Перейти к аудиокниге
В ту ночь снег вокруг дворца блестел в ярком лунном свете. На следующий день, после волнительной встречи с Александрой Федоровной, бывший Император, теперь просто «Николай Романов», немедленно отправился навестить выздоравливающих детей. Поправлялись все, кроме Великой Княжны Марии, которая заболела пневмонией. Некоторое время спустя, когда солдаты не позволили ему свободно прогуляться в парке, Николай Александрович осознал все унижение домашнего ареста. «Вернитесь назад, когда Вам приказывают, господин полковник», – говорили они. Однажды вечером приехали солдаты на броневиках и безапелляционно потребовали – в силу резолюции Петроградского совета – чтобы бывшего Царя поместили в тюремную камеру Петропавловской крепости. Их остановили. Но на этом все не закончилось. Как-то на рассвете другие солдаты выкопали тело Распутина из маленькой часовни в парке и сожгли его.
Пьер Жильяр оставил воспоминание об одной из самых странных и драматичных историй. 21 марта/3 апреля Керенский (в синей наглухо застегнутой рубашке без воротника) прибыл во дворец на автомобиле, принадлежавшем Императору. На следующий день Жильяр записал в своем дневнике:
«Среда, 4 апреля. Алексей Николаевич передал мне разговор, происходивший вчера между Керенским и Императором с Императрицей.
Все Семейство собралось в комнатах Великих Княжон. Входит Керенский и, представляясь, говорит: «Я генерал-прокурор Керенский». Затем он пожимает всем руки и, повернувшись к Императрице, говорит: «Английская королева91 просит известий о бывшей Императрице!»
Ее Величество сильно покраснела, видя в первый раз такое к себе обращение. Она отвечает, что чувствует себя неплохо, но страдает, как обыкновенно, от сердца» (Жильяр П. Трагическая судьба Николая II и Царской Семьи / Петергоф, сентябрь 1905 г. — Екатеринбург, май 1918 г. М., 1992. С. 128).
Позже Император рассказывал Гиббсу, «…что Керенский очень нервничал, когда бывал с Государем. Его нервозность однажды дошла до того, что он схватил со стены нож слоновой кости для разрезывания книг и так его стал вертеть, что Государь побоялся, что он его сломает, и взял его из рук Керенского. Государь мне рассказывал, что Керенский думал про Государя, что Он хочет заключить мирный сепаратный договор с Германией, и об этом с Государем говорил. Государь это отрицал, и Керенский сердился и нервничал. Производил ли Керенский у Государя обыск, я не знаю. Но Государь говорил мне, что Керенский думал, что у Государя есть такие бумаги, из которых было бы видно, что Он хочет заключить мир с Германией. Я знаю Государя и я понимал и видел, что, когда Он рассказывал, у Него в душе было чувство презрения к Керенскому за то, что Керенский смел так думать» (Российский архив VIII. Н. А. Соколов. Предварительное следствие 1919—1922 гг. М., 1998. С.104).
Среди членов Императорского Двора, решивших остаться во дворце, —далеко не все решились на это – были подруги Императрицы Александры Федоровны: Анна Александровна Вырубова и Лили Ден. Обе были арестованы по приказу Керенского и высланы в Петроград. Во дворце также остались генерал-адъютант, обер-гофмаршал Высочайшего Двора граф Бенкендорф и его больная жена92; пасынок графа Бенкендорфа князь Василий Долгоруков93 – единственный член царской свиты, кто по прибытии из Могилева поехал с Императором в Царское Село; баронесса Буксгевден и графиня Гендрикова94 – фрейлины; учитель французского языка месье Жильяр; гоф-лектриса при дворе Императрицы Александры Федоровны госпожа Екатерина Шнейдер95 и доктора Деревенко и Боткин. К несчастью, в тот день, когда вернулся Император, у Гиббса был выходной, и он находился в Петрограде. Дворец сразу закрыли и взяли под охрану. Затем он перешел на тюремное положение. У Гиббса не было возможности пройти к Царской Семье. Оказавшись в затруднительном положении, он обратился к британскому послу. Сэр Джордж Бьюкенен сразу же написал министру председателю96 письмо, в котором просил позволить Гиббсу вернуться к работе. Просьба была отклонена. Затем письмо сэра Бьюкенена отослали обратно в посольство – в нем содержался отказ, подписанный пятью министрами. Гиббсу только оставалось с нетерпением дожидаться удобного случая. Но он так и не представился. Сам он ничего не смог добиться от революционного правительства. Разочарованный, он сдался97.
В течение последующих пяти месяцев Гиббс получал новости о Царской Семье только из вторых рук. Он узнал, что новые солдаты охраны обращаются с членами семьи значительно хуже прежних, и даже матрос Деревенько, более десяти лет бывший дядькой Цесаревича, унизил, а затем покинул его. Гиббсу сообщили, что Император, ставший непривычно молчаливым, днем убирает снег, пилит дрова или играет с детьми, а вечером читает им вслух. Англичанин узнавал не только о визитах Керенского и наведении правительством справок о якобы изменнической и прогерманской деятельности Александры Федоровны, но и о многом другом: создании огорода на лужайке парка, изъятии солдатами игрушечного ружья наследника, которое полковник Кобылинский98, комендант гарнизона, а позднее и дворца, любезно вернул.
Полковник Кобылинский, благородный и великодушный человек, охранял Царскую Семью, не вторгаясь в ее жизнь, и без того полную ограничений. Телефонные линии были обрезаны, входящие и исходящие письма прочитывались99.
Все, кроме Александры Федоровны, поднимались рано. Затем Император и князь Долгорукий гуляли в парке полтора часа (после заката это запрещалось). Ланч был в час. Император, иногда вместе с другими, мог работать в саду до трех, в то время как у детей шли уроки. Чай подавали в четыре часа, обед – в семь. И так день за днем. Однажды, когда Великим Княжнам и Наследнику стало лучше и депрессия после болезни отступила, Император с помощью месье Жильяра (по-французски он называл его «Cher collegue» – дорогой коллега) перепланировал программу их обучения. Николай Александрович преподавал историю и географию, Императрица Александра Федоровна – Закон Божий, месье Жильяр – французский язык, баронесса Буксгевден – английский и фортепиано, госпожа Шнайдер – арифметику, а графиня Гендрикова – изобразительное искусство.
Гиббс не мог находиться вместе с Царской Семьей, но он по-прежнему жил в своих комнатах в Екатерининском дворце. Англичанин брался за любую работу в Петрограде и время от времени обращался к чиновникам в слабой надежде на то, что ему позволят вернуться к семье Императора. Он поздно узнал о смерти своего отца в Нормантоне весной 1917 года. 21 апреля / 4 мая он написал своей тете Хэтти100 из комнаты №4 Большого дворца Царского Села. Среди его бумаг был исправленный черновик:
«4, Полукруглый зал, Большой дворец, Царское Село.
21 апреля 1917.
Моя дорогая тетя Хэтти,
Тетя Кейт101 сообщила мне печальное известие о смерти моего бедного отца. Письмо было написано на 11-ый день после его смерти, и оно очень долго находилось в пути, почти два месяца. И хотя прошло уже столько времени, я узнал об этом только сейчас. Я уверен, что первое, что мы должны сделать, – это поблагодарить Вас за ту любовь и заботу, которыми Вы окружили отца в последние годы его жизни. Трудно себе представить, что бы он делал без Вас. Если бы не Вы, он не прожил бы столько и не был бы так счастлив. В 1914 году, уезжая из дома, я оставлял его счастливым. Из-за того, что меня не было рядом с ним в последние годы, у меня остались самые светлые воспоминания о закате его дней. Было бы хорошо, если бы я смог побывать дома еще раз до того, как это все случилось. Вопрос о разрешении на выезд до сих пор не решен. Без сомнения, Вы уже знаете о том положении, в котором мы оказались из-за политических событий. Само собой разумеется, никто пока не знает, что будет дальше, и мой долг, равно как и мои интересы, призывают меня находиться здесь. Наши судьбы совершенно поломаны, и велика вероятность того, что я вскоре покину Россию и вернусь в Англию с моим «учеником». Но я не могу сказать, когда это случится, потому что в настоящее время им не разрешено выезжать [изменено на «в настоящее время мы не можем уехать»]».
21 апреля 1917.
У меня не было возможности закончить это письмо раньше. Почти все время я провел в городе в комитетах и исполнительных комиссиях из-за своего коллеги. Он не может являться туда сам. Я снова получил известие от тети К [ейт] (очевидно, письмо было написано три недели спустя после первого; все письма между ними утеряны), и это письмо пришло действительно быстро, примерно за четыре недели. У меня также есть письмо от Нетти102, в котором она сообщает, что Вы уезжаете из Нормантона. Думаю, к настоящему моменту Вы уже уехали. Нетти пишет, что Вы собираетесь продать большую часть вещей в Нормантоне. И я хотел спросить позволите ли Вы мне взять из дома несколько вещей на память, и можем ли мы приехать туда в изгнание. Разумеется, Вы оцените вещи и напишете мне, сколько это стоит. Я пошлю Вам список вещей (но не с этим письмом) завтра или через день. Если среди этих вещей окажутся те, которые Вы не станете оставлять себе, я был бы благодарен Вам, если бы Вы отказались от них в мою пользу. И конечно, я думаю, это понятно, что я не хочу просить Вас отдать мне, что Вы считаете своим. Расстояние и то продолжительное время, которое требуется на доставку письма, – все это очень затрудняет общение, поэтому я вынужден отослать Вам список немедленно. Если бы не эти обстоятельства, я бы никогда не поступил так без Вашего согласия. В список я включил некоторые предметы мебели и картины, которые всегда ассоциировались у меня с нашим домом. Мне жаль, что отец не успел получить мое последнее письмо, но, я думаю, он, тем не менее, знал о нем. Не будете ли Вы так добры прислать мне «Ротерхэм адвертайзер» [«The Rotherham Advertiser», местная газета] с хронологом? Я думаю, там должно быть полное описание похорон. Пожалуйста, передавайте сердечный привет А. К., я надеюсь, она это вынесет, но я убежден, смерть отца станет для нее большим ударом. Она всегда любила и обожала его. Отец был для нее опорой, и я со страхом думаю о том, как она воспримет известие о его кончине. Я посылаю мое письмо в Нормантон, поскольку, если Вы уже покинули его, оно наверняка будет возвращено. С большой любовью и благодарностью за Вашу преданность дорогому отцу,
Искренне Ваш, С.»
В письме была важная фраза: «…велика вероятность того, что я… вернусь в Англию с моим „учеником“». Несколько месяцев во время либеральной интерлюдии Временное правительство продумывало планы об отправке Царской Семьи в Англию. Большевистские экстремисты требовали смерти бывшего Царя, на что Керенский, одним из первых действий которого на посту министра юстиции была отмена смертной казни, твердо ответил: «Русская революция не мстит». Совет рабочих депутатов не хотел мстить, но ни одна из сторон не могла действовать решительно. Экстремисты были недостаточно сильны, чтобы штурмовать Александровский дворец, а правительство не контролировало железные дороги. Англия, несмотря на неодобрение премьер-министра Дэвида Ллойд Джорджа103, осторожно заявила о готовности предоставить убежище Царской Семье, если Россия возьмет на себя расходы. Почти одновременно в Петрограде Временное правительство с той же осторожностью сообщило Совету, который оказывал на него давление, что Император Николай II и Императрица Александра Федоровна останутся в России. За три месяца (в течение которых Гиббс вел переписку с Нормантоном) этот вопрос, казалось, утратил важность. Но в середине лета он был поднят снова. Теперь, судя по всему, Британское правительство – по неопределенным причинам – отозвало свое предложение104. Вне зависимости от того, прислала бы Англия приглашение или нет, было очевидно, что Императорская Cемья должна покинуть Царское Село. Положение Временного правительства было непрочным и, в случае его свержения, Император Николай II и Императрица Александра Федоровна оказались бы в опасности.
Когда после Февральской революции было создано Временное правительство, большевики в Петрограде получили бескомпромиссную телеграмму из Цюриха [направленную в Стокгольм]: «6 марта 1917. Наша тактика – полное недоверие, никакой поддержки временному правительству. Керенского особенно подозреваем. Вооружение пролетариата – единственная гарантия… Никакого сближения с другими партиями». Телеграмма была подписана Лениным. Этому профессиональному революционеру, ставшему в будущем строителем новой России, было 47 лет. Урожденный Владимир Ильич Ульянов провел детство в Симбирске на средней Волге: по странному совпадению, это был и родной город Керенского. Большую часть жизни Ленин был убежденным марксистом. С момента отъезда из России на рубеже веков он и его жена Крупская – они вместе находились в Сибирской ссылке – вели активную подпольную деятельность в различных европейских городах, в том числе и в Лондоне. В январе 1917 года Ленин с горечью писал: «Мы, люди старшего поколения, можем не увидеть решающих сражений грядущей революции». На самом деле революция была зажжена, и очень скоро. Во-первых, он и его партия должны были избавиться от слишком либерального и буржуазного правительства Керенского. Проблема заключалась в том, как добраться до России. Здесь помогли немцы. Обрадованные идеей создания волдыря уже внутри Великой России, они подготовили Ленина к переезду через Германию в опечатанном вагоне и въезду в Россию через Швецию и Финляндию. По словам Уинстона Черчилля, «они транспортировали Ленина в опечатанном вагоне как бациллу чумы» (Мировой кризис: последствия. Лондон, 1929). Похоже, он прибыл слишком рано. Его призыв к Всероссийскому съезду Советов о ниспровержении правительства и прекращении войны был подвергнут злому осмеянию. Однако, поставив перед собой цель, этот малорослый лысый фанатик упорно шел к ней. Авторитет большевиков рос. В правительстве наметились расколы, и в середине лета Керенский стал одновременно министром-председателем и военным министром105. Однако совсем скоро, после успеха на Галицийском фронте, дело приняло угрожающий поворот, когда войска под воздействием большевистской доктрины стали отказываться сражаться. Керенскому, впрочем, с помощью пропаганды удалось подавить восстание под лозунгом «Долой войну!», и Ленин после так называемых «июльских дней» вынужден был бежать в Финляндию, переодевшись кочегаром локомотива.
Керенский предвидел, что успех будет недолгим. Заехав как-то в Царское Село, он сказал Императору, что сейчас самое время для отъезда. Не в Ливадию, которая стала призрачной мечтой, а в Тобольск106. Это был город с двадцатью тысячами населения в западной Сибири, «полное захолустье», неподалеку от слияния рек Тобола и Иртыша, в 200 милях севернее Транссибирской железной дороги. Царская Семья должна была отправиться туда в начале августа. Большинство придворных, число которых значительно сократилось, также собирались ехать, за исключением графа Бенкендорфа, поскольку его жена лежала в постели с острым бронхитом. Вместо него поехал генерал-адъютант, граф Татищев107. В холодную ночь 1/14 августа, на следующий день после тринадцатилетия Царевича, путешественники собрались и ожидали отъезда. Никто не предполагал, как долго может продлиться ссылка в Тобольск. Керенский полагал, что она закончится, когда зимой соберется Учредительное собрание.
Ожидание было напряженным. Вечером накануне отъезда в Царское Село приехал бывший Великий Князь Михаил Александрович, которому разрешили ненадолго увидеться с Императором. Керенский при этом присутствовал. Он находился в одной комнате с ними, листая альбомы с фотографиями, чем всех смущал108. Поезда, отправившиеся из Петрограда в первые часы после полуночи, задерживались из-за непримиримости со стороны железнодорожных рабочих. Все более утомлявшиеся придворные сидели на сундуках и чемоданах в Полукруглом зале. Напряжение нарастало. Начало светать, но никаких новостей не было. Наконец, между пятью и шестью часами утра дали сигнал к отъезду. Провожали немногочисленные солдаты и приближенные. Царскую Семью и придворных быстро провезли через парк и еще безлюдные деревенские улицы к паре поездов, украшенных японскими флагами. На поездах виднелась ироническая надпись «Японская Миссия Красного Креста». Лукомский109, чиновник, которому было приказано проследить за вывозом ценностей из дворца, наблюдал за отъезжающей группой. Император в то утро выглядел мрачным. Высокий для своего возраста Алексей был бледен, но пытался шутить. Его сестры, также бледные и худые, с коротко подстриженными после болезни волосами очень походили друг на друга. Императрица Александра Федоровна, казалось, плакала. Во дворце Лукомский должен был опечатать целых сорок дверей. Обнаружив наверху горничную Императрицы, убиравшую вещи в ящики и коробки, он предупредил ее, что теперь это национальная собственность, и все это станет музейными экспонатами. Даже календарь и цветы в вазах должны оставаться нетронутыми. Все комнаты были сфотографированы, а ящики и буфеты опечатаны110. Александра Федоровна взяла с собой намного больше вещей, чем Император, который оставил практически все личные вещи. Многие из любимых вещей, принадлежавших Царской Семье, уже погрузили в поезд. Императрица и Великие Княжны везли с собой драгоценности, стоившие около миллиона рублей. Такие незначительные вещи, как ковер, лампы, граммофон, фотографии, а также три или четыре акварели и пастели, были впоследствии высланы в Тобольск111. Полковник Кобылинский вспоминал:
«Выехала Семья, приблизительно, часов в 5 утра на вокзал и села в поезда. Поездов было два. В первом следовала Семья, свита, часть прислуги и рота 1-го полка. Во втором поезде – остальная прислуга и остальные роты. Багаж был распределен в обоих поездах. В первом же поезде ехали член Государственной Думы Вершинин112, инженер Макаров113 и председатель военной секции прапорщик Ефимов, отправленный в поездку по желанию Керенского для того, чтобы он, по возвращении из Тобольска, мог бы доложить совдепу о перевозе Царской Семьи. Размещение в поезде происходило так: в первом вагоне международного общества, очень удобном, ехали Государь в отдельном купе, Государыня в отдельном купе, княжны в отдельном купе, Алексей Николаевич с Нагорным114 в купе, Демидова115, Теглева и Эрсберг116 в купе, Чемодуров117 и Волков118 в купе. Во втором вагоне ехали: Татищев и Долгоруков в одном купе, Боткин один в маленьком купе, Шнейдер со своей прислугой Катей и Машей в одном купе, Жильяр в отдельном купе, Гендрикова со своей прислугой Межанц119. В третьем вагоне ехали: Вершинин, Макаров, я, мой адъютант подпоручик Николай Александрович Мундель120, командир роты 1-го полка прапорщик Иван Трофимович Зима121, прапорщик Владимир Александрович (точно не уверен, так ли его зовут) Меснянкин122 и в отдельном маленьком купе помещался прапорщик Ефимов, с которым никто не изъявлял желания ехать вместе. В четвертом вагоне помещалась столовая, где обедала Царская Семья, кроме Государыни и Алексея Николаевича, обедавших вместе в купе Государыни. В трех, кажется, вагонах 3 класса ехали солдаты. Кроме того, были еще багажные вагоны» (Росс Н. Гибель Царской Семьи. Ф/М., 1987. С. 292—293).
Солдаты (всего более трехсот человек) под командованием полковника Кобылинского будут нести караульную службу в Тобольске.
В то время как Царская Семья находилась в поезде, следовавшем на восток в Сибирь, Чарльз Сидней Гиббс, или, как его назвали на русский манер, Сидней Иванович Гиббс, получил пропуск во дворец. В этом документе за №13 имелся текст:
«Начальнику Караула Александровского Дворца.
На основании доверенности, полученной от Министра-Президента 31 июля 1917 г. за №5326, разрешаю Г-ну Гиббс допускать на 2-ое Августа в Александровский Дворец.
Уполномоченный КомиссараВр. Правительствапо Царскому Селу:Барон Штейнгель1231 Августа 1917 г.».
С этим пропуском Гиббс смог войти в Александровский дворец и забрать оставленные им вещи. Гиббс был полон решимости последовать за Царской Семьей, как только ему это будет позволено. В ответ на его просьбу чиновник, теперь настроенный крайне доброжелательно, заявил, что нет причины, которая бы помешала ему отправиться в Тобольск. Гиббс закончил дела в Петрограде, распорядился своими капиталовложениями и приготовился к отъезду, но из-за забастовки рабочих железнодорожное сообщение оказалось парализовано. Впрочем, никого это не беспокоило, и никто не хотел ничего предпринимать. Недели тянулись за неделями.
Гиббс продолжал вести свой дневник, занося туда все события, которые оставляли след в его душе:
«27 сентября 1917 г.
Я только что получил очень интересное письмо от знакомой (друга)124, которая собирается за границу. Она пишет: «Если бы Вы знали, с каким тяжелым сердцем я уезжаю. Пытаюсь поверить, что это Божья воля и что, возможно, Он спасает меня от бóльших неприятностей. Но уезжать так далеко от тех, для кого я жила и живу, и кого я люблю больше своей жизни и всего мира. Сердце разрывается – я страдаю пять месяцев без перерыва, и я так устала; иногда я удивляюсь, что еще жива. Мне причиняет такую боль чувство, что я изгнана своим народом, но я все равно счастлива, знать, что я страдаю ради Них, любимых; возможно, Они будут страдать меньше, если я пострадаю больше. Сегодня я наконец получила документ из Комиссии о моей полной невиновности. Как я говорила вам, они так добры ко мне, все члены этой Комиссии (многие из них социалисты), теперь они понимают, насколько ложной была клевета в мой адрес все эти годы. Все эти допросы были такой пыткой; у меня их было 15, и каждый продолжался не меньше 4 часов. Я так счастлива, что смогла опровергнуть все эти грязные истории, и, в целом, я навсегда доказала величие и полную невиновность того, кто для меня дороже всего мира: H. M. (Her Majesty) – Ее Величество.
Сегодня они приходили с документом и сказали, как они страдают из-за меня, но все-таки думают, что для меня, возможно, действительно лучше уехать. Мои бедные старики-родители продолжают оставаться в Финляндии, на даче Михайлова, в Териоках. Доктор Манухин спас мне жизнь, он святой человек, хотя и социалист – зная правду обо мне, страдал вместе со мной. Бог послал мне его в тюрьму, когда я практически умирала, они давали мне 3 дня жизни (первый доктор бил меня по щекам, заставил раздеться перед солдатами и мучил меня, когда я умирала). Манухин поговорил с солдатами, которые подняли мятеж и хотели убить нас всех и его тоже. Я склоняю голову и преклоняюсь перед ним… (он уехал, Бог знает, увидимся ли мы вновь). Какую боль приносят все эти расставания, они подобны смерти. Скажите Им, что я живу только ради Них, что каждую минуту я молюсь, думаю, бесконечно страдаю и пытаюсь верить, что когда-нибудь мы все равно будем вместе. У меня болит сердце, я очень устала и должна попробовать поспать несколько часов; мы уезжаем в 7 часов утра прямым поездом в Торнео и Швецию. Я всем моим сердцем с Ними, каждая моя молитва – о Них. Я получила две открытки через мой госпиталь. Да благословит Вас Бог, и большое спасибо за вашу доброту!
Не смейтесь над фотографиями!
Я видела С [ергея]125. 4 раза, мы хорошо поговорили, он шлет работы; многие были очень добры, а некоторые друзья заставили меня страдать. В тюрьме мне снились прекрасные сны, они поддерживали меня, потому что мне часто казалось, что Бог меня оставил. Читала совсем немного: почти не было света, работать и писать было запрещено. Я твердо верю в то, что придут хорошие времена для Них! Я знаю, что Она молилась за меня, иначе я давно умерла бы! Часто, часто я вижу Их во сне».
Прошел месяц, прежде чем Гиббс наконец смог сесть в поезд и услышать перестук колес. Позади осталась неопределенность, политическая софистика, дворцы, широкая и быстрая Нева, и игловидный шпиль Трезини126 на соборе Святых Петра и Павла. Впереди было долгое изнурительное путешествие по земле и воде в сердце Сибири, в другую, забытую Россию.
Эта и ещё 2 книги за 399 ₽
Чтобы воспользоваться акцией, добавьте нужные книги в корзину. Сделать это можно на странице каждой книги, либо в общем списке: