в начале четвертой четверти, таял, потому что я сидел на скамейке с четырьмя фолами. Тренер Мадура повернулся ко мне и сказал: «Ты можешь играть без фолов?»

Я сказал ему, что могу. Я решил, что не буду блокировать броски и не стану данкать, если только путь к корзине не будет свободным, чтобы они не могли просить свистнуть фол в нападении. Как только я вернулся в игру и получил мяч, я сделал маневр, как будто собираюсь пойти на кольцо и вколотить данк, но вместо этого выпрыгнул и забил джамп-шотом.

Толпа на трибунах как будто ахнула, будто их удивило то, что я умею что-то помимо данков. Правда же была в том, что на тренировках я все время отрабатывал джамп-шоты. Я умел бросать из-за дуги. Спросите моих партнеров. Я все время изматывал их ими. Тренер Мадура сказал мне однажды, что, если нам когда-нибудь потребуется забить трехочковый в конце игры, он всерьез будет думать о том, чтобы дать пробить мне, потому что я умею и потому что мой бросок, как он знал, никто никогда не сумеет заблокировать.

В играх такие броски обычно не имели смысла, ведь я мог с такой же легкостью вколотить мяч слэм-данком. Самым важным были броски с высоким процентом реализации. Процент моих реализованных бросков с игры в выпускном сезоне в старшей школе равнялся 71 %.