Цитаты из книги «Великие интервью журнала Rolling Stone за 40 лет», страница 2

Мне кажется, мы проживаем наши жизни, ожидая – с нетерпением, – что наступит время, когда все само собой решится. Думаю, такое время никогда не наступит ни для кого из нас, и в этом ирония даже в этом фильме ("Апокалипсис сегодня"). Хотя кажется, что имеется и некое решение, – здоровый пожирает больного, и в этом своего рода цикл жизнь/смерть, день/ночь, – для меня ирония состоит в том, что мы все время стоим на грани, на лезвии бритвы. Именно поэтому Уиллард смотрит то налево, то направо, и вы слышите: «Ужас… ужас…» «Ужас… ужас…» – это как раз то, что мы никогда со всей ясностью не понимаем; мы не понимаем, что нам делать, что правильно, а что неправильно, каково рациональное поведение, а каково иррациональное: мы на грани.(Ф.Коппола)

Думаю, что такого явления, как рациональная вера, нет. В таком случае это – не вера. И людям всегда ее не хватает, так или иначе, и мне в том числе, хотя я скрываю это от самого себя, как почти все люди, которые думают, что они действительно мудрые и ученые. Но это именно то, чего не хватает людям, потому что слепая вера – это способ убедить себя в том, что тот образ жизни, который вы ведете или намерены вести, самый лучший. Вот о чем речь. (Том Вулф)

Ныне настало благодатное время для появления новых религий. Есть люди, которые испытывают религиозные чувства к бегу трусцой, к сексу, и когда вы разговариваете с некоторыми из этих людей, то понимаете, что они пудрят вам мозги. Боже, просто тягостно их слушать. Здоровое питание тоже становится основой религии конечно, летающие тарелки – все теперь становится живительной почвой. Каждый день рождается новый мессия. (Том Вулф)

Я то и дело говорил Серджио (Леоне): «В подлинной картине категории „А“ ты позволяешь зрителю размышлять по ходу действия; в картине категории „В“ ты все разъясняешь». Так я его убеждал. Например, была сцена, где стрелок решает спасти женщину с ребенком. Она спрашивает: «Почему ты это делаешь?» По сценарию он просто очень долго говорит. Он говорит о своей матери, обо всех побочных линиях, возникающих ниоткуда, – поэтому в ночь перед съемками я просто переписал эту сцену.

О’кей, женщина спрашивает: «Почему ты это делаешь?» – а он…

– «Потому что когда-то я знал одного человека в таком же положении, но никто не пришел ему на помощь».

Вам удалось вместить десять страниц диалога в одно предложение.

– Мы оставили ответ недосказанным, чтобы зрители были заинтригованы, думали: «Эй, погодите, что же случилось?» Это попытка дать людям возможность проникнуть в повествование, что-то найти в нем, выбрать мелкие, полюбившиеся им детали. Равносильно тому, чтобы найти то, над чем вы работали и чего искали, и это доставляет больше удовольствия, чем когда тебе на блюдце подносят толкование. (Клинт Иствуд)

Я узнал, что надо доверять своим инстинктам. Наступает момент, когда актер входит в образ, и режиссер это знает. За камерой этот момент виден вам еще отчетливее. А как только вы это поняли, как только это почувствовали, вам уже нельзя менять свое мнение. Если бы я стал спрашивать всех на съемочной площадке, как это выглядит, возможно, кто-нибудь и сказал бы: «Ну, господи, не знаю, муха 600 футов назад». Кто-то всегда найдет какой-то изъян, и очень скоро это пятно разрастется до невероятных размеров, и придется делать дубль. В то же время все забывают, что существует определенный фокус, и никто не увидит эту муху, потому что вы используете стомиллиметровую линзу. Но вот что вы можете сделать. Вы можете в чем угодно убедить или разубедить. Вы можете найти тысячу причин того, почему что-то не работает. Но если вы чувствуете, что это правильно и выглядит правильно, то оно работает.

Чтобы не казаться псевдоинтеллектульным тупицей, я должен оставаться верным самому себе. Если это работает на меня, значит, это правильно. Если я делаю неправильный выбор, то сдаю свои позиции и позволяю кому-то другому сделать это вместо меня. (Клинт Иствуд)

Думаю, когда художник чувствует перемену настроения (а все творческие люди подвержены этому), то вместо того, чтобы видеть в действительности стимул к творчеству, он обращается к чему-то, что должно улучшить настроение, устранить источник раздражения – к спиртному, или героину, или чему-то еще. Он не желает творить по принуждению, потому что ему ведомы и непременный уход в себя, и чувство боли. Такое случается почти со всеми художниками, и порой это очень мучительно. Пока они не поймут, что же их мучает, они всегда будут пытаться как-то это заглушить. (Эрик Клэптон)

– Ох, внутреннего спокойствия нет. Не думаю, что есть такой человек, который сказал бы: «Теперь я в согласии с самим собой». Это значило бы, что ты отдал концы, согласны? Ты уже вне своего тела. (Робин Уильямс)

Более того, каждый, кто вырастает – это не касается людей моего поколения, – полагая возможность внезапного разрушения планеты само собой разумеющейся, будет все более тяготеть к сию минутному удовольствию. Отлучили от груди – значит, он будет включать телевизор, принимать «кислоту», нюхать кокаин, сидеть на игле. «Давай двигай, так, чувак!» И не важно, что ты превращаешься в импотента. Ты оглушаешь себя наркотиками, а потом отключаешься в постели… и просыпаешься, циничный и неудовлетворенный, с чувством вины и стыда, терзаемый маниакальными страхами и тревогой… причем одно подпитывает другое.

Далее. Если тебе случилось родиться у черной матери-одиночки в старой части города – нищим, бесправным, да еще со всеми шоками и травмами, унаследованными человеком, – то к школьному возрасту, если только ты не ребенок какого-нибудь хасида или сикха, которого учат лизать намазанные медом буквы (там, где существует письменная традиция), ты уже упорно сопротивляешься учению. И чем больше бедности и алчности в духе Рейгана/Буша окружает тебя, тем больше влечет улица – сиюминутное удовольствие от приколов, телевидения, фастфуда.

Все серьезное по самой своей природе не бывает «сиюминутным» – невозможно «отмахать» Сикстинскую капеллу за один час. А у кого есть время прослушать симфонию Малера, боже мой? (Л.Бернстайн)

В основе своей либерал – это прогрессивный человек, который хочет видеть перемены в мире, а не соблюдать вечный статус-кво. (Л.Бернстайн)

Я спрашиваю, почему вам кажется, что евреи более сплочены, чем черные?

– Если говорить об Америке, мне кажется, евреев никогда не учили ненавидеть самих себя так, как ненавидят себя черные. Вот в чем разгадка: ненависть к самим себе. Это не значит, что евреев не преследовали. Я этого не говорю. Но их не учили ненавидеть себя на том уровне, на каком этому учили черных. Когда людей преследуют, то естественно, что они сплачиваются; но когда тебе твердят, что ты самая низменная форма жизни на земле, что ты недочеловек, то зачем тебе хотеть объединяться с себе подобными? Кого ты ненавидишь? Самого себя. (Спайк Ли)