Сияние. Прямая речь, интервью, монологи, письма. 1986-1997

Самиздат-журнал «РИО»,

№ 38, 1989 год, Ленинград

Ленинград к тому времени становится чем-то вроде дополнительной штаб-квартиры «Обороны». Группа вступает в Ленинградский рок-клуб, открывший в тот момент членство для иногородних групп, помогая им таким образом легализовать концертную деятельность.

Егор Летов о концерте американской группы Sonic Youth в Москве в апреле 1989 года

…Такое впечатление, что это музыка холодная – изначально холодная, как задумана, а сыграна очень энергично, горячо. Мне было очень интересно сравнить их с пластинкой – как на деле технически создаётся музыка, которую я слышал. Я очень обрадовался: оказалось, что они используют только один приём, которого нет у нас (Егор имеет в виду ГО. – Ред.) – с пропусканием струны между другими струнами. А всё остальное – возить палочкой по струнам, атональное звучание – есть и у нас. Хотя в плане игры у них всё, конечно, гораздо выше. Тексты у них – полная дрянь: такой рафинированный интеллектуальный попс. Смесь ассоциативных дел, ещё – о любви и пр., а половина – вообще ни о чём – дешёвая фантастика. А так – группа входит, безусловно, в десятку лучших в мире.

Самиздат-журнал «Урлайт»,

№ 6, 1989 год, Москва

На этот концерт Sonic Youth в Москве мы ходили вместе, большой компанией: Егор с «ГО»-шниками и приближённые к группе друзья. Приезд в СССР группы такого масштаба и такой актуальности был невероятным событием для того времени. Другое дело, что далеко не все из присутствующих были такими же искушёнными меломанами, как мы, многие вообще слышали их впервые.

Разговор не по существу
Зарисовки из мира современного панка

Июньский «ROCK SUMMER-89» собрал около себя самый разный народ – что, впрочем, не редкость для музыкального фестиваля в нашей стране. Обычная суматошная остановка подобного рода мероприятий не способствовала фундаментальным исследованиям, сводя все разговоры к краткому обмену мнениями по поводу и без повода. Один из подобных диалогов я рискую предложить вашему вниманию по причине его актуальности и значимости для себя лично. Речь идёт о модной на минувший год группе «Гражданская Оборона», выяснить некоторые особенности существования которой мне хотелось уже давно. Воспользовавшись присутствием Егора Летова в Таллинне, я и попытался это сделать. Некоторое отсутствие динамики разговора, вероятно, может быть объяснено постфестивальным пресыщением, хотя фракция Летова демонстративно покидала фестивальную площадку во время выступления некоторых неприемлемых для них исполнителей (например, Роберта Крея) и потому теоретически имела больше времени для отдыха. Итак, панковская «Гражданская Оборона» образца 1989 года в лице своего лидера Егора Летова.

Часть 1

История «ГО» – начало

М.: Скажи, пожалуйста, «ГО» свой конкретный постоянный состав имеет или нет?

Е.: Сейчас, видимо, да. Но, по сути, она была задумана как группа одного человека.

М.: Одного человека – это тебя?

Е.: Как, в общем-то, любая группа, как мне кажется…

М.: А «Битлз» были группой далеко не одного человека, даже наоборот!

Е.: Ну двух человек. Оптимальный состав – это два лидера в группе. Сейчас в «ГО» это налицо!..

М.: Второй лидер, надо сказать, что-то пока не слишком заметен…

Е.: В «Коммунизме» – заметен…

М.: Каждому лидеру – по группе!

Е.: Нет. «Коммунизм» – это группа, где мы вдвоём играем. Один без другого практически ничего не может сделать. Да и «ГО» была изначально задумана как группа из двух человек: Кузя и я…

М.: Кузя – это?..

Е.: Басист. Сейчас он, и в первых двух альбомах половина его вещей. Причём вся музыка вместе писалась… Потом, когда у нас был период гонений, мы некоторое время вместе не работали: он в армии был два года, потом болел. А сейчас мы снова играем.

М.: «Период гонений» – он с чем был связан?

Е.: Ну как с чем… Тебе всю историю рассказывать? Это было так: когда мы появились, «текста» не имели ничего политического. Какой-то экстремизм, конечно, был, но сейчас это слушается, как детские дела. Хотя, по сути, это был панк, и, видимо, из-за названия, поведения и тому подобного власти к нам внимание имели. Вокруг нас постоянно существовали какие-то легенды в огромном количестве: то, что мы якобы фашисты и тому подобное… Это из-за того, что у меня было много пластмассы, всякой информации. Место было – то, что называлось «Гроб Рекордс». И это не «мифическая студия», как ты написал в статье^[2], это действительно такое место, где стояли магнитофоны, аппаратура, приходил ограниченный круг людей, где мы занимались, записывались… И пошли всевозможные слухи по городу Омску. А у нашего гитариста – Андрея Бабенко – мать работали то ли деятелем партийным, то ли ещё кем-то. В общем, услышала она наши записи, решила, что всё это антисоветчина, фашизм. Пошла и донесла на нас в КГБ.

М.: Мать на сына!

Е.: Да, и вообще на нас: дескать, сын попал в некую компанию, совратили, с пути сбили истинного – повлияйте. Ну сына вызвали, сделали ему прочистку мозгов, после чего он исписал огромные стопки бумаги, например, что у меня якобы множество журналов «Посев» – в общем, мифические вещи. Потом он из группы ушёл, но нам не сказал, что его вызывали, – это уже после стало известно, когда нас всех стали вызывать. Всё лето, с марта по октябрь 85-го года они собирали на нас материал, засылали каких-то стукачей, а в октябре нас стали резко забирать, туда – в ГБ. Началось с того, что нас начали просто бить на улице. То есть подходили люди в спортивной форме, одни и те же, судя по описанию, и по одиночке всех били. Просто подходили и говорили: нам не нравится ваше поведение, как ты выглядишь и… резкий удар в лицо. Причём это в местах скопления людей: на остановках, в центре города, на площадях и т. д.

М.: Мне приходилось слышать про такие вещи – о Харькове, например, но, глядя отсюда – из Эстонии, подобные рассказы я воспринимал как нечто преувеличенно легендарное…

Е.: Нет, нет – били. «Доктор» в Москве били. Многие через такое прошли – это определённая метода. Нас били некоторое время, примерно месяц, причём довели до такого состояния, что из дома стало боязно выходить. Потому что выходишь – человек стоит на остановке, ждёт. Вот так. А потом нас начали просто забирать и запугивать. Ну, как обычно. Нас забирали как по спирали, то есть до главного в конце – меня последним, а до этого забирали всех по кругу.

М.: Таким образом, ты шёл за главного?

Е.: Да. Я до сих пор уверен, что если б тогда – сейчас я расскажу всё – если б тогда я одну акцию не совершил, то могли и действительно посадить. Потому что раскрутка была глобальная. То ли им надо было организацию какую-нибудь раскрыть, не совсем мне понятно… В общем, стали собирать сведения и оказывали давление такого рода: вызывали и требовали: «Вот, если не скажешь то-то, не подпишешь, то мы тебе сделаем то и то…» Если человек на это не шёл: «Хорошо, тогда мы твоей дочке сделаем то-то или родителям». Ну и так далее… В общем, практически все всё подписали, что от них было нужно.

М.: А что хотели?

Е.: То, что огромное количество антисоветской литературы храним, фашистские регалии, готовим террористические акты, взрывы заводов. Когда меня вызнали, уже лежала здоровая пачка дел. Меня при этом сразу же выгнали с завода, где я работал художником. Как оказалось – незаконно, не успели документацию оформить. Я потом в суд подал и процесс выиграл. Но совершенно очевидно – был звонок, и меня выгнали. А мы как раз в это время с Кузей вдвоём альбом записывали, когда нас забрали. Кузю вперёд, меня попозже. Забрали и стали пугать. Раскрутка шла пункт за пунктом. Например, пункт «а»: «Вот такая-то книга, где ты её взял?» А у меня Набокова нашли, «Приглашение на казнь». Дома обыск был – не официальный, а именно такой, как бы «добровольный»: приходят четыре человека и всю комнату обыскивают, без санкции.

Изъяли 4 пластинки «Секс Пистолз», Булгакова «Мастер и Маргарита». Хотели даже Андрея Битова конфисковать, непонятно почему… И вопросы: «Откуда взял?» Всё у них шло в сторону моего брата, что якобы это от моего брата идёт.

Отступление первое

Сергей ЛЕТОВ. Старший брат Егора. Его основной инструмент – саксофон, и как саксофонист он принимал участие во многих проектах (ДК, Джунгли, Поп-механика, на данный момент основное место работы джазовый состав «Три О»). Учился в физико-математической школе при Новосибирском университете. Уже по приведённому списку легко догадаться о пристрастии Сергея к делам авангардистским. К панковским замашкам Егора он относился не слишком одобрительно, считая, видимо, панковское упрощенчество профанацией музыки. Эстетические разногласия не отражались, впрочем, на личных взаимоотношениях, которые оставались, судя по всему, вполне братскими. В то же время совместные работы Егора и Сергея мне неизвестны. Цепочка в сторону Сергея, видимо, могла вывести КГБ на «неспокойные» университетские круги в Новосибирске. Но вернёмся к интервью, где остановка произошла на вопросе о происхождении «недозволенных» книг и пластинок…

Е.: …Стал я тогда всевозможные сказки рассказывать – где я всё это брал. Продолжалось неделю-две. Допросы иногда были по 10 часов и больше: брали в 9 утра и отпускали в 10 вечера. Так продолжалось недели две. Потом – я забыл, как эта штука называется – привязывают к стулу и вкалывают в вену что-то типа «правдогонного» средства – когда человек впадает в транс и начинает, так сказать, вещать что попало. При этом угрожают: «Мы, – говорят, – поступим таким образом: тебя накачаем, ты в этом состоянии расколешься, а мы подадим так, будто ты стукач. Попробуй потом отмажься». Я, когда перед таким выбором оказался, решил, что терять нечего и лучше покончить жизнь самоубийством. Написал довольно большое количество писем типа: «Кончаю с собой под влиянием такого-такого майора» и т. д. Об этом знал всего лишь один человек – я с ним вечером разговаривал. А дальше произошла история, мне до сих пор непонятная – откуда им всё известно стало? То есть в комнате было только два человека – я и некий Манагер, который сейчас – группа «Армия Власова». Говорили мы с ним в воскресенье, день я для себя наметил вторник, но на следующее утро меня снова забрали – прямо на улице: затолкали в «Волгу» и увезли. А там уже сказали, что им всё известно, но ничего, мол, у тебя не выйдет: все эти «героические» дела ни к чему не приведут и никого из нас (гэбистов) не посадят, дела не прекратят, но раз уж ты такой смелый, то на определённый срок получай передышку. И отпустили. Я приехал домой, и буквально через пять минут меня забрали в психушку. Привезли и сказали, что им позвонили и предупредили, что я хочу с собой покончить. Я им полностью рассказал, как дело было, про КГБ и т. д. Они перезвонили в КГБ, и оттуда им дали указание держать меня до конца съезда. Так и получилось – я сидел три месяца…

М.: Об этом звонке откуда тебе известно?

Е.: Начальник отделения сказал (фамилию не хочу называть). Он был как бы на моей стороне… Там даже небольшая войнушка произошла: в местной психушке решили материалы по поводу КГБ в дело подшить и чуть ли не в прокуратуру двинуть – в общем, некоторое время какая-то склока между ними продолжалась… Продержали меня до конца съезда, после чего постоянно существовал некий контроль. А со всех, кто имел со мной дело, взяли подписку, что они больше со мной общаться не будут, иначе… Бумага называлась: «Официальное предупреждение», от прокуратуры, заверенное. Иначе там три года, два года – за хулиганство и т. д.

М.: Съезд ты имел в виду?…

Е.: 27-й. Сейчас точно не помню, но, кажется, я вышел 7-го марта. Ну и всё, после того как вышел, оказался в ситуации, когда со мной вообще никто дела не имел. Ходили про нас всякие слухи, даже написали статью в местной газете. Статья называлась «С чужого голоса», и говорилось, что мы фашисты. Кузя в это время в армии был. Причём его сразу же забрали – в течение одного дня (это было, когда я в психушке сидел). Вызвали на сборный пункт числа 27 декабря – как раз перед самым концом призыва. Забрали и даже не дали с родными проститься, вещи собрать – тут же посадили в вагон и всё, поехал. Отправили куда-то вроде Байконура, в Казахстан, в стройбат, закрытую зону. Там он даже с родными, по-моему, не виделся. И так два года было. А я в это время оказался в полной изоляции. Единственная группа, которая решилась со мной иметь дело, это «Контора Пик & Клаксон». В самом конце 1986 года они захотели со мной встретиться. Причём они думали, что мы действительно фашисты, но им было интересно – что за люди такие. Когда же друг с другом поговорили, оказалось, у нас много общего. Они были хиппи, воспитанные на 60-х годах, причем 60-х годах такого психоделического толка: «Grateful Dead», «Velvet Underground». Мы вместе некоторое время играли, репетировали…

М.: Их не пугал весь этот связанный с тобой полицейский ажиотаж?

Е.: В том-то и дело, что не пугал, поэтому я им очень благодарен. Они предоставили мне свои барабаны и инструменты на запись – у меня самого даже гитары не было.

Часть 2

История «ГО» – следующий этап

М.: Что же дальше?

Е.: Дальше – мы вместе съездили на Новосибирский фестиваль в 1987 году. Вообще-то поехали просто прокатиться к друзьям в Новосибирск. Приехали на фестиваль, а там вместо «Звуков Му» и «Аукциона» какое-то пустое место, и нам сказали: «А давайте, ребята, сыграйте».

Отступление второе

Поскольку волею судеб мне довелось присутствовать на этом фестивале и даже изображать значимую фигуру в жюри, ситуация в Новосибирске мне была известна и выглядела она чуть сложнее, чем это прозвучало в словах Егора. А именно: действительно, пустое место имелось. Долго колебавшийся «Аукцион» в последний момент всё же ответил отказом, хотя сам по себе фестиваль был вполне достоин внимания (в отличие от последующих новосибирских рок-актов – с моей субъективной точки зрения). Но отсутствие тех или иных приглашённых коллективов отнюдь не становилось катастрофой для организаторов, хотя и вызывало определённые трения в отношениях с тогда ещё многочисленной публикой. «ГО» возникли сами. Егор пришёл в оргкомитет и репликой типа: «Здесь, на фестивале, присутствует полный состав нашей группы из Омска, и мы хотели бы выступить» привлёк внимание вечно озабоченного администратора из вышестоящих культурных органов Слуянова. Чиновничий аппарат к тому моменту даже в отдалённых российских областях постепенно склонялся к политическому авантюризму и либеральному экспериментированию – тем более в условиях ПЕРВОГО местного рок-фестиваля. После небольших консультаций группе дали «добро» на выступление в дневном концерте при обязательном условии: предварительном знакомстве с текстами. Егор где-то за углом от руки набросал примерное содержание планируемой программы, явно смягчая не совсем «благопристойные» выражения. Держались музыканты с достоинством, но скромно и вполне вежливо – до сцены.

На сцене «ГО» выглядело весьма эпатажно, но несколько затянутое и не всегда вразумительное выступление постепенно стало утомлять публику, пришедшую в себя после первой реакции на внешний вид и манеру поведения панковской «обороны». Добавляя экзотики, солист стал всё чаще и чаще отступать от представленных текстов, и со сцены зазвучали слова – не матерного, но тогда ещё не совсем привычного для наших культурно-дворцовых стен характера (потом это всё группе припомнили). Концерт прошёл бодро и кончился сам по себе: «оборонцы» исчерпали свои возможности и ушли без бурных оваций. Как сейчас понятно, под именем «Гражданской Обороны» выступил своего рода сборный коллектив друзей и соратников Летова, включая поддерживавший его «Пик». Первую часть программы составляли их песни («Мы сядем на танк и поедем воевать…»), потом Летов спел свои.

И ещё одна реплика в адрес организаторов. Конечно, факт «литовки» текстов – проявление политики администрирования. С другой стороны, любой менеджер любого фестиваля должен представлять, кого он выпускает на сцену. И уж если выпустил – изволь за любые последствия винить самоё себя. В Новосибирске ситуация была иной – ближе к традиционно-советской: «Гражданская Оборона» партизанским путём прорвалась на сцену (и уж там дала себе возможность «оттянуться»), а административные ортодоксы не могли простить, что их провели за нос… Хотя по нынешним меркам всё было более чем пристойно. У меня лично осталось впечатление взаимной «подставки» с обеих сторон. Вряд ли «ГО» выпустили бы в том виде, в каком они реально собирались выступать: не настолько ещё «смелой» была ТА администрация – и Летов, полагаю, вполне сознательно – ради выступления – пошёл ни обман. С другой стороны, сама система жестких ограничений и суровой «ответственности» была абсурдной. Спустя год она уже полностью себя изжила, но тогда всё происходило как при развитом социализме: действие рождало противодействие, и каждый действовал по своим законам выживания. Что касается концертного опыта, то у «ГО» его не было вовсе, ибо, со слов Летова:

Е.: Тогда это был наш первый концерт на большой сцене. До этого всё в подвалах каких-то играли, дома играли, в основном у меня в квартире давали концерты человек на десять-пятнадцать. После фестиваля, когда вернулись в Омск, я две недели записывал свои альбомы – две недели, пока шла бумага из Новосибирска в Омск. Бумага от фестиваля о том, что мы, фашисты, там выступили. Написал кто-то из организаторов, какие-то комсомольцы. Бумага имела хождение в Омске: вызывали всех подряд. Меня сразу же вызвали в психушку и решили там оставить. То есть вызвали, сказали что-то про новосибирский фестиваль и добавили, что «сейчас за тобой санитары придут, и всё». И пошли за санитарами. Тут я дверь открыл и убежал. Сразу «скорая помощь» на дом приехала – меня забирать. У меня с собой было сорок рублей и сумка со свитером.

М: Подходящий комплект…

Е.: На сорок рублей я купил билет на поезд до Москвы и уехал. В бегах был три или четыре месяца. Начался розыск – это был как раз 1987 год, всё лето. Не помню, виделись мы с тобой тогда или нет? Я был в Симферополе, Киеве, Москве, Ленинграде. Я постоянно ездил. Познакомился с Шевчуком – со всей тусовкой. А потом позвонил домой, мне сказали, что дело прекратили и меня искать перестали. Вернулся с опаской, даже дома сначала не жил. Смотрю: меня никуда уже не вызывают. Всю зиму вообще не работал – никуда не принимали: я вообще-то художник.

М: По образованию или призванию?..

Е.: По призванию. Образования никакого нет, просто художник-оформитель. Я хорошо рисую: умею Ленина нарисовать, лозунг…

М: И никаких учебных заведений не кончал?

Е.: Десять классов. Принципиально никуда не пошёл. Я и десять классов доучивался для того, чтобы в армию не попасть…

М: А что, с десятью классами в армию не берут?

Е.: Да нет – так сразу после восьмого могли забрать, а я ещё два года (9–10-й классы) как бы отсрочку имел…

М: Давай вернёмся к завершению истории «ГО» на сегодняшний день.

Е.: Когда я приехал, всю зиму – пока не работал – песни писал. Сочинил очень много – в неделю песни по две. Самый плодотворный период (не то, что сейчас: за последние шесть месяцев я всего песни три сочинил). А там как пошло… Причём совершенно разные песни. Три альбома записал: «Боевой стимул», «Так закалялась сталь» и «Всё идёт по плану». Уже после этого съездил в Новосибирск на 2-й фестиваль, и сразу после фестиваля начались гастрольные дела. До этого в залах не играли, и я был не расположен к концерту.

М: Как реагировали и реагируют на ваши концерты?

Е.: То, что мне сейчас не нравится, – это пошла ГО-мания. Народ ходит на ГО, как он ходит посмотреть на Цоя.

Часть 3

История «ГО» – звукозапись

М: Как записывались песни «ГО»?

Е.: Весной 1987 года, когда вернулся в Омск из Новосибирска, записал в течение двух недель все пять первых альбомов. Это песни разного времени. Начинал в девять часов утра и кончал в одиннадцать вечера. Поставил себе такую задачу. Понял, что если сейчас не записаться, то, может, потом такой возможности уже не будет. Да так оно и было.

М: Все пять ранних? Но ведь на альбомах стоят разные даты?

Е.: Я, честно говоря, на альбомах мифические даты поставил.

М: И те, что датированы 1988 годом, они тоже не последние?

Е.: Это работы 1987 года. Если уж так говорить, у меня все альбомы выходят с опозданием на год-полтора. Например, альбомы тех лет: «Некрофилия» – только пять песен 1987 года, остальные 1986-го; «Тоталитаризм» – то же самое, пять песен; в «Хорошо» две песни 1987-го, остальные 1986-го; в «Красном альбоме» все песни 1984–1985 годов; песни, которые в «Поганой молодёжи», – 1982–1983-го. Всё это, конечно, с опозданием выходило. Что ещё могу добавить по поводу 1986 года – то, что гэбисты ужасно гадили, не давали записываться. Я, например, договорился с руководителем одной дискотеки из пригорода, что он привезёт мне всю свою аппаратуру на несколько дней. И привёз – на машине; тут, буквально на остановке, подошёл некий лейтенант Михайлюк (или Михайленко, если не ошибаюсь, не помню сейчас точно), показал книжку и сказал: «Если ты сейчас аппаратуру донесёшь, то с твоей дочкой (а у него дочка маленькая) случится беда». Человек ко мне пришёл, сказал: «Извини, мол, парень, мне дочка важней». И всё увёз. После этого понятны мои взаимоотношения с местными властями. И когда я всё-таки собрал кой-какую аппаратуру – это была сборная аппаратура со всего Омска (буквально с миру по нитке, в основном «Клаксон» помог). Тогда я понял, что, если сейчас не запишусь – не запишусь вообще. И начал работать в постоянном режиме. Это меня спасло.

М: А следующий цикл?

Е.: В 1988 году записал альбомы – и «Боевой стимул», и «Так закалялась сталь» – на той же аппаратуре, что и раньше. Таким же образом её свёз. Только барабаны купил уже сам – у «Калинова моста», между прочим.

М: Ты упомянул свою «студию». Это что такое?

Е.: Моя комната, в которой микрофоны, аппарат и пр. Там всё записывалось.

М: А на что писали?

Е.: Я записывал всё на «Олимп». Немножко переделал его. С точки зрения самопальных студий, качество у нас было очень хорошее. На таких дерьмовых аппаратах, на которых мы писались, никто бы так не записался. Советская сборная техника, но всё так хитро подключалось, что звук получился нормальный.

Отступление третье (ремарка)

При перезаписи на профессиональной студии Эстонского радио выяснилось, что предложенные Егором оригиналы записаны в противофазе. Ну да не в этом их шарм…

М: Готов согласиться со сравнительно приемлемым качеством, но вот по поводу уникальности: прецедент, насколько мне известно, не единственный – «Облачный край» в Архангельске!

Е.: А ну да, конечно. «Облачный край» и – ещё раннее «ДК»…

М: В общем, у нас умудрялись состыковывать волшебные отечественные аппараты с каким-то вариантом звукозаписи.

Е.: Но если учесть, что я делал 6 накладок (шестая – с ревером), а «ОК» – они накладок практически не делали, писали живьём. «ДК» тем более писали живьём: полностью все инструменты, потом вокал. Я же писал сначала барабаны, потом гитару, потом один бас, затем ещё голос вместе с гитарой одновременно, наконец, всю запись через ревер прогонял. И после всего ещё качество какое-то оставалось.

М: Егор, я ни в коей степени не умаляю твоих инженерно-режиссёрских заслуг…

Е.: Просто я очень горжусь этой работой в наших условиях.

P.S. Три месяца спустя Летов провёл ещё одну звукозаписывающую сессию, особенности которой, естественно, в интервью не отразились. Результатом стали четыре новых альбома.

ПЛЁНКОГРАФИЯ ГО

(относительная):

Альбомы:

01. Поганая молодёжь (1986)

02. Оптимизм (1986)

03. Красный альбом (1987)

04. Мышеловка (1987)

05. Хорошо (1987)

06. Тоталитаризм (1987)

07. Некрофилия (1987)

08. Всё идёт по плану (1988)

09. Так закалялась сталь (1988)

10. Боевой стимул (1988)

11. Русское поле экспериментов (1989, октябрь)

12. Война (1989, октябрь)

13. Здорово и вечно (1989, октябрь)

14. Армагеддон-попс (1989, октябрь).

Часть 4

Эстетика «ГО» – матом по интеллигенции

М: Скользкая тема – почему при всей эрудиции и высокой личной культуре (прости за газетные штампы) в твоих текстах столь часто присутствует мат? Я не могу сказать, что это меня как-то особенно задевает – нет, после «Заветных сказок» Афанасьева^[3] и ряда стихотворных опусов нынешних и прошлых классиков вряд ли можно воспринимать мат как культурный нонсенс. Но, при всей естественности подобного языка, у меня лично никогда не появлялось желание вводить его в собственный быт и, соответственно, возникал интерес – откуда у других такая потребность берётся? Понятно, что всё условно: придумали люди слова и сказали, что это – хорошие, а это – плохие. Но коль скоро всё-таки уже существует определённая внутренняя дисциплина, в чём смысл желания её уничтожить?

Е.: Мне изначально было ясно – если играть рок, то играть «на всю катушку», называть вещи своими именами – то есть надо быть естественным. Некоторые вещи невозможно выразить, кроме как чисто по-русски. Когда я это понял, возник некий вектор. Всё, что мы делаем в «ГО», движется по своего рода спирали – по степени крутизны: как только поехало, сразу стало ясно, в какую сторону ведёт. Поначалу я пытался это движение опередить, в 1987 году даже забежать вперёд – стать круче, чем надо на данный момент. Отсюда возникли всякие чисто социальные дела, типа «Анархии»^[4] и т. д. Они мне сейчас не нравятся, я их не исполняю и перезаписывать не буду. То же отчасти было и с матами.

М: Период альбома «Некрофилия»?

Е.: Да, пожалуй…

М: Там есть одна песня – женский вокал…

Е.: Это Янка поёт – её песня…

М: Не является ли там подчеркнутое смакование в демонстративно красивой мелодии матерных слов нарочитым желанием перечеркнуть эту внешнюю красивость? Складывается такое впечатление, что для поющего сами эти слова не настолько естественны, чтобы воспринимать их как само собой разумеющийся (для него) язык, а наоборот – некая самоцель, любование собственной смелостью – по сути, мат становится самоцелью…

Е.: Я не считаю, что это плохо. Рок по своей сути – концептуализм…

М: Извини, но, насколько мне известно, концептуализм имеет множество разных трактовок. Пока это не ответ, а только красивое слово…

Е.: Хорошо, скажем так: концептуализм – это как бы некое искусство, которое направлено на то, чтобы выбить человека из обычных нормативов сознания, логических нормативов. Причём, чем сильнее выбьешь… чем сильнее тетива натянута, тем дальше стрела летит.

М: Не совсем согласен, что мат «выбивает из обычных норм сознания»…

Е.: И тем не менее… Когда я столкнулся, по личному опыту оказалось, что так оно и есть.

М: Вряд ли в ваших песнях встретилось что-то ранее неслышанное. Иное дело, что как раз в обыденной жизни – это привычно и «нормально», практически для всех, а вы переводите эту нормальность ещё и в ранг произведения искусства, на сцену. А снятие очередного морального ограничения, возможно, и вызывает поначалу шок, но лишь для того, чтобы свыкнуться и с этим: норма бытовая становится ещё и нормой эстетической… Или я ошибаюсь?!

Е.: Если говорить о советской культуре – не о русской, а именно о советской – мат является не только чем-то необходимым, не только частью русского языка. Мат – это нечто основополагающее. На мате говорят все, включая и интеллигенцию – как ты сам правильно в своей статье написал. Народу это как жест: два-три мата – целый роман пересказать. Неотъемлемая часть реалии сегодняшнего дня. Коли бы я заменил одно слово другим, то не добился бы того эффекта, которого хотел. И кроме того, всё, что писалось и делалось, – делалось для себя. Я был на сто процентов уверен, что это не понравится вообще никому. Первые оригиналы никому не показывал – было стыдно, что играть не умею. Но самому было приятно это слушать: я включал и танцевал под то, что делал…

Отступление четвёртое

Многократно упомянутая здесь и выше статья представляет собой попытку проанализировать, с позиции несколько отстраненного наблюдателя, особенности советского панк-движения. Черновой вариант этого тогда ещё наполовину готового материала я показал Летову. Он проявил к изложенному определённый интерес, что и отразилось в нашем разговоре. Статья носит чисто аналитически-исследовательский характер. Учитывая специфическую аудиторию журнала «ЗЗЗ», вероятно, редакция поместит её в следующем, 4-м номере. Ранее эта статья у нас не издавалась, зато появилась в журналах Венгрии и Финляндии (пижонство, конечно, но приятно…).

Часть 5

Эстетика «ГО» – панк(?) – жизнь

Е.: Кстати, по поводу статьи ещё такой момент… я не хочу, чтобы у тебя оставалось мнение, что то, что мы делаем, именно такой «панк», какой ты называешь в статье. То, что мы делаем, – это вообще нетипичный панк. Это тусовка из Сибири, в которую входят человек двадцать. Это, например, не «Бомж», хотя нас часто сопоставляют. Мы с ними разные люди. Ладим, конечно, но они далеки от нас. Наверное, «Бомж» или даже «Инструкция по выживанию» от нас дальше, чем, допустим, «J.M.K.E.». У нас весь панк, да и вообще все рок-тусовки имеют свою собственную структуру и до такой степени обособлены, что соприкосновения быть не может. У нас гитарист из «Инструкции по выживанию» – Джеф – так он: то туда бежит, то сюда и до сих пор не вписывается…

М: «Панк» – понятие условное, особенно в нашей стране. Так же, как и «хиппи», и масса других слов и терминов. Так уж сложилось, что какие-то люди назвались панками. Например, в Эстонии: «Пропеллер» называл себя панком. «Турист», «J.M.K.E.» и «Onu Bella», вроде как, тоже. А всё это принципиально разные вещи – даже в рамках небольших эстонских рок-дел.

Е.: Я к панку отношусь по-музыкальному, что ли. То есть для меня панк – понятие музыкальное. Если брать по идеологии, в одной группе могут даже быть люди, которые друг с другом не ладят – до взаимной ненависти… Но по музыке – вместе. Исходя из этого «Объект насмешек» я, например, панками не считаю. И сам я – совершенно противоположный Рикошету человек.

М: Как бы ты сам определил музыкальную основу панка?

Е.: Подумаю, как бы это словами описать… Ну, скажем, песня строится на трёх-четырёх аккордах, которые играются монотонно, как бы в унисон. Берётся определённая нота и повторяется в течение всей гармонии. Гармония – два-три такта, пока идет определённый аккорд. Это в моём понятии и есть панк. Сюда подпадают Dead Kennedys, Sex Pistols, Exploited и т. д. У нас в стране, кроме «ГО», J.M.K.E., почти никто так не играет. Ну ещё «Инструкция по выживанию». Хотя панком называют себя практически все.

М: Истоки панк-музыки?…

Е.: Чисто народные дела. Вся народная музыка: не та, что «Во поле березонька стояла…» или волынки ирландские – это не народная музыка, а, скорее, что-то вроде городского фольклора. Настоящая народная музыка имеет в основе своей шаманизм^[5] – определённые ритмические дела. Я слышал ирландскую музыку – настоящую, сыгранную на каких-то камнях, барабанах. Это кельтские дела – самые ранние, абсолютно не похожие на то, что считается ирландским фолком. А это и есть панк. Я у брата слушал подборку из двадцати пластинок африканской музыки. И ещё недавно запись – очень редкая – из Тибетского монастыря, молитвы^[6]. Я считаю это самым сильным из того, что вообще в жизни слышал.