Черный телефон

Призрак двадцатого века

Перевод Виталия Тулаева

Чаще всего ее можно увидеть при большом скоплении народа, хотя все знают историю о мужчине, который забрел на ночной сеанс в почти пустой кинозал на шестьсот мест. Отсидев половину фильма, он осматривается вокруг и обнаруживает ее в соседнем кресле, которое лишь минуту назад было свободно. Случайный зритель не отрывает от нее глаз, и она отвечает на его взгляд. Ее зрачки страдальчески расширены; из носа течет тонкая струйка крови. Как болит голова, шепчет она. Отойду ненадолго – расскажете потом, что я пропустила?

Именно в этот миг мужчина осознает: девушка бесплотна, словно голубой луч проектора. Сквозь ее тело просвечивает соседнее кресло. Она поднимается и тает в воздухе.

Еще ходит байка о компании друзей, забежавших в кинотеатр «Розовый бутон» в четверг вечером. Один из парней садится рядом с женщиной в голубом. Сеанс задерживается, и парень пытается завязать с соседкой разговор. Что показывают завтра? Завтра здесь будет темно и пусто, отвечает она. Это последний сеанс. С началом фильма женщина растворяется в воздухе.

Парень, беседовавший с ней, по пути домой погибает в дорожной аварии.

Каждый из этих рассказов о «Розовом бутоне» – ложь. Обычные выдумки людей, насмотревшихся ужастиков и вообразивших себя знатоками историй о привидениях.

Одним из первых Имоджен Гилкрист увидел сам владелец кинотеатра – Алек Шелдон. Ему семьдесят три, и он до сих пор управляется с проектором на вечерних сеансах. Поговорив с человеком пару минут, Алек всегда скажет, действительно ли тот видел ее. Свой опыт он хранит при себе и никогда не станет высмеивать чужие истории – это не лучшая реклама для бизнеса.

Тем не менее Алек уверен: тот, кто утверждает, что она прозрачна – лжет. Некоторые выдумщики разглагольствуют о кровотечении из носа, из глаз, из ушей, заявляют, что Имоджен бросала на них умоляющие взгляды, просила вызвать доктора… Какие глаза, какие уши? Это все неправда. Если уж она с кем-то заговаривает, то точно не о медицинской помощи. Многие сочинители начинают свой рассказ так: «Знаешь, что я видел? В жизни не поверишь!» И они правы: Алек не поверит, хотя терпеливо выслушает собеседника, подбадривая его легкой улыбкой.

Те, кому в самом деле являлась Имоджен, не побегут делиться с Алеком. Чаще всего он сам вычисляет таких людей: после сеанса они бесцельно блуждают по вестибюлю; у них шоковое состояние, им нужно срочно присесть. Ни один из них не скажет: «Ты не поверишь…» – слишком свежи впечатления. Поверят не поверят… Эта мысль посещает свидетелей гораздо позже. Каждый раз, размышляя о воздействии, которое она оказывает на этих редких бедолаг, Алек вспоминает Стивена Гринберга, выходящего прохладным воскресным днем из кинотеатра, не дожидаясь окончания «Птиц».

Наступил 1963-й, Стивену исполнилось двенадцать, и лишь еще через двенадцать лет он станет знаменитостью. Тогда Стивен еще не был золотым мальчиком.

* * *

Алек стоял в переулке за кинотеатром, покуривая сигарету, когда услышал, как открылась дверь запасного выхода. Он обернулся. В дверном проеме маячил высокий парнишка. Прислонился к косяку – и ни туда ни сюда. Мальчик щурился на яркое солнце с обескураженным, удивленным видом только что разбуженного ребенка.

Из темноты за дверью неслись пронзительные крики воробьев, и зоркий глаз Алека различал беспокойно ерзающих в темном зале зрителей; кто-то негромко заплакал.

– Эй, парень! – сказал Алек. – Ты уж решайся – вперед или назад, но дверь прикрой.

Мальчишка, имени которого Алек тогда не знал, повернулся и бросил в кинозал долгий сосредоточенный взгляд. Затем сделал шаг на улицу, и дверь мягко закрылась, повернувшись на пневматических петлях. Мальчик молча замер у входа.

«Птицы» шли уже пару недель, и Алеку случалось видеть зрителей, покинувших зал до окончания картины. Вот только среди них не было ни одного двенадцатилетнего мальчугана – ведь подобных фильмов подростки ждали годами. Впрочем, как знать? Вдруг у ребенка схватило живот…

– Кока-колу забыл, – рассеянно, едва слышно пробормотал парнишка. – Там еще полбутылки…

– Может, вернешься поищешь?

Мальчик посмотрел ему в глаза. Его взгляд был полон тревоги, и Алек все понял.

Только не это…

Он затоптал окурок.

– Я сидел с мертвой тетей, – выдохнул мальчик, и Алек кивнул. – Она… со мной разговаривала.

– Что сказала?

Алек вгляделся в лицо мальчишки. Так и есть – смотрит на дверь кинотеатра расширенными от ужаса глазами.

– Сказала, что в восторге от кино, а когда она в восторге – непременно хочет поболтать.

* * *

Алек знал: если уж она с кем-то заговаривает – то исключительно о фильмах. Обычно ее собеседниками становятся мужчины, хотя порой она выбирает и женщин. Самый яркий пример – Лоис Вайзель. Алек тщился догадаться, что заставляет ее показаться в зале – даже делал заметки в блокноте. Фиксировал, кому она явилась, когда и на каком именно фильме:

Лиланд Кинг – «Гарольд и Мод», 1972.

Джоел Харлоу – «Голова-ластик», 1977.

Хэл Лэш – «Просто кровь», 1985…

Со временем у него появилась теория о необходимых условиях, способствующих ее появлениям; впрочем, некоторые положения приходилось регулярно дорабатывать.

В молодости Алек не переставал о ней думать, пусть порой эти мысли и уходили на задний план. Она стала настоящим наваждением. Было время, когда ее образ отступил: кинотеатр процветал, и Алек превратился в уважаемого бизнесмена, к мнению которого прислушивались и в торгово-промышленной палате, и в городском совете. Иногда он не вспоминал о ней неделями, а потом она снова показывалась (а может, люди выдумывали), и рассказы очевидцев вновь бередили его душу.

Потом был развод. Оставив дом бывшей жене, Алек перебрался в комнатку под кинотеатром. Через несколько лет за городом открылся новый кинокомплекс на восемь залов, и навязчивые идеи тут же дали о себе знать. Впрочем, на этот раз Алека больше беспокоила судьба кинотеатра, хотя, по большому счету, – какая разница? Да никакой. Думаешь о «Розовом бутоне» и все равно возвращаешься к ней. Кто мог предположить, что он так быстро состарится, да еще и влезет в долги? Алек заработал бессонницу; в голове постоянно крутились дикие, отчаянные проекты – кинотеатр следовало спасать. Только и думаешь, что о выручке, персонале и продаже ненужного оборудования.

Пытаешься забыть о деньгах – тут же новые мысли: куда податься, если закрыть бизнес? В дом престарелых? Матрацы, провонявшие обезболивающими мазями, сгорбленные маразматики со вставными челюстями, просиживающие в общей комнате за просмотром мыльных опер… Отличное местечко для того, чтобы тихо уйти из жизни. Уподобляешься обоям, медленно выцветающим под солнечным светом из окошка…

Одним словом, ничего хорошего. Еще хуже становится, когда прикидываешь: а что будет с ней, если «Розовый бутон» прикажет долго жить? Пустой гулкий зал, из которого давно вынесли кресла, залежи пыли в углах, окаменевшая жвачка, намертво приставшая к цементу… В кинотеатре пьют и трахаются местные подростки. Кругом раскиданы пустые бутылки, на стенах – безграмотные граффити, а перед экраном, словно насмешка, валяется использованный презерватив. Покинутое, разгромленное здание. Она уйдет…

А если нет? Это еще хуже.

Он ее видел, говорил с ней. Ему тогда было пятнадцать; недели не прошло с тех пор, как Рэй погиб в южной части Тихого океана. Алек еще не успел оплакать старшего брата, когда президент Трумэн прислал письмо с соболезнованиями – письмо формальное, однако подпись внизу была настоящей. Годы спустя он осознал, что ту неделю провел в состоянии шока, потеряв человека, которого любил больше всего на свете. Конечно, Алек получил тогда психологическую травму, хотя о таких диагнозах в сорок пятом слыхом не слыхивали. Под шоком тогда понимали разве что контузию после артобстрела…

Матери он врал, что по утрам уходит в школу, только в школе его не видели – Алек слонялся по городу в поисках приключений на свою задницу. Воровал конфеты в «Америкэн Ланчеонетт» и объедался ими на заброшенной обувной фабрике – та закрылась, а работники ушли на фронт – кто во Францию, кто на Тихоокеанское побережье. Потом, набив живот сладким, тренировал бросок, швыряя камнями в окна.

Он прошел по переулку к задам кинотеатра. Гладкая металлическая дверь без ручки была прикрыта неплотно, и Алек, подцепив ее край ногтями, проник внутрь. Сеанс начинался в 15.30, и народу в «Розовый бутон» набилось немало – в основном детишки с мамами. Утопленный в стене пожарный выход располагался чуть выше уровня зрительного зала, и в скрывающей его тени вторжения безбилетника никто не заметил. Пригнувшись, он прошел между рядами и сел сзади.

* * *

– Говорят, Джимми Стюарт^[2] уехал на Тихий океан, – рассказывал приехавший на побывку брат, пока они играли в мяч на заднем дворе. – Представляешь, мистер Смит участвует в ковровой бомбардировке – выбивает красную нечисть из Токио? Бредовая идейка, тебе не кажется?

Рэй считал себя настоящим киноманом, и они с Алеком за месяц посмотрели все, что поступало в прокат: и «Батаан», и «На линии огня», и «Иди своим путем».

* * *

Перед картиной показывали трейлер очередной серии длинного фильма о последних приключениях поющего ковбоя. У главного героя были длинные ресницы и темные, почти черные губы. Фильм Алека не заинтересовал. Поковыряв в носу, он задумался, как бы раздобыть бутылку колы. Денег у него не было. Тем временем начался сеанс.

Сперва Алек не понял, что это вообще за кино, хотя предполагал, что пробрался на мюзикл. Сначала на экране появился оркестр перед синим занавесом. Потом вышел конферансье в накрахмаленной рубашке и рассказал зрителям о предстоящем им небывалом развлечении. Дальше он болтал об Уолте Диснее и художниках его киностудии, и Алек сполз вниз в своем кресле, уронив голову на грудь. Оркестр разразился мощным вступлением струнных и духовых инструментов. Сбылись худшие опасения Алека – какой там мюзикл? Обычный музыкальный мультик. А на что он рассчитывал? В зале полно малышни. Чего ждать от дневного сеанса в будний день, который предваряется показом трейлера к серии про напомаженного мурлыку из диких прерий?

Через несколько минут Алек, приподняв голову, осторожно выглянул сквозь щелку между пальцев. Пока на экране мелькало нечто абстрактное: серебристые капли дождя падали на землю на фоне клубящегося дыма; пепельно-серое небо озарялось золотистыми всполохами. Алек уселся поудобнее. Ощущения были странными. Вроде скучно – и в то же время интересно. Изображение оказало на Алека гипнотический эффект: тонкие красные нити метались в водовороте звезд и облачных за́мков, сверкающих в багровых лучах заходящего солнца.

Малыши беспокойно ерзали в креслах. Одна маленькая девочка спросила громким шепотом: «Мам, а когда будет Микки?» Дети нетерпеливо ждали окончания сеанса, словно звонка на перемену. Действо перешло в следующую стадию, и оркестр заиграл Чайковского. Алек напряженно выпрямился, даже наклонился вперед, упершись локтями в колени. Над темным лесом порхали феи, касаясь волшебными палочками цветов и скоплений паутины, оставляя за собой широкий шлейф сверкающей росы. Алек ошеломленно, с непривычным чувством тоски следил за их полетом. У него вдруг родилось ощущение: за этим зрелищем можно наблюдать вечно.

– Так и сидела бы здесь всю жизнь, – произнес сбоку девичий голос. – Сидела бы и смотрела…

Алек и не подозревал, что соседнее кресло занято, и едва не подпрыгнул, услышав тихий голосок. Он знал наверняка, что в начале сеанса ни справа, ни слева от него никого не было.

Ей наверняка не больше двадцати – всего на несколько лет больше, чем Алеку. Какая девушка! Его сердце забилось чаще – только бы ничего не испортить… В ее по-детски удивленной улыбке светилось восхищение, и Алеку захотелось сказать что-нибудь умное, вот только слова застряли в горле.

Соседка наклонилась к нему, по-прежнему не сводя глаз с экрана, и мягко тронула его за локоть.

– Простите, если побеспокоила, – прошептала она. – Обязательно нужно с кем-то поболтать, если кино захватывает. Ничего не могу с собой поделать.

Он сразу кое-что отметил: во-первых, даже через свитер чувствовалось, что ее рука холодна как лед. Во-вторых, на верхней губе девушки, под левой ноздрей, повисла капелька крови.

– У вас кровь из носа течет, – вполголоса сказал он (кажется, слишком громко), и тут же пожалел.

Другой возможности произвести впечатление не будет… Ему бы подать девушке платочек, прошептав бархатным голосом Синатры: «Вы вся в крови…». Алек пошарил по карманам, однако ничего подходящего не нашел.

Девушка, оставив его слова без ответа, рассеянно провела рукой под носом, размазав кровь по верхней губе, и Алек, так и не вынув рук из карманов, замер, разглядывая ее. Что-то с ней не так… Было нечто странное в их коротком разговоре в темном кинозале, и Алек машинально выпрямился в кресле, отодвинувшись от девушки.

Она тихонько засмеялась происходящему на экране и вновь наклонилась к нему.

– Разве это для детей? Гарри Парселлс любит свой кинотеатр, но фильмы выбирать не умеет.

Из ее левой ноздри на губу стекла новая струйка крови, однако Алека поразило кое-что еще. Они сидели прямо под амбразурой будки киномеханика, и в голубом луче проектора кружили мотыльки и еще какая-то крылатая мелочь. Один из мотыльков, спикировав на ее лицо, пополз по щеке, однако она словно ничего не заметила, и у Алека на миг сбилось дыхание.

Она снова зашептала:

– Он ведь думает: раз мультик – значит, детям понравится. Странное дело – Гарри так увлекается кино, и так мало о нем знает… Недолго ему осталось здесь заправлять.

Она с улыбкой глянула на Алека, показав окрасившиеся кровью зубы, а тот словно прилип к креслу. Еще один снежно-белый мотылек сел ей на шею рядом с нежным ухом.

– Рэю мультфильм пришелся бы по душе, – продолжила она.

– Сгинь… – хрипло выдавил Алек.

– Этот кинотеатр – твое место. Наше место, – отозвалась она.

Наконец он преодолел оцепенение, вскочив на ноги. Первый мотылек уже забрался ей в волосы. Алек, тихо застонав, сделал шаг к проходу, а она не сводила с него глаз. Пробираясь между рядов, он наступил на ногу толстому парнишке в полосатой футболке. Тот взвизгнул, сердито зыркнув в его сторону, и Алек на миг отвел взгляд от своей соседки.

Смотри, куда прешь, тупица…

Обернувшись к девушке, Алек обнаружил, что та обмякла на сиденье, свесив голову на плечо и непристойно раскинув ноги. Прошла всего секунда, а кровавые потеки из носа уже запеклись, и тонкие губы девушки словно подвели коричневой каймой; глаза закатились, попкорн из перевернутого стаканчика просыпался на подол платья.

Она не шевелилась. Алек, едва сдержав рвущийся из горла крик, вновь посмотрел на сердитого мальчишку. Тот вскользь глянул на кресло, в котором лежала мертвая девушка, отвернулся, как ни в чем не бывало и, презрительно ухмыльнувшись, вопросительно уставился на Алека.

– Сэр, – сказала мать толстячка, – проходите быстрее. Вы нам мешаете.

Алек моргнул: кресло рядом с его местом было сложено. Мертвая девушка исчезла. Он быстро двинулся к проходу, стукаясь о чьи-то колени. Несколько раз чуть не упал, цепляясь за сидящих зрителей. И тут зал взорвался криками и аплодисментами. Сердце Алека бешено забилось, и он, вскрикнув от неожиданности, обернулся через плечо. На экране появился долгожданный Микки Маус в мешковатых красных подштанниках.

Алек, пробежав по проходу, толкнул обитые кожей двери и, зажмурившись от дневного света, вырвался в вестибюль. Накатила жуткая слабость. Кто-то схватил его за плечо и, развернув, довел до лестницы на балкон. Алек тяжело осел на нижнюю ступеньку.

– Отдышись, – сказали ему. – Посиди. Уверен, что тебя не стошнит?

Он помотал головой.

– Если не уверен, подожди: я принесу пакет. Пятна с этого ковра оттереть не так-то просто. Зрители не больно разбегутся покупать попкорн, если здесь будет вонять рвотой.

Мужчина, немного повременив, молча повернулся и зашаркал прочь, однако быстро вернулся.

– Вот, держи. За счет заведения. Пей не торопясь, сразу полегчает.

Алек сжал в руках покрытый холодной испариной картонный стакан и, нащупав губами трубочку, сделал глоток пузырящейся ледяной колы. Подняв глаза, он обнаружил нависшего над ним высокого мужчину с покатыми плечами и заметным брюшком. Темный ежик, встревоженные бесцветные глазки за нереально толстыми стеклами очков.

– Там мертвая девушка, – пробормотал Алек, не узнав собственный голос.

Высокий мужчина, резко побледнев, бросил тоскливый взгляд в сторону кинозала.

– Никогда ее не было на дневных сеансах… Думал, что она появляется только по вечерам. Господи, это ведь детский мультик! Ну чего ей от меня надо?..

Алек откашлялся, не в силах избавиться от мыслей о мертвой девушке, и наконец выдавил:

– Мультик вовсе не детский.

– Еще какой детский, это ведь Уолт Дисней, – с легким раздражением возразил мужчина.

– Вы – Гарри Парселлс? – помолчав, пробормотал Алек.

– Ну да, а ты откуда знаешь?

– Так, догадался. Кстати, спасибо за колу.

Гарри провел его за торговые прилавки, открыл дверь, и они спустились на площадку первого этажа. Справа находился маленький, заваленный коробками с кинопленкой офис. Стены пестрели выцветшими, неаккуратно налепленными афишами: «Город мальчиков», «Дэвид Копперфилд», «Унесенные ветром».

– Похоже, она тебя напугала? – спросил Гарри, плюхнувшись в кресло за офисным столом. – Пришел в себя? На тебе лица нет.

– Кто она?

– У нее что-то лопнуло в мозгу, – ответил Гарри, приставив палец к виску. – Это произошло шесть лет назад – прямо во время премьерного показа «Волшебника страны Оз». Жуткое дело. Она не пропускала ни одного фильма. Мы с ней часто разговаривали, слегка дурачились… – Его голос дрогнул, и Гарри, смущенно помолчав, положил толстые руки на стол. – А теперь она пытается довести меня до банкротства.

– Вы ее тоже видите, – уверенно сказал Алек, и Гарри кивнул.

– Первый раз она явилась через несколько месяцев после смерти. Сказала, что это место – не мое. Понятия не имею, с чего она решила отобрать у меня кинотеатр – мы ведь прекрасно ладили. Тебе тоже предложила убираться?

– Что она здесь делает? – спросил Алек, будто не расслышав.

В горле все еще стоял ком. Наверное, глупый вопрос…

Гарри долго и недоуменно смотрел на него сквозь толстые очки и, наконец, тряхнув головой, объяснил:

– Она несчастна. Умерла, не досмотрев «Волшебника», вот и тоскует. Могу ее понять. Отличный был фильм. Я бы на ее месте чувствовал, что меня ограбили.

– Эй! Есть здесь кто-нибудь? – послышался голос из вестибюля.

– Минутку! – крикнул Гарри, бросив на Алека страдальческий взгляд. – Девушка-киоскер вчера сообщила, что намерена уволиться. Даже времени найти замену не дала.

– Это… из-за призрака?

– Что? Черт, да нет. Она уронила в попкорн накладной ноготь, так что я приказал ей: больше никакого маникюра. Кто обрадуется, обнаружив в стакане ноготь? А она говорит: сюда ходит полно знакомых мальчиков, так что без маникюра ей работать неприятно. Предложила мне продавать попкорн самому, – рассказал Гарри, выбираясь из-за стола с газетной вырезкой в руке. – Вот, почитай, здесь о ней все написано. И не убегай, мы с тобой еще не закончили, – строго предупредил он, хмуро глянув на Алека.

Тот проводил Гарри взглядом, размышляя, что означает его просьба, и поднял вырезку. Некролог… Бумажка была ветхой, помятой, с выцветшим шрифтом – похоже, ее не раз перечитывали. Звали девушку Имоджен Гилкрист, на момент смерти ей исполнилось девятнадцать. Работала в канцелярском магазине на Уотер-стрит. Родители – Колм и Мэри – пережили свою дочь. Все дружно вспоминали о ее заразительном смехе и прекрасном чувстве юмора, рассказывали, как Имоджен любила кино: смотрела все, что выходило в прокат, посещая премьерные показы. Могла перечислить актерский состав любого фильма – какой ни назови. Имоджен была словно фокусница – вспоминала даже имена актеров, занятых в эпизодах. В старшей школе она возглавляла драматический кружок, принимала участие в каждой постановке, продумывала декорации и освещение. «Считал, что она станет кинозвездой, – говорил ее преподаватель драматического искусства. – С такой внешностью, с таким искренним смехом… Попадись она на глаза хорошему режиссеру – назавтра проснулась бы знаменитой».

Прочитав некролог, Алек осмотрелся. Гарри еще не вернулся. Он перевел взгляд на вырезку, осторожно погладив ее уголок. Как несправедливо! У него начало жечь глаза. Только расплакаться не хватало… Уж совсем ни в какие ворота. Что это за мир, где молодая, веселая, полная жизни девушка на ровном месте умирает! Алек сознавал, что странно так переживать по совершенно незнакомому человеку, однако вспомнил Рэя и письмо президента с выражениями «пал смертью храбрых», «защищая свободу» и «Америка гордится». Вспомнил, как они с Рэем смотрели «На линии огня» в этом самом кинотеатре: сидели рядышком, касаясь друг друга плечами и закинув ноги на соседние кресла. «Только глянь на Джона Уэйна, – заметил брат. – Для него потребовалось бы два бомбардировщика – один вез бы Джона, другой – его яйца». Глаза Алека нестерпимо защипало; дыхание сперло. Он потер мокрый нос и попытался не разрыдаться в голос.

Вытерев лицо подолом рубашки, Алек положил некролог на стол и занялся разглядыванием афиш и коробок с кинолентами. В углу комнаты валялся завиток пленки – на десяток кадров. Интересно, из какого фильма? Подобрав обрывок, он рассмотрел на пленке девушку с закрытыми глазами и запрокинутым лицом: вот-вот поцелует обнимающего ее мужчину. Алеку хотелось, чтобы и его когда-нибудь так поцеловали. Как волнительно держать в руках кусок настоящего фильма! Повинуясь внезапному порыву, он спрятал пленку в карман и вышел из офиса на лестницу.

Куда пропал хозяин кинотеатра? Сверху донеслось тихое жужжание и какие-то щелчки. Ага, проектор! Похоже, Гарри меняет бобину.

Алек забрался по ступенькам и вошел в будку киномеханика – темное помещение с низким потолком и парой квадратных проемов, выходящих в зрительный зал. Огромный «Витафон» – тусклая махина из нержавеющей стали – стоял у одного из окошек. Гарри примостился сбоку, склонившись к амбразуре, через которую в зал падал луч проектора. Услышав шаги, Парселлс бросил на Алека короткий взгляд, однако не прогнал – лишь кивнул и снова отвернулся к окошку.

Алек осторожно подобрался ко второму проему – можно? – и прислонился к стеклу, разглядывая темный зал.

Кинотеатр был залит глубоким голубоватым светом от экрана: тот же дирижер, тот же оркестр. Диктор объявлял следующую часть. Алек скосил глаза вниз и легко нашел свое место в пустом правом углу задних рядов. Он подсознательно ожидал увидеть ее, с задранным вверх лицом и капелькой крови на губе – вдруг заметила наверху его, Алека? Сразу нахлынули страх и непонятное возбуждение, однако ее в кресле не было, и Алек удивился своему разочарованию.

Заиграла музыка; запела скрипка, забирая то высокие, то низкие ноты, затем тяжело заухала духовая секция – прямо военный марш! Взгляд Алека переместился на экран – переместился и застыл. По спине пробежал озноб, руки покрылись мурашками.

На экране поднимались из могил мертвецы; целая армия водянисто-белесых призраков восстала из земли, уходя в ночь. Плечистый демон, оседлавший вершину горы, манил к себе покойников. И они пошли. Истлевшие саваны развевались на изможденных телах; лица мертвецов были тоскливы, печальны…

Алек задержал дыхание, чувствуя, как в груди поднимается волна страха и удивления.

Демон расколол гору, и разверзся Ад. В расщелине вспыхнули огни, внизу запрыгали, затанцевали бесы. Алек понял: фильм про войну, про его брата, погибшего ни за что ни про что на тихоокеанских рубежах – Америка гордится. Фильм об искалеченных воинах, о том, как их промокшие раздутые тела покачивались в прибое, бьющем в дальневосточный берег. Это была картина про Имоджен Гилкрист, дочь Колма и Мэри, которая так любила кино и умерла в девятнадцать лет от кровоизлияния в мозг, непристойно раскинув ноги в проходе зрительного зала. Фильм рассказывал о молодых парнях, молодых здоровых парнях, в телах которых понаделали дырок, и жизнь уходила из них толчками артериальной крови; их мечты не сбылись, их планы пошли прахом. О парнях, которые любили и были любимы, – они ушли, чтобы уже не вернуться.

«Я, Гарри Трумэн, сегодня молюсь за него…», «…считал, что она станет кинозвездой…» – вот и все, что от них осталось.

Где-то далеко прозвонил церковный колокол, и Алек поднял взгляд на экран. Ряды мертвых таяли во тьме, а демон распахнул огромные черные крылья, спрятав глаза от надвигающейся зари. Музыка наплывала негромкими, вкрадчивыми волнами. В холодном небе появились проблески голубизны; зародился рассвет, озарив кроны берез и северных сосен.

Алек досмотрел фильм, испытывая чуть ли не религиозный трепет.

– А мне больше нравится «Дамбо», – буркнул Гарри, щелкнув выключателем на стене.

Голая лампочка залила помещение резким белым светом. Конец ленты выскочил из проектора и ушел во вторую бобину, которая закрутилась, хлопая хвостиком пленки. Гарри выключил «Витафон» и глянул на Алека.

– Выглядишь уже лучше, вон и румянец на щеки вернулся.

– О чем вы хотели поговорить?

Алек вспомнил хмурый взгляд Гарри, когда тот выскочил из офиса, приказав ему оставаться на месте. Вдруг он знает, что я прошел без билета? Будет скандал…

– Хотел вернуть тебе деньги за билет или предложить два бесплатных прохода на любой фильм, – сказал Гарри. – Это все, что я могу.

Алек долго молчал, уставившись на хозяина кинотеатра.

– За что?

– За что? За твое молчание. Знаешь, что будет с кинотеатром, если история про нее выплывет наружу? Боюсь, люди не захотят платить деньги за соседство с болтливой мертвой девушкой в темном зале.

Алек потряс головой. Значит, зрители откажутся от кино, если выяснится, что «Розовый бутон» – дом с привидениями? Так считает Гарри? Алек придерживался другого мнения: все будет как раз наоборот. Люди готовы раскошелиться, чтобы испытать страх во тьме. Иначе почему народ идет на ужастики?

Он вспомнил, что сказала Имоджен о Гарри: «Недолго ему осталось здесь заправлять».

– Так чего же ты хочешь? – осведомился Гарри. – Абонемент?

Алек снова помотал головой.

– Деньги?

– Нет.

Гарри замер с бумажником в руке, удивленно и сердито посматривая на Алека.

– Тогда что?

– Как насчет работы? Кто-то ведь должен продавать попкорн. Обещаю не носить на смену накладные ногти.

Гарри долго не отводил от него взгляда, затем сунул кошелек в задний карман.

– По выходным работать сможешь?

* * *

В октябре начинают ходить слухи, что Стивен Гринберг вернулся в Нью-Гемпшир для натурных съемок к новому фильму. В главных ролях вроде бы Том Хэнкс и Хэйли Джоел Осмент, а фильм – про запутавшегося учителя, работающего с малолетними гениями. Алека интересует только одно – похоже, Стивен на пути к новому «Оскару». И все же он предпочитает его ранние работы в стиле саспенса и фэнтези.

Удастся ли пробиться на съемочную площадку? Видите ли, я ведь знаю Стивена с пеленок… Дадут ли ему поговорить с ним? Поразмыслив, он отказывается от своего плана. Наверняка в Новую Англию приедут сотни людей, каждый из которых расскажет, что хоть раз в жизни да общался со Стивеном. Алек и сам говорил с ним лишь однажды – в тот день, когда Стивен увидел ее. Ни до, ни после они лицом к лицу не встречались.

Так что Алек был безмерно удивлен, получив в пятницу вечером звонок от личного ассистента Стивена – жизнерадостной деятельной женщины по имени Марсия. Она ставит Алека перед фактом: Стивен рассчитывает с ним встретиться. Если Алек сможет подскочить – удобно ли ему в воскресенье, прямо с утра? – то его будут ждать у главного корпуса академии. Хорошо бы часиков в десять, бодро говорит она и бросает трубку. Лишь по окончании разговора Алек понимает: это не приглашение. Извольте явиться.

Один из помощников Стивена, мужчина с эспаньолкой, встречает Алека у главного корпуса и провожает его до съемочной площадки. Алек присоединяется к небольшой кучке людей, наблюдая издали, как Хэнкс и Осмент бродят по квадратной зеленой лужайке, усеянной опавшей листвой. Хэнкс задумчиво кивает, прислушиваясь к оживленной болтовне напарника. Прямо перед ними катится тележка оператора – два человека сидят на ней с камерой, еще двое подталкивают сзади. Стивен с небольшой группой участников действа стоит поодаль, наблюдая за кадром в видеомониторе. Алек с удовольствием следит за работой профессиональных актеров – раньше на съемках ему бывать не доводилось.

Наконец Стивен удовлетворен. Немного пообщавшись с Хэнксом на понятные только им темы, он направляется к толпе, в которую затесался Алек, и высматривает его застенчивым и в то же время пытливым взглядом. Наконец углядев старика, Стивен расцветает широкой улыбкой, показав щель между передними зубами, и поднимает руку в приветственном жесте. На миг известный режиссер становится тем самым долговязым мальчишкой из прошлого.

Не желает ли Алек перекусить? В буфете есть содовая и хот-доги. По пути Стивен явно нервничает, позвякивает мелочью в кармане, искоса поглядывая на Алека. Наверняка хочет поговорить об Имоджен, только не знает, как приступить… Наконец начинает – с воспоминаний о «Розовом бутоне». Рассказывает, как любил их маленький кинотеатр, сколько великих фильмов впервые увидел в родном городе. Алек улыбается и поддакивает, втихомолку удивляясь: похоже, Стивен все это себе внушил – ведь он никогда не ходил в кино после «Птиц». Ни одного из перечисленных им фильмов мальчик в «Розовом бутоне» не видел.

Стивен, запинаясь, интересуется, что станет с кинотеатром после того, как Алек отойдет от дел. Нет-нет, он ни на что не намекает! А все же: сколько еще Алек планирует работать?

Вряд ли долго… Больше Алеку сказать нечего. Ни к чему унижаться, выпрашивая подачки, хотя что же еще его сюда привело? Едва получив приглашение Стивена, он уже начал фантазировать – как они разговорятся о «Розовом бутоне», и как он убедит богача Стивена, человека, преданного кинематографу, бросить ему спасательный круг.

Старые кинотеатры – это национальное достояние, говорит Стивен. Кстати, он уже купил парочку – хотите верьте, хотите нет. Вдохнул в них новую жизнь. Неплохо бы и с «Розовым бутоном» провернуть подобный проект. Оказывается, Стивен давно вынашивает эту мечту.

Вот и шанс, на который надеялся Алек. Именно сейчас и следует рассказать Стивену, что «Розовый бутон» на грани гибели, однако Алек меняет тему. Так и не набрался мужества…

Какие у Стивена дальнейшие планы, спрашивает он.