Сёстры-соперницы

Глава V
Коварство

Это был хороший вопрос, который мог выбить почву из-под ног у кого угодно, только не у Лючии. Не стоило труда понять: обнаружив поразительное сходство своей случайной знакомой с Александрой Казариновой, но не подозревая об их родстве (на это фантазии даже у самого изощренного выдумщика не хватит!), Шишмарев намерен затеять мистификацию, в которой призывает принять участие Лючию. Надо полагать, заключено некое пари с весьма крупным выигрышем. Впрочем, к чему гадать? Шишмарев и сам все расскажет, надо только продолжать глядеть обалдело и бормотать:

– Да как же такое возможно?

– Думается мне, – сказал Шишмарев, – что вы обладаете весьма быстрым умом, а потому я оставлю те дымовые завесы, которые собирался использовать для прикрытия истинных своих целей, и буду вполне откровенен, не утаив от вас ни слова правды.

Лючия только прищурилась. Да скорее отыщешь финики на кустах у крыльца этого постоялого двора, чем разгадаешь истинные намерения Шишмарева! Однако же она только кивнула в знак того, что слушает со вниманием.

– Как вы уже, без сомнения, поняли, – заговорил Шишмарев, – мой интерес в вас заключается не только в том, что вы умны, красивы и очаровательны. В точности такова же и особа, с коей вы схожи, повторяю, как две капли воды. Я уже упоминал ее имя. Это княжна Александра Казаринова. Сия высокородная особа не позднее чем завтра пополудни будет проезжать мимо Фотиньина дома, и я хотел бы…

– А, понимаю, – перебила с невинным видом Лючия, – вы хотели, чтобы она познакомилась с незнакомкою, столь на нее похожей.

Почему-то ей хотелось раздосадовать Шишмарева этой репликой, но тот лишь насмешливо дернул уголком рта:

– Это не входило в мои планы, хотя, без сомнения, княжне Александре было бы небезынтересно взглянуть, какой она сделается через десяток лет!

Что?!

Первым и самым сильным побуждением было, конечно, разбить о голову этого мерзавца все миски и горшки, стоявшие на столе. И ее рука уже дернулась к ближайшему кувшину, однако она вдруг заметила выражение ненависти на лице Шишмарева. Вот те на! Да ведь он за что-то ненавидит Александру Казаринову и с помощью Лючии намерен приготовить не просто веселенькую шуточку… Замыслы его, без сомнения, коварны, а вот в чем они состоят, можно узнать, если быть с ним похитрее. Нужно постараться улыбнуться… и венецианской притворщице это удалось!

– Слава богу, что я вас не обидел, сударыня! – с преувеличенным облегчением воскликнул Шишмарев. – Поймите меня правильно: мне вовсе не по нраву незрелые глупышки вроде княжны Александры. Даму лишь украшает опытность, светящаяся в ее чертах! А уж если в глазах ее пылает огонек авантюризма, это придает ей просто-таки обворожительную прелесть! Судя по платью и легкому – о, совсем легчайшему, словно дуновение южного ветра! – акценту, вы приехали из европейской страны, где мужчины готовы были целовать ваши следы. Надо полагать, вы предприняли путешествие в Россию, дабы прибавить к своей свите сонмы российских кавалеров? Забавно, однако же, что путь ваш пролегает именно в ту сторону, где живет ваш двойник – юная княжна Казаринова! – И он вопросительно умолк.

Лючия насторожилась. Если у Шишмарева возникнет хоть малейшее подозрение, что у нее в Каширине-Казарине особый интерес, он, разумеется, не откроет своих замыслов. И она ответила с самым невинным видом:

– Но это ваша вина, сударь, что я направляюсь в Каширино-Казарино! В соборе на Красной площади вы настолько разожгли мое любопытство относительно дамы, с коей мы схожи будто две капли воды… ну, разумеется, одна из капель старше другой на десять лет! – все-таки не удержалась Лючия от колкости и снова едва не вышла из себя, когда глаза Шишмарева злорадно блеснули. – Так вот, мне до смерти захотелось увидеть эту юную особу, хотя бы издалека, не будучи ей представленной. Не все ли мне равно, куда ехать? Я путешествую для собственного удовольствия, из интереса к вашей загадочной стране…

– Ну тем лучше! – бодро воскликнул Шишмарев. – Если вы ищете лишь развлечений, то я вам представлю самое что ни на есть изысканное. Когда сюда прибудет княжна Александра, вы займете ее место и станете ждать. Вскоре появится молодой человек. С ним приедет священник, он давно предупрежден и даже вознагражден, который обвенчает вас с этим юношей. О вкусах, конечно, не спорят, но многие дамы находят его неотразимым. Так что вы выйдете отсюда княгинею Извольской и отправитесь с супругом в его родовое имение: это в тридцати верстах к юго-западу. Там вы пробудете дней десять или две недели, наслаждаясь изобилием роскоши, которая царит в Извольском, а затем я приеду за вами в условленное место и увезу куда пожелаете: хоть сюда, где вы вновь обменяетесь платьями с княжной Александрой и продолжите свой путь, хоть в любое другое место.

Шишмарев наконец остановился дух перевести. Лючия смотрела на него во все глаза, от души надеясь, что в ее лице не отображается ничего, кроме самого чистосердечного изумления, и Шишмарев не замечает, сколь пристально она его изучает.

Лючия за свои не очень-то большие годы (ей было восемнадцать, а не двадцать восемь, что бы там ни утверждал этот невежа!) узнала немало людей и была весьма проницательна. Сразу стало ясно, что не одна княжна Александра ненавидима Шишмаревым, но и этот «неотразимый» князь Извольский. Но оставалось еще слишком много вопросов, и Лючия принялась задавать их:

– Где все это время будет находиться княжна Александра?

– Здесь.

– То есть, надо полагать, все это делается с ее согласия?

Шишмарев только фыркнул, и это было красноречивее любого ответа.

В самом деле! Какая добропорядочная девица позволит нанести столь ужасный урон своей репутации, своей чести, имени? Ведь этот князь Извольский потом на Библии станет клясться, что жил с ней, как муж с женой, – и не солжет! Значит, Александра останется на постоялом дворе под охраной преданной Шишмареву Фотиньи. С этим все ясно.

– А вы не боитесь, что княжну хватятся ее родители? – спросила Лючия.

– Родители ее в Лондоне. Дипломатическая карьера князя Казаринова весьма успешна; хорошо, ежели князь Сергей и княгиня Екатерина («Серджио и Катарина!») раз в год навещают родные палестины.

– Что же, Александра живет одна в имении?

– Зачем одна?! Под присмотром доброй бабушки, матери князя Сергея Александровича. Однако она сейчас больна, вот почему княжна и отправляется в Москву лишь в сопровождении горничной.

– Итак, она едет в Москву. Зачем?

– Через два дня там состоится свадьба ее кузины, графини Евдокии Барминой.

– Ну так ведь кузина непременно спохватится, не увидев Александры среди своих гостей?

– Ничего, бог милостив! – ухмыльнулся Шишмарев. – Девка княжны со мной в сговоре, кучер тоже подкуплен. Они отвезут письмо графине Евдокии: мол, прости, я внезапно занедужила, не могу прибыть на свадьбу, твоя любящая кузина Александра.

– Насколько я успела узнать российские нравы, – весьма сухо произнесла Лючия, – этим двум бедолагам, девке и кучеру, после всей вашей эскапады крепко не поздоровится. Они ведь оба крепостные, не так ли? Да с них кожу живыми сдерут!

– Не извольте беспокоиться, – отмахнулся Шишмарев. – Хотя, впрочем, сие делает честь вашему человеколюбию. Однако эти двое получат за участие в предприятии такую сумму, что смогут незамедлительно купить себе бумаги, подтверждающие, что они оба теперь вольные, и уехать в Малороссию, где заживут своим хозяйством. Это их самая заветная мечта.

Лючия незаметно окинула Шишмарева взглядом исподлобья. Неужели ради пустой забавы сей господин может выбросить на ветер кучу денег? Возможно, в деле замешан еще кто-то, финансирующий все предприятие, в том числе будущий гонорар Лючии?

– Надо полагать, и Фотинье будет уплачено за соучастие столько, что она сможет скрыться от преследования где-нибудь за тридевять земель? – усмехнулась Лючия. – Но кто сможет поручиться, что через денек после свадьбы графиня Евдокия не отпишет кузине письмецо с соболезнующими восклицаниями и описанием торжества? Добрая бабушка получит это письмо, поймет, что внучка в Москву не прибыла… Удивлюсь, если она не пустит по следу княжны не только всю дворню, но и свору охотничьих собак!

– Графиня Евдокия, разумеется, такое письмо напишет, – кивнул Шишмарев, – однако для сего случая передаст его Дуняшке, той самой горничной девке, судьба коей вас столь заботит. И это будет сразу, едва она получит весточку от Александры. Кстати, упреждая ваш вопрос, скажу, что написана она мною, я сызмальства мастерски подделываю любые почерки. На сей случай Дуняшка будет ждать ответа и торопить графиню. Ну а после свадьбы у новобрачной не будет времени на письма, ибо вечером того же дня молодые супруги уедут в Париж, где будущий муж графини Евдокии должен как можно скорее приступить к дипломатической миссии.

– Ага! – с торжеством воскликнула Лючия. – Вот в чем слабое звено столь хитроумно сплетенной цепочки! Александра после свадьбы должна будет воротиться домой, и вот тут-то…

– Да не должна она воротиться! – в отчаянии вскричал Шишмарев. – Должна сопровождать кузину за границу, где ее ждут родители… Ей-богу, у меня такое чувство, будто я на допросе в Тайной канцелярии! Что ж вы ко всему так цепляетесь?!

– Но поймите, вы предложили мне участие в ненадежной интриге! – пожала плечами Лючия. – Здесь все построено на случайностях!

– А жизнь – это и есть сцепление случайностей, – философски пожал плечами Шишмарев, вдруг до боли напомнив Лючии Бартоломео Фессалоне. – Вся штука в том, чтобы уметь ими распорядиться.

– А вы, конечно, умеете? – не без ехидства проговорила Лючия, но Шишмарев будто не заметил издевки.

– Разумеется, – кивнул он. – А разве вы этого еще не заметили?

Лючия озадаченно нахмурилась. Шишмарев лукаво подмигнул – и вдруг ей пришли на память слова горничной девки, которая ее причесывала: «До льда вам какая печаль? Небось новый мост крепок да ладен?»

Так вот оно что! А она-то, дурочка, благодарила Провидение за столь своевременно пришедшую помощь! Щедр, щедр Шишмарев, деньгами сорит налево и направо. Стало быть, и возчик, и нечаянный попутчик тоже у него на жалованье? Ну… Лючия задохнулась от возмущения – и вдруг, неожиданно даже для себя, расхохоталась. Ну не могла она, авантюристка, воспитанная прожженным авантюристом, негодовать на своего собрата, пусть даже сама сделалась жертвою его авантюры! И Лючия не поленилась подняться с лавки и сделать Шишмареву шутливо-почтительный реверанс в знак того, что поняла – и весьма оценила его талант управлять случайностями!

У Шишмарева вытянулось лицо: верно, не ожидал такой догадливости. Конечно, ему бы доставило удовольствие наслаждаться изумлением Лючии, долго и обстоятельно рассказывать ей, как он ехал следом, как выжидал, пока возчик и его подручный не разыграют свои роли, а путешественница полностью не придет в отчаяние…

Своей сообразительностью Лючия выдрала половину лавровых листиков из его венка.

– Однако же востры вы, сударыня, – пробормотал Шишмарев озадаченно. – Я, признаюсь, не ожидал от вас такой прыти. Умом обладаете воистину мужским!

Лючия поджала губы. Безобразно плохо, что он обнаружил в ней наличие ума. Мужчина не должен даже подозревать, что у женщины есть ум! Не хватало еще, чтобы Шишмарев начал ее остерегаться и скрытничать, а ведь Лючия намерена вызнать о задуманном им предприятии как можно больше. Разумеется, и речи нет о том, что она намерена участвовать в этом безобразии! Но выведать побольше нужно. Зачем? Да хотя бы затем, чтобы потом предупредить княжну Александру об опасности. Как-никак сестра. Кому же еще ее спасать, ежели не родной сестре?

Лючия потупилась, сложила руки на коленях и, нервно теребя кайму шали, пробормотала со старательной стыдливостью:

– Простите, сударь. Я была так неучтива, перебивала вас лишь из своего женского любопытства. Все это меня заинтересовало до крайности. Так необычно, так волну-у-юще.

Намеренно растянув последнее слово, она дрогнула ресницами – густые тени задрожали на бледных щеках, потом медленно, рассчитанно-медленно подняла виновато-томные глаза на Шишмарева – и несколько мгновений глядела на него так. Шишмарев попался на эту простую уловку и аж затрепетал.

Еще бы ему не затрепетать. Подумаешь, какой-то захудалый Шишмарев! Да от ее взгляда сам Лоренцо Анджольери вибрировал, словно туго натянутая струна…

Лоренцо, дьявол! При воспоминании о нем призывный свет в глазах Лючии погас, и Шишмарев с видимым облегчением вздохнул, словно вырвался из плена:

– План мой продуман, никаких нестыковок быть не может. Разве что помешает случайность, но от них никто не может уберечься. Тут уж придется сообразоваться с обстоятельствами, и посему я особенно счастлив, что моей партнершей в игре будет столь предприимчивая и хваткая особа.

– Один вопрос! – не выдержав, Лючия умоляюще сложила руки. – Только один!

– Ну? – недовольно буркнул Шишмарев.

– Мы с вами знакомы лишь с позавчерашнего дня, а ваш замысел, судя по всему, обдуман весьма тщательно и задолго до этого. Что произошло бы, когда б вы не встретили меня?

– Ну что, – неохотно проворчал Шишмарев. – Князь Андрей…

– Андрей? – вскинула брови Лючия.

– Извольский, князь Андрей Извольский принужден был бы исполнить условие пари и похитить княжну Александру.

– Принужден? – с запинкою повторила Лючия. – Так значит, он женится на ней не по любви?

– По любви?! – с непередаваемым пренебрежением воскликнул Шишмарев. – Кто здесь говорит о любви?! Да эти двое друг друга терпеть не могут!

* * *

Ах, какая долгая выдалась нынче ночь! Сначала этот безумный разговор с Шишмаревым; потом бессонница подступила, и Лючия села под окошком, глядя в непроглядную тьму.

Она попросила у Шишмарева отсрочки до утра, хотя заранее знала, что откажет ему. О, конечно, Лючия отлично сумела бы изобразить княжну Александру, поскольку была прирожденной актрисой. Что бы там ни молол языком Шишмарев насчет десятилетней разницы, дело всего лишь в пудре, румянах и напомаженных губах. Разумеется, это немножко старит, но Лючия, ночная бабочка, так привыкла, что и в дороге не переставала подкрашиваться. Но если все это смыть, откроется то же свежее восемнадцатилетнее личико, каким, надо полагать, обладает и княжна Александра.

Наверное, она, выросшая среди этих российских просторов, такая же сонная, малоподвижная, ко всему на свете равнодушная, как и вся ее страна. Да и князь Андрей, очевидно, таков! Лючия их не винила: такая стынь вокруг – тут не до пылкости чувств! Вообще, наверное, русские занимаются любовью только летом – как медведи, пробудившиеся от спячки! Эта мысль до того позабавила Лючию, что она громко фыркнула, и, словно в ответ, за перегородкой раздались шаги Шишмарева.

Вишь-ка, тоже не спит, мечется из угла в угол. Вот свидетельство того, сколь ошибочно мнение Лючии о сонном русском темпераменте: уж Шишмарева-то вялым никак не назовешь! Он испытывает к князю Андрею ненависть просто-таки вулканической силы, ежели придумал против него такую каверзу. Не просто женить на нелюбимой, вдобавок нанеся урон ее чести, – женить на приблудной авантюристке, которая оставит князя вскорости в самом позорном положении, сделав предметом насмешек.

Шишмарев за стенкой громко топнул. Небось изнемогает от беспокойства, что его план сорвется. Если он не соврал, то в случае удачи он сделается истинным набобом^[9], а в противном случае не только впадет в настоящую нищету, но и может угодить в долговую яму, перенеся вдобавок позорную публичную порку, которую русские называют торговой казнью. Тетушка его, Наяда Шишмарева-Лихачева, финансовый гений задуманного предприятия, конечно, ни за чем не постоит, чтобы покарать ослушавшегося племянника. Ведь она уверена в своей полной, почти царственной безнаказанности!

Лючия хихикнула, вспомнив, как вчера Шишмарев обрисовывал ей теткин норов. Его какой-то там дальний, чуть ли не в восьмом колене, предок совершил мезальянс, утратил приставку к фамилии и звался теперь просто Шишмарев, а не Шишмарев-Лихачев. Помешанная на родовитости, эта княгиня теперь презирала и всех потомков того бедолаги, называла их уничижительными именами: Евстигней Шишмарев для нее стал просто Стюхой!

Лючия зевнула, сбросила шаль и шмыгнула в постель, но лишь голова коснулась подушки, как сон исчез.

Да, пожалуй, можно не сомневаться, что Шишмарев был с Лючией вполне откровенен. Ведь игра шла ва-банк. Утаил только причину пари, проигранного Извольским. Небось какая-нибудь безделица… Лючия почти не сомневалась, что проигрыш сей был подленько подстроен Шишмаревым – именно для того, чтобы любой ценой свершилась месть. Мести желала тетушка Наяда, а причина была пустой – и огромной, это уж как посмотреть.

В имении Извольских была расторопная крепостная швейка Ульяна. Игла у девки в руках так и летала, и сие свойство было единственным, что отличало Ульяну от ровесниц. Внешне девка никак не удалась: маленькая, кривобоконькая, на лице черти горох молотили; вековуха, а потому злющая! Несмотря на ее огромный портновский талант, хозяева ее не больно-то жаловали и с охотою согласились продать соседке-помещице Шишмаревой-Лихачевой, тем паче что вздорная барыня предложила сумму баснословную. Однако Наяда Егоровна отправлялась навестить родню в Киеве, и сошлись на следующем: она воротится через полгода, тогда и заберет покупку. А деньги внесет сейчас.

Князь Андрей жил широко, был богат, однако от денег никогда не отказывался: взял их и тотчас купил себе в свору новую английскую борзую, которая прежде была ему не по карману.

Соседка отбыла в Киев. Прошел месяц, два, три… и вдруг грянул гром с ясного неба: Улька-то беременна, да не просто, а чуть ли не на сносях! Кто-то все же польстился на сию невзрачную старую деву, однако же покрывать грех не стал. Кое-как добились от чреватой девки, что соблазнил ее захожий коробейник еще по весне, а стало быть, за три месяца до того, как Шишмарева-Лихачева ее купила.

Ну что ж, раз брюхатая – надо рожать. Улька и родила в свой срок, и даже два месяца, расцветшая, пополневшая и похорошевшая, кормила своего младенчика (ее новая хозяйка у родни загостилась), но все же настал, наконец, срок идти ей на новое место. И тут она бросилась в ноги барину с мольбой: младенца оставить в Извольском. Такое бессердечие молодой матери всех покоробило, но просьбу уважили. Однако Улька не успокоилась и вымолила у барина клятву перед иконами, что ни за что не отдаст ребенка соседке. Тот посмеялся – и поклялся.

Итак, Улька ушла, обливаясь слезами; сына ее отдали какой-то молодке, у которой было с избытком молока и для своего, и для чужого младенчика, однако через два дня Шишмарева-Лихачева явилась в Извольское с требованием отдать ей ребенка. Мать, мол, измучилась, молоко из сосцов течет… Князь Андрей, помня клятву, которую выплакала у него Улька, попросил, чтобы она сама пришла за младенцем. Но и через неделю та не явилась, а вновь приехала соседка и пригрозила судом: мол, ежели в момент свершения купли-продажи дитя уже было зачато, значит, плод Улькина греха тоже принадлежит новой владелице.

Князь Андрей пожал плечами и согласился, тем паче что отец-то дитяти был не его крепостной! Однако он помнил клятву, а потому просил у соседки разрешения переговорить с Улькою. Наяда заартачилась. Потом князь Андрей как-то узнал, что Улька тяжело больна, а ребенка все же брать не хочет. Началась тяжба. Князь Андрей был нетерпелив, судебная волокита его утомила. Он предложил Шишмаревой-Лихачевой откупить свою бывшую крепостную. Та неохотно согласилась, ибо тоже не любила принародных тяжб, однако цену назначила и за молодую мать, и за приплод с учетом понесенного ею ущерба. Цена вышла несусветная! Чтобы быстро набрать эту сумму, князь Андрей даже свору распродал, предмет зависти всех соседей, и Улька водворилась в прежнем месте жительства, однако и она, и ее хозяин, очевидно, одолеваемый жадностью, принялись распускать чудовищные слухи про тетушку Наяду, выставив ее истинным монстром и зверем в человеческом облике. Разумеется, тетушка обиделась и пожелала отомстить, но втихую.

Самым удобным орудием мести был безденежный племянник, живший исключительно ее щедротами и чаявший баснословного наследства. Однако Наяда уже почти пообещала отказать все свое состояние соседнему монастырю. Но ежели удовлетворит ее шутка, учиненная Шишмаревым с Извольским, – тотчас в его пользу будет переписано завещание. Не удовлетворит – имение, доходы и сбережения отойдут монастырю.

При этом тетушка предоставила племяннику крупную сумму, из которой он смог и подкупить слуг княжны Александры, и, надо полагать, обеспечить князю Андрею проигрыш пари.

Многое оставалось неясным Лючии. Например, князь Андрей представал каким-то вздорным дураком. Зачем понадобилось продавать свое имущество? Ведь через месяц, ну два, три получил бы доходы с имения – и выкупил свою крепостную. С чего такая спешка? Ответ был один: не заезжий коробейник, а сам князь был отцом Улькиного ребенка и не смог отказать в просьбе своей бывшей любовнице!

От брезгливости Лючия даже передернулась. Князю – спать с крепостной! Она уже достаточно пробыла в России, чтобы усвоить взгляд на крестьян как на существ низшей расы, однако слишком мало, чтобы понять, как невелика разница, порою отделяющая господина от его рабов, чьи жизни в уединенных имениях взаимно зависят друг от друга и близко сплетены. Поэтому вся история, рассказанная Шишмаревым, казалась ей сущей дичью. Тетушка Наяда, разумеется, тоже симпатий не вызывала, но ее побуждения были хотя бы понятны! В случае с Улькиным ребенком закон явно был бы на ее стороне, а князь Андрей поступил с дамой как истинный медведь.

Что рассказывал о нем Шишмарев? Некоторые особы вроде бы находят князя неотразимым? Можно представить их понятие о неотразимости! Небось, увалень поперек себя шире, грубый, громогласный, унизанный драгоценностями, пахнущий потом, с лицом, словно из дерева вытесанным…

И Шишмарев осмелился предложить ей, Лючии Фессалоне, княжне Казариновой, утонченной и нежной, как лепесток розы, броситься в объятия того, кто валялся в навозе с крепостными девками?

Лючия взбила кулаками подушку, жалея, что это не Шишмарев и не Извольский; перевернула ее, рухнула на прохладную сторону, в ярости от того, что утро близко, а сон далек… и вдруг глаза ее закрылись сами собой, и она словно провалилась в пуховую бездну, успев еще изумиться, что ей все-таки удалось уснуть.