Лондон

В этот момент Альфред испытал занятное чувство, нередко свойственное успешным людям при общении с бедными родственниками. Было ли это подлостью, звериным инстинктом выживания, брезгливостью или простым нетерпением, но он ощутил внезапную ярость. И хотя внутренний голос напомнил, что без Барникеля голодать бы и ему заодно, он мигом заткнул его: «Я просто сразу ухватился за шанс». А потому, взирая на них с отвращением, сказал:

– Счастье, что тебя не видит отец.

Французский чиновник, когда вернулся, больше ни о чем не спросил. Мельком взглянув на другие хозяйства, он собрался отбыть. И только тут вспомнил, что обязан что-нибудь написать о малом с белой прядкой. Кем он назвался, дьявол его забери?

– Будь прокляты эти англичане, – пробормотал он. – Вечно запутают!

Ибо французские писцы, невзирая на тщательность описи, нередко бывали поставлены в тупик тем, что находили.

«Кто этот человек – раб, серв или вольный?» – вопрошали дисциплинированные чиновники, обученные латыни. В ответ они часто получали отчет о странных, неопределенных соглашениях, продиктованных временем и обычаями, – клубок, который едва ли могли распутать даже местные. Как поместить англосаксонскую неразбериху в четкие рамки, как требовала документация? Они зачастую сомневались, а потому прибегали к некой общей категории с намеренно расплывчатым официальным статусом. Так появился разряд villanus – виллан; определение, не имевшее на тот день никакого конкретного смысла и означавшее ни серва, ни вольного, а просто крестьянина.

Писец нахмурился. Он не помнил слов малого с белой прядкой, зато не забыл, что человек, стоявший рядом и на него похожий, являлся сервом. Поэтому он вздохнул и пометил: виллан. Так Альфред оказался представлен в великой английской книге «Земельная опись Англии» мелкой и анонимной ошибкой. Тогда это, правда, виделось ерундой.

1087 год

В августе 1086 года в замке Сарум, что в восьмидесяти милях к западу от Лондона, состоялось крупное и важное собрание. Король Вильгельм представил огромные тома «Книги Судного дня», и вся его рать присягнула ему. Впору праздновать, но в атмосфере все равно разливалось уныние. Король дряхлел. Он был чрезвычайно тучен, в седло усаживался с неизменным стоном. Врагов у него было много, как никогда; среди них выделялся завистливый французский король. Глядя на своего стареющего и немощного правителя, великие мужи королевства вновь исполнились дурного предчувствия.

Ибо если любили Вильгельма не многие, то боялись все. Он был суров, но сохранял порядок. Что будет с его нормандскими землями и Английским королевством, когда великого Завоевателя не станет?

Все отойдет его сыновьям. Угрюмому и недоброму Роберту. Смышленому и жестокому Вильгельму, прозванному за рыжую шевелюру Руфусом. Он не женат, и сказывали, что женщинам в постели он предпочитал юношей. И Генриху, младшему, далекому и неизвестному. Еще был честолюбивый неродной дядя – епископ Одо из Байё, томившийся в темнице, куда заточил его король Вильгельм. И что же будет, когда слетятся все эти личности?

Следующей весной дела ухудшились. На западе начался падеж скота, стремительно распространявшийся. В конце весны пронеслись ужасающие бури. Они породили тревогу за урожай. Король Вильгельм опять воевал на материке, а его эмиссары уже пытались ввести новые налоги.

Поэтому не приходилось удивляться тщательным расчетам, которым предались озабоченные будущим лондонские купцы. Шли месяцы, множились тайные совещания. Не стало неожиданностью и то, что в некоторых участвовал Барникель.

Но даже в мрачные времена бывает, что на какой-нибудь закуток прольется луч света. Весной 1087 года Озрик узнал, что Доркс вновь ждет ребенка.

Это была третья беременность. Вторая девочка родилась мертвой. Но этот бутуз пинался так отчаянно, что все выглядело иначе. Озрик заметил, что и вынашивает она его по-другому. И в душе не сомневался: будет сын.

Сын! Озрику перевалило за двадцать, а в те суровые времена чернорабочие жили недолго. Богатый купец действительно мог состариться в стенах уютного дома. Но Озрик рисковал не дотянуть до сорока. Он уже лишился трех зубов.

Сын, который, Бог даст, вырастет до кончины отца. Сын, которому может выпасть лучшая доля.

– Возможно, – сказал жене Озрик, – он станет плотником, если ему повезет больше, чем мне.

– А как ты его, мальчика, назовешь? – спросила Доркс.

Недолго думая, тот ответил:

– Именем величайшего английского короля – Альфредом.

Но самое удивительное стряслось в том году с Ральфом Силверсливзом.

В августе, когда очередная буря уже погубила урожай, он объявил, что женится.

С девушкой Ральф познакомился в мае. Она была созданием дородным и белокурым – дочерью состоятельного германского купца, проживавшего тогда на германской пристани в устье Уолбрука. У девицы было большое плоское лицо, огромные голубые глаза, крупные кисти, здоровенные стопы и, как она любила говаривать всем внимавшим, нешуточный аппетит. Осознав себя неприкаянной в двадцать три года, она положила глаз на Ральфа и решила, что ей милы его неуклюжие манеры. Ничто не могло доставить Ральфу большего удовольствия, чем восторг на лице отца и потрясенное недоверие в глазах Анри, когда он поделился с ними новостью.

На шее он гордо носил ее подарок: талисман с изображением стоящего на задних лапах льва. Она заявила, что Ральф, по ее мнению, и сам таков. Они собирались пожениться до Рождества.

Звали ее Герта.

Летом в семье Силверсливза случилась еще одна важная перемена, но так тихо, что никакие слухи не пошли.

В июне Хильда поняла, что муж изменяет ей. Она не знала точно, когда это началось. Трещина между ними все ширилась, пока однажды Хильда не открыла, что ни один из них, честно говоря, уже не хочет ее заделать. Она смекнула, что дело в женщине. Затем, одним июньским вечером, он заявил, что должен уйти и может не вернуться ночевать.

Поскольку отец ее, Леофрик, недавно занедужил, она отправилась посидеть с ним в свой старый дом под знаком Быка. Через несколько дней Анри ушел снова. Тогда Хильда уверилась.

Неизбежный кризис разразился довольно неожиданно.

После бурь, уничтоживших урожай, установилась жара и сушь. Зной бесплодного лета затянулся до конца сентября – все иссохло, и многим казалось, что где-то вот-вот полыхнет.

На исходе лета в год 1087-й от Рождества Господа нашего Вильгельм, герцог нормандский и король Англии, был ранен при осаде французского замка, не представлявшего большой важности. Рана загноилась. Очень скоро стало ясно, что он при смерти.

У смертного одра собралась семья. Роберту пожаловали Нормандию; Вильгельму Руфусу – Англию; юному Генриху – деньги. Одо, сводного брата умиравшего короля, выпустили из тюрьмы. Так приуготовилась сцена для века зависти, интриг и убийств. После нескольких дней долгого пути по жаре к нормандской родовой церкви в Кане разложившийся труп короля Вильгельма Завоевателя, разбухший настолько, что не влезал в гроб, лопнул, забрызгав собравшихся внутренностями.

Тем временем Руфус поспешил пересечь пролив, дабы короноваться в Англии.

Спустя две недели, сухим и теплым октябрьским днем, небольшая группа мужчин навестила Барникеля Датчанина в его доме у церкви Всех Святых. Выслушав их, Барникель улыбнулся:

– То, что вам нужно, у меня есть. Все собрано под замком.

И тайно послал за Озриком.

Барникель Датчанин не знал, что везение закончилось.

Ральф Силверсливз едва мог поверить своей удаче. Отличная возможность, если выгорит, произвести впечатление на нового короля!

Он понимал политический расклад, ибо его терпеливо растолковал ему Мандевиль.

– Роберт попытается отнять у Руфуса Англию, ибо хочет владеть не меньшим, чем было у отца. Одо, вероятно, его поддержит. В этом случае он сможет прислать из Кента огромное войско рыцарей. Насколько я знаю, к ним готовы присоединиться многие бароны, не жалующие Руфуса. И будь уверен: в Лондоне есть люди, которые выступят на их стороне, если сочтут это выгодным. Но большинство шерифов, – продолжил придворный муж, – и вся глубинка хотят правления английского короля, а не нормандского герцога. Поэтому мы встанем за Руфуса. – Он холодно посмотрел на Ральфа. – Наша задача – сохранить в Лондоне мир. Найти заговорщиков. Отыскать их оружие. Если что-то найдем, Руфус будет нам благодарен.

На следующий день Ральф тщательно обдумал услышанное, после чего призвал десяток шпионов и объявил:

– Мы приготовим ловушку и захватим всех скопом.

Озрик с улыбкой стоял на берегу. Все будет славно.

За ним возвышалась серая громада Тауэра. Огромный королевский этаж почти достроили. Уже привезли здоровенные дубовые балки, которые перекинут через все здание для будущей крыши. Деревья подходящей величины нашли лишь в пятидесяти милях, их пришлось перевозить по реке. На крышу уйдет еще два года, но даже сейчас при свете дня величественное, мрачное сооружение как будто заявляло, что пусть оно нормандское, однако имеет на эти склоны не меньше прав, чем кельтские во́роны.

Озрик огляделся. Место, где водосток выходил к реке, было надежно скрыто – его заслоняли плотницкие хижины. Лодку Барникеля удастся подвести к самой решетке и разгрузить оружие незаметно. Отомкнуть решетку – дело считаных секунд. Затем предстояло ползти до внутренней.

Пока Барникель будет присматривать за лодкой, он опустошит тайник и вынесет оружие. Еще до того, как забрезжит осенний рассвет, они уже, всех обдурив, уплывут по реке.

Озрик не знал и не спрашивал, кому предназначалось оружие. Если Датчанин сказал, что нужно, этого было достаточно. Риск, по его мнению, был невелик. Еще один удар по нормандскому королю. Вдобавок он заявил Датчанину, что это будет отличный подарок к рождению сына.

Роды ожидались со дня на день. Двое суток назад он решил, что у Доркс начались схватки. Малыш, ясное дело, родится еще до конца недели. Наверняка будет мальчик.

Дело решили провернуть в Тауэре на следующую ночь. Довольный тем, что все идет по плану, Озрик ждал с нетерпением.

Анри тем же вечером ушел, намекнув, что может не вернуться. Хильда же, оставив детей на прислугу, решила провести ночь в отцовском доме. Пробыв там час, она еще до захода солнца выскользнула и пошла по Уэст-Чипу.

У церкви Сент-Мэри ле Боу она увидела девушку-германку, которая не замедлила ее окликнуть. Хильда вздохнула. Будучи саксонкой, она обычно ладила со здешними германскими купцами, добросердечными и работящими. Будущая невестка ей нравилась, но немного утомляла. Герта же нынче сияла.

Хильда спросила о Ральфе.

– Лучше некуда! Он чудесный! Мы только что виделись. – Она, вся лучась, была взволнована воспоминанием. – Он так умен!

И Герта, не замечая озадаченности, которая промелькнула в лице Хильды при этой новости, взяла ее под руку, притиснула к стене церкви Сент-Мэри ле Боу и, неожиданно доверительным тоном, сообщила еще кое-что – намного удивительнее и любопытнее.

– Он просил никому не сказывать, – шепнула Герта, – но мы же родня. – Она огляделась, убедилась, что никто не подслушивает, и спросила: – Ты умеешь хранить тайны?

Когда Хильда дошла до крепкой, соломой крытой усадьбы Барникеля Датчанина, над церковью Всех Святых проступили первые звезды, а ниже, в котловане, вокруг Тауэра сгустились тени, уподобившиеся рву.

Барникель расхаживал, зажигал лампы, она же задумчиво наблюдала. Его борода стала больше седой, чем рыжей. Хильда, выложив плохие новости, пришла в расстройство – до того он выглядел старым и измученным. Но тот, похоже, вновь обрел силы. Взяв со стола кувшин, Барникель разлил по кубкам вино.

Она смотрела на него, наполовину сочувствуя, наполовину восхищаясь.

– Что будешь делать? – спросила Хильда.

Подсказку Ральфу дал бедный крестьянин из эссекских лесов. Его застали с мечом, притащили в колчестерский замок, где и учинили нешуточный допрос. Он отважно упорствовал в молчании, однако заговорил, когда ему расплющили суставы пальцев.

Меч был у него давно, еще с той поры, когда он жил в лесу с людьми Херварда Уэйка. Прошло, однако, уже больше пятнадцати лет.

– Они все мертвы, – заявил он.

Из Колчестера малого отправили в Лондон, и Ральф получил возможность его допросить. Тот добавил немного, за исключением одной вещи. Он признал, что оружие поступало из Лондона, где жил человек, которому доверяли мятежники. Малый клялся, что не знал о нем ничего, пока перед самой смертью не вспомнил одну деталь: «У него была рыжая борода».

Скудные сведения. Бог весть, сколько было рыжебородых в старом англо-датском городе. В конце концов, рыжие бороды носили многие нормандцы. Но постепенно, по мере того как Ральф обдумывал все известные факты, в голове у него начал складываться образ ненавистника норманнов, члена старой гильдии защиты, товарища Альфреда-оружейника.

После он узнал и другие вещи. Фрагменты головоломки складывались, пока он в бешенстве не заорал:

– Меня обвели вокруг пальца! – Потом, с улыбкой жестокого удовлетворения, добавил: – Зато теперь я прищучу всех до единого.

И Ральф приготовил ловушку.

– Он явится завтра на рассвете. Обыщет этот дом, а дальше – склад в Биллингсгейте и мастерскую Альфреда. Если найдет оружие, тебе конец. Если нет, его шпионы будут следить за тобой повсюду, – встревоженно произнесла Хильда.

Датчанин, слушая, только кивал.

– Им ничего не найти, – заверил ее Барникель. – А что до слежки… – Он пожал плечами. – Немного изменим план, вот и все.

И рассказал ей об Озрике и тайне Тауэра.

Осознав опасность, в которой пребывали старик и его друзья, она разнервничалась.

– Зачем ты это делаешь? – спросила Хильда.

Барникель объяснил, что все проще некуда. Если Роберт станет королем, ему придется править огромными территориями.

– А он не похож на отца. – (Нормандская власть ослабеет.) – И тогда…

Наследники старого английского рода еще живы. Как и потомки короля Гарольда. Какое-то время Барникель втолковывал ей, что может произойти. Наконец она с улыбкой покачала головой:

– Я понимаю одно: ты все равно не отступишься.

Он ухмыльнулся, почти как мальчишка:

– Я слишком стар, чтобы сдаться. Если старик сдается, то умирает.

– Неужели ты чувствуешь себя таким старым? – спросила она с искренним любопытством.

– Иногда, – улыбнулся он. – Но не с тобой.

И она зарделась, зная, что это правда.

Огонь в жаровне посреди комнаты едва горел. Он чуть добавил угля и опустился в большое дубовое кресло, указав Хильде на скамью, и несколько минут они сидели молча, вполне довольные. Она заметила, что в неподвижности его лица, хотя то не стало моложе, обозначилась мощь, как у величественного старого льва, еще не растерявшего сил. Он сосредоточенно попивал вино.

Что за странный вечер, думалось Хильде. Она сделала все, что могла. Наверное, пора и уйти. Но ей не хотелось уходить. Отец к заходу солнца всегда засыпал. Мужа носило бог знает где. Вскоре, ни слова не говоря, она придвинула скамью и положила голову на грудь Датчанину.

Тот не шелохнулся. Через несколько секунд она почувствовала, как он поглаживает ее волосы огромной заскорузлой лапищей. Хильда принялась играть его бородой и уловила смешок.

– Наверно, я занимаюсь этим далеко не первая, – заметила она мягко.

– Мало кто пробовал, – отозвался он.

– Как жаль… – начала Хильда и умолкла.

– Чего?

Она собралась сказать: «Как жаль, что я не вышла за твоего сына». Вместо этого ответила: «Ничего». Он не настаивал.

Минуты текли, и Хильда поймала себя на обдумывании своей жизни. Перед глазами встало холодное лицо Анри. Выкинув его из головы, она сказала себе: «Лучше бы я вышла за этого старика, даже нынешнего, с его редкой отвагой и большим, горячим сердцем». Внезапно, желая выразить любовь и что-то для него сделать, она извернулась и, мягко улыбаясь и глядя в глаза, поцеловала его в губы.

Датчанин вздрогнул, она повторила.

– Если ты это продолжишь… – прошептал он.

– Да, – отозвалась она счастливо и к собственному удивлению.

У Барникеля давно не было женщины, и он боялся, что дело это окажется для него непростым. Однако едва он встал и заключил в объятия молодую женщину, которую когда-то любил отцовской любовью, как все сомнения исчезли.

Что до Хильды, то она, впервые разомлев от неспешных и бережных ласк зрелого мужа, испытала еще не изведанное тепло.

Они пробыли наедине до раннего утра, когда Хильда прокралась по улицам к отцовскому дому и юркнула в покои, где тот почивал.

Так, по истечении многих лет, восторжествовала последняя любовь Барникеля.

Вскоре после рассвета Хильда, как попросил Датчанин, выскользнула из дома и передала два сообщения. Одно адресовалось Альфреду. Другое – Озрику.

Ей было невдомек, что по пути к Барникелю и обратно за ней, как всегда, следили.

Ральф Силверсливз, сопровождаемый дюжиной вооруженных людей, лишь поздним утром навестил Барникеля на его биллингсгейтском складе. Нормандец учтиво уведомил Датчанина о надобности произвести обыск, и Барникель, хоть и пожал раздраженно плечами, не стал препятствовать. Затем трое отправились в его дом у церкви Всех Святых.

Искали тщательно. Потратили два часа, но на исходе утра сдались. Тем временем прибыл человек из мастерской Альфреда. Там тоже ничего не нашли.

– Надеюсь, на этом ты успокоишься, – сухо заметил Датчанин Ральфу и расценил ответную гримасу как знак согласия.

Ральф, однако, едва завершился обыск, испытал настолько невыносимое чувство обманутости, что заявил своим людям уже на причале:

– Оружие где-то здесь. Мы не отступим.

И он постарался на славу. К ярости лодочников, затеял проверять их груз. Осмотрели еще четыре маленьких склада. Затем процессия двинулась по Ист-Чипу, заглядывая в повозки и лавки – сначала к ужасу, потом к глумливой радости торговцев. Но если Ральф и боялся когда-то прослыть болваном, сейчас ему было все равно. Раскрасневшийся и решительный, он пер на восток, к Тауэру.

Незадолго же до полудня семейство Озрика-чернорабочего умножилось. Коротышка покинул хижину и взирал на возносившийся к небесам Тауэр. Он был до того рад, что на несколько минут лишился дара речи.

Ибо оказался прав. Родился сын.

Барникель был на взводе. Он провел дома весь день. События последних суток навалились тяжким грузом, и он изрядно устал. Теперь же, не в силах больше вынести одиночества, он все же отважился пройтись к Ист-Чипу, дабы развеяться.

Было еще тепло, хотя на западе небо уже окрасилось в пурпур. Лавочники убирали свой товар. Он шагал по Ист-Чипу в сторону Кэндлвик-стрит. И уже почти в конце рынка наткнулся на Альфреда.

Обоим пришлось соображать быстро. Если есть слежка, то разумнее будет не возбуждать подозрений. Поэтому они собрались разминуться, ограничившись любезным кивком, и так бы и поступили, не поспеши к ним в ту же секунду фигурка, принявшаяся настойчиво дергать за рукава.

Это был Озрик. Одурев от счастья, он бродил здесь уже битый час. На рассвете Хильда велела ему избегать Барникеля, но тот при виде обоих друзей настолько разволновался, что обо всем забыл и устремился к ним с сияющим лицом.

– Ох, сударь! – воскликнул он. – О, Альфред! Ну и новости! – Альфред замедлил шаг, Барникель глянул, и Озрик выпалил: – У меня родился сын!

И вновь просиял, как будто они стояли у райских врат.

А те, в своих хлопотах позабывшие о семейных заботах Озрика, обрадовались, разразились смехом и принялись его обнимать.

Та ночь оказалась безлунной, а тонкая пелена облаков, принесенная крепнувшим ветром с запада, скрыла и звезды. Лодка скользила по реке, и единственным источником света был костерок, занявшийся где-то на западной городской стене.

Лодка глухо ударилась в топкую грязь у выходного отверстия башенного водостока.

Озрик был один. Его ответ на утреннее сообщение Датчанина был прост. Коль скоро за Барникелем следили, он останется дома. «Я и сам управлюсь», – сказал Озрик.

И вот он хорошенько привязал лодку к колышку и принялся ослаблять решетку. Наконец Озрик проник в водосток. Он осторожно пополз по темному туннелю, тревожимый лишь крысами, к черной пещеристой утробе лондонского Тауэра. Подтянулся на веревке и добрался до верхней решетки, отомкнул ее и двинулся через подвал.

Хильда сидела с вышивкой, но ей было трудно сосредоточиться. Анри явился рано утром, но говорили они мало – он только учтиво справился о здоровье ее отца. Весь день она прождала в неизвестности. Сейчас пыталась вышивать; Анри же играл в шахматы с младшим сыном и время от времени бросал на нее холодный и отрешенный взгляд.

Вечер проходил тихо. Немного дальше, у Уэст-Чипа, сумерки озарились пожаром, который охватил несколько зданий. Однако такое не было редкостью в Лондоне, и Хильда забыла об этом.

Но сердце екнуло, когда через два часа к ним наведался Ральф.

О его утренних подвигах в Ист-Чипе знал уже весь Лондон, однако никто ничего не сказал, хотя Анри как будто развеселился, а Хильда встревожилась. Да и сам этот чурбан теперь не столько злился, сколько пребывал в задумчивости. Кивнув им и прихватив кувшин с вином, Ральф сел против брата и некоторое время угрюмо смотрел на огонь. Когда же наконец заговорил, Хильда похолодела.

– Анри, у меня затруднение.

– Какое же?

Ральф отпил вина и медленно поднял взор.

– Шпион, – молвил он негромко. – Где-то рядом.

У Хильды затряслись руки.

– Смотри, – продолжил он, – сегодня я чуть не словил крупную рыбу. Оружие. Я уверен, что искал в правильном месте.

– Наверно, ты просто ошибся.

– Возможно, – согласился Ральф. – Но у меня, знаешь, чутье. По-моему, заговорщиков предупредили.

– Кто?

Ральф помолчал.

– Кто-то, знавший о моих планах. – Он посмотрел прямо на Хильду. – Кто, по-твоему, это мог быть?

Хильда знала, что покрылась смертельной бледностью. Она положила руки на колени и выдержала его взгляд. Знал ли он или то был невинный вопрос? Не блефовал ли, чтобы изобличить ее? Но с чего ему заподозрить? Она прикинула вероятность.

– Понятия не имею, – ответила Хильда.

Но ей самой показалось, что голос ее все-таки дрогнул.

Теперь на нее смотрели оба – Ральф и Анри. Она изнывала от желания встать и уйти, но не смела. Неизвестно, сколько продлилась бы эта пытка, когда бы не внезапное вторжение.

Это была Герта, разрумянившаяся от вечерней прогулки и просиявшая от радости при виде всего общества в сборе. Не замечая напряженности, она устремилась к Ральфу, поцеловала его, громко рассмеялась, когда тот неуклюже покраснел, взяла в свои ручищи его талисман и чуть побаюкала.

– Пожар-то разгорается, – заметила она, и Хильда взмолилась, чтобы ее реплика сменила тему беседы.

Но ее молитва осталась без ответа. Герта повернулась к Ральфу со словами:

– Ну что, так и не сцапал рыжебородого?

– Что-то не задалось, – буркнул Ральф.

И Хильда вновь обнаружила, что все уставились на нее. Она же безмолвно смотрела на тевтонку. Неужели это какая-то страшная западня? Может быть, Герта уже сказала Ральфу, что еще вчера знала о его рейде? Или скажет сейчас? Но Герта, к ее неменьшему ужасу, продолжила:

– Нынче вечером я видела его в Ист-Чипе – стоял с друзьями, обнимался и гоготал.

У Ральфа отвисла челюсть.

– С какими друзьями?

– Человек, который делает доспехи. Альфред или как его? И еще коротышка с круглой башкой. Без носа. – Она рассмеялась. – Они, может, и думают, что тебе их не словить, но ты поймаешь. – После чего чмокнула его в голову и ушла, объявив, что пойдет к отцу.

В повисшей тишине никто не произнес ни слова. У Хильды, взиравшей на свое шитье, смешались все мысли. Она не понимала, как удалось Герте увидеть обоих в обществе Озрика. О последствиях она не смела и думать. Наконец она взглянула на Ральфа.

Тот сидел словно аршин проглотив и смотрел на огонь. Казалось, что о ней он забыл, но лицо кривилось, как бы в страдании. Как же он проглядел эту связь? Она очевидна! Барникель был дружен с Альфредом. Тот – с Озриком. Озрика, увечного карлика-серва, он обнаружил в подвалах Тауэра. Значит, там и спрятано оружие. В тех самых, для которых Альфред изготовил замки.

И вдруг он все понял. Нет, Ральф не представлял, как они это сделали. Зачем – тоже нет. Однако вскочил и проревел:

– Вот дьяволы! Я знаю, что они затеяли! Знаю, где спрятано оружие!

– Где? – спокойно осведомился Анри.

– В самом Тауэре! – заорал Ральф. И к ужасу Хильды, добавил: – Туда-то я сейчас и пойду.

И он вылетел из дома в сопровождении Анри.

Хильда мчалась стрелой. Во тьме ей казалось, что и вовсе летела. Она миновала длинную тень собора Святого Павла, затем побежала по склону западного холма к Уолбруку.

Нужно спешить. Возможно, уже слишком поздно. Но, невзирая на риск, пусть даже за его домом следят шпионы, она знала, куда бежать.

Нужно предупредить Барникеля. Он знает, что делать.

Хильда так торопилась, что едва ли заметила пожар, который с ветром успел перекинуться на Уэст-Чип и подбирался к домам на восточном холме.

А также не обратила внимания на нечто еще более странное. Когда она сбегала с холма, невдалеке за спиной бежал еще кто-то.

Она пересекла мостик через Уолбрук и устремилась по Кэндлвик-стрит. Та была пустынна. Хильда так запыхалась, что слышала только себя. Грудь разболелась. Достигнув Лондонского камня, она чуть помедлила, переводя дух. Превозмогая колющую боль в боку, Хильда подалась вперед.

Сильные руки схватили ее, застигнув врасплох, скрутили, набросили на голову капюшон. Не успела она крикнуть, как ее уже быстро поволокли в переулок.

Дело оказалось легче, чем мнилось Озрику. Он уже вошел в ритм. Сначала вынул из тайника все оружие и перенес к решетке. Переправить его в водосток оказалось не так трудно, как он воображал, и заняло всего полчаса. Затем он потащил его в скатках по черному туннелю, пока не достиг смутно видневшейся у берега решетки.

Через два часа после входа в подвал он был готов грузить оружие в лодку.

Его удивляло только одно. Всякий раз, когда он спускался к выходной решетке, ему чудилось, будто небо становится все светлее. Хотя в трудах он потерял счет времени, ему было ясно, что шла еще первая половина ночи. Значит, то был не рассвет. Озрик испытал потрясение, когда наконец выбрался в прибрежную грязь.

Пожар, гонимый ветром и начавшийся на западном холме, зажил своей жизнью, жуткой и яростной. Дело было не только в сухих и горючих деревянных зданиях Лондона, не сводилось оно и к ветру, подгонявшему неистовое пламя, – беда в том, что крупный пожар в определенный момент порождает собственный вихрь. Так и случилось той ночью в осень 1087 года: огонь разгулялся. Он с ревом и треском продвигался через восточный холм – вдоль отрога за Тауэром и кругом, к церкви Всех Святых.

Выйдя из туннеля, Озрик перво-наперво уловил шум. От города несся глухой и протяжный рев. Причину он увидел, только когда дошел до лодки и оглянулся.

Зрелище поражало. Огонь, свистя и рассыпая гроздья искр в вышине, единым языком тянулся по кольцу окрестных склонов. Там и тут он внезапно вздымался, как если бы за холмом притаился огнедышащий дракон, пожиравший город. И над пламенеющим кругом нависала исполинская черная тень Тауэра.

Картина, конечно, захватывающая, но Озрику было некогда глазеть.

Не обращая внимания на сполохи, он снова нырнул во мрак туннеля.

Ральф спешно спускался с холма к освещенной заревом громаде Тауэра.

Он столкнулся с препятствиями. Дважды, пока пересекал западный холм, ему приходилось задерживаться и руководить людьми, которые пытались сдержать огонь. Несмотря на все недостатки, Ральф был человеком действия. Выстроив цепь из воинов ладгейтского гарнизона, он даже попробовал потушить дом посредством доставки ведер от колодца. «Лейте на крыши!» – кричал он жителям Полтри. Близ Уолбрука Ральф предпринял еще одну слаженную попытку унять пожар. Но все увидели, как огромное красное чудище с шипением, брызжа искрами, переметнулось с одной соломенной крыши на другую, преодолев стофутовый зазор. Осознав наконец, что все бесполезно, он, преследуемый ревущим огнем, поспешил по охваченным паникой улицам к угрюмой тишине Тауэра.

В несколько прыжков Ральф одолел деревянную лестницу. Едва взглянув на бущующее вокруг пламя, он бросился в главный зал, зовя часового.

Ни звука в ответ. Он пересек помещение, направившись к ступеням, сходившим в подвал. В железном держателе пылал факел, но часового не было. Ральф выругался. Малый, конечно, ушел поглазеть на пожар. Схватив факел, Ральф отпер дверь и спустился по витой лестнице.

Сперва, оглядев помещение и главный западный подвал, ничего не увидел.

Затем углядел открытый водосток. Вот оно что! Вскинув меч, он замер в ожидании. Никто не появился. Выждал еще, напряженно вслушиваясь. Чуть позже, боясь, что заговорщики бежали, Ральф осторожно пробрался в туннель. Держа в одной руке факел, в другой меч, он двинулся по проходу.

Озрик погрузил уже половину оружия. Еще немного – и делу конец. Затем предстояло вернуться и проверить, не обронил ли чего. Начинался прилив. Тем лучше. Проще будет вытолкнуть тяжелую лодку из грязи.

Парень только сунулся в лодку уложить копья, как услышал позади звук. Когда же обернулся, то увидел, как из прохода показалась знакомая носатая физиономия Ральфа Силверсливза.

Нормандец выпрямился и улыбнулся.

– Озрик, ты один? – Оглядевшись, Ральф кивнул. – Думаю, да. – И, видя удивление Озрика, он спокойно продолжил: – Ты арестован именем короля. – Ступая по грязи, Ральф нацелил меч ему в диафрагму и прошипел: – Решил, что можешь со своими приятелями меня обмануть? Но ничего, очень скоро, возможно и там, – он мотнул головой в сторону Тауэра, – ты выложишь мне все.

Пламя над склонами разгорелось пуще прежнего. Откуда-то сзади, от церкви Всех Святых, донесся оглушительный треск, огонь взметнулся столбом. На лице нормандца, наполовину скрытом тенью, плясали красные отблески.

Тут несчастный Озрик свалял дурака. Перевалившись в лодку, он схватился за оружие. Мигом позже, смертельно бледный и с глазами большими и мрачными, как никогда, он вновь очутился лицом к лицу с нормандцем. В руке Озрик сжимал копье.

Ральф наблюдал. Он не боялся. Озрик сделал яростный выпад, но Ральф отступил. Он позволил Озрику карабкаться и надвигаться; сам же осторожно отходил по берегу вверх, уводя коротышку все дальше от лодки.

До чего же убог был Озрик! Ральф видел ненависть в его глазах; тот излучал ее всем существом – прорвалась злоба человека, страдавшего в кабале два десятка лет. Ральф даже и не винил его, просто не спускал глаз с кончика копья. Еще шажок назад. Теперь он был на полпути вверх, имея явное преимущество. Благодаря багровому зареву, столь яростно мерцавшему над Тауэром, копье было отлично видно, тогда как Озрик моргал – свет слепил ему глаза.

Озрик сделал выпад.

Дело оказалось проще некуда. Одним быстрым ударом меча Ральф отсек наконечник, оставив Озрика с древком.