Зло

Вот она, удача-то. Вот она. Это не редакция или киностудия. Отсюда его выгнать посложнее будет.

– Деньги у нас, правда, небольшие, – продолжал Леша, – ставка – стольник, но за переработку почасово платим. Так что сотни полторы вполне сможешь иметь. Ну? Согласен?

Леша протянул ему руку.

– А то! – Юра крепко сжал ладонь старого товарища.

– Спасибо вам, ребята, – сказал Ельцов-старший, – огромное спасибо. Это именно то, что ему сейчас необходимо, через год надо судимость снимать.

– Мы ему такое ходатайство зарядим в суд, что не только судимость снимут – Героя Соцтруда дадут.

Пошла-покатилась беседа, вспоминалась прежняя веселая жизнь. Бои, победы, проигрыши, тренировки, сборы. Бокс, в отличие от других видов спорта, всегда был клановым. Человек, получивший даже самый низший, третий разряд, становился полноправным членом своеобразного клуба мужественных людей. Боксеры, уйдя с ринга, помогали друг другу независимо от того, были ли они соперниками или товарищами по команде.

А гости шли и шли, скоро пришлось подставить стол из кухни.

Приехали Игорь Анохин с Женькой, Слава Шатров с друзьями-киношниками, Борька Лосев, с которым они когда-то работали в одной газете.

Много разного народа набежало.

Шли не с пустыми руками. Борька Лосев приволок две бутылки португальского портвейна, Шатров с ребятами – целую коробку закусок и выпивки из ресторана Дома кино, Игорь притащил гору пельменей из кулинарии ресторана «Пекин». В общем, всего хватало.

Опьяневший не столько от спиртного, сколько от компании, привычных разговоров и песен, Юра вышел на балкон покурить.

– Устал? – К нему подошел Игорь Анохин.

– Нет. Не хочу, чтобы люди уходили. Отвык от них за два года, все наговориться не могу.

– Как с пропиской? – Игорь достал сигарету.

– Вопрос решен, но это между нами.

– О чем ты говоришь. А работа?

– На год пойду тренером в спортивную школу.

– А журналистика?

– Мою же фамилию не пустят на полосы.

– Возьми псевдоним.

– Не хочу. Пока буду писать для себя. Не все этих сук верх будет.

– Это как сказать. Уйдут одни – придут другие, живем-то мы по их законам. Надоело.

– Что делать, Игорек, не мы изобрели этот мир, мы в нем только живем.

– Пусть тебя успокаивает, что жизнь тяжела, но, к счастью, коротка.

– Если это считать утешением.

– Но все равно, Юрка, мы должны стараться стать сильнее обстоятельств…

– Это ты правильно заметил. Но, дружище, они, эти обстоятельства, не всегда добры к нам.

– Юра, я вышел на людей, которые тебя арестовали…

Игорь замолчал, на балкон вышел поддатый Борька Лосев.

– Не помешал, старички?

– Да что ты, Боря, – засмеялся Ельцов, – кто же может помешать в такой день.

– Давайте по лампадке, на свежем воздухе, – предложил Лосев и вышел в комнату.

– Как он тебе? – спросил Анохин.

– Не пойму.

– Знаешь, Борька один из немногих, кто искренне расстроился, когда тебя загребли. Говорил всегда о тебе только хорошее.

– Ну и слава богу, что он пришел, – ответил Ельцов.

Появился Борька с бутылкой коньяка и тремя рюмками. Поставил все на маленький столик на балконе, словно из рукава, вынул куски буженины.

– Давайте, ребята, за счастье.

Они выпили, закусили солоноватой бужениной.

– Как жить думаешь, узник замка Иф?

– Хорошо, Боря, теперь очень хорошо.

– Не все пришли, не все, – Лосев вновь разлил коньяк, – раньше у тебя от знаменитостей не продохнуть было. И где же они? Как ты думаешь?

– А я, Боря, чтобы не думать о них плохо, вообще о них не думаю.

– Весьма афористично, – засмеялся Лосев и поднял рюмку.

Они опять выпили.

– А как с работой? – доедая буженину, спросил Лосев.

– Вот чего не знаю, того не знаю. Сначала надо с пропиской решить, а уж после о службе государевой печься душой, – усмехнулся Ельцов.

– У меня есть шанс помочь тебе, – значительно изрек Лосев.

– Это каким образом? – вмешался Анохин.

– Ребята, я когда-нибудь трепался зря? – спросил Лосев.

– Да что-то не помню, – честно признался Анохин.

– То-то. Я тут, правда, ни фамилий, ни лавки пока называть не буду. Так вот, с главным я перекинулся парой слов. Он мне обязан сильно. Газетка формата многотиражки, но, как ни странно, гонорар платят.

– Ну и что сказал главный? – продолжал допрос Анохин.

– А сказал он вот что. Может он Юрку взять. На должность учетчика писем, а на самом деле он будет спецкором.

– Значит, опять под псевдонимом прятаться? – Ельцов щелчком отправил сигарету в темноту.

– А это как договоришься.

– Спасибо, Боря.

– Да что ты, Юрка.

– А он знает, что я судим и из партии исключен?

– Он все знает.

– Уж больно смелый мужик. – Ельцов снова закурил.

– Жди звонка.

На балкон вышла Женька:

– Юра, Игорь, Боря, вы зачем нас бросили? К столу, мальчики, к столу.

Разошлись ближе к полуночи.

Юра и Игорь Дмитриевич убирали со стола, мыли посуду.

– Ты иди, отдохни, – сказал дядька. Он был в фартуке, посуду мыл стремительно и аккуратно. – Иди, я один справлюсь.

Юра пошел в комнату, начал раздеваться.

Зазвонил телефон.

– Да.

В мембране слышался непонятный шум и треск. Он положил трубку. И вдруг Ельцов подумал, что, возможно, сигнал этот был послан сюда много лет назад. Может быть, номер набрала его первая, уже забытая любовь. Сигнал запутался среди проводов, сопротивлений и конденсаторов и много лет пробивался сквозь пульты АТС и, наконец, добрался до цели. Он даже представил себе зрительно этот заблудившийся импульс. И ему почему-то стало спокойно и радостно, и сон пришел невесомый и звенящий, как в детстве.

– Не хочу домой, – капризно сказала Женька, садясь в машину. – Поехали в Архангельское.

– Я же поддатый, – попробовал воззвать к ее разуму Игорь.

– Ну и что? Кто тебя остановит? Ты же любимец московской милиции. Удостоверение с собой?

– Конечно.

– Тогда едем. Что у нас с деньгами? – деловито осведомилась Женька.

– С деньгами нормально.

– Тем более. Погулять хочется. Толик споет нам.

– Ну что делать! Я же слабый мужик. – Анохин повернул ключ зажигания.

Ночное Архангельское. Вернее, ресторан «Архангельское». Место, привлекавшее всю гуляющую Москву. Ночью, когда закрывались рестораны, «Архангельское» тоже закрывало двери. Открывали их только для своих. Богатых и знаменитых и, конечно, для иностранцев, потому что только ради них и был устроен этот полулегальный кабак.

Здесь разбросал свои силки КГБ, здесь были специальные столы, толкались дамы, приятные во всех отношениях, здесь подводили их к иностранцам. Это была тайная, закрытая от всех жизнь. Но для ее существования ресторан открывал свои двери для светской московской публики. Дочери и сыновья, зятья и невестки секретарей ЦК и членов Политбюро… Даже сама Галина Брежнева приезжала сюда со своей свитой. Веселое это было место. Остров развлечений в аскетической Москве.

Игорь вел машину аккуратно, до ресторана доехали без происшествий. Швейцар узнал их и немедленно пропустил.

С порога они услышали голос Толика, он пел пастернаковское «Мело, мело по всей земле…». Мэтр, старинный приятель Игоря, повел их к столику на две персоны у стеклянной стены. И Толик их увидел и помахал рукой. Народу было не так много, половину зала, как всегда, занимали иностранцы.

Официант принес шампанское и холодные закуски. В самом углу мэтр руководил сервировкой большого, человек на двадцать, стола.

– Кто-то крупно гулять собрался. – Игорь разлил шампанское.

– Давай поспорим, что я точно скажу кто, – засмеялась Женька.

Она курила и, прищурив свои зеленые ведьмины глаза, поглядывала на зал. Мужики за столиками сворачивали шеи, пялясь на нее. Оркестр замолчал. Толик, спрыгнув с эстрады в зал, пошел к их столу. Взял свободный стул, присел.

– Какая же ты красивая, Женька, – весело сказал он, – поглядишь, и сердце радуется. Вообще, вы классная пара.

– Ты будешь шампанское? – спросил Анохин.

– Нет, я сейчас кофе попрошу.

– Устал?

– А как ты думаешь? Каждый день по десять часов глотку рвать. Но надо, бабки нужны. Машина разваливается, чинить пора.

У Толика была старенькая «вольво»-седан, которую он купил по случаю, дешево. Он очень любил ее. Ремонт такой машины, несмотря на громадные связи ее хозяина – как-никак, а весь московский автосервис гулял в «Архангельском», – стоил весьма дорого.

– Вы откуда приехали? – Толик сделал себе бутерброд с икрой.

– Ты сначала прожуй, – засмеялась Женька, – а то, не дай господь, подавишься.

– Жую, – с полным ртом промычал Толя. – Откуда?

– У Юры Ельцова гуляли.

Толя и впрямь подавился, закашлялся, выпил налитый Игорем боржом.

– Вот это да! Вернулся. Налей мне шампанского, я за это выпью. Он где живет-то?

– У дядьки.

– На Грузинском Валу? Рядом со мной?

– Да.

– А эта мочалка его с квартирой кинула?

– Именно.

– Кстати, Толик, стол не для нее накрывают? – прищурилась Женька.

– Целая кодла во главе с Шориным.

– Ну что я говорила? – Женька так и не закончила фразу, в зал вошла большая веселая компания.

– Ну вот, – усмехнулся Игорь, – те же, знакомые до слез, лица.

К их столу подошел, радушно улыбаясь, Шорин:

– Ребята, я рад вас видеть. Почему не приехали на шашлык?

– Дельце было, милый Сашенька. – Женька подарила Шорину одну из своих ослепительных улыбок.

– Наслышан, наслышан, – по-доброму прищурился Шорин, присаживаясь к столу, – долг дружбы – самый наиглавнейший.

– А откуда вы знаете? – поинтересовался Игорь.

– Игорек, милый, при моей работе в этом городе для меня нет секретов.

«Кто же сбросил ему информацию?» – подумал Игорь. Он не очень верил в подлинное могущество Шорина.

А за столом, кивая и приветственно махая руками, рассаживалась знакомая компания. Барски уселся помощник первого секретаря МГК КПСС Гришина, на другом конце образовались два мужика, консультанты из самого ЦК КПСС, солидная компания собиралась за столом. Игорь узнал начальника Московской таможни, замминистра внешней торговли.

Ну и, конечно, актеры и Вовчик.

Вот он подбежал к их столу. Веселый, добродушный, кругленький.

– Здравствуйте, Толик, Женечка, Игорек. Вы извините, мне спросить у Александра Михайловича кое-что надо.

– Вовчик, – лениво, не оборачиваясь, сказал Шорин, – сходи, попроси шампанского, коньяка пару бутылок, фрукты, кофе, мороженое. Ну и икорки по Стендалю.

– Это как? – спросила Женька.

– Красную и черную.

Вовчик исчез. Никто не знал, откуда в московских компаниях появился этот человек. Никто не знал, чем он занимается. Иногда у него появлялись деньги, и он накрывал роскошные столы, чаще он просто скидывал свою долю, халявщиком Вовчик не был. Он знал всех, и его знали все. Он снимал квартиру на Таганке и охотно давал друзьям ключи. Добрый, веселый, а главное, услужливый человек. У него не было врагов, казалось, все любят этого стареющего пацана с Крещатика.

– Толечка, – повернулся к певцу Шорин, – вы споете нам?

Он быстро вынул купюру и сунул ее Толику в карман рубашки.

– Конечно, Александр Михайлович, конечно.

– Вот и спасибо, мой дорогой, я после ваших песен словно молодею.

– Значит, лихая молодость у вас была? – поинтересовался Игорь.

– Всякая, мой дорогой, всякая. Я же в номенклатуре не со дня рождения. Почему вы за наш стол не садитесь?

Женька повернулась и поймала из-за цековского плеча ненавидящий взгляд посольской дочки Тани.

– Боюсь локальных конфликтов, – засмеялась Женька.

– Тогда понятно. Ну как вы нашли узника собственной совести?

– В форме, – кратко ответил Игорь.

– Значит, вправила ему зона мозги. А то, как я узнал, он со слов какого-то уголовника написал статью, что ереванский банк якобы ограбили чуть ли не по решению ЦК. Не ожидали мы от него такого. Не ожидали. Но ничего, поедет на сто первый, поработает, судимость снимет. Вернется. Поможем устроиться, да и в партии восстановят. У него вся жизнь впереди.

За столом повисла пауза.

– Ну, не буду мешать, – Шорин встал, – отдыхайте.

Он вальяжно пошел к своему столу.

– Конечно, он башляет оркестр круто, – в спину ему сказал Толик, – только я его терпеть не могу. Номенклатура! Я его в «Сосновом бору» с такой хивой видел, у каждого четвертак срока на ушах.

Он поднялся, пошел к эстраде, легко вспрыгнул к микрофону, дежурно улыбнулся залу.

– По просьбе уважаемого Александра Михайловича начинаем нашу ночную программу. Выступает инструментальный коллектив Бутырской тюрьмы. Знаменитый романс «Мы сидели вдвоем», музыка народная, слова КГБ.

И заиграл оркестр. Началась знаменитая ночная гулянка, именуемая в определенных кругах «Разгуляй».

Хлопоты. Хлопоты. Пустые хлопоты. Да нет, не такие уж они пустые были. Правда, все, что казалось за столом на кухне простым и решаемым стремительно и просто, на деле оказалось значительно сложнее. Председатель Московской федерации бокса уехал на три дня в Софию, а без него кадровик никак не хотел решать вопрос с работой.

Начальник паспортного стола отделения, несмотря на грозные резолюции, потребовал справку с места работы. Ельцову-старшему он сказал прямо:

– Указание замминистра для меня, товарищ полковник, закон, но вы же знаете, что есть инструкция. Без справки с места работы никак не могу. Паспорт выдам и сделаю так, что ваш племянник получил его не на основании справки об освобождении, а по замене старого. А вот штамп прописки поставить не могу. Мне до пенсии, Игорь Дмитриевич, всего восемь месяцев.

И опять выручил Леша Парамонов. У него в школе свой бланк был и печать. Плюнул он на все формальности и написал бумагу, что мастер спорта Юрий Петрович Ельцов работает в юношеской боксерской школе «Боевые перчатки» тренером-преподавателем с окладом сто рублей.

Конечно, в такой ситуации начальник паспортного стола просто обязан был дать задание участковому поехать в вышестоящую организацию – Московский городской комитет по физической культуре и спорту – и проверить подлинность документа. Но он этого делать не стал: письмо с резолюцией первого замминистра прикрывало любую справку.

Из отделения Юрий Ельцов вышел с новеньким паспортом, в котором стоял штамп прописки по адресу: «Грузинский Вал, дом 26, квартира 143». И главные слова были оттиснуты на листочке с водяными знаками: «прописан постоянно».

С новым паспортом поехал Ельцов в кадры спорткомитета. Начальник этого департамента оказался чересчур бдительным и позвонил в отделение. Попал сразу на начальника.

– А что вам надо? – удивился подполковник. – Товарищ Ельцов прописан в этот адрес по личному указанию первого замминистра внутренних дел. Надеюсь, вам не надо разъяснять, кто это?

Разъяснения спортивному кадровику не понадобились. Он сразу же понял, что у нового тренера весьма высокие связи, поэтому пригласил Ельцова в кабинет, говорил с ним предельно любезно и издал приказ о назначении его старшим тренером-преподавателем с окладом сто пятнадцать рублей.

На прощание, крепко пожимая руку, сказал:

– Хоть вы со спортом давненько расстались, но мы помним вас. Хорошо помним. Да и ваша журналистская деятельность большую пользу спорту принесла. Мы вас, Юрий Петрович, на звание «заслуженный тренер РСФСР» представим.

– Спасибо, – Ельцов подивился внезапной перемене в настроении кадровика, – не рано ли?

– Самое время, самое время, Юрий Петрович, эта школа должна стать лицом юношеского бокса, поэтому и тренерский состав должен быть регалиями увенчан.

Конечно, начальник отделения перезвонил Игорю Дмитриевичу и пересказал беседу с кадровиком. Поэтому, когда племянник в полном недоумении поведал о встрече в спорткомитете, Ельцов-старший хохотал до слез.

За всеми хлопотами Юра забыл о разговоре с Игорем Анохиным на балконе. Тогда им помешал Борька, а потом началась закрутка с работой и пропиской.

Вспомнил об этом только, когда, отработав первую половину дня, шел он по Сретенке в спортивный магазин, чтобы купить там несколько методических пособий для тренера.

Из телефона-автомата он позвонил Анохину в редакцию, где ему сообщили, что Игорь уехал собирать материал; дома его тоже не оказалось. Тогда из глубины памяти Ельцов выскреб телефон Женьки Губановой. Там он и разыскал Анохина.

– Послушай, Игорь, ты помнишь наш разговор на балконе?

– В общих чертах, – рассмеялся в трубку Анохин.

– Помнишь, Борька Лосев пришел…

– Я-то помню, – перебил его Игорь, – думал, что ты забыл.

– Нет, не забыл, хорошо бы эту тему продолжить.

– А ты где?

– На Сретенке, рядом со «Спортивной книгой».

– Молодец, серьезно за дело взялся.

В трубке послышался голос Женьки.

– Что у вас там? – поинтересовался Ельцов.

– Кричит, чтобы ты приезжал к нам обедать. Но мы поступим иначе. Ты «Яму» знаешь?

– А то.

Кто из центровых жителей Москвы не знал знаменитый пивной бар на углу Пушкинской улицы и Столешникова, называемый в просторечии «Ямой»?

– Так вот, тебе от Сретенки пешком минут двадцать. Давай встретимся у входа через полчаса.

Хотя рабочий день в столице еще набирал силу, у «Ямы» стояла длинная очередь. На перилах, огораживающих вход, сидели два парня с испитыми лицами и на виду у всех распивали портвейн. Нравы здесь были просты и незатейливы. Народ из очереди поглядывал на них с явным неодобрением.

«Яма» была не просто баром, не просто общепитовской точкой, куда можно было забежать накоротке выпить пару кружек дрянного пива, поесть мелких, как тараканы, креветок, распить из-под полы прихваченную бутылку. В бар этот ледяной ветер эпохи, словно осенние листья, нес всех, кто попал под его беспощадную силу. Оседали здесь неудачники, те, у кого не сложились жизнь, карьера, творчество. Здесь не ценили титулы и заслуги. Другая человеческая мерка была у завсегдатаев бара. Здесь ценились товарищество, храбрость, широта. Качества, сильно подзабытые в государстве развитого социализма. «Яма» была клубом, приютом, местом, где люди становились на душевный ремонт. Пестрый был здесь контингент, неоднородный: сбытчики наркоты, воры, фарцовщики, черные антиквары и золотишники.

Юрий бывал здесь пару раз. Заскакивал с ребятами с кинохроники выпить на бегу пивка, заесть его безвкусными сосисками, по цвету походившими на отрубленные пальцы трупа. И не более того. Люди того круга, куда он попал, в такие места не ходили. Пиво пили в престижном баре Дома журналиста или в пивном ресторане «Валдай» на Новом Арбате. В том круге были свои понятия о респектабельности.

Игорь Анохин подошел ровно в назначенное время, он вообще был человеком пунктуальным. Ельцов с удовольствием оглядел его. Весенний был Игорь: голубые брюки, невесомые мокасины, фирменная куртка.

– Что, дружище, – улыбнулся Игорь, – начал трудовую жизнь?

– Сегодня отработал утренние занятия со своей группой.

– Не забыл, как переносить тяжесть тела в удар?

– Вспомнил. Мне теперь многое придется вспоминать.

– Слушай сюда, как говорит первый секретарь МГК месье Гришин, я тебе, прежде чем мы пойдем в бар, расскажу кое-что. Только давай отойдем отсюда. Пошли в скверик, там посидим, покурим, поговорим.

Свободную лавочку они нашли как раз напротив памятника Ленину. Сели. Закурили. Помолчали.

– Вот какое дело, Юрик, – начал Игорь, – я в «Яме» человек авторитетный, все центровые меня знают, и я со всеми знаком. В «Яме» бываю часто, люблю с ребятами посидеть. Тянет меня туда. Народ в нашей «ямской» компании надежный и добрый. Мы всех постоянных посетителей знаем. А тут появился новый человек. Я смотрю – лицо знакомое. Витька Кретов. Я с ним в областной ментовке работал. Как тебе известно, я был опером угрозыска в балашихинской милиции, а он в райотделе в Реутове старшим опером. Квасил он по-черному. Стакан рядом не ставь.

Я ушел в газету; что он делал дальше – я без понятия. Да и не были мы с ним близкими приятелями, поганенький человечек. И вдруг встречаемся в «Яме». Он, оказывается, до майора дослужился. Работал в Москве, но из органов вылетел. Пошел сторожем во вневедомственную охрану. Сутки дежурит, двое свободен… Ты погоди, Юрик, не перебивай. Ну, коль мой знакомец, его ребята в свою компанию приняли.

– В какую компанию? – спросил Ельцов.

– В «Яме» есть группа людей, завсегдатаев, у которых в этом баре незыблемый авторитет. Парни отличные, жизнью траченные, но дружные, спаянные, свои ребята. Витька этот оказался не жмотом, к нему стали относиться по-доброму. Как-то выпили мы сильно. Не помню, как уж это получилось, но мы с ним одни на «даче» оказались.

– Где?

– На «даче», так двор называется за меховым ателье в Столешниковом. Деревья там, скамеечка, тишина. Ну вот, мы на этой «даче» портвешком лакировали. Витька раскис и начал мне рассказывать, что бывший наш начальник розыска района, ушедший в министерство, полковник Болдырев, взял его в специальную группу. Служили они в разных подразделениях, Витька во Фрунзенском райотделе обретался, но по приказу Болдырева выполнял спецзадания. У них у всех были министерские ксивы.

И так мы пьем, плавленым сырком закусываем, а он мне все байки рассказывает. Только вдруг слышу – он твою фамилию назвал. Я начал наводящие вопросы задавать. Он мне всю историю твоего ареста – и как он тебя допрашивал, и как в Бутырку вез – рассказал.

Я тогда его пугать не стал, боялся, что он закроется. Думаю, подожду. Вышел на ребят из Фрунзенского райотдела. Они мне и рассказали, что действительно, он у них только числился, а сам по линии министерства работал. А вылетел за то, что на обыске у какого-то ювелира сунул в карман немного денег и пару безделушек, тысяч по семь каждая. Уж не знаю, как это определили, но вылетел он из партии, из органов и разжалован. Вот что я хотел тебе рассказать. – Игорь ловко бросил окурок в урну.

– Смотри, попал, – засмеялся Ельцов.

– Нет, дружище, это ты попал. Ты же хочешь эту историю поднять?

– А то.

– Можешь начинать оперативную разработку. Пошли, узник собственной совести.

Ну вот, и наступил момент, о котором долгими лагерными ночами думал Ельцов. Время расчета наступило. Теперь по-умному все делать надо. Он помнил этого Кретова. Мордастого, наглого, укравшего при личном обыске его часы «Омега» и зажигалку «Ронсон». Помнил, как он водил горящей сигаретой у его лица.

Все помнил, как тот ударил его ногой, когда они выходили из машины. А почему не ударить, если у задержанного руки за спиной наручниками скованы?

Юра потом видел много ментов и вертухаев, но такой суки, как Кретов, не встречал.

Ну что ж, надо выбить из Кретова все, что он знает.

– Слушай, Игорь, у тебя диктофон с собой? – спросил он.

– Естественно.

– Пошли в «Яму».

Попасть в этот странный пивной бар обычному человеку было нелегко. Сначала в очереди помаяться приходилось. Но завсегдатаи шли другим путем. Игорь вел Ельцова секретным фарватером. Они вошли в арку и попали в грязный, заваленный ящиками двор. Подошли к обшарпанной двери, ведущей в подвал, открыли ее. Их встретил странный, комбинированный запах прокисшего пива, несвежей пищи и табачного перегара.

Игорь уверенно прошел мимо кухни, каких-то ящиков, и они очутились в гудящем от голосов зале.

– А вот и наши, – сказал Игорь, – пошли.

За столом, уставленным пивными кружками и стаканами, сидела компания молодых мужиков. Одного из них Ельцов узнал сразу же, это был актер Валька Голубев. Лицо его примелькалось в детективных фильмах. Он чаще всего играл бандитов, внешность располагала именно к таким ролям.

– Ребята, привет, – поднял руку Анохин, – рекомендую вам Юру Ельцова, моего друга. Журналиста классного, а теперь тренера по боксу.

Стол молчал.

– А вот и прописка, – засмеялся Игорь и вынул из кейса две бутылки пшеничной водки.

– Садись, Юрик, – поднялся из-за стола оплывший человек с испитым лицом. – Не узнаешь?

– Славка, ты? – спросил, узнавая, Юра.

– Я, Елец, я.

Славка Сафронов, олимпийский чемпион по боксу. Юра слышал, что он начал сильно пить, но чтобы так…

– Осуждаешь, – усмехнулся стариковским беззубым ртом Славка.

– За что, Славик? Жизнь и меня поломала.

– Садись, Юрок, – Славка подвинулся, – вот и ты к нам пришел.

– Хватит, наливайте, – прогудел Валька Голубев, – потом разберемся, что к чему.

Он махнул рукой, и к столу подбежал официант по кличке Микадо.

Все вопросительно посмотрели на Ельцова.

– Пива всем, рыбы соленой, что горячее есть?

– Сосиски и купаты.

– Волоки купаты и получи с меня.

Компания высоко оценила поведение новичка. Пришел серьезный человек, не халявщик. Выпили по первой, закусили.

– А где Витька Кретов? – спросил Анохин.

– Скоро будет, – ответил бородатый парень, – я его в проезде МХАТа видел, он там с Батоном крутился, сказал, что будет, и не пустой. А он тебе нужен?

– Да, надо с ним потолковать.

Выпили по второй. Ельцов, запив водку пивом, отметил, что напиток сей вполне на уровне. О чем и сказал новым друзьям.

– Пусть бы он попробовал пожененного пива принести. Нас накрывать боятся, – разъяснил ему ситуацию в подвале человек с мясистым носом и тонко подбритыми усиками. Такие усики обычно рисуют карикатуристы, когда создают образ отрицательного героя.

– Меня Володей зовут, – представился он Ельцову, – у тебя, случаем, кодеинчику нет?

– Нет. – Ельцов сделал глоток пива. Раньше он бы не понял, зачем Володе кодеин. Но зона научила многому. В кодеине содержался опиум, а если принять несколько таблеток, можно было прилично заторчать.

А за столом начался обычный веселый разговор. Какие все-таки разные люди сидели рядом с Анохиным и Ельцовым!

Спившийся чемпион – вышибала в кафе; Володя, непонятно чем занимающийся, но имеет за спиной пару сроков; Джангир Абалов – известный политический карикатурист; Юра Славков, кандидат экономических наук, бывшая надежда Института экономики; Гена Смолин, когда-то аспирант-историк, а ныне известный катала. Да и у остальных биография была пестра и непересказуема.

Полтора литра водки разлетелись быстро. Народ решил сбрасываться.

И тут Ельцов увидел Кретова. Раздобревшего, в потертом пиджачке, в рубашке клетчатой, мятой.

Он подошел к столу и поставил со стуком две бутылки портвейна.

– Моя дань, братцы, – хрипло засмеялся Кретов.

– Садись, – махнул рукой, приглашая, Смолин.

Кретов уселся на лавке, подвинув Володю.

– Вить, пока не начали квасить, – сказал Игорь, – давай отойдем, пошепчемся, дело есть. Вон и столик свободный образовался.

– Пойдем, Игорек, с тобой куда скажешь. – Кретов налил полный стакан пойла, именуемого портвейном, и пошел к пустому столу.

Анохин сделал знак Ельцову: погоди, мол.

Они отошли, а через некоторое время Юрий подошел к ним.

– Не прогоните? – спросил он севшим от ненависти голосом.

Сел. Тяжело посмотрел на Кретова:

– Ну что, падла, узнал меня?

– Ты… – подавился словами Кретов.

– Я, сука, я. Значит, помнишь.

– Я не хотел… – Голос Кретова сел. Он не говорил, а выталкивал из себя слова.

– А сигаретой лицо прижигать хотел? А бить ногами тебя тоже заставили? Где мои часы и зажигалка? Не забыл, как ты их у меня реквизировал?

Ельцов схватил Кретова за отвороты пиджака, рванул. Тот ударился животом о стол.

– Он тебя, Витя, сейчас уроет здесь, и никто за тебя слово не скажет. – Анохин закурил сигарету. – У тебя один выход есть: рассказать нам, как все было.

– Что рассказать? – переспросил Кретов.

– А то, что ты мне тогда на «даче» поведал, только более подробно.

– Я не могу.

– Тогда я тебя инвалидом на всю жизнь сделаю, а может, и убью, – жестко ответил ему Ельцов.

Он сам подивился этому внезапно пришедшему спокойствию. Словно вместе с хмелем из него выветрилась ненависть к этому человеку.

– Ты не посмеешь. – Кретов пришел в себя и заговорил спокойно и нагло. – Я тебя, если тронешь, в ментовку сдам. Ты же только откинулся. А потом, кому веры больше – тебе или мне?

– Мне, – отрезал Анохин, – я же тебя подагентурил. Выгнали тебя за воровство. И не просто выгнали из партии и органов, но и разжаловали. Так что поверят мне.

Ельцов смотрел на Кретова. Его лицо, испитое, дергающееся, посеревшее от страха, было так не похоже на то, что осталось в памяти. В отделении на допросе с ним говорил жестокий, наглый, уверенный в своей безнаказанности человек.

– Что вы от меня хотите? – справившись с испугом, спросил Кретов.

– Ты нам все расскажешь, Витя. – Ельцов снова рванул Кретова на себя, поднес к его лицу горящую сигарету. – Ты не сомневайся, я на зоне многому научился, окурок о твою рожу погасить мне западло не будет.

– Вы тут потолкуйте, – Анохин встал, – а я пока ребятам о твоих делах, Кретов, расскажу. Они знаешь что из тебя сделают? Мало не покажется.

– Знаю, не надо, – внезапно спокойно ответил Кретов. – Где говорить будем?

– На «даче». – Анохин взял его за плечо, встал.

Лицо Витьки исказила гримаса боли.

– Пусти, Игорь, я сам пойду.

Они вышли на запруженную машинами Пушкинскую. В Столешниковом колыхалась человеческая река. Но на «даче» было пусто и безлюдно. После бензиновой гари здесь пронзительно пахло зеленью. Сюда почему-то не долетал шум улицы. Казалось, что они уехали на старую окраину Москвы.

Сели у маленького столика.

– С чего начинать-то? – угрюмо спросил Кретов. – Может, за бутылкой кто сбегает? Мне насухо трудно говорить.

– На. – Анохин достал из кейса фляжку коньяка. – Пей.

Витька отвинтил пробку, отхлебнул.

Ельцов смотрел, как ходит его кадык, и ему нестерпимо хотелось вбить эту фляжку в гнилозубый рот Кретова. Витька наконец оторвался от бутылки, зажмурился, вытер рот рукавом.

– Ну, поехали. Что говорить-то?

– При чем здесь Болдырев?

– Ты помнишь, он майором был начальником УГРО в Балашихинском райотделе?

– Помню, – ответил Анохин.

– Ну а я тогда в Кучине подгорел. В магазине «Мерный лоскут». Помнишь Яшку?

– Спектора?

– Ну.

– Помню.

– В общем, зачастил я к нему, ну, выпить, отрезик взять, денежки. В общем, переборщил я. Яшка, сучонок, меня обэхээсникам сдал. Те разозлились, что я на их делянке пастись начал, и заложили меня Болдыреву. Тот с меня подробное объяснение взял и сказал, что ходу ему пока не даст. Понял я тогда, что попал к нему в полную зависимость. И вдруг его в МВД забирают. А через год примерно меня вызывают в министерство. Я струхнул, думал, узнали там о моих делах с агентами.

– Кусочничал? – брезгливо спросил Анохин.

– Всякое было.

– Давай дальше.

И Кретов давал. Он допил коньяк и поэтому, а может, и выговориться наконец захотел, вылить из себя всю накопившуюся боль и грязь воспоминаний, потому что даже подлецы переживают все, как обычные люди, – говорил много и подробно. Анохин еле успевал незаметно менять кассеты диктофона.

Медленно опускались голубоватые прозрачные сумерки. Вышли на вечернюю прогулку наглые московские коты. Город, как огромный речной трамвай, осторожно вплывал в ночь.

Наконец Кретов бросил на землю недокуренную сигарету.

– Все, ребята, я сказал, что знал.

– Ну и молодец. – Ельцов встал.

– Только, если что, я от всего откажусь.

– Не выйдет, Витя. – Анохин вынул диктофон, нажал кнопку.

«…мы приехали к этому ювелиру с обыском. Постановление у нас было. Все чин чинарем. Болдырев сказал, чтобы ни один камушек в Израиль не ушел…» – проговорил механический голос Кретова.