Полный газ

В кресле рядом с ним сидел волк.

А если и нет, то сидящее в соседнем кресле существо куда больше походило на волка, нежели на человека. Почти человеческое тело с выпуклой грудной клеткой, снизу резко обрубленной и переходящей в узкую талию и потом впалый живот. Однако вместо рук у существа были лапы, поросшие серой шерстью. В лапах оно держало экземпляр «Файнэншл таймс», и когда переворачивало страницу, по бумаге громко скребли желтые изогнутые когти. Длинная поджарая морда заканчивалась черным мокрым носом. Волк практически уткнулся этим носом в газету. Над нижней губой вылезли потемневшие клыки. Уши – чуткие, покрытые шерстью – гордо торчали вверх; между ними ютилась кепка. Одно из этих ушей вытянулось в сторону Сондерса, словно спутниковая тарелка, вращающаяся в поисках сигнала.

Сондерс вцепился в свою газету. Это единственное, что пришло ему в голову.

Волка по-прежнему загораживала бумага, однако он склонился к соседу и произнес рокочущим басом:

– Надеюсь, обед будут развозить. Я бы не отказался от куска-другого мяса. Хотя, конечно, на этом маршруте они требуют сумасшедшие деньги за тарелку дрянного собачьего корма. Не моргнув глазом.

У него было такое же зловонное дыхание, как у пса. Сондерс весь облился потом, жарким, странным, отвратительным потом, совсем непохожим на ту легкую испарину, которая выступала на коже после занятий на беговом тренажере. Этот пот был желтым, химическим, едким, – он обжег даже брови, он стекал по бокам.

Волчья морда собралась складками; зверь сморщил черные губы и показал два ряда кинжально изогнутых зубов. Зевнул, и неожиданно яркий красный язык вывалился из пасти, – и если до сих пор у Сондерса еще и оставались какие-либо сомнения, то сейчас их не осталось – совсем. В следующий момент он удержал самообладание, выиграв отчаянную, тяжкую борьбу. Нельзя показывать ни малейших признаков страха! Это как с желанием чихнуть. Иногда получается удержаться, иногда нет. Сондерс удержался.

– Вы американец? – спросил волк.

Не отвечай! Не говори с ним!

Сондерс даже не узнал свой собственный внутренний голос, – так панически, так пронзительно тот звучал. И все-таки он ответил, и голос его не выдал, он был таким же ровным и суховатым. Он даже услышал собственный смешок.

– Да. Точно. Простите, можно вас побеспокоить? Мне надо в уборную.

Говоря это, он уже наполовину привстал. Напротив их с волком кресел располагался заляпанный пластиковый столик, и места, чтобы просто встать и выйти, не было.

– Разумеется, – сказал волк.

Точнее, он сказал «р-разумеется», с некоторым даже ливерпульским акцентом, как-то машинально отметил Сондерс. Болельщики Ливерпуля, «красные». Они называют себя «красные». Почему он раньше не вспоминал Красную Шапочку? И ее бабушку, которую сожрал дикий волк?

Бизнесволк изогнулся и пропустил Сондерса.

Сондерс протиснулся мимо него к проходу, оставив на сиденье портфель и восьмисотдолларовое пальто. Он хотел избежать всяческого контакта с существом, что, конечно, оказалось невозможно, и они таки задели друг друга коленями. И всем, что ниже.

Реакция Сондерса совершенно от него не зависела. На уроке биологии в шестом классе они проводили эксперимент на внутренностях мертвой лягушки, касаясь нервов пинцетом и наблюдая, как дергается лапа. Вот и сейчас словно сталь надавила прямо на нервные окончания. Страшно. Сондерс совладал с голосом, но не с телом. Он не сомневался, что сейчас его собственная атавистическая реакция наложится на чужую, и волк в деловом костюме ощутит волну страха, дернется Сондерсу навстречу, сграбастает когтями за пояс, нанесет удар… вот оскаленная морда вгрызается в незащищенный живот, выедая нутро будто из хеллоуинской тыквы.

Однако волк в деловом костюме лишь низко рыкнул и еще больше изогнулся, чтобы выпустить Сондерса.

Сондерс выпал в проход. Повернул влево и пошел – пошел, не побежал! – по вагону назад. Первая часть плана заключалась в поиске людей. А вторая – вторую он пока не разработал. Он смотрел прямо перед собой и следил за дыханием, в точности как его учили в Кашмире – как давно это было, сколько всего он испытал с тех пор! Медленный вдох сквозь полуоткрытые губы. Резкий выдох через ноздри. Он четко сказал себе: позволить, чтобы в английском поезде меня сожрал какой-то волк? Ни за что! Подражая музыкантам из «Битлз», Сондерс отправился в Индию юнцом – за мудростью и мантрами – и вернулся несолоно хлебавши. Однако на подсознательном уровне он не переставал надеяться, что когда-нибудь обретет хотя бы одну формулу существования: формулу, что позволит собрать силу, снискать надежду и ясность в понимании вещей. Сейчас, в шестьдесят один, он наконец нашел заклинание, с которым жизнь обретала смысл. Позволить, чтобы в английском поезде меня сожрал какой-то волк? Ни за что!

Вдох… выдох… с каждым шагом межвагонная дверь приближалась. Всего восемь шагов – и вот он уже нажимает кнопку. Загорелась зеленая лампочка, и перегородка скользнула вбок.

Стоя на пороге, Сондерс заглянул в следующий вагон. И увидел кровь. Красный смазанный отпечаток ладони в центре окна – и грязно-бурый потек по пластмассе. Еще красные мазки тут и там – словно на полотнах абстракциониста; они вели от окна прямо через проход. Много крови. Кровь даже на потолке.

Сондерс заметил сперва кровь, а волков – уже потом. Их было четыре особи, они сидели по двое.

Одна пара – справа, у заднего конца вагона. Волк, сидящий у прохода, был одет в черный спортивный костюм с синими полосами – в честь какой-то команды. Возможно, «Манчестер Юнайтед», подумал Сондерс. Второй, у окна, нацепил поношенную белую футболку с рекламой альбома Wolfgang Amadeus Phoenix. Волки передавали друг другу салфетку, на которой лежало что-то круглое и коричневое. Шоколадный пончик, решил Сондерс, – он страшно желал, чтобы это был именно шоколадный пончик.

Вторая пара сидела по левую руку и гораздо ближе к нему, всего в двух-трех метрах. Тоже бизнесволки, хотя одетые не так изысканно, как седой волк в вагоне первого класса: в мешковатые, плохо отглаженные черные костюмы и одинаковые красные галстуки. Один посматривал в газету, но не «Файнэншл таймс», а «Дейли мейл». Его крупные черные мохнатые лапы оставляли на дешевой бумаге красные отпечатки. Мех вокруг пасти весь в красных пятнах – морда была измазана в крови практически по глаза.

– Слышь? Пишут, Кейт Уинслет порвала с чуваком, который снял «Красоту по-американски», – произнес волк с газетой.

– А что ты так на меня зыришь, – ответил второй. – Я тут ни при чем.

И они оба затявкали – весело, игриво, с подвизгиваниями, как щенки.

В вагоне имелся еще один пассажир: женщина, человеческая женщина, не волчица. Она неуклюже раскинулась поперек сиденья, бесстыдно выставив в проход правую ногу. Черный чулок на ней, насколько Сондерс мог разглядеть, был очень сильно изорван. Нога стройная, привлекательная – нога молодой девушки. Сондерс не видел лица – да и не хотел. С ноги слетела туфелька и валялась теперь в куче потрохов посреди прохода. Он заметил груду кишок в последний момент: поблескивающую кучку жирных белых завитков, слегка кровящих. Один такой длинный завиток уходил к телу и нырял в живот. Туфелька смотрелась надгробием на могиле; черной свечкой на чудовищном именинном торте. Сондерс вспомнил, как долго они стояли на станции Вулвертон и как задний вагон сотрясало, словно в него грузили что-то тяжелое – или отчаянно сопротивляющееся? Вспомнил надрывный вскрик женщины и как мужчина умолял: «Не надо!» А он услышал только то, что хотел услышать. Возможно, именно так в жизни всегда и бывает.

Бизнесволки его не заметили – в отличие от двух других. Тот, что в белой футболке, толкнул локтем любителя «Манчестер Юнайтед»; они значительно переглянулись и подняли морды, словно нюхая воздух.

Вольфганг Амадей окликнул:

– Эй! Эй, мужик! Пришел потолковать с нижним классом? Давай сюда!

Манчестер Юнайтед отрывисто фыркнул от смеха. Он только что отправил в рот «шоколадный пончик» из белой салфетки, набив пасть. Только не салфетка это была, и не пончик. Сондерс велел себе: прекрати себя обманывать. Смотри и слушай, от этого зависит твоя жизнь. Не пончик и не салфетка. На окровавленном носовом платке лежал кусок печени. Дамский носовой платок, отделанный по краю кружавчиками.

Сондерс застыл на пороге, все еще со стороны вагона первого класса, не в состоянии сдвинуться с места. Словно заключенный в спасительную пентаграмму чародей. Он замер внутри, а снаружи беснуются демоны. И от смерти отделяет только эфемерная граница. Он забыл, что надо дышать правильно – он вообще забыл дышать. Легкие скрутило спазмом; они не хотели больше пропускать воздух. Интересно, заторможенно подумал Сондерс, можно ли задохнуться от ужаса и неспособности дышать?

Дверь между вагонами начала закрываться. Перед самым щелчком волк в костюме с «Манчестер Юнайтед» задрал морду к потолку и издевательски завыл.

Сондерс отошел от двери. Он похоронил родителей и сестру – та умерла неожиданно, в двадцать девять, от менингита; он побывал на похоронах десятка акционеров; однажды он наблюдал, как человек падает с сердечным приступом во время хоккейного матча. Но ему никогда не приходилось видеть вываленные на пол кишки и изрисованный кровью железнодорожный вагон. Однако сейчас он не испытал тошноты, не издал ни единого звука, не бросил лишнего взгляда. У него только ослабели руки, заледенели пальцы и в ушах раздался звон. И очень хотелось присесть.

Дверь в туалет была слева. Сондерс уставился на нее пустым взглядом и бездумно нажал кнопку. Дверь открылась; в лицо ударил страшный, перебивающий дыхание смрад. Последний посетитель не удосужился за собой смыть. Мусорная урна рядом с умывальником была переполнена, и туалетная бумага – сырая, грязная – валялась на полу. Сондерс всерьез подумал зайти внутрь и запереться. И не сдвинулся с места, – а когда дверь закрылась сама по себе, он по-прежнему стоял в проходе вагона первого класса.

Тесный туалет мог стать гробом – к тому же предельно вонючим. Зайди Сондерс туда, он никогда не выбрался бы наружу, так бы и умер там. Быть разорванным волками, сидя в уборной и взывая о помощи, – нет уж. Ужасный, одинокий, убогий конец – конец не только жизни, но и достоинства. Сондерс не мог рационально объяснить свою уверенность в том, что они заберутся внутрь при запертой двери, – он просто знал, знал это так же, как дату рождения или номер своего телефона.

Телефон. Можно же позвонить, сообщить, что он попал в беду. Угу. «Спасите, я в поезде с вервольфом». Холодная, окоченевшая рука нырнула в карман брюк, уже зная, что телефона там нет. И не было. Его телефон остался в кармане восьмисотдолларового пальто – пальто для лондонских туманов. Теперь, здесь, все оценивалось иначе, и все мелочи приобретали особенное значение. Телефон тоже канул в лондонский туман. Чтобы добраться до него, требовалось вернуться на свое место, протиснуться мимо бизнесволка, – что еще маловероятнее, чем обрести укрытие в туалете.

В карманах не имелось ничего, что сейчас могло бы ему помочь: несколько двадцатифунтовых банкнот, билет, карта железнодорожного маршрута. Дровосек оказался в лесной чаще без своего топора, даже без швейцарского армейского складного ножа – хотя что бы он с ним делал? Сондерс представил картину: вот волк в кепи набрасывается на него со спины, валит наземь; вот к лицу приближается волчья морда, и он ощущает зловонное дыхание. Представил – и содрогнулся. И что, бороться за жизнь, суматошно размахивая жалким перочинным ножиком? В горле зародился смех, и Сондерс затолкал его назад, осознавая, что это не веселье, а самая настоящая истерика. Пустые карманы, пустота в голове. Нет. Подождите. Карта. Он торопливо вытащил из кармана карту и развернул ее. Перед глазами расплывалось, он ничего не видел. Пришлось сделать усилие, – при всех своих недостатках Сондерс всегда умел взять себя в руки. Он нашел Ливерпульскую ветку и повел по ней пальцем на север от Лондона, выискивая следующую после Вулвертона остановку. И неважно, сколько до нее осталось.

Вулвертон располагался в двух третях пути от Лондона. Однако на карте значился не Вулвертон, а Вулферхэмптон. Сондерс быстро моргнул, пытаясь прояснить зрение. Возможно, на станции он просто неправильно прочитал дорожный указатель, и там так и значилось – Вулферхэмптон. Как бы то ни было, следующая остановка Фоксбиф. Что же получается, на станции будут ждать лисы? Сондерс почувствовал, что к горлу опять подступает истерический смех – как желчь, – и заставил себя сглотнуть. Смех сейчас так же смертельно опасен, как визг.

Ему пришлось уговаривать себя: в Фоксбифе непременно будут люди, и если он сумеет выбраться из поезда, то появится шанс на спасение. На карте Фоксбиф был в ногте от Вулвертона. Поезд наверняка уже у цели, у него скорость за сотню, и за прошедшие пятнадцать минут он должен покрыть почти все расстояние.

«Себе-то не ври. Какие пятнадцать, всего три минуты в лучшем случае, – произнес мягкий вкрадчивый голос в его голове. – Прошло всего три минуты, – и до Фоксбифа еще полчаса езды. Ко времени остановки твое тело уже остынет».

Сондерс снова развернул карту и бездумно уставился на линию маршрута. И внезапно осознал, что поравнялся с изучающим «Файнэншл таймс» волком. Сердце снова пронзила игла – ледяная и раскаленная одновременно. Такой иглой к подушечке прикрепляют экспонат коллекции: Сондерс, человек. Игла вонзилась глубоко. Ты еще слишком молод для остановки сердца, старина, подумал он… еще одна бесполезная мысль.

Сондерс сделал вид, что углубился в изучение карты и не заметил нужное место; он прошел до следующего ряда, надеясь там и устроиться. Потоптался, изобразил рассеянность и занял место по другую сторону прохода. Он не верил, что его представление одурачило волка с «Файнэншл таймс»: тот насмешливо хмыкнул, явно позабавленный спектаклем. Сондерс понимал, что игра его бездарна, и все же продолжал делать вид, что страшно увлечен исследованием карты: это создавало хоть какую-то иллюзию безопасности.

– Вы нашли туалет? – спросил бизнесволк.

– Занято, – ответил Сондерс.

– Хорошо, – сказал волк. – Хор-рошо. А вы американец.

– Поняли по акценту?

– Нет. По запаху. И да, нюанс есть у каждого, точно. У англичан, у американцев. Южане пахнут по-своему, калифорнийские спортсмены по-своему, жители Нью-Йорка по-своему. – Последнюю фразу волк попытался произнести с акцентом уроженца Квинса. – И все равно: вы все пахнете одинаково.

Сондерс сидел не двигаясь и смотрел прямо перед собой; пульс бешено стучал. В английском поезде меня сожрет волк, подумал он, – а потом осознал, что за последние несколько минут его мантра превратилась из отрицания в утверждение. Что себя-то обманывать? Он сложил карту и сунул ее в карман.

– И как мы пахнем? – спросил Сондерс.

– Как чизбургеры, – ответил волк и опять издал лающий смешок. – И как приглашение к столу.

В английском поезде меня сейчас сожрет волк, снова подумал он, и на мгновение эта мысль показалась ему не такой уж отвратительной. Плохо, конечно, но еще хуже было бы сидеть здесь и слушать насмешки и издевки, поджимая от страха хвост. А потом тебя все равно съедят.

– Пошел к черту, – сказал Сондерс, – мы пахнем деньгами. Уж куда лучше, чем запах мокрой псины.

Его голос только чуть-чуть дрогнул.

Он не осмелился повернуть голову и прямо посмотреть на волка, однако покосился краешком глаза. В его сторону развернулось пушистое, стоящее торчком ухо.

Едущий в первом классе бизнесволк рассмеялся – издал еще один грубый вуф-вуф.

– Не обращайте внимания. В последние пару месяцев мой портфель акций лихорадит. Слишком много американских облигаций, понимаете? И я злюсь – и на себя, и, главное, на вас. Удручает, знаете ли, что я чересчур всем этим увлекся – как и все в этой прогнившей стране.

– Чем «всем этим»? – спросил Сондерс.

Часть его рассудка заходилась истошным криком: «Заткни пасть, придурок! Что ты творишь, какого хрена разговариваешь с этим?»

Вот только…

Вот только поезд притормаживал. Сондерс сомневался, что в обычной ситуации он бы вообще это заметил, однако сейчас его внимание обострилось до предела. Так бывает, когда счет твоей жизни идет на секунды: ты чувствуешь собственное дыхание, температуру и вес воздуха, касающегося кожи; слышишь, как капельки дождя садятся на стекло. Поезд дергался, замедлялся, снова делал рывок. За окнами размывалась ночь; по окну стекали капли… Вот он, шанс доехать до Фоксбифа, или что там далее по маршруту. Пока бизнесволк с ним разговаривает, он не нападет.

– Да американской сказкой, – ответил волк. – Ну знаете ведь? Что мы все одной крови. Что мы такие же, как вы. Что мы все желаем быть такими, как вы. Что стоит вашей американской феечке просыпать пыльцу над нашими достойными сочувствия странами – и вуаля! «Макдоналдс» там, коммивояжер здесь, и в Англии станет как дома. У вас дома. Да я чувствую себя униженным только оттого, что кому-то вообще пришло это в голову! Вы можете сказать: таких, как я, почти и нет. Вы можете напялить на волка футболку с Диснейлендом. Но это будет все равно волк.

Поезд опять дернулся и замедлил ход. Сондерс выглянул из окна и увидел, как мимо рывком поплыли кирпичные дома – в некоторых горел свет, – и голые деревья: облетевшие под порывами ветра, они когтями цеплялись за небо. В Англии даже деревья другие. Похожие на американские, да, но все же чуточку иные: более кривые, согнутые, – словно изуродованные злыми местными ветрами.

– В том вагоне живых людей не осталось, – сказал Сондерс, ощущая себя как бы со стороны и с интересом слушая собственный голос.

Волк хмыкнул.

– А я? Почему я все еще жив?

Волк смотрел в сторону. Он ответил словно бы нехотя:

– Это вагон первого класса. Если не можешь вести себя цивилизованно здесь, то где сможешь? И потом, на мне пошитый дорогими лондонскими портными костюм. Он обошелся мне в пять сотен фунтов. Страшно даже подумать – посадить на него пятно. И какой смысл ехать первым классом, если приходится добывать свою собственную жратву. Нет уж, пусть разносят. – Он перелистнул «Таймс». – По крайней мере, предполагается, что они разносят. Хотя, надо признать, они не спешат. Совсем не спешат. – Волк помолчал, потом добавил: – Прошу прощения за такие слова. Трудно вести себя цивилизованно, когда испытываешь звериный голод.

В интеркоме что-то объявили отрывистым, лающим голосом, но что именно, Сондерс не разобрал сквозь разглагольствования волка и стук крови в ушах. Впрочем, слушать кондуктора не было нужды: Сондерс и так знал, что сказано. Они наконец подъехали к станции; поезд дернулся и затих. Сондерс ухватился за спинку сиденья и неловко встал на ноги. Бросил короткий взгляд на платформу. Привычный бетон под ногами, кирпичный туннель, на стене гордо красуются начищенные старомодные часы. Он быстро двинулся к переднему выходу из вагона.

– Эй! – засмеялся волк. – А пальто? Вернись, забери.

Сондерс даже не повернулся. В пять длинных шагов он достиг тамбура и нажал кнопку «Открыть двери». Волк опять лающе засмеялся в спину, и Сондерс рискнул бросить через плечо последний взгляд. Бизнесволк снова закопался в бумаги.

– Акции «Майкрософт» падают, – бормотал волк, в тоне его звучало разочарование и какое-то горькое удовлетворение одновременно. – Акции «Найк» падают. Это не рецессия, нет. Это реальность. Вы, люди, начали понимать истинную стоимость того, что производите: всех этих ваших кроссовок, программ, кофе. Ваших мифов. Вы, люди, начали сейчас осознавать, что это такое – забрести в чащу глубже, чем следовало.

Тут дверь открылась, и Сондерс шагнул на платформу. Из вагона ему казалось, что идет дождь, но скорее в воздухе висела мелкая холодная взвесь. Выход в город располагался по другую сторону платформы: несколько ступенек вели вниз, к автомобильной трассе.

Он успел пройти не более пяти шагов, когда услышал за спиной насмешливый скулеж. Оглянулся – из соседнего вагона спускались на платформу два волка. Не те, что в деловых костюмах; другая пара: один в футболке с Вольфгангом Амадеусом, второй в спортивном костюме с символикой «Манчестер Юнайтед». Манчестер Юнайтед похлопал Вольфганга по плечу и развернул мордой в сторону Сондерса.

Сондерс побежал. Когда-то он бегал быстро: в школе, на уроках по легкой атлетике, – пятьдесят лет и пять тысяч гамбургеров назад. Ему не было нужды оборачиваться, он и так знал, что они гонятся следом, несутся по бетону платформы, – и что они быстрее. Он успел добежать до лестницы и ссыпался вниз, перепрыгивая через ступеньки, едва не падая. В горле жгло огнем. На верхней площадке лестницы один из преследователей издал низкий полувой-полурык. Как они успели туда забраться? Невозможно, чтобы они так быстро сократили дистанцию, невозможно!

Под лестницей был турникет и за ним улица, а еще ожидающее такси – черное английское такси, прямо как в фильмах Хичкока. Сондерс помчался прямиком в ту сторону. Воротца представляли собой хромированные столбики высотой по пояс и между ними плексигласовые створки. Предполагалось, что нужно сунуть в щель столбика билет, и тогда створки откроются, но Сондерс не собирался заниматься такой ерундой. Он добежал до створок и неуклюже полез через верх.

Вывалился наружу, неловко упал животом и лицом на мокрый, залитый лужами бетон. Подскочил. Словно и не падал. Словно в фильме пропустили кусок. Никогда в жизни он и представить не мог, что в состоянии подняться из лужи так стремительно.

Сзади раздался свист. К любому железнодорожному турникету в Великобритании приставлен контролер. Должно быть, это он свистел, подумал Сондерс. Он даже видел смотрителя боковым зрением: слева, вон там, мужик в оранжевом жилете, седоволосый и бородатый. Сондерс не притормозил и не оглянулся. В голове мелькнул старый анекдот: два туриста в чаще встретили медведя. Один наклонился, чтобы зашнуровать кроссовки. Второй спросил: «Зачем, медведя все равно не обогнать». – «А и не надо, – ответил первый, – мне бы, мать его, обогнать тебя». Смешно, аж живот лопается. Сондерс пообещал себе, что посмеется позже.

Он ввалился в такси, захлопнул дверь, слепо нащупал стопор замка, зафиксировал. И почти упал на черное кожаное сиденье.

– Трогай, – скомандовал он водителю. – Трогай.

– Куда вам? – с сильным западным говором спросил тот. С Ливерпульским. С красным.

– Город. Мне нужно в город. Я пока не знаю, просто трогай. Пожалуйста.

– Ладненько, – согласился шофер.

Машина отъехала от края тротуара и направилась вниз по проспекту.

Сондерс перекрутился на сиденье и через заднее стекло посмотрел на удаляющуюся станцию. Манчестер Юнайтед и Вольфганг Амадеус стояли у турникета вместе с контролером, возвышаясь над ним на целую голову. Сондерс не понимал, почему контролер просто стоит и смотрит на них, почему не отскакивает с громкими воплями – и почему они не нападают.

Такси свернуло за угол, и станция скрылась из виду, так что он не узнал конец истории.

Сондерс сидел в темноте, быстро и тяжело дышал и не мог поверить, что выбрался. У него тряслись ноги, беспомощно дрожали мышцы и поджилки. В течение всего времени в поезде он держался спокойно, однако сейчас его колотило так, словно он только что вылез из ледяной воды.

Автомобиль скользил вниз по пологому длинному склону, мимо живых изгородей и домов, спускаясь туда, где светил огнями город. Сондерс поймал себя на том, что лезет в карман за отсутствующим мобильником.

– Телефон, – пробормотал он, – чертов телефон.

– Нужно позвонить? – спросил таксист. – На станции ведь точно был телефон.

Сондерс уставился водителю в затылок. Темно, через перегородку видно плохо, вроде бы крупный мужчина с длинными темными волосами, заправленными под воротник пальто.

– Не было времени останавливаться там и звонить. Просто притормозите у какой-нибудь будки. Где угодно.

– Около «Мамочкиных ручек» есть одна. Всего в паре кварталов.

– «Мамочкины ручки»? А что это такое? Паб? – голос Сондерса сорвался, словно у четырнадцатилетнего пубертатного юнца.

– Лучшее заведение в городе. И единственное в своем роде. Если бы я знал, что вам именно туда надо, я бы не взял с вас денег. У меня совесть есть.

– Плачу тройную таксу. Денег у меня много. Я самый богатый человек из всех, кто когда-либо сидел в этой занюханной машине.

– Ну разве я не везунчик? – произнес водитель. Этому деревенскому придурку и в голову не приходило, что Сондерса почти разрывает на части. – А что случилось с вашим шофером?

– Что?

Вопрос Сондерс не понял: возбужденный и расстроенный, он едва его услышал. Они остановились у светофора, и Сондерс повернул голову к окну. На перекрестке нежничали два тинейджера. С ними – пара собак: они прижимались к хозяевам, хвосты нервно хлестали по бокам, видно, ждали, пока молодежь закончит с поцелуями и позволит собакам погулять. Только с подростками что-то было не так. Такси снова двинулось, когда до Сондерса дошло, что именно. Раздраженно хлещущие хвосты – а где, собственно, они крепились к собакам? Теперь он вообще сомневался, что в компании на перекрестке была хоть одна собака.

– Где мы? – спросил Сондерс. – Где я? Это Фоксбиф?

– Близко даже не Фоксбиф, сэр. Это Верхний Вулвертон, – ответил водитель. – Так его частенько зовут. А как еще нашу глухомань назвать? Не глухоманью же? Хотя самый край известного мира, да.

Он неспешно проехал вдоль весь следующий квартал и подрулил к бордюру. На углу располагалось кафе: большие блестящие витрины ярко светились в темноте золотыми квадратами, стекла запотели изнутри. Даже с заднего сиденья прочно запертой машины Сондерс слышал раздающиеся в заведении звуки. Похоже на псарню или зоопарк.

У парадной двери топталась небольшая группка. Резная деревянная пестрая вывеска у двери изображала волков на задних лапах, собравшихся вокруг стола, в центре коего размещалось большое серебряное блюдо, и на нем – красиво разложенные бледные человеческие руки.

– Вам сюда, – оповестил таксист.

Он обернулся, и его морда почти прижалась к стеклу, которое разделяло места водителя и пассажира. На стекле оседал белый пар.

– Я имею в виду, можете позвонить отсюда. Правда, боюсь, придется пробиваться с боем.

Он издал фыркающий звук; Сондерс решил, что это смех, хотя больше походило на то, как собака пытается выкашлять ком шерсти.

Сондерс не ответил. Он сидел на черном кожаном сиденье и пялился на толпу у двери «Материнских ручек». А они, они тоже смотрели. Некоторые направились к такси. Сондерс твердо решил не издавать ни звука, когда его поволокут наружу. В Кашмире он научился сохранять безмолвие, и если хватит силы, ему придется потерпеть всего минуту-две, – а потом безмолвие обойдется без его помощи.

– Хорошее семейное заведение, вот что здесь, – пояснил водитель. – Вот уж где подают отличный обед. И знаешь, приятель, ты подоспел как раз вовремя.